Текст книги "Подъезд"

Герой моего времени

Как себя ведут герои? Обдумывают ли свой предстоящий подвиг или спонтанно, опасаясь за чужую жизнь, рискуют своей? Скорее, так, ведь секунды решают многое, и действовать надо мгновенно, наверняка.

У нас на даче не было лодки, хотя возможность её приобрести – была. Но взрослые решили огородить себя от проблем, связанных с присмотром за детворой, которая эту шаланду гоняла бы взад и вперёд, того и гляди, ещё утопнут!

А река манила к себе. Кому из детворы не охота покататься на лодочке, почувствовать себя первооткрывателем или пиратом, да просто, поглазеть на речную красоту не с берега, а прямо с середины реки или порыбачить, где поглубже: «Вон там, вон же она, ка-а-ак хлобыстнётся!»

Ну и решили мы с братом Лешкой попросить лодку у наших соседей, чтобы нарыбачиться всласть. Сначала спросили разрешения у родителей, потом побежали клянчить ключи у хозяев лодки. А их самый мелкий отпрыск Димка, хоть сопля ещё соплёй, но вре-е-дный!

– Если меня не возьмёте, я скажу дядьке, он ключи вам и не даст!

Ну что делать с этим шестилетним вреднюгой?

– Ладно, возьмём. Только ты будешь сидеть смирно на сидении!

– Хорошо, – ответил Димка, а у самого глаза бегают, как бы чего нашкодить.

Мы взяли вёсла, Димка вынес ключи, спустились к реке. Я отомкнул замок, Лешка в это время придерживал лодку за цепь.

– Забирайтесь, – сказал брат.

– Чур, я вперёд, – заявил Димка.

– Нет, ты – назад и слушаешься нас, а то не возьмём, – застрожил я.

Мы забрались на лодку, Лёшка чуть оттолкнул её от берега и сам запрыгнул в неё. Вставили вёсла в уключины и тут началось. Сначала Димка канючил, что он хочет погрести, потом начал раскачивать лодку. Мы уже были и не рады, что вязали этого шебутного с собой. Проплыли метров двадцать от берега к лилиям, где, нам казалось плескается больше всего рыба. Димка сидел сзади, опуская руки в воду, опасно перегибаясь за борт.

– Ну-ка вытащи руки из воды, а то мигом на берег высажу, – пригрозил Лёшка.

Димка опасливо отпрянул от борта, заулыбался лукаво:

– Я просто лилии нарвать маме хотел!

– Мы сюда не за лилиями поехали, а рыбу ловить. Вон, разматывай удочки!

– Нет я лилии буду рвать, – заупрямился он.

«Ну что с ним делать?» – подумал я.

– Ладно, рви, только не тянись весь через борт. Рви те, которые рядом!

– Хорошо! – и его глаза опять ехидно забегали.

Мы уже начали разматывать удочки, как этот малолетний любитель лилий ковырнуться за борт. Я оцепенел от страха. Один раз только показалась Димкина голова, плавать он вообще не умел и хаотично махая руками, пошёл ко дну.

– Саня, хватай вёсла, – скомандовал Лёшка и нырнул за тонущим ребёнком.

Я схватился за вёсла. Лодку от Лёшиного прыжка сильно развернуло и мне приходилось крутить головой на триста шестьдесят градусов, чтобы понять где он. Да ещё сразу и не сообразишь, в какую сторону разворачивать.

Лёшка вынырнул.

– Лёша, ну чего?

– Не видно, Сань, здесь глубоко, попробую ещё раз!

Он набрал воздуха в лёгкие и опять нырнул. Сердце моё упрыгало в пятки, того гляди скажут, что мы, старшие, виноваты, не уследили! Я начал молиться всем богам. Вдруг показалась Лёшкина и Димкина голова.

– Саня, давай греби к нам!

От растерянности я не понимал каким веслом больше работать? Лодка крутилась, Лёшка перешёл на крик.

– Саня, блин, давай быстрее! Очень тяжело с ним, вцепился, как клещ!

Наконец-то я сообразил, подал лодку вперёд и стал вынимать Димку. Тот кашлял, выплёвывая из себя воду. Потом я помог забраться и брату. Димка сидел ошарашенный. Лёша тяжело дышал, вода с его одежды катилась ручьём, сапоги были утоплены.

Через несколько сильных гребков, мы причалили на место стоянки лодки.

Зацепили на замок цепь. Димку предупредили, чтоб не рассказывал о случившемся. Придумали ему историю, что он сам у маленького мостика соскользнул и упал в воду, поэтому мокрый.

Сорванец ещё кашлял. Но в его голове уже созрел хитрый план, как самому выйти «сухим из воды». С нами он согласился и…

Вечером к нам пришли соседи и повышенным тоном стали выяснять отношения, зачем топили Димку в реке. Мы всё рассказали, что произошло. Как Лёшка спас Димке жизнь. Нам поверили. А почему бы не поверить, ведь мы говорили правду!

Лёша не любит вспоминать этот случай. Наверное, в тот момент, он н сам сильно испугался. Но для меня брат – настоящий герой. Герой моего времени!

Борман, любовь и шиповник

Настоящая любовь между людьми – это прекрасное чувство. Из-за любви совершается порою немало подвигов или поступков, не поддающихся логическому объяснению. Лишь дети, плоды той самой любви, поначалу считают её неинтересной. Вот родительская любовь, с заботой и подарками – куда интереснее, правда? Но, однажды, и в нашу деревню Кривец, в наш дом постучалось это великое чудо – ЛЮБОВЬ!

Был конец мая, на улице – тепло, но по вечерам ещё захаживал холодок, приправленный речной сыростью, поэтому печку топили, не жалея дров. Вспоминаю сейчас, сколько нас было в доме! Трудно даже представить, как мы туда все помещались.

Четырнадцать человек в двух комнатушках и кухне. Половина из них – дети! Взрослые подошли к проблеме размещения достаточно просто. Накидали на пол «большой» комнаты телогреек, старых шуб, цигеек, постелили пару простыней и положили туда детвору, под присмотром лучшего рассказчика, папиного брата – дяди Сани. Мы, набегавшиеся за день по инерции продолжали свой забег и здесь, щипали и пинали друг друга, шептали на ухо «кто первый заснёт, тот дурак», пока дядька не увлёк нас своим рассказом.

– А вы знаете, что из окружённого Берлина, во время войны, сбежало немало фашистов и что до сих пор их не могут найти. Вот, например, Мартин Борман, ещё тот гад, убежал в Аргентину. В одной газете писали, что он скрывается на территории СССР, сменив обличье. Представляете, если он у нас тут в лесу прячется? Вот завтра пойдём в лес его искать, но возьму с собой только тех, кто сейчас же уснёт!

– А как же мы его поймаем? – спросил я.

– Как Паульса под Сталинградом, окружим и возьмём живьём! – ответил дядя Саша.

Мы все закрыли рты, но долго такая молчанка у детей продолжаться не могла, и мы опять начали тискаться и щипать друг друга, сдерживая смех. Кому же охота остаться без приключений? Да ещё, вдруг нам достанется браунинг Бормана или Паульса. В такой возне уже было всё равно. Кто-то из нас не выдержал напряжения и шумно испортил воздух.

– Ну, молодцы, – прокомментировал дядя Саша, – уже по Борману стреляете?!

Ну, здесь, конечно, поднялась канонада. Каждый старался попасть в Бормана и Паульса поточнее. «Патронов» не жалели. Общее веселье царило в темноте, как вдруг за окном заскрипел под чьей-то тяжестью забор, послышался хруст ломаемых перед домом кустов и раздался стук в стекло. Тут уже и взрослые, видимо, присоединились к канонаде.

– Кто там? – в образовавшейся тишине прошелестел опасливо вопрос.

– Простите, а Аллочка Шевякова не здесь живёт?

– Зде-е-есь, – удивлённо ответил мамин брат, дядя Володя.

– Дядя Володь, это я, Слава!

– Мой Славусечка приехал, – старшая сестра Аллочка захлопала от счастья в ладоши и начала одеваться, чтобы открыть двери дорогому гостю.

– Господи, да как же он дошёл-то, первый час ночи уже!? – удивилась, её мама, тётя Нина.

– Как-как, пешком, наверное, на последней электричке приехал, – выстроил свою версию дядя Володя.

Слышно было, как Аллочка открыла дверь, потом на пару минут всё стихло. Из сеней доносились только слабые звуки поцелуев и её всхлипывания. Затем, они вошли в комнату. Счастливые, влюблённые. Нашему детскому любопытству не было предела – новый человек в семье! Мы рассматривали этого стройного симпатичного юношу. Сестра Оксанка, аж открыла рот. Он был высок, с светло-голубыми глазами и открытой улыбкой. Ветровка была помята и кое-где порвана. На руках несколько жирных царапин.

Дядя Володя и Тётя Нина были с ним знакомы, Славик жил в соседнем подъезде, но мы видели его впервые.

– Как же ты нас нашёл в такой темноте?

– Да Алла сказала, что зелёный дом, а перед ним кустарник большой.

– Там же шиповник, милый ты мой! – сочувственно произнесла тётя Нина.

– Да я уже понял, – сказал, смеясь, Слава, потирая порезанные и исколотые руки.

В наших детских головах, как фильм пронеслись события этой ночи. Слава один, в электричке, потом в темноте четырнадцать километров пешком, по дороге рядом с лесом, в котором ещё может прячется Паульс и недоокружённый Борман с браунингом в руке. Да в незнакомую деревню, через забор, сквозь шиповник, к любимой! Вот это романтика, вот это любовь! Идеал!

Дача-кляча

В Кривце, в нашем доме случалось всякое, было не только весело. Иногда к нам захаживала и грусть-печаль. В такие дни мы называли деревню «дача-кляча» и не хотели туда ехать. Но через какое-то время, печаль пропадала и наружу вырывалось Кривецкое яркое солнце вместе с кукареканьем петухов. Весёлым весенним ветром разгонялась тоска, забывались беды и заключало нашу деревушку в свои объятья простое человеческое счастье.

Время бежит. Расставались мы с детством на острове, всей нашей «малышнёвой», уже оперившейся, компашкой. Наловили рыбы, сварили уху. Пели песни у разведённого костра:

Всё пройдёт – и печаль, и радость.

Всё пройдёт, так устроен свет.

Всё пройдёт, только верить надо,

Что любовь не проходит, нет!

Девчонки мыли котелок, и он ускользнул из рук, погрузившись в глубину Дубны. В красивых местах, чтобы вернуться снова, люди бросают в море монетку. У нас это был котелок в реке.

Мы снова и снова возвращаемся сюда, но уже взрослыми, со своими детьми, а кто-то уже и с внуками. Деревня стоит, строится, процветает. Так же течёт Дубна, гудят трудолюбивые пчёлы, а на улице слышен детский смех.

Неля, домой!

Подъезд

«Не-е-л-я-я-я, до-о-о-м-о-о-ой! И-и-и-ль-д-а-а-а-а-р, до-о-о-м-о-о-ой!», – звенел над спальным московским районом Дегунино хрипловатый старческий голос с татарским акцентом. Это был сигнал к отступлению. И взмыленные на футбольной площадке мальчишки, возвращались «из-за дома» в подъезд. Ещё один погожий будничный майский денёк подходил к концу. Ильдаркина бабушка была, как часы точна.

– Девять ноль-ноль и «никаких гвоздей», – сурово говорил мой папа, когда я собирался с ребятами погонять в «футболян» или поиграть в «всамделешную войнушку».

За «немцев» играть в «войнушку» никто не хотел, хотя на футбольном поле все мнили себя «мюллерми» и «бэкенбауэрами».

Пришёл. Сначала к крану и пить-пить-пить. Какие фильтры, вы что? Вкуснее воды «из-под крана» нет! Сестра ещё на улице «женихается», как говорили во дворе, она старше, ей там интересно. А я, что я? Сбегал в душ, схватил Жюля Верна и на диванчик, читать. Мама строчит на машинке очередной пролетарский «трусняк» (материальчик-то красного цвета), папа просматривает «прессу», брат в Ленинграде постигает азы «военно-морской» науки.

Ох, как я завидую брату. Он такой высокий (ха-ха), в военной форме, красивый. Брюки клёш, на рукавах шевроны, на плечах погоны и уже что-то есть! А мне? Мне достался Жюль Верн и две шикарных книги: «Книга будущих офицеров» и «Книга будущих адмиралов». Там и гуляет моё мальчишеское воображение. Это я – Александр Васильевич Суворов говорю: «Пуля – дура, штык – молодец!», защищаю Нахимовым Севастополь. Это я лечу над неведомой Африкой на воздушном шаре. Доктором Фергюсоном пробую нереально вкусную дичь, подстреленную во время охоты на привалах в путешествии.

Уроки сделаны сразу после школы. Где второпях, где талантом. Почерк в принципе есть, особенно на контрольных, но дома… ох и получал я «на орехи»! Приходилось переписывать ДЗ, по нескольку раз. Папа требовал чистоты в тетради. А она, это чистота, ну никак у меня не получалась. То ручка потечёт, то черкану не так, то за линейкой лезть в портфель лень и, вместо прямой, получается кривая.

Мы жили на пятом этаже панельной девятиэтажки. Вниз лифтом я обычно не ездил. Скакал как конь по лесенкам. Главное – быстро пробежать мимо четвёртого этажа, ибо там…

О, там жило исчадие АДА, нелюбимая мною всеми клеточками МАТРЁНАКОНСТАНТИНОВНА. Она была преподавателем русского языка в параллельном классе нашей школы и соседкой в подъезде, соответственно. «По-дружески» рассказывала маме всё про мои школьные приключения. Хоть я и не был хулиганом и задирой, но обладал громким голосом и при разговоре активно жестикулировал. Если говорил на пятом этаже школы, на первом меня было слышно без микрофона. Жутко спорил, заступался за ребят, требуя справедливости. А учителя, они же УЧИТЕЛЯ, им не нравилось, когда оценивают их оценки, да ещё и недоросли, вроде меня! В общем, МАТРЁНА была в педагогическом ударе везде!

«Скорее-скорее, во двор! Там цветут яблони, ребята, футбол!» – летел я через пролёты к свободе. Заигрывался. А организм жил своей жизнью. И вот, через несколько часов, несусь с футбольного поля обратно в подъезд. «А-а-а-а!» – глазок лифта горит красным. Занят, подняться не смогу, не успею. Твержу про себя детскую молитву: «Лифт Иваныч, побыстрей!» Прислоняюсь к дверям. Слушаю. Вроде едет. А уже звёзды в глазах! О, нееет, соседка, тётя Рая выкатывает коляску с Вовочкой. Она не очень проходит в створки. Но, ТЁТЬРАЯ успевает в процессе поинтересоваться как у меня дела, как Серёга (брат). А мне уже интереса нет. Юркнул в лифт, с остервенением долблю кнопку пятого этажа, проговаривая уже вслух: «Лифт Иваныч, ПОБЫСТРЕЕ!» А в голове: «Лишь бы дверь в квартиру была открыта!»

А закрывали квартирные двери в подъезде только на ночь. Ну, разве наоткрываешься всем за день? Друзья приходили по «стораз». Да и от кого закрывать? У подъезда постоянно бабушки-мамаши, мужики (за кустами шиповника) зовут какую-то «Рыбу» в домино, периодически потягивая пиво или ещё чего покрепче. Тут же ребятня – мелкота. И девчонки в биточки-резиночки играют. А то и всем подъездом в «Бояре, а мы к вам пришли». Весело!

Страшно было только на 9 мая. Вечером, перед салютом. Одна тётя вела дядю, а он всё кричал: «За Родину! За Сталина! Ура-а-а-а!» И все говорили непонятное мне до конца слово «контуженный». Для меня тогда это была какая-то загадочная болезнь и я боялся, что ею можно заразиться. И я, вместо этого дяди, буду ходить по улице и орать, пугая детей и прохожих. Мне было странно, вон дядя Миша Дьяченко при орденах, но он же не орёт!

Я понял уже позже, что дяде Мише и тому «контуженному» несказанно повезло. Многие из двадцати миллионов погибших наших граждан уже с 1941 года не могли сказать ни слова и покоились под землёй. Война с фашистами унесла их жизни. А мне—то тогда казалось, что война – это весело! Ну, убит ты, досчитал до ста и опять живой!

Дружили, дружили тогда даже не квартирами – семьями, а подъездами! Наш первый дружил со вторым и четвёртым. Про третий говорили, что там хулиганьё живёт. Ну а в пятый-шестой, они ж у магазина и там всё время пьют. Туда ходить опасно!

Самая популярная фраза при общении со сверстниками: «А как по-вашему будет…?» По нациям никто не делил, точнее, приставало, для уточнения одинаковых имён, например, Лидка-татарка. И уже понимаешь, что это – тётя Лида с седьмого, строгая наша дворничиха. Ну и детей, детей было много. Двое-трое в нашем подъезде – завсегда, а в дружественном втором, даже семь и мать – героиня! Гвалт вечером стоял такой, что после девяти, подросткам кричали из окон: «Потише»! И сразу начиналась игра в молчанку, прерываясь на слабосдержанный смех и убегание за дом, чтобы посмеяться в голос.

Дома наши были только несколько лет как отстроены, а раньше на этом месте была деревня Дегунино, в которую ездили московские дачники по Дмитровскому шоссе. Здесь жители разводили клубнику и яблоневые сады.

Клубника сгинула под вырытой, из-под фундаментов «панелек», глиной. А сады местами остались.

В мае мы с родителями ходили за железнодорожную платформу и валялись на взятом байковом одеяле посреди цветущих яблонь. За железкой даже был прудик, по которому смельчаковая малышня гоняла на плотике.

Соседский Сашка ловил там бычков и ротанов, потом солил. (Как-то недавно в Крыму я купил местных солёных морских «бичков», но они ни в какое сравнение не шли с теми вкусными, Сашкиными). Чего только не плавало по этому пруду: какие-то шины, тряпки, заброшенные мелюзгой палки. Но близость воды тянула и манила ребятню всех возрастов. Купаться там было очень опасно, туда кидали и бутылки, из-под воды торчали какие-то металлические сваи и куски бетона с арматурой. Но живность продолжала там водиться. Утки крякали, ротаны пускали пузыри. Наверное, в таком хаосе им было не скучно!

Была ещё одна «развлекуха». Рядом с основной двухпутной железной дорогой, за платформой, проходила однопутная, для «товарняков», уходивших на Московскую Окружную железную дорогу. Составы там иногда подолгу стояли за платформой и особым шиком и отвагой было залезть на подножку вагона, и покататься на этом «товарняке». Но ведь неизвестно, где остановиться этот поезд в следующий раз? Поэтому спрыгивали на ходу.

Высший пилотаж, это запрыгнуть на ходу медленно едущего мимо товарняка. Это было очень рискованно. Малейшая неточность и можно остаться калекой. Родители предупреждали всех ребят об опасности. И если тебя видели одного, гуляющего рядом с платформой, а ещё хуже, пытающегося влезть на «товарняк», можно было смело снимать штаны и получать отцовского ремня!

Разговоры-разговорами, но… мальчишка, наш сверстник из соседского дома поплатился за свою отчаянность ногой. Красивый парень по детской глупости покалечил своё тело.

Счастье

Что для ребёнка счастье в десятилетнем возрасте, тогда? Оно имело аромат мандарина и вкус мороженного. Можно было спросить сто из ста ребят у палатки с надписью: «МОРОЖЕННОЕ». «Кем ты хочешь быть?» Ответ был однозначным: «Продавцом мороженного!» Как часто в этой палатке у булочной (а именно так называли магазины в которых продавался хлеб) я, с упёртостью, читал в слух объявление: «В палатку срочно требуется продавец мороженного, зарплата…» И не деньги манили каждого ребёнка, а возможность взять счастья столько, сколько душе (а не вредным родителям) было угодно. Быть продавцом счастья, какой уж там Гарри Поттер!

Хоть с деньгами было тогда не очень шикарно, но на порцию мороженного можно было насобирать всегда! Самый лёгкий способ – наудачу.

Пройтись мимо магазина «Вино-Воды», булочной или самой палатки «Мороженное» и внимательно ощупать взглядом землю, в поисках заветных кругляшей. Медные монетки копейки, двушки встречались часто, беленькие «дестюнЬчики» попадались чуть реже. Пятаки, «трюльники» и двацатки – практически никогда (за этими надо было ехать на ВДНХа в фонтан «Дружба народов»). Короче, побродив в поисках минут двадцать, ты чувствовал себя благородным пиратом Левассером или кладоискателем Квотермейном, со звенящими сокровищами в кармане.

Можно было собрать себе на «молочное» за десять копеек или на плодово-ягодное за тринадцать копеек. Ну, а если уж совсем повезёт, то и на стаканчик пломбира «ЗАДЕВЯТНАДЦАТЬСРОЗОЧКОЙ». Но самое вкусное мороженное было «Фруктовое». Стоило оно всего семь копеек, только когда его завозили (а это было редко), детский гвалт у подъездов умолкал. По этажам носились мелкие курьеры, стучали и звонили во все двери с криками: «Фруктовое привезли!»

Очередь из жителей близлежащих домов выстраивалась метров на семьдесят, и все спрашивали друг друга: «Хватит?». Кто-то занимал очередь для друзей. Некоторые пытались взять нахрапом и наглостью. Но вот, вот оно, счастье! Через два, один и… «По семь больше нет! Вам какое?»

Опустошённость. Настроения нет. Обижен на весь мир. Смотришь вокруг, люди отходят от очереди, за тобой БОЛЬШЕ НИКОГО! А кто-то несёт в прозрачной сетке штук пятнадцать заветного счастья. И вдруг, подбегает знакомый мальчишка из второго подъезда и говорит: «В „Торгаше“ тоже дают, у меня там знакомый в очереди. Бежим?»

А не всё так просто! Надо спросить сначала разрешения у мамы. «Торговый центр» по детским и ВЗРОСЛЫМ меркам для меня далеко (это сейчас 5 минут неспешно через одну дорогу). Отпустят – нет? Чудо, чудо случилось, отпустили! Может я вырос? Нет, скорее соседский парень достаточно взрослый на их взгляд.

Не бежим – лети-и-и-и-м! Успели у самого окошка. И вот оно. СЧАСТЬЕ! В картонном стаканчике, под верхней бумажкой клубнично-земляничный запах, дают деревянные палочки, но я не люблю ими есть. От оного вида мурашки. А ещё если на зуб без мороженного попадает. Бр-р-р-р-р, да?

Стаканчиков – десять. Папе, маме, Оксане, бабушке и мне. Брат в Ленинграде, у него там своё мороженное. По два каждому. Хоть папа и любит «Лакомку», но жарким выходным днём, с удовольствием съест фруктовое.

Несём быстрее, солнце жарит – мороженное плавится. Стаканчики хлипкие и ближе к подъезду начинают подкапывать. Эх, расплавилось, но вкуса не потеряло, выпиваю в три глотка. ВКУ-У-У-СНО! Теперь до следующего счастья.