Текст книги "Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки"

Русский гармонист

Он играл на центральной улице старого Лиона, напоминающей московский старый Арбат. Было холодно, гармонисту пришлось надеть вязаные перчатки с отрезанными пальцами – самодельные митенки, которые любят надевать во время работы рыночные торговки. Тепло, и деньги считать удобно.

Крепкий осанистый мужчина играл на аккордеоне. Играл из «Лебединого озера» Чайковского, «Полёт шмеля» Римского– Корсакова, играл «Очи чёрные» – жарил без остановки. Рядом стояла коробка для денег. Анна дала монетку Мите и сказала: «Положи в коробку». Мужчина продолжая играть, но умерив звук, спросил: «Из России что ль?»

– Да.

– Недавно что ль приехали?

– Месяц назад.

– Лица ещё не поменялись.

Мужчина махнул головой, громко сыграл красивую замысловатую мелодию и опять умерил звук инструмента:

– А я вот уже три недели тут играю. Скоро домой, слава Богу!

– А вы где живёте?

– В Ярославле.

– Приехали сюда играть?

– Да, я уже пять лет езжу. Зимой – на Рождество. Летом. У меня летом отпуск всегда…

Он опять грянул громко «Болеро» Равеля, заманивая слушателей известной мелодией, через две минуты опять начал играть тише, чтоб поговорить немного, развлечься от однообразного занятия уличного музыканта.

– Вы очень хорошо играете, – искренне сказала Анна.

– Да я же профессиональный музыкант. Преподаватель в музучилище. Лауреат конкурсов. У дочки свадьба скоро, деньги нужны. Я всегда по две недели работал тут, а в этот раз решил на три остаться. Ой, как уже надоело. И холодно в этом году.

Под своё настроение он заиграл что-то меланхолическое, грустное.

Дама, согнутая от старости, с тростью, но с ярким макияжем, бросила в коробку монетку.

– Мерси, мадам! – поклонился ей музыкант и крикнул ей в спину:

– Специаль ма пур ву¹! – растянув мехи и куражисто объявив на всю улицу:

– Очи чёрные!

Молодой полицейский обернулся на крик и внимательно посмотрел на музыканта.

– Чё смотришь! На цыган лучше посмотри! – огрызнулся тот, продолжая томить душу слушателей медленным наигрышем знаменитого романса. «Очи чёрные», исполняемые со всей страстью истосковавшегося по семье, замёрзшего на французской улице русского человека, сорвали аплодисменты. Несколько французских слушателей ненавязчиво выразили своё восхищение негромкими хлопками.

– Вы их разбередили, – сказала Анна.

– Да их разбередишь! Хлопают ушами, а денег не дают. Всё, перекур! – эффектно закруглив «Очи чёрные», он снял с себя ремни аккордеона, сложил его в чехол и полез в карман китайского пуховика за сигаретами.

И, когда он освободился и можно было поговорить спокойно, оказалось, что и говорить то им не о чем. Ну чем могут помочь друг другу два русских человека на французской улице?

– Мы пойдём, сын замёрз, – сказала Анна.

– Ага, идите, – кивнул музыкант. – Всего хорошего вам тут!

– Вам тоже.

____________________________

¹ Spécialement pour vous – фр. Специально для вас.

Июнь 1999 года
Москва. Звонок Анны однокурснику в редакцию

Дима Орлов – сокурсник Анны – редактор одной из крупных газет, созданных на волне перестройки и до сих пор державших планку, умеющих завлечь читателя серьёзными темами, избежав обычной газетной инфекции – «желтухи»¹. На третий день своего прибытия в Москву, Анна позвонила ему вечером домой:

– Дима, привет! Не узнаёшь меня? Это Анна Журавлёва.

– О, Аня, Журавлёва, привет, привет! Ты же вроде в Латвии живёшь – мы тебя уже потеряли. На юбилейную дату – пять лет выпуска курса – и то не была.

– Я тогда рожала как раз – четыре с половиной года назад. Ну ничего, зато на 10-летие выпуска приду. Скоро уже.

– Поздравляю с новорожденным! Кто у тебя?

– Сын. Зовут Митей.

– Уж не в мою ли честь? – пошутил Дима.

– В честь моего деда. А у тебя как? Как живёшь?

– Ань, согласись, всё это как-то не очень телефонно. Давай-ка приходи к нам в редакцию, кофе попьём, за жизнь перекинемся. Только заранее позвони, чтоб я тебе пропуск заказал.

– Закажи на завтра.

– Чё, так быстро, так сразу придёшь?

– Мне нужно срочно с тобой поговорить.

– Да? – он даже удивился, потому что никакой особой близкой дружбы между ними никогда не существовало. Обычные студенческие разговоры: экзамены, распределение в хорошую редакцию.

– Хорошо, закажу тебе пропуск завтра после обеда. Только ты меня при подчинённых не называй Димкой, о`кей? А то ведь уважать и слушаться перестанут.

– О`кей, – улыбнулась Анна. Она хорошо знала Орлова, чтоб принять слишком всерьёз его последние слова. Дима Орлов был одним из тех, кого на журфаке² уважали и преподаватели, и студенты. Была в нём и образованность, и остроумие, и внутренняя порядочность. Поэтому из всех однокурсников именно его Анна выбрала для того, чтоб попросить помощи с трудоустройством в какую-нибудь редакцию. Была, правда, и ещё одна причина…

Однажды, после очередной встречи выпускников – это было через год после окончания университета, когда Анна ещё жила в Москве и не пропускала этих событий в Доме Культуры МГУ на Герцена один³, в бывшем здании университетской церкви Св. Мученицы Татьяны, у них с Орловым состоялся тёплый душевный разговор, в результате которого он от неё узнал, что многие девочки из их группы были тайно влюблены в него.

Накануне встречи Анна получила от него письмо по электронной почте:

«Как-то разбередила меня, старика, тогда тема «всеобщей влюблённости в меня во время оно». Понятно, что ты изрядно преувеличивала, чтобы мне приятно было… Но думал вот: мне бы это знание лет 7 назад, когда моя учёба на журфаке только начиналась… И не то чтобы я им распорядился с выгодой для себя или с иными злоупотреблениями. А просто от этого было бы во мне больше тепла и уверенности, совсем другим мир воспринимался бы… Любопытно, но похожее произошло и на излёте моих школьных лет. В конце 10-го класса моя одноклассница – уж не помню, в каком контексте – вдруг сказала: знаешь, а ведь половина девочек из нашего класса была в тебя влюблена… А я и знать не знал. В то время, как мои созревшие друзья-приятели уже вовсю тискали девчонок, «встречались», «гуляли» и проявляли свои эмоции, я робко вздыхал в отдалении, даже не помышляя о том, чтобы хоть как-то выразить своё отношение к предмету симпатии. Хотя и дух перехватывало, и кайф был просто от одного созерцания и какого-то гипотетического предвкушения «а вдруг…» (возможно, именно из-за такой, мною же индуцированной, «безответности» предмет каждый год менялся, но «отношений» никогда не было).

Так же и на журфаке… Наверно, это тоже был поганый комплекс или просто хроническая неуверенность в себе в этом плане, глубоко засевшая и неистребимая… И на журфаке, при адекватном в общем-то поведении и полноценном восприятии окружающего и происходящего, я ощущал себя зачуханным мальчиком в очках, в единственном свитере, эдаким пареньком из рабочего района, волей случая оказавшимся среди почти что инопланетян. Конечно, и тут ни о каких проявлениях симпатий и чём-то подобном не помышлялось (помышлялось, конечно, но как о чём-то не реальном и не доступном). Такие вот дела!

Возможно, знай я хоть крупинку из того, что ты мне сообщила на эту тему по прошествии 7 лет, я бы в те годы и не женился бы столь скоропостижно и дико неудачно, а моя личная жизнь, глядишь, и не шла бы долгое время наперекосяк… Хотя всё это – досужие предположения и бесплодные оправдания в сослагательном наклонении… Я в последнее время сделался твёрдым сторонником «версии», что ВСЁ про человека прописано ТАМ. Поэтому – как было, как происходило – так и должно было быть…»

Такая доверительность, возникшая когда-то между ними, давала надежду, что ему-то, Диме можно всё рассказать, не боясь показаться жалкой неудачницей.

Собираясь на встречу с Орловым, она долго стояла у зеркала, примеряя разные наряды.

Мать не удержалась:

– Как была ты шмоточницей⁴ у меня, так и осталась.

Анна поймала себя на том, что как будто чего то ждёт от предстоящей встречи – прислушавшись к себе внимательнее, открыла в себе глубоко запрятанное желание увидеть впечатление, которое произведёт на бывшего однокурсника – ей просто необходимо было удостовериться, что она не подурнела и не постарела.

«Начинаются комплексы брошенной жены», – подумала Анна, надев первое попавшееся под руку – джинсы и пиджак.

В редакцию она пришла ровно в назначенное время, несмотря на то, что отвыкла от многолюдья московского метро – безликой и жёсткой в законах толпы, в которой, если расслабиться, можно потеряться, почувствовав себя песчинкой в хаосе мирозданья. Она была чересчур хорошо одета для подземки, и спиной чувствовала враждебность и даже зависть бедных пассажиров, смотревших на неё – как ей казалось – с немым упрёком. Женщина лет сорока с усталостью, застывшей на лице, как гримаса боли, равнодушно села на место Анны, когда та уступила ей место:

– Садитесь пожалуйста, мне скоро выходить.

Ни слова благодарности, ни взгляда на Анну, внимательно всмотревшуюся в женщину:

«Наверное, её бросил муж. Только в этом случае у женщин бывают такие пустые глаза, что на фоне таких безнадёжных глаз даже овечьи, например, покажутся страстными и выразительными…»

***

Анна с Димой Орловым пили кофе в обшарпанном редакционном кафе со стенами, покрашенными ещё в советское, кажется, время безотрадной синей краской. Несмотря на убогость обстановки, запах здесь стоял точно такой же, как и в рижском Доме печати – редакционный. Анна даже обрадовалась этому запаху, который не спутала бы ни с каким другим.

Они сидели за столиком в углу. Она рассказала ему кратко о причине своего приезда в Москву. Орлов – худой, одетый так же просто, как в студенческие годы, несмотря на свой пост замредактора крупной газеты – пиджак с вытертыми локтями, джинсы – сказал ей:

– Может быть ты и права, так резко бросив своего художника. Мне вообще кажется, что все причины наших поступков скрыты в нас самих, поэтому я не стану говорить тебе о категоричности твоего отъезда и прочее. Ты так решила, значит тебе это было нужно.

– Странно, Дим, что тебе показалось, что я сомневаюсь в этом решении. Я вообще-то всё это рассказала как пролог к моей проблеме. Дело в том, что мне до сих пор почему-то не удаётся получить гражданство.

– Какое?

– Ну российское, естественно… У меня же было советское, когда я уезжала в Ригу.

– А латышское у тебя есть?

– Нет! Даже у Олега – моего бывшего мужа – нет латышского гражданства, хотя его дед был известным в Латвии режиссёром, основателем Рижской киностудии⁵. Его имя есть в киноэнциклопедии СССР. Но латвийское гражданство тем не менее его потомкам не дали, потому что по закону ЛР⁶ гражданство могут получить только те «кривиес»⁷ – то есть русские – чьи предки жили в Латвии до советской оккупации – до 40-го года. Все остальные по этому закону – «проклятые оккупанты». И мой быший муж для них не исключение.

– А куда ты обращалась в Москве?

– В Совет по делам миграций. Но я всё же не поэтому, Дим, тебя тут тереблю. Мне нужно работать, как ты понимаешь, я теперь мать-одиночка, а без прописки и без регистрации в Москве я не могу никуда устроиться.

– А ты пыталась?

– Нет – вот начала с тебя.

Орлов вдруг потерял нить разговора, его взгляд, обтекая Анну, вспыхнул и засветился нежностью влюблённого мужчины. Анна обернулась и увидела тоненькую девушку с фотоаппаратом на груди. Она улыбалась Диме от входной двери и все присутствующие притянулись вниманием к этому всем понятному обмену взглядами молодой журналистки и замредактора. Хотя, казалось, что эти двое никого больше не замечают, Орлов был смущён всеобщим вниманием. Он, покраснев как будто от некоего усилия, оторвался от своего предмета и сказал даже с некоторой долей иронии, уменьшающей впечатление от этой истории:

– Вот – смотри какие к нам приходят практикантки – просто атас!

– Как зовут? – не поддалась Анна на его тон.

– Маша.

– Мне кажется, что в этот раз тебе должно повезти, Дим. Какое-то предчувствие. Только, хочешь напутствие от умудрённой бабы, побитой жизнью – вот как ты думаешь, что самое главное в отношениях мужчины и женщины?

– Много чего главного…

– Но такое базическое⁸ качество, основное – что это, по-твоему?

– Да хрен его знает… – Диме был почему-то неприятен этот разговор, но Анна всё-таки сказала:

– Доверие. Вначале оно щедро выдаётся авансом, а потом его нужно беречь. Без него уже ничто не мило.

– Может быть… Ну давай вернёмся всё-таки к твоему делу.

– Моё дело состоит сейчас в поиске работы. Деньги, что я привезла с собой, каждый день уменьшаются, сидеть без работы я не могу. Помоги найти редакцию, куда бы меня взяли пока без гражданства и без прописки и регистрации. Можешь?

– Ты хочешь в штат или на договор?

– Конечно, в штат, чтоб получать зарплату а не гонорары.

– Если бы на договор, я б тебя хоть сейчас взял, а вот в штат – мне нужно посоветоваться с отделом кадров. Я попрошу за тебя, объясню ситуацию. Может быть, понадобится принести кое-какие документы, не знаю точно что там кадровики издательства могут попросить. Проблема-то в том, что кадрами занимается централизованный отдел. Все редакции, которые расположены на этих восьми этажах, сложили все свои бюрократические функции на один отдел при дирекции издательства «Время». Ведь все наши сотрудники проходили через этот отдел при трудоустройстве. Они там товарищи строгие, принципиальные, могут и не взять тебя. Но могут и взять. Я попытаюсь. Ну, что ты вдруг грустная такая стала? Ну, всё я устрою. На всякий случай позвоню ещё в другие редакции. Всё будет хорошо – и паспорт ты выбьешь себе в конце концов, я же тебя знаю, – Дима хотел закончить на хорошей ноте. И Анна улыбнулась ему с благодарностью.

Через неделю Орлов позвонил Анне и сказал:

– Посмотри нашу газету – сегодняшний номер. Под впечатлением от твоего рассказа поставил этот материал. Хотя я не сторонник публикаций речей депутатов – чё их пиарить-то? Посмотришь? На второй полосе. Да, Аня, насчёт работы: действительно, без документов тебя никуда не берут. Ни в наше издательство, ни в другие. Я тебе могу только предложить писать для нашей газеты – поработать за гонорары, которые, как я уже честно предупредил, невысокие.

Анна, чтоб не обижать Орлова, сказала, что подумает. Она спустилась вниз за почтой, принесла газеты и открыла «Московское время» на второй полосе. Там была помещена статья депутата гордумы Александра Свистунова.

«Мигранты – тема деликатная»

«Страна должна знать своих героев. Это правило неоспоримо. Ибо быть забытым государством, которому отдал частицу себя, – высшая степень несправедливости…

Страна должна помнить обо всех, кто нуждается в её защите. Это тоже аксиома. Ибо действующую Конституцию, которая фиксирует гражданские права, никто не отменял…

Долг, закреплённый морально и юридически, – панацея от многих социальных бед. Почему же тогда всё более актуальным сегодня становится вопрос о защите наших соотечественников за рубежом, наших граждан, а также бывших граждан Советского Союза, которые хотели бы жить в России? Этот вопрос наиболее остро стоит сейчас в Туркмении, в ряде стран Балтии – даже несмотря на то, что они вступают в Европейское сообщество.

Люди, подпадающие под то самое понятие долга, непостижимым образом становятся на исторической Родине как бы персонами нон грата⁹. Они на каждом шагу сталкиваются с трудностями фатального характера. Шовинизм и ненависть гонят их с насиженных мест на земле, ставшей чужбиной. В России же они вынуждены проходить унизительную процедуру (по-другому не назовёшь) получения гражданства. Они возвращаются на Родину с надеждой на жильё, работу, социальные гарантии для себя и своих детей, но – практически без перспектив на скорое их получение. За 8 лет – с момента распада Советского Союза – в суверенной России подросло поколение людей, по существу не знающих, как понимать эту бессмертную грибоедовскую строку: «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, и дым Отечества нам сладок и приятен»¹⁰.

Защищать интересы наших граждан – где бы они ни проживали, в какой бы стороне света – обязанность государственных структур, в частности, правительства страны, Министерства иностранных дел. Президент РФ В. озабочен положением россиян, проживающих за границей. «Мы будем последовательно защищать интересы наших граждан, живи они в Европе, Африке или Средней Азии», – сказал он, отвечая на вопросы журналистов.

На мой взгляд, это лишь составляющая айсберга, причём, далеко не самая впечатляющая. Особенно, если принять во внимание цифры более чем десятилетнего миграционного процесса в России, странах СНГ и бывших союзных республиках: сотни тысяч русских, покинувших Ичкерию, миллионы бежавших вследствие погромов и гонений в Средней Азии, Казахстане. Обустроить жизнь этих людей – важнейшая задача правительства.

Россия – большая страна. Здесь всем находится место. Причём, не только из-за территориального фактора. Россияне терпимы к приезжим, которые живут и работают в согласии с теми, кто принял их, не отвернулся в трудную минуту. Дружеские соседские отношения – это то, что, по идее, не зависит от воли политиков и чиновников, а подчиняется только здравому смыслу и доброй воле самих соседствующих.

Переселенцы – это тема деликатная. Она требует особого подхода, её не решить наскоком и крутыми мерами. Не потому ли в нашем отечестве не убавляется людей, живущих на птичьих правах, что не отработана законодательная база их полноправного присутствия на Родине?

Следует проявить волю, чтобы исправить создавшееся положение.»

***

«Отнести бы эту статью Волковой, – подумала Анна. – А зачем? Она в принципе, конечно же, согласна с мнением депутата. Она, как и все, говорит одно, думает другое, делает третье… Интересно, люди такого типа сами идут работать чиновниками или эти места формируют такие человеческие типы? Загадка в духе Гоголя Николая Васильича…»

________________________________

¹ «Желтуха» – разг. «жёлтая пресса» (также «бульварная пресса») – обозначение изданий, специализирующихся на слухах, сенсациях (зачастую мнимых), скандалах и сплетнях.

² Журфак – сокр. факультет журналистики.

³ Дом Культуры МГУ на Герцена, 1 – в настоящее время – Университетский домовый храм святой мученицы Татианы, ул. Большая Никитская, 1 (с 1993 г.).

⁴ Шмоточница – разг. неодобр. женщина, для которой красивые вещи, одежда и т. п. имеют главное, первостепенное значение.

⁵ Рижская киностудия – латвийская студия художественных и документальных фильмов. Основана в 1948 году. С 1989 года кинопроизводство практически не ведётся.

⁶ ЛР – Латвийская Республика.

⁷ «Кривиес» – латыш. krievi – русские.

⁸ Базическое – то есть «основное».

⁹ «Персона нон грата» – лат. persona non grata – дипломатический термин, трактующийся как «нежелательная персона». Обычно лицо, объявленное «персоной нон грата», должно покинуть страну.

¹⁰ А. С. Грибоедов. «Горе от ума». 1825.

Визит милиционера

Однажды вечером, когда Мите давно уже пора было ложиться спать, но он бегал из кухни в коридор и обратно, сопливый и раскрасневшийся, в съехавших колготках, не давая матери и бабушке поправить на нём одежду, раздался звонок в дверь. Валентина Фёдоровна с удивлением произнесшая: «Да кто бы это мог быть так поздно?» – была услышана нежданным поздним посетителем и даже получила ответ из-за двери, с лестничной площадки: «Откройте, милиция!»

– А мы милицию не вызывали! – хмыкнув погромче, ответила мать Анны, глянув в дверной глазок, но рассмотрев получше, всё-таки решила открыть – за дверью был участковый, которого она несколько раз видела на улице.

Молодой и щеголеватый лейтенант вежливо объяснил, козырнув некрасиво открывшему рот Мите:

– Проверка документов! Предъявите документы всех, кто на данный момент проживает в этой квартире.

Валентина Фёдоровна, заметно заволновавшись, принесла свой паспорт, прихватив на всякий случай почётную грамоту за долгую и честную службу в народном суде в качестве народного заседателя.

– Кто ещё проживает в квартире? – жестом отмёл капитан не интересующие бумаги в сторону, рассмотрев лишь внимательно её паспорт.

– Мой муж, мой сын, моя дочь – Аня и её сын Митя – мой внук, – ответила мать.

– Мне нужны паспорта всех! – попросил лейтенант.

– Сын взял паспорт с собой, он живёт у жены – на Ленинских горах¹. А муж поехал на рыбалку с друзьями – так он тоже взял документы с собой.

– Их имена?

– Журавлёв Антон – это мой сын и Журавлёв Алексей Дмитриевич – это муж.

Участковый записал имена в свою книжку.

– Проверим, – сказал он.

– Ну а вы? – обратился участковый к Анне.

– А это моя дочь – Анна – я же сказала про неё, – заволновалась мать.

– Ну так покажите ваши документы.

Анна принесла папку с документами, прихватив зачем-то папку со своими газетными статьями.

– Вот мой паспорт, – протянула она свой паспорт милиционеру, – но пока у меня нет ни прописки, ни гражданства. В данный момент я их добиваюсь.

– А почему у вас нет гражданства, прописки и даже регистрации в Москве? – спросил участковый, глядя на неё усталыми глазами с покрасневшими веками. Шёл пятый час проверки и все проживающие без прописки на его участке вот точно так же начинали тянуть душу своими причинами. А у него была твёрдая инструкция, которую он должен был выполнять: выселять всех не имеющих московской регистрации с территории участка.

– Дело в том, что я жила некоторое время в Риге, в Латвии…

– Она родилась в Москве и университет тут закончила, – перебила её мать, нервничая.

– Мам, я сама расскажу, да ты не волнуйся так, тебе нельзя. Я вернулась в Москву, потому что тут живут мои родители, и больше мне некуда вернуться, и сейчас мне нужно добиться гражданства и прописки.

– Вы были в Совете по делам беженцев, на Кировской?

– Была.

– И что они вам сказали?

– Пока отказали. Но я всё равно продолжаю добиваться. Вот, к адвокату обратилась за помощью.

Анна говорила и чувствовала, что её слова проваливаются в пустоту. Незначимо всё это для участкового.

А участковый смотрел на молодую женщину, догадываясь, что она из тех, кто пытается добиваться правды, положив на это всю жизнь, потом он как-то криво поморщился и сказал:

– Меня всё-таки не волнуют ваши дела. Вы не прописаны на этой жилплощади, значит находиться здесь, в этой квартире вы не имеете никакого права. Ни вы, ни ваш ребёнок… Это же ваш ребёнок, как я понял?

– Да, мой.

– Значит так, – продолжал участковый, – я вас сейчас не арестую, хотя при данных обстоятельствах я имею на это право, но договоримся так: в течение 24 часов вы должны покинуть эту квартиру и вообще Москву.

– Мне некуда уйти… – испуганно начала Анна.

– Куда же она пойдёт с ребёнком? – мать и Анна заговорили одновременно, милиционер прикрикнул:

– Меня это не волнует, ясно? У меня приказ и я его не могу нарушить!

– Какой приказ? – не поняла мать, внезапно подумав, что приказ этот касается конкретно Анны.

– Вот такой приказ: всех «бомжей» собирать в спецприёмник в Подмосковье. А там пусть разбираются с вами.

– Моя дочь не «бомж»²!

– А кто же она – без гражданства и прописки? Для вас она дочь, а для милиции она «бомж». Лицо без определённого места жительства.

– Господи, да что же это! А ребёнка куда вы повезёте? Вот этого мальчика – посмотрите на него! – мать указала на Митю, который испуганно вжался в диван, слушая разговор взрослых.

– И его вы тоже в спецприёмник заберёте? – мать затряслась всем телом от подавляемых слёз.

– И его! – разозлился усталый милиционер. – Я вчера в этот самый спецприёмник бомжиху одну с новорожденным сдал. И ничего. Жива! Вроде… – усмехнулся участковый.

Анна и мать молчали.

– Вот такие дела. Я вас предупредил – следующая проверка будет не такая добрая – придут уже товарищи из горотделения и вас тогда не пожалеют – сразу отправят туда, куда я сказал, – вместо прощания сказал милиционер.

Анна пошла в комнату, стала приготавливать постель для Мити. Мать последовала за ней.

– Ну что теперь делать?

– Не знаю, всё равно же буду жить, – имея в виду жизнь.

– Не дадут. Новое испытание для людей – гражданство и прописка, регистрация в Москве, – сказала Валентина Фёдоровна, имея в виду жить здесь, в этой квартире, в Москве.

– Я ещё вчера видела – ведь на каждом шагу милиционеры стоят. Через каждые пять метров. Я думала, что они террористов ловят, а они с бабами воюют. Ты же русская! Мы русские! Наш дедушка погиб на войне, у бабушки нашей – мамы моей – из 11 братьев вернулось с войны всего 4. Один из них Герой Советского Союза – лётчиком был, протаранил своим самолётом немецкий поезд со снарядами… Семья наша была всегда честная, работящая, но видно, несчастливая. И ты тоже, Аня, несчастливая у меня. Я не хотела этого брака с художником – чуяло моё сердце. А теперь ты ушла – а я вот что тебе скажу – зря ты от него ушла. Нужно было уже терпеть.

Анна, не веря себе, слушала мать.

– Все мужчины иногда изменяют жёнам. Нужно было быть по-дипломатичнее, похитрее. Ты сдалась без боя. Из-за своей гордости оставила ребёнка без отца. Вот ещё какие дела с документами. Ничего не склеивается… Неправильно ты всё сделала. Сгоряча.

– Да ты что, мама! Что ты говоришь? Ты бы сама могла терпеть любовницу в своём доме! Может мне нужно было им постель стелить? Так сказать, за его обеспечение! Ты что говоришь! Ты меня всегда учила быть достойной, независимой… – Анна, раскрасневшись от слёз и от всех треволнений, села на кровати, как будто у неё уже не было сил. Так и было…

– Ну, а сейчас что тебе делать? Я не знаю. Просто ума не приложу. Спать не могу ночью – всё думаю. Куда вам деваться? – мать заплакала.

– Да не волнуйся, мама, я что-нибудь придумаю, – сказала Анна бессильным голосом.

Ночью она не спала. Долго без сна лежала, слушая Митино сопение – у него был насморк и он дышал трудно во сне, хрипел.

На потолке и стенах играли бледные отсветы от уличных фонарей. Анна помнила, как эти пятна света ей как-то подсказали ответ на важный вопрос, мучивший её однажды. Она – ещё во время учебы в университете – так же лежала без сна и просто смотрела на них, и ей стало в одно мгновение тогда всё ясно – и как поступить, и как всё сложится дальше. Сам вопрос сегодня почти забылся, а ведь в то время он казался слишком важным и неразрешимым. Сегодня Анна так же смотрела во все глаза на пятна света на потолке и стенах своей спаленки. Ответ не приходил. Хотя моментами ей казалось – вот ещё чуть-чуть – и он придёт. И ей станет всё ясно.

Этот вопрос, хоть и был связан с визитом участкового, всё же не касался напрямую поисков выхода из сложившейся ситуации. Лёжа без сна, разглядывая внимательно пятна на потолке, напрягая при этом все свои душевные силы, Анна пыталась разгадать, за что на неё свалилось всё это. Почему её жизнь стала такой безрадостной и трудной? Эта полоса, судя по всему, не закончится сама собой и её не пройдёшь так быстро, как хотелось бы. Этот рок, за какие грехи он начал преследовать её? Что такого сделала она в своей жизни, что теперь так наказываема? Она помнила о предупреждении, которое получила на шоссе, в тот прекрасный безмятежный вечер, когда она ехала в Юрмалу по лесной дороге, так остро и пряно пахнущей сосновой смолкой. То недоброе предчувствие было чётким… Оно настигло её среди нормальной жизни, придя неизвестно откуда, как чёрная туча, принесённая ветром на город в ясный день.

«Ну что ты хочешь от меня! Я принимаю! Я подчиняюсь – только дай покой! Покажи выход! Пощади!» – она вскакивала с кровати, принималась ходить по комнате – эти безмолвные вопли рвали её грудь.

Немного успокоившись, Анна думала о том, что ей же не хочется от жизни ничего особенного: хочется просто приходить домой с работы и видеть своего сына, маму, отца. Ходить по магазинам, делать уборку квартиры по субботам. Всё, что раньше казалось таким серым и будничным, отнимающим силы от других дел – более достойных и заметных, теперь предстало в другом свете: это была простая жизнь, но она была БЕЗОПАСНА и за неё не надо было оправдываться. Уязвимость Анны, которую она ощущала с тех пор как уехала из Риги, вопреки её ожиданиям не заканчивалась, а возрастала. Это последнее предупреждение участкового показало Анне, что она не сможет вот так пересидеть свои проблемы, укрывшись от них в маминой жизни.

«Что делать? Что мне делать? Господи, научи, вразуми», – повторяла она шёпотом, засыпая на рассвете.