Текст книги "Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие"

Это не прошло незамеченным, и Мария, подогреваемая Кончини, начала закатывать королю истерики такой интенсивности, что слезы из ее глаз не просто лились, а, по замечаниям современников, имевших честь присутствовать при этих монарших разборах, аж брызгали. Маркиза в злости сохраняла больше спокойствия, но ее остроумие стало ледяным, а голос – хрустальным от холода.

Но Генриху было не до эмоций своих привычных женщин. Он любил. И тем сильнее, чем боль препятствий вырастала на его пути. А их вырастало даже больше, чем нужно для такого хрупкого чувства, как большая симпатия немолодого короля.

Ибо Конде, подогретый разговорами и посулами, насмешками и туманными угрозами Марии Медичи, вдруг решил пересмотреть все планы короля в отношении его супруги и поднял форменный бунт. Так, сначала он окружил молодую жену столь плотным надзором, что король – ежели он только не желал брать чужую спальню приступом по всем правилам военной науки – должен был временно оставить свои мечты. А когда Генрих с помощью золота только-только протоптал тайную тропку в его дом, Конде вдруг увозит Шарлотту из Парижа. Сначала в Амьен, а затем и во Фландрию, в чем ему помогла испанская разведка.

Генрих потребовал их выдачи, но к испанскому наместнику Фландрии эрцгерцогу Альберту потоком шли тайные просьбы-мольбы Медичи и Верней (каждой – по своим каналам) ни в коем случае не ломать счастье людей, отдавших себя под покровительство всем известного испанского благородства. Генрих обвинил Испанию в заговорщицких связях с принцем – отношения между Мадридом и Парижем резко ухудшились.

Шарлотта де Монморанси. Художник П.-П. Рубенс

Тогда безутешный король шлет в Брюссель специального уполномоченного, который, еще раз попробовав договориться с Альбертом, просто предлагает Генриху выкрасть принцессу, которая вроде бы и не особенно возражает против подобной романтической перспективы. Уже назначена точная дата похищения, но накануне супруга предупреждают о побеге, и он принимает чрезвычайные меры предосторожности, организовав засаду. Похищение срывается, Генрих громогласно заявляет:

– Шарлотта – это новая прекрасная Елена, из-за которой может начаться война…

Собственно, предстоящая война, на которую нацеливался Генрих еще даже до знакомства с принцессой, должна была начаться из-за продолжающейся гегемонии Габсбургов в Европе, так что Генрих, никогда не жертвовавший делом ради увлечений – вспомним Габриель де Бофор и Сюлли – просто воспользовался чудесным поводом подорвать влияние Испании в европейских делах – что не может нравиться Риму, ибо тогда в Европе поднимет голову протестантизм. Соответственно, это не нравится и Медичи с Кончини.

Они вместе с Верней уже давно плели кружево заговора против Генриха, и приближающаяся война, и Шарлотта заставили их лишь энергичнее двигать спицами. Король не устраивал ныне ни ту, ни другую – что делает честь их эмоциям, но отнюдь не разуму, ибо Генрих был фактически ныне гарантом не только государственного спокойствия, где люди, устав от смут, вновь воспылали, несмотря на различия в вероисповедальном вопросе, горячими роялистскими чувствами, но и залогом привилегированного, безволнительного существования, ибо король, в силу привычки или осознанной им необходимости, мирился с капризами и амбициями этих своих женщин, во всякой же иной ситуации им пришлось бы заново отстаивать свои права. И будущее показало, что справиться успешно с этим они так и не смогли – Верней практически мгновенно уйдет в политическое небытие. Уход туда же Марии Медичи будет более долгим и более мучительным, зато и кончится более фатально. Но пока они обе были преисполнены радужных надежд и с великолепной уверенностью планировали свое блестящее будущее. Равно как и гибель короля.

Особенно тесным стали отношения семейства Верней с семейством Кончини. Кроме этого, маркиза заслала в окружение королевы своего эмиссара – пожилую даму, подвизавшуюся при дворе, Шарлотту дю Типле, бывшую некогда любовницей герцога д’Эпернона, а ныне продолжавшую оставаться его хорошим другом. Герцог, всесильный при Генрихе III, вовремя перекинулся к очередному Генриху-королю и сохранил богатство, губернаторства и должность начальника пехоты (что в отсутствие главнокомандующего – должность сия, в силу ее значимости, была вакантна – еще более увеличивало его вес). Д’Эпернон был третьим углом треугольника заговора. Все группировки были связаны с тайными службами Испании и прекрасно координировали свои усилия. Все в результате заговора хотели власти – каждый мечтал о регентстве, но свои разборы пока отложили до конца акции.

Мария Медичи и супруги Кончини. Книжная гравюра

Первой подставилась маркиза, и Генриху доложили, что ее ненависть и жажда власти начинают приобретать практические формы. Замученный делами и не желавший начинать новую склоку с многолетней пассией, король лишь мимоходом, вручая Генриетте очередные драгоценности, упрекнул устало за бесполезные интриги. Верней горячо отперлась, и заговорщики удвоили бдительность.

Но шила в мешке не утаишь – маркиза, герцог и на этот раз и Кончини вновь подставились, – свои письма в Мадрид они доверили женщине, которая решила предупредить цареубийство и, не зная о роли королевы, обратилась к жене Генриха. Но хотя она и сообщила осторожно о цели своего визита, у Марии Медичи в течение нескольких дней не нашлось для нее времени. Доверенный духовник королевы, иезуит отец Коттон, был более прямодушен и, угрожая, велел молчать той, кто хотела выступить в качестве спасительницы Отечества.

Между тем надвигалась война, и Мария переходит в отношении мужа в атаку – впервые за последнее время она прилюдно и демонстративно обвиняет его в супружеской неверности, инкриминируя ему Шарлотту, и требует, дабы он, уходя в поход, короновал ее и оставил официальной правительницей государства на время своего отсутствия. Генрих не знал, что человек, найденный враждебным ему треугольником, отложил покушение лишь в ожидании этого действа, но тем не менее пророчески произнес: «коронация будет причиной моей смерти». Он был умный человек, веселый король Анри.

Медичи же официально выдвигала довод, что ее коронация помешает королю развестись с ней и жениться на Шарлотте, хотя про себя добавляла: «И поможет стать регентшей при моем сыне». Акт коронации состоялся 13 мая 1610 года, а на следующий день Генрих IV был заколот кинжалом на парижской улице. Разгорелась молниеносная битва за власть. Герцог и маркиза были отброшены. Победила королева, с Кончини за спиной. В ее пользу сыграло даже то, что муж Шарлотты – первый принц крови Конде, реальный претендент на регентство, был вне пределов Франции. Медичи и ее клика верно разыграли партию и победили.

Герцог временно ушел в тень, маркиза – навсегда. Взбешенная, но и испытывающая некоторое облегчение, ибо теперь она могла жить так, как ей хочется, не рискуя из-за мелочи во внешности разонравиться королю, она начала молниеносно менять любовников и устраивать постоянные обеды, в результате чего так сильно растолстела, что стала просто безобразна.

Убийца Генриха вошел на эшафот как террорист-одиночка, все концы первые люди королевства отрубили. Единственный свидетель – женщина, которая в свое время предупреждала короля и пыталась предупредить королеву – через год предприняла последнюю попытку раскрыть правду. Она обратилась к первой жене Генриха – к Маргарите Валуа. Но та уже была не молодой бойкой авантюристкой, а женщиной в возрасте, мечтавшей о спокойной, благополучной старости. Поэтому она, слушая свидетельницу, спрятала за портьеру д’Эпернона и нескольких доверенных лиц. По словам разоблачительницы, убийца короля задолго до покушения частенько встречался с бывшей подругой герцога – дю Типле; маркиза Верней надеялась сделать своего сына королем и выйти замуж за своего друга герцога Гиза; д’Эпернон намеревался сделаться коннетаблем Франции, т. е. главнокомандующим всех вооруженных сил в государстве. При этих словах герцог не выдержал и, выскочив из-за портьеры, обрушился на правдолюбицу с площадной бранью. И из-за ее разоблачений, из-за не утихнувшего еще чувства разочарования, что такие блестящие планы сорвались и что королева-итальянка вместе со своей сворой обыграла так легко и изящно его, разделявшего власть и славу еще с прошлыми монархами. Остается только добавить, что через шесть лет, когда подросший король Людовик XIII отстранил свою мать от регентства – фактически это было подлинное падение правления Марии Медичи, что сопровождалось убийством Кончини (и, добавим, казнью его жены), то эту достойную семейную пару прямо обвиняли в соучастии в убийстве Генриха IV. А дыма без огня, как известно, не бывает. Даже в таком мутном, грязном и кровавом деле, как большая политика.

Убийство Генриха IV и арест Равайяка 14 мая 1610 г. Художник Ш.-Г. Узе

Но до падения режима регентши Марии Медичи, королевы-матери, как ее стали называть, было еще очень далеко. И далеко даже не столько по годам, а по тем событиям, что суждено было им вместить. Ибо со смертью Генриха IV для Франции вновь наступили смутные времена. Затихшая было в последние годы его царствования оппозиция знати, и прежде всего принцев – своих и иноплеменных, держащихся при французском дворе на первых ролях, религиозные распри, в разбросе от догматических диспутов до вооруженных столкновений, – все это вновь реанимировалось, встряхнулось и заново начало набирать силу и обороты.

Регентша, естественно, не могла удержать в рамках все эти центробежные силы. Для этого она была слишком слаба. Единственное, для чего ей хватало цепкости, – это самой усидеть на этой грозной волне. Управлять же этой стихией, как это всю жизнь пытался делать ее муж, об этом она даже и не мечтала. Так что в ходе всех своих скорых перипетий она еще не раз в отчаянии вспомнит его добрым словом и будет проклинать себя, решившую, что она сама может править. Она, рожденная лишь интриговать и подчиняться.

Пока же суетная и тщеславная женщина, захватив власть, поспешила ею воспользоваться, как она понимала этот процесс, и нимало не задумываясь над тем, чем же в действительности должны заниматься люди, взвалившие на себя нелегкое бремя управлять другими. Естественно, если они хотят усидеть на этом месте. Медичи же, за широкой спиной Генриха, о подобной прозе никогда и не размышляла.

И сейчас она лихорадочно начала удовлетворять свою страсть к веселью, блеску, пышности, нарядам, драгоценным каменьям. Не задумываясь, откуда берутся деньги, и уверенная, что из королевской сокровищницы можно без конца черпать полными горстями, она, не считая, тратила золото на содержание своего резко выросшего и засиявшего новым блеском двора, на собственные удовольствия, и столь же щедрой рукой раздавала крупные суммы своим приверженцам и фаворитам; пенсии и должности вельможам посыпались как из рога изобилия. Женщина недалекая, бесхарактерная, мало что понимающая в государственных делах, Медичи очень быстро спустила все сэкономленное ее в общем-то бережливым супругом и развалила все то, что он с таким тщанием создавал.

Но так продолжалось недолго. Конде, вернувшийся во Францию и после смерти своего дяди графа Суассона, второго принца крови, ставший и формально, и фактически главой оппозиции, как первый принц крови, и объединивший вокруг себя всю высшую знать, включая губернаторов важнейших провинций королевства, от лица вельмож потребовал своей доли государственного пирога. Поначалу к ним примкнул даже Кончини, ставший к этому времени маркизом д’Анкром (вскоре он получил и звание маршала Франции), т. к. Медичи в первый период своего регентства опиралась на старых министров Генриха IV, пытавшихся проводить его политику во внешних делах и делах внутренних, отстаивая сильную государственную власть. Королеву это удовлетворяло; д’Анкра, ворвавшегося в круг высшей знати, но не подпускаемого пока вплотную к управлению всем государством (его позиции укреплялись, несмотря на всю симпатию к нему королевы, постепенно – ибо еще сильны были позиции аппарата Генриха, лишь поэтапно разрушаемые), удовлетворяло это гораздо меньше. Но, поскольку оппозиционное выступление знати в начале 1619 года на правительство кончилось временной неудачей, то к д’Анкру со стороны грандов наступило охлаждение: еще бы, выскочка обещал помощь, из-за чего был принят в их круг как равный, он же не делал ничего.

Да и маркиз потихоньку начал отходить от оппозиции принцев, так как уже начинал себя чувствовать в силах, сблокировавшись с министрами Генриха, приструнить знать, а затем разобраться и с самими министрами.

Однако до этого было еще далековато, ибо оппозиция решилась на блок с гугенотской партией, благо в рядах грандов были многие вожди протестантов. Это разом ухудшило ситуацию, так что один из министров – ранее Генриха, а ныне Марии – государственный секретарь Вильруа писал: «Ее величество боится, что, одарив одних, она все равно не приобретет их верности, а только потеряет других». Ибо католики недвусмысленно заявили, что, совершая послабление гугенотам, Марии будет нечего рассчитывать на их поддержку. И снова тот же Вильруа: «Желание королевы заключается в том, чтобы удовлетворить тех, кто ей здесь служит, и поддерживать их в добрых намерениях, но этого можно достичь лишь дорогой ценой. Надо будет им отдавать новые места, и таким способом мы скоро разделим провинции (между грандами. – Примеч. авт.). Подумайте сами, к чему это может привести и в каком положении останутся король и королева после такого раздела верховной власти, которая, будучи презираема подданными, падет еще ниже в глазах иностранных государств». Собственно, здесь видна стратегическая линия оппозиции – или вооруженной рукой отнять власть у регентши, или добиться того, чтобы все губернаторские посты были отданы им, и тогда власть короля будет лишь декоративной и эфемерной.

Мария Медичи. Художник П.-П. Рубенс

Вильруа отмечал лишь начало Фронды, т. е. схватки за власть между оппозиций первейшей знати Франции и короны. К этой борьбе подверстывалась и борьба католиков с протестантами, хотя это противостояние и потеряло остроту схваток XVI столетия, и все более на первый план в религиозном противостоянии выходит политика. Как говорилось в одном широко распространенном памфлете первой четверти XVII века: «Предлог религии – это ветхий плащ на подкладке. Наружу выставлена забота об общем благе христианского мира, подкрепленная мнимым религиозным рвением, а сквозь все это просвечивает лицемерие и честолюбие».

Так что в этой борьбе Марии Медичи приходилось использовать всю свою флорентийскую хватку и хитроумие и даже ознакомиться до некоторой степени с вопросами проведения некоторых реальных политических шагов.

Как безвозвратно утерянное прошлое вспоминались пикирующие диалоги с одним из приближенных ее мужа – маршалом де Бассомпьером:

– Маршал, теперь вы комендант замка Монсо?

– Да, ваше величество, исключительно для того, чтобы иметь честь принимать там королевский двор.

– А я вот уверена, что по другой причине – вы станете туда возить шлюх.

– Ручаюсь, государыня, что вы станете возить их туда чаще, чем я!

– Ну что же, ловкий ответ. А скажите, маршал, много ли вы знаете шлюх?

– О, ваше величество, мало кого из женщин нельзя так назвать.

– А меня?

– Что до вас, государыня, то ведь вы – королева!

Ах, эти фривольные остроты минувших дней! А теперь изволь вот думать, что армия правительства ныне уступает армии принцев. Проклятый Конде сплотил под своими знаменами почти всю дворянскую кавалерию. И этим так называемым дворянам, в ярости думала королева, абсолютно наплевать, что еще полтора года назад – в 1614 году – она объявила своего сына совершеннолетним (хотя ему и было всего тринадцать лет). Но сделано это было для того, чтобы Франция вспомнила, кто ее король. Речь, естественно, идет о дворянстве – становом хребте государства. Чтобы эти надутые провинциалы служили ее сыну и ей, а не бежали табуном под мятежные знамена; но все пока бесполезно.

Хорошо хоть ее д’Анкр с ней. Ужасный Конде вырвал у нее значительные уступки, но ее маршал не дремал – и 1 сентября 1616 года принц был арестован. С этого момента власть в стране почти полностью перешла к некоронованному королю Франции – маршалу д’Анкру. Это удалось ему по двум причинам – полное подчинение королевы его влиянию, и второе – то, что Конде, незадолго до этого ставший председателем королевского совета, стал для маршала своего рода тараном в деле смешения всех министров (не забудет державшихся на своих постах в это время почти исключительно по наследству).

Так, финансы маршал доверил человеку от него полностью зависимому – Барбену, маклеру итальянского банкира Гонди, еще при Генрихе IV ставшему крупным откупщиком. Барбен был тесно связан с семьей Кончини, особенно с Элеонорой, у которой был личным банкиром. Вторым государственным секретарем, отвечающим за внешнюю политику и оборону (позднее он получит повышение и станет хранителем печати – повышение формальное, ибо меньше реальной власти), стал Манго, связанный с маршалом рядом сомнительных дел. Третьим (он и сменит Манго на его ответственном посту) – Ришелье. Главнокомандующим стал Карл Овернский – брат маркизы Верней (Мария и Кончини решили вспомнить о старых союзниках – так их допекло: вся высшая знать консолидировалась против них).

В ответ на это гранды начали строить планы в свою очередь полного захвата власти путем убийства или высылки Кончини и заточения Марии Медичи в монастыре. Но, как это ни парадоксально, подобные планы существовали и в противоположном лагере – лагере самой королевы. Речь идет о Людовике XIII, ее сыне. Ибо с ним нисколько не считались, а он был королем!

Правительство маршала не пользовалось никакой популярностью – с торопливостью временщика, не имеющего почвы под ногами, он грабил страну, развязав руки сомнительного рода финансистам и откупщикам. Королева, во всем доверившаяся ему, ни во что особенно не вмешивалась, тем самым разделяя ненависть всех к д’Анкру. К тому же понимающий, что он может действовать лишь нахрапом, он со всеми был резок. Включая и короля. Это послужило последней каплей – любимец Людовика герцог Люинь составил, с ведома и при горячем одобрении монарха, заговор – и 24 апреля 1617 года маршал был в упор застрелен в Лувре. Жена его скоро была казнена. Тем самым из рук знати вырвали знамя – лозунг защиты королевской власти и спасения короля, так что гражданская война закончилась сама собой: народ устал и рад был приветствовать своего короля. Мария Медичи была подвергнута домашнему аресту.

Вскоре ее сослали в Блуа, Ришелье – в Авиньон (как самого деятельного и реального политика из кабинета д’Анкра), дабы они друг с другом не поддерживали никаких контактов, могущих повлечь за собой перемену ситуации – ведь после убийства д’Анкра Людовик XIII недаром с восторгом воскликнул:

– Теперь я король!

Это, конечно, было не так – всем стал заправлять Люинь. Но грандам казалось, что Людовик недалек от истины, ибо они не получили той власти, на которую рассчитывали и ради которой прилагали столько усилий. И поэтому уже зимой следующего, 1618 года начинают зреть заговоры, ставящие целью освобождение принца Конде, по-прежнему заключенного в тюрьму, или освобождение королевы из-под ареста в Блуа. Однако первый этап заговоров провалился – кто-то попал на эшафот, кто-то – в Бастилию, а от Марии Медичи Люинь вместе с королем потребовали особого письменного обещания в том, что она не будет вступать ни в какие сношения с грандами.

Вскоре в оппозиционеры попал и д’Эпернон. Первое время его не трогали, но тут король почувствовал свою силу и решил лишить герцога власти, сведя его военную должность до чисто декоративной (до сих пор она была слишком сильна, ибо все пехотные офицеры лично ему приносили клятву в верности). Герцог позволил себе шокирующую короля выходку и отъехал в Мец, недалеко от Блуа. И весь 1618 год между ним и королевой шла оживленная тайная переписка. В январе следующего года герцог тайно уезжает в Ангулем, где он – губернатор, т. е. фактически полновластный хозяин, а через месяц туда бежит и королева.

Вскоре туда прибыл и Ришелье. Здесь у герцога в течение десяти дней он оспаривал симпатии Марии Медичи, которой отчаянно захотелось любви, ласки и хотя бы сколь-нибудь надежного мужского плеча, у аббата де Руччелаи, родом флорентийца. Королева была склонна к земляку, но д’Эпернон настоятельно порекомендовал ей Ришелье. Воля хозяина до некоторой степени закон, и королева взяла себе в любовники епископа (каковым в то время был Ришелье).

Епископ был красивым мужчиной, так что королева почти сразу примирилась с диктатом герцога и даже, от нахлынувших чувств, вновь начала играть на лютне. И убедила этим же заняться и Ришелье, так что тот, скрипя зубами и ради карьеры готовый и на большее, начал обучаться игре на сем инструменте.

Д’Эпернон начал от лица королевы набирать войска, к ним присоединились гранды, так что королю пришлось пойти на переговоры. В результате их весной 1619 года был заключен договор, согласно которому королева получала прощение, свободу действий, свои богатства и ряд губернаторств. Но почти тотчас же гранды, недовольные всевластием Люиня, начали заново группироваться вокруг королевы, которую они использовали как знамя, узаконивающее их мятеж. Однако города мятежных провинций остались верны королю, что вынудило королеву пойти вновь на мирные переговоры. Правда, она пыталась отстаивать интересы оппозиции, но король передал ей, что желает помириться лишь с ней, а не с ее сторонниками.

Кардина де Ришелье. Художник Ф. де Шампань

Мария согласилась – и вернулась ко двору. Вместе с Ришелье, который вновь начал политическую карьеру – сначала при Люине, а после смерти того в 1621 году – и вместо него. Постепенно он полностью подчинил своему влиянию короля и начал потихоньку тяготиться связью с королевой. К тому же он влюбился в жену Людовика, на что Медичи открыто устраивала кардиналу (Ришелье получил к этому времени кардинальскую шапку) сцены ревности. Потом она демонстративно порвала с ним и вновь с головой погрузилась в привычную и любимую ей пучину интриг.

Но теперь ей противостоял Ришелье, который был умнее и беспощаднее ее прежних противников. И в конце концов она начала это весьма явственно ощущать. В 1630 году она, вовлекши в заговор жену короля и своего младшего сына, пыталась дать кардиналу решительный бой, но король поддержал своего первого министра, и Мария Медичи проиграла уже навсегда. Ришелье приказал арестовать ее.

На следующий год она бежит из-под ареста в Брюссель, где продолжает – со все меньшим успехом – свои политические игры. И все больше ощущая ностальгию по Парижу. Этим решил воспользоваться Ришелье. Королеве передали, что если она порвет с испанцами (на деньги которых она жила в Брюсселе – 36 тысяч ливров в месяц), то ей разрешат вернуться во Францию.

Медичи порвала со своими союзниками и кормильцами, но Ришелье не захотел вновь запускать себе под подушку змею, и королеву во Францию не пустили. Начались годы скитания – Англия, затем Кельн. Здесь она и умерла почти в бедности. Она, жена и мать царствующего короля. А все интриги…

Как говорится в одной старой польской пословице: «Не играл бы ты, дружок, не остался б без порток». Впрочем, если бы она в результате своих интриг победила, все было бы для нее по-другому. И никто бы не вспомнил о ее многочисленных предшествующих неудачах. Ведь, как известно, победителей не судят, проигравший же платит за все.

Лавировать в житейском море, где бесконечными Сциллами и Харибдами были прежде всего прекрасные представительницы прекрасного пола прекрасной Франции, преемники Генриха учились у него. А он в свою очередь постигал эту науку у своих учителей и ближайшего дружеского круга, где у каждого был свой опыт, переплавлявшийся в ходе дружских пирушек и философских отходняков в общий катехизис гендерного выживания и преуспевания. Причем любовь и политика шли в едином флаконе. Воистину, два в одном.

Первым учителем будущего короля станет адмирал граф Колиньи Гаспар де Шатийон (16.II.1519—24.VIII.1572), знакомый всем читавшим Дюма и Генриха Манна. Гаспар Колиньи де Шатийон принадлежал к провинциальному дворянству. Предки его были известны еще с XII века. Выходцы из Франш-Конте (Савойя), они первоначально находились на службе Священной Римской империи. Первым из известных представителей этого рода был Юмбер II, который служил императору Конраду III. Род Колиньи не отличался знатностью, а возвышение его началось лишь с XVI века. Связано оно было с именем Жана III и заслугами его в ратном труде.

Дети Жана III, а их у него было семеро, традиционно посвятили себя военному поприщу. В период итальянских войн особенно отличились Жан и Гаспар. В дальнейшем Гаспар стал маршалом Франции и в 1514 году женился на дочери барона де Монморанси Луизе, что сразу ввело род Шатильонов в круг придворной знати.

Брат Луизы смог стать фаворитом королей Франциска I и Генриха II и получить должность коннетабля Франции. Его взлет имел огромное значение для судьбы его племянников – детей Луизы и Гаспара. Они воспитывались при королевском дворе и учились вместе с детьми короля. Вскоре семью постигло большое горе – умер Гаспар де Шатийон, оставив жену с малолетними детьми на руках. На формирование взглядов братьев Шатийон – Оде, Гаспара и Франциска – большое влияние оказала мать. Близкая к Маргарите Ангулемской и ее окружению, эта незаурядная женщина придерживалась неортодоксальных религиозных взглядов, что предопределило в дальнейшем переход к протестантизму и ее сыновей.

Гаспар Колиньи де Шатийон. Художник Я.-А. Ровенстейн

По традиции того времени средний сын в семье, а им был Гаспар Колиньи, посвящал себя служению церкви. Но судьба распорядилась иначе. Священником стал старший из братьев – Оде. Гаспар и Франциск посвятили себя военной службе.

Ближайшими друзьями детских лет у Гаспара были Строцци и особенно будущий герцог Гиз. Пройдет некоторое время, и друзья станут заклятыми врагами. А пока, по словам Пьера де Бурдея, будущего писателя Брантома и их компаньона, они были добрыми приятелями, старались даже «одеваться одинаково, сражались плечом к плечу на турнирах, состязались в кольцах, участвовали во всех развлечениях, оба наслаждались жизнью, совершая столь же невероятные безумства, что и другие.

Первой военной кампанией Гаспара де Колиньи стала итальянская кампания 1542 года. Приняв участие в военных действиях, он обратил на себя внимание короля своим мужеством и умением организовывать войска. Тот же Брантом пишет: «Он был отважен и храбр и должен был быть именно таким, ибо имел храбрых и отважных предков».

В 1546 году Колиньи совершил путешествие в Италию вместе со Строцци. С рекомендательными письмами от Екатерины Медичи он прибыл ко двору дочери Людовика XII Ренаты Феррарской, где и обосновался. При ее дворе нашли убежище многие протестанты, и даже сам Кальвин. Пробыв там почти год, Колиньи возвращается во Францию.

1547 год принес в жизнь Гаспара де Колиньи большие изменения. Печальным событием для него стала смерть матери. Занявший престол Франции Генрих II назначает Колиньи командующим пехотой, наградив при этом высшим орденом Св. Михаила. В этом же году Колиньи женился на дальней родственнице коннетабля Монморанси Шарлотте де Лаваль, которая воспитывалась в доме его матери. Супруги прожили вместе счастливую жизнь. Брак принес им трех сыновей и дочь Луизу. И этот же год положил начало длительной вражде между Колиньи и герцогом Франсуа Гизом, которая возникла из-за ссоры. Поводом к ссоре послужил вопрос Гиза о том, как Колиньи относится к возможности женить брата герцога на дочери королевской фаворитки Дианы де Пуатье. Колиньи высказал Гизу свое резко отрицательное мнение, сводящееся к тому, что лучше иметь меньше власти, чем потерять честь. Герцог был оскорблен, сочтя, что Колиньи его унизил и задел честь Лотарингского дома.

Но ссора с Гизом не стала препятствием для продвижения братьев Шатийон по карьерной лестнице – их еще активно поддерживал коннетабль Монморанси.

К этому времени Гаспар Колиньи уже считался способным полководцем. Во время войны с Карлом V и Генрихом VIII Английским он проявил свои способности и на дипломатическом поприще, сумев путем переговоров оставить за Францией Булонь. Один из английских посланников охарактеризовал Колиньи «сеньором величайших достоинств». В 1552 году Колиньи получил звание адмирала. Это звание стало для него почетным титулом, а не признанием его заслуг в морском деле, так как флотом Колиньи никогда не командовал. Но он проявлял большой интерес к колониальным завоеваниям и три раза снаряжал экспедиции в Америку.

В чине адмирала Колиньи принимал участие в войне с Лотарингией и много способствовал завоеванию трех епископств и победе при Ренти. Эта последняя победа и стала причиной открытого разрыва Колиньи, а затем и глубокой вражды с герцогом Гизом, пытавшимся приписать себе часть победы.

Особенно прославился Колиньи в этой же войне в 1597 году своей обороной Сен-Кантена, где он и был захвачен в плен испанцами.

В плену Колиньи пробыл около двух лет. За это время он благодаря уединению читал Библию, переписывался со своим братом, уже принадлежавшим к реформатской церкви. В эти годы Колиньи пришел к выводу о правоте кальвинизма и присоединился к нему вместе со своей женой. Возможно, что одной из причин перехода Колиньи в круг протестантов стало и молчание Генриха II. За освобождение адмирала был потребован выкуп в размере 150 тысяч золотых экю. За командующего, взятого в плен, выкуп платило государство, но в данном случае на требование выкупа корона ответила молчанием. Жена адмирала, продав более двадцати владений, внесла деньги за освобождение мужа из плена, но адмирал снова был арестован, уже по личному распоряжению Филиппа II Испанского, и провел в тюрьме еще два месяца в качестве заложника.

Вернувшись ко двору, Колиньи вначале не хотел афишировать смену религии. Но в 1560 году на съезде нотаблей Колиньи открыто объявил себя кальвинистом и подал от имени реформаторов записку королю с просьбой предоставить им несколько храмов для богослужения. Генрих II пришел в ярость, узнав о «предательстве» Колиньи, и в присутствии двора устроил неприглядную сцену, сорвавшись на крик и запустив в адмирала серебряным блюдом. Затем Колиньи был лишен всех должностей и арестован.

В начале войны между католиками и гугенотами Колиньи стал помощником принца Конде – мужа своей племянницы, а после сражения при Дре, когда Конде был взят в плен, принял на себя главное командование. Первый этап гражданской войны закончился заключением Амбуазского мира, выгодного для католиков.