Текст книги "Подъезд"

Совок меняется

Время летело, росли мы, менялась страна. Стало можно говорить то, что думаешь. Правда, всё ещё «задвигали» говоривших. Появились частные кафешки, а кооператоры варили джинсуху.

Как-то мне рассказали «фирменный секрет» варки. У меня были модные по тем временам джинсы, со швом посередине брючины. Я чуть-чуть умел танцевать «верхний брейк», мог изобразить робота, выглядел, как Сергей Минаев в сшитой мамой, по Димкиной выкройке, просторной косоворотке. Но джинса УЖЕ должна быть варёной. Осмыслив рецепт «варёнки», я понял, что кипятить два часа закрученные узлом джинсы в воде с добавлением хлорки, это долго и муторно. Я взял кисточку и, окунув её в хлорку, сделал пять-шесть полос по джинсе. Чудо-чудо, джинса сразу побелела. «О», – подумал я: «Делов-то!»

С утра мне надо было поехать в техникум забрать какие-то документы для практики. На первом этаже шёл ремонт, ну а я бежал в учительскую, на второй. Вдруг кто-то женским голосом окликнул какого-то Васю. Я бежал дальше. Окликнули ещё раз. Я повернулся и увидел удивлённого завуча Раису Николаевну. Она, растерявшись, сказала: «Саша, прости, я думала это наш МАЛЯР Василий, тут вот ремонт…»

Белые пятна на моих джинсах были настолько кипельными, что выглядели как белая краска, случайно ляпнутая на рабочие брюки. Мода на моих джинсах не удалась!

Други милые мои

В подъезде – два настоящих друга Лёшка и Серёжка. Они на два года помладше, но очень интересные ребята. Серёга – философ, начитан, мы с ним рубимся в шахматы и решаем задачки из «Белой ладьи» на получение шахматного разряда. Иногда готовим с его мамой тётей Ниной какие-то кулинарные вкусняшки. Дома у него, как в хорошей библиотеке, много умных книг, неяркий свет и удобные кресла. Мы читаем книги, редко обмениваясь мнениями по ключевым моментам произведений.

Лёшка – энергичный «лёгкий» парень, любящий музыку, весело рассказывая о каких-нибудь случаях, постоянно ищущий приключения на свою голову. Дома у него можно поболтать, получить у его мамы – тёти Тани медицинскую консультацию, а от дяди Жени наставление по жизни. Дядя Женя – был офицер и в детстве мы брали его запасные пагоны, звёздочки, чтоб уж как надо играть в «войнушку»! С нами крутится младший Лёшкин брат, Юрка, который всё время утверждает, что в Рязани умеют играть тяжёлый рок на простой гитаре. Мы с ребятами его подкалываем, фразами: «Угу, можно и на простой гитаре, последний раз, по берёзе БАЦ!» или «А у нас в Рязани – грибы с глазами!»

Так и бегали втроём, то в «футболян», то поболтать, а заодно, пообедать после школы, то на концерт-дискотеку сходить. Нескучно нам.

Как-то Лёшка решил стать «неформалом» и сделал из бритвенных лезвий себе ожерелье. Что было!!! Тётя Таня позвала меня и Серёгу, и вместе с дядей Женей отчитывала нас за «несоветскость», «подражание западу». Говорила, что это ожерелье опасно и поранившись, можно умереть! Лёша клятвенно пообещал этого больше не делать, но что это меняло в его представлениях о мире? «Неформалом» уже было быть модно»!

Магнитофоны к тому времени были у всех, но вот импортные… Только у Сашки с девятого. У него появился японский двухкассетник «Шарп» и мы бегали переписывать к нему новые записи. Он вводил нас в мир новых групп.

«Садись!» – важным тоном говорил он и указывал перстом на место, куда тебе позволено сесть. Это требовало особого благоговейного повиновения. Сейчас будет что-то новенькое! Сашка обращался с техникой, как с драгоценностями.

Нежно извлекал кассету из подкассетника, вставлял в магнитофон, аккуратно нажимал на кнопку пуска и плавно выставлял полоски эквалайзера. Затем закрывал глаза и вслушивался в музыку, изредка поглядывая на нас, как бы прося сказать, что он нереально крут!

Он был такой с детства. А я стал «забегать» к нему домой классе в восьмом. Причиной было то, что, будучи «малышней», мы повздорили из-за его желания «повыпендриваться» и я, сам не ожидая от себя такой смелости, уронил его в кусты шиповника, растущие у нашего подъезда. Он ушёл домой в слезах и, кажется помнит эту обиду всю жизнь. Прости Сашка, я не хотел!

Позже, Сашка научил нас играть в преферанс, мы зависали у него на квартире допоздна, расписывая «пульки» и записывая очки в «горку». Его старший брат ушёл в армию и служил в Афгане. а для нас было лето и войны как-бы нигде не было.

Бабулечка

До сих пор помню эти натруженные, согнутые почти в кулак от постоянного труда, тёплые руки. Один палец на правой руке странно вывихнут. Средняя фаланга была несгибаема и как-бы провалена во внутрь. На безымянном пальце – уже не снимаемое толстое золотое обручальное кольцо. Бабушка Аня, Нюранюшка, как её звали на родине в Тамбовской области.

Несгибаемого мужества человек, не умеющий читать и писать, осиротевшая совсем в годы коллективизации. Мать и отец умерли до её четырнадцатилетия, а братьев объявили кулаками и сослали строить Беломоро-Балтийский канал, где один умер, а второй – вскоре после возвращения из ссылки, через год, тоже упокоился в родной земле. Её муж – башмачник и певун Петечка, сгинул в самом начале войны, прислав одно единственное письмо из-под Ленинграда. Военкомат записал, что он «Пропал без вести в марте 1942 года».

Бабушка одна воспитывала и ставила на ноги двух детей – мою маму и дядю Володю. Трудилась не покладая рук. В Москве работала дворником, собирала выброшенные кожаные сумки, делала из них замечательные тапочки, была мастерица вязать платки и пела залихватские Тамбовские частушки.

Мы были на её догляде, когда родители уходили на работу. Бабушка готовила нам обед, следила, чтоб мы делали уроки, рассказывала родителям о наших шалостях. Но главного докладчика из школы, соседку Матрёну Константиновну, не любила. Говорила, что она шпионит и специально «капает» родителям о наших «приключениях».

Ах, что за дивные блины она готовила, какие распрекрасные рулеты с маком и варением на Пасху! От неграмотности произносила смешные слова: «Финтиклюшки» (вместо плюшек), «колидор» (вместо коридор). Когда мы просили у неё в очередной раз денег, а у неё их не было, она восклицала: «Что я вам, беркассыя, что ли?!» Она обожала детей, была набожной и очень доброй, хотя и строгой в своём доме.

Как-то раз мы с Оксанкой обедали вместе с бабушкой. Она, как обычно, ела суп своей любимой деревянной ложкой (ну не признавала она металлические ложки, хотя с вилками признавала). И тут Ксюшка сказала что-то смешное. Мы начали заливаться. Бабушка, воспитанная по строгому деревенскому укладу, сделала нам замечание. Но, какой там. Мы заливались ещё сильнее. Потом она, глядя строго на меня сказала: «Сашка, если сейчас не прекратишь смеяться, я, ей Богу, тресну тебе по лбу ложкой!» Я, заливаясь ответил: «У меня лоб крепкий, ложка треснет!», – и продолжал смеяться.

Бабушка облизала ложку и моментально треснула ей мне прям по лбу. Ложка хряснула и сломалась. Тут уже мы все начали заливаться (хоть мне и было чуть-чуть больно). Бабушка смеялась, приговаривая: «Ну и толоконный лоб у тебя!»

В её московской однушке всегда пахло клестером, швейная машинка с толстой иглой была на готове, рядом лежали деревянные колодки для тапок. Кровать была идеально убрана, а на лежащих подушках красовалась кружевная накидка.

Мы помогали ей мыть полы в подъезде, возить тележки с мусором, за что она щедро нас одаривала «на мороженное и «фентиклюшки». Это теперь я понимаю, что это была даже не наша помощь, а воспитание у её внучков культуры. Выкинуть для меня фантик мимо мусорки – это нонсенс.

Такая вот была бабАня, искавшая каждое 9 мая своего Петечку, певшая любимую: «Эх, дороги» и не знавшая, что через двадцать лет после её ухода из жизни, поисковики найдут под Новгородом место, где принял свой последний бой её любимый человек. А внуки и правнуки, меняясь, будут нести маленький гробик со своим дедом, чтобы предать его с воинскими почестями родной земле, всё ещё не веря, что такие чудеса бывают!

Ещё чуть-чуть и…

До диплома в технаре и выпуска оставалось совсем чуть-чуть. Папа уехал работать во Вьетнам, строить завод медпрепаратов. Периодически, с отпускниками присылал нам всякие импортные штуковины. Наконец-то у нас появился свой видак, классный двухкассетный магнитофон, всякие другие импортные безделушки. Теперь можно было посоревноваться в крутости с Сашкой!

Я уже был практически выпускник, работал на практике на предприятии, с трудно произносимым названием «Сюозхимпромэнерго», где много лет существовала наша семейная династия и даже успел слетать в две командировки.

Вот и защита диплома. Я волновался за свои криволапые чертежи и расчёты. Но всё обошлось, как нельзя лучше, я получил за диплом пятёрку и стал, против своей воли «Техником-механиком по ремонту холодильного оборудования».

Игорёк Митасов, через свою маму устроил нам банкет под стенами Кремля, в гостинице «Россия» (которой сейчас уже нет). Мы весело почудили с параллельной группой механиков, а своего земляка из района Мишку, я даже волок домой на себе, ибо он был уже не в силах от веселья!

После выпуска я опять устроился работать к родителям, хотелось ещё погулять, и мы планировали слетать на недельку на юг с девушками-коллегами. Но как-то всё отменилось и ….

Погоны зелёные

Настал и наш черёд послужить Родине. Как записано в Конституции: «Исполнить почётную обязанность». Димка позвал на свои проводы в армию, поскольку был чуть постарше. Я приехал в Долгопу (так называли подмосковный город Долгопрудный) на электричке, помог тёте Оле накрыть на стол и, подбадривая Димку, сам внутри себя начал и свои переживания. «Дома меня не будет ДВА года, родителей рядом нет (а вдруг повезёт и часть будет недалеко от дома), что делать?» В моём представлении это было что-то навроде пионерского лагеря, только пожёстче. Ой, а ведь ещё и «дедовщина»! Кто приходил из армии, все рассказывали, что в первый год, ты никто, а самый главный в армии это «дед» (солдат отслуживший один год) и «дембель» (тот, кто уже увольняется в запас), тобой командуют все, кто хотят, невзирая на звание. Главное, сколько ты прослужил. Что там будет?

Быстро пролетел вечер, Димка с командой таких же призывников, поехал на «Угрешку» – центральный сборный пункт в Москве на улице Угрешской. Он тоже думал, надеялся, что часть будет ну, ну… не дальше Урала. И – не угадал! «Хабаровск», – тоскливо произнёс он в трубке. И тут меня охватила истерика, я начал хохотать. Может опять хотел подбодрить друга?

Мой призыв состоялся двумя неделями позже. Я практически не ел и не пил, переживал, все меня также подбадривали. На моём деле в военкомате была нарисована зелёная полоса. Сначала я чего-то мямлил про плоскостопие второй степени. Врач, который меня осматривал и слушал моё нытьё, сказал: «А, ну тогда стройбат!» Нет, только не туда, там по рассказам, была самая жуткая «дедовщина», все «молодые» бывали в синяках. А просто так, а не за что!

Поскольку в серьёзных драках я опыта не имел, не занимался боевыми искусствами, быть постоянно битым мне не улыбалось! Я твёрдо сказал, что здоров. Врач из-под очков посмотрел на меня и уже начал отговаривать: «А точно выдержишь дозоры, переходы и марш-броски?» «Да!» – уверенно ответил я. И зелёная полоса на моем деле, стала ещё зеленее.

Погранвойска. Двоюродный брат только недавно вернулся из Казахстана и служил именно пограничником. Романтика! Ловить нарушителей, а ещё, может быть за это получить благодарность, отпуск, или, чем чёрт не шутит, медаль «Зв отличие в охране Государственной границы» А? Круто?

Но, переживания никуда не делись. Под утро я кое-как, на часик, вздремнул. Мне снились какие-то большие деревья, дышать было тяжело из-за влаги, я и ещё несколько ребят в солдатской форме ломали какое-то белое здание, вокруг порхали бабочки необыкновенных цветов.

Быстро пролетел час до подъёма, родные и друзья меня проводили до военкомата. Потом нас отвезли в Дом Культуры на Учинской улице, прочитали «заумную» лекцию, о том, как классно мы проведём два года, от которой настроение вообще стало никаким. Затем прозвучала команда «по автобусам» и мы, не спеша, в сопровождении кортежа ГАИ поехали на Угрешку. Ещё можно было хлебануть «горькой» и отключится, потому что на Угрешке уже обыскивали рюкзаки и сумки, дабы реквизировать спиртное.

До обеда нами никто не занимался, и вот, часа в четыре, объявили список и какой-то капитан-пограничник, собрал нашу команду, посадил в автобус, и мы поехали в аэропорт. Наш рейс оказался Москва-Владивосток. Нам не говорили, видимо, чтобы не расстраивать призывников-москвичей. Как же смеялся Димка, получив в Хабаровске письмо от меня из Владивостока!

Мой сон оказался вторым днём моей службы. Бабочки разных цветов кружились над нами, мы ломали старое здание для новой постройки, в новенькой камуфлированной форме. Дышать было тяжело из-за большой влажности, идущей от Тихого океана. Огромные деревья купались в этой влаге, закрывая солнце большими зелёными сочными листами…

Самолёт с новобранцами набрал высоту и улетел из детства. Москва готовилась встретить меня через два года, одичавшего от буйной природы Сахалина, с зелёными погонами пограничника, не узнававшего свой двор с большими деревьями вместо кустов. И уже без, привычного милого сердцу, старческого призыва: «Не-е-л-я-я-я, до-о-о-м-о-о-ой!»