Текст книги "Жена лейтенанта Коломбо (сборник)"

Полина. Да какая там цена, чему цена-то?

Антонина Ивановна. Наши женщины всё это женское в себе ни в грош не ставят. Отдать задаром, продать за рупь – так и норовят.

Полина. А что, лучше как ты, старой девой всю жизнь?

Антонина Ивановна. Кто это тебе внушил? Дурочка. Я-то себе цену знаю! У меня такие мужчины были, что тебе они присниться не могут! Конечно, до войны. До Отечественной. Тогда и еда была настоящая, и мужчины. А эти… (кивает в сторону кухни) они как больные дети.

Полина. Бабтя, мне жилплощадь нужна позарез. Эти съёмные квартиры – такая тоска! Они все сами из-под пьяниц, все пропахли этими… больными детьми. Я своё хочу, не чужое! Поговори с мамой.

Антонина Ивановна. Я буду говорить неубедительно. Неохота переезжать… Ведь я здесь с пятьдесят восьмого года. Тогда ещё вышло постановление «о борьбе с архитектурными излишествами». А у нас уже ордер был с Тамарой, с твоей бабушкой. Вот мы подъезжаем и видим, как рабочие молотками сбивают с фасада – колосья, фрукты, животных каких-то крупных, рабочих с колхозницами, которые все эти прелести в могучих руках держали… излишества! борьба! У нас всё насмерть! Так и прожили мы с моей сестрой всю свою жизнь – без излишеств…

Полина. А у меня где излишества? Всё с боем. За парня дерись, за копейку давись, за квартиру бейся. И это всю дорогу будет!

Антонина Ивановна. Огрубела ты. Маложенственная какая-то стала. Я бы на тебе не женилась. Ладно, поговорю я с Лидой, поговорю…

Полина. Бабтя моя драгоценная!

Антонина Ивановна. Грубая, нервная… Ты много кушаешь, Полина!

Из кухни доносится хоровое пение

Сцена третья

Лидия Леонидовна Ракушкина у двери своей квартиры, с ключом в руке.

Лидия Леонидовна. Вот и пришла я наконец к дому родному… Ведь это дом родной без шуток. Ведь я родилась здесь… Народная улица, дом восемь, квартира тридцать один. Ничего я не забыла? Хлеб купила, сметану купила, да, и масло подсолнечное. Как масло-то подорожало! Я помню, раньше его разливали в тару, самый дешёвый был продукт. Дешевле масла была только картошка, такая страшная, гнилая, шла из какого-то бункера по ржавому, вечно грязному транспортёру, а все горбились, ловили её на выходе в эти… авоськи… Как сон! Помню, в нашем гастрономе пила томатный сок, вкуснющий, наливали его из конусов стеклянных, внизу краник. К соку полагалась соль в стакане, черпаешь её ложкой, размешиваешь, а ложку потом опускаешь – в другой стакан, с водой, а вода журчит, льётся через край… А теперь сок делают уже солёный, в пачках. И – не то. Вкуса нет… И гастроном наш закрыли, теперь там компьютерный магазин. Всё новое и такое чужое, такое ненужное… Что я стою? Мне домой надо… А надо мне домой?

Как это, что это я говорю. Надо! А – хочу я домой? Я ему оставила сорок рублей на опохмелку, больше у него денег нет. Что он мог на сорок рублей? Бутылку пива. Ну, если разливное, то две кружки. А вдруг он ещё где-то денег нарыл? Пошёл в «Ромашку», нашёл собутыльников… И они там сидят… Послушать разве голоса через дверь? Нет, не буду. Надо как-то собраться, успокоиться… Открыть дверь.

Не могу! Боюсь! Если там опять разгуляй, сорвусь я, не выдержу. А почему? Что такого особенного случилось сегодня? Сколько лет держалась, а сегодня что? Жизнь как жизнь, у кого она слаще? Вот в нашей турфирме у Ларисы муж не пьёт, зато такая сквалыга, такой куркуль! Взглянешь на рыло, от тоски сдохнешь… У Маши мужик – болеет, еле шевелится. У Инны Игоревны пьёт хуже моего. Лера одна с развода, восемь лет, и Катя без никого… Ох, не лечит вся эта житейская арифметика! Мало ли у кого что, а я-то у себя одна! Вот не хочу домой, а куда же это годится, когда женщина домой не хочет!

Может быть, я сама в чём-то виновата? Не умею себя поставить. Взять, войти, по рылу дать, водку вылить… из дома выгнать. Не могу! Привязаны мы к ним, пришиты. Точно в одной палате лежим, нет, в одной камере сидим…

Всё. Пошла с Богом, Лида. Открываем дверь!

Сцена четвертая

Квартира Лидии Леонидовны Разумник. На кухне «разгуляй», в комнате бабушки сидит Полина.

Лидия Леонидовна (вошла тихохонько, шёпотом). Антонина Ивановна, что там у нас?

Полина. Мамочка, привет.

Лидия Леонидовна. Заюшка моя!

Антонина Ивановна. Сидят четыре часа, с ним ещё двое падших, было пиво, да вот Поля им литровку принесла.

Лидия Леонидовна. Поля…

Полина. Да я не знала! Мне поговорить надо было. Чтоб на размен согласился и не вякал. Что, назад нести?

Лидия Леонидовна. А эти падшие, которые с Борисом, как они, что?

Антонина Ивановна. Как всегда. Душа праздника просит. Русские!

Лидия Леонидовна. Ну, сохрани Господи! (Входит в кухню.)

Борис Брусов (с товарищами).

 
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами…
 

2-ой собутыльник. Женщина!

Борис Брусов (поёт один).

 
…Нас еще судьбы безвестные ждут!
Но мы поднимем гордо и смело…
 

О, Лидуша моя пришла! Посиди с нами.

1-ый собутыльник. Мадам, как вы актуальны! Борис, ты счастливец, Борис!

Лидия Леонидовна. Сегодня вторник. Рабочий день. С какой радости гуляем?

2-ой собутыльник. Боря, она сразу вопрос ребром… Чувствуется образование…

Борис Брусов. Сегодня не просто вторник, но – первый вторник месяца! А вообще, для чего душе знать календари? Вся жизнь нам дана для радости, Лидуша, вся жизнь – ликование и праздник. Быть, быть, быть, быть – и нет вопросов!

Лидия Леонидовна бьёт его по лицу, хватает литровку и пробует её вылить в раковину. Борис с криками отнимает, швыряет Лиду на пол.

Собутыльники в страхе бегут к двери и хотят вырваться на волю.

2-ой собутыльник. А говорил, она тихая, плачет, голос как у комара…

1-ый собутыльник. Тихие – это самая труба!

Они убивают с одного удара. Да открывай ты скорей.

2-ой собутыльник. Щас. Тут система какая-то… вперёд!

1-ый собутыльник. Хорошо хоть половину водочки – того, умяли.

2-ой собутыльник. Да, в принципе вечер удался. (Убегают.)

Борис Брусов (Лидии Леонидовне). Ты что?!

Лидия Леонидовна. Не могу я больше, Боря.

Полина (появляется в кухне). Мама, помощь нужна?

Борис Брусов. А! Засадный полк явился! Что, бить будете?

Лидия Леонидовна тихо плачет на полу.

Полина. В принципе, я бы тебя убила, если бы знала, что не посадят. Спокойно убила бы.

Борис Брусов. А! Давай, убивай! (Становится в позу пионера-горниста, только с водкой в руке, пьет с горделивым бульканьем.) Вот он я! (Падает.)

Лидия Леонидовна. Я сама виновата, Поленька. Я же видела, что он пьющий. Нельзя за них замуж-то идти, ни за что нельзя, я знала, знала.

Полина. Одной лучше, по-твоему?

Лидия Леонидовна. Лучше! Лучше!

Полина. Это ты сейчас так говоришь… Эх, показать бы тебе, когда ты замуж за него шла, твою будущую с ним жизнь…

Лидия Леонидовна. Я бы не поверила. Я была счастлива, что такой мужик на мне женился – на серой мышке, да ещё с ребенком.

Антонина Ивановна. Никогда не могла понять, почему наши женщины так себя унижают. Это ты его осчастливила. Оказала высшую милость. Чуть что не так – по мордасам его, по мордасам!

Полина. Нет, бабтя, это не для нас. Мы ещё не дозрели. Может, следующее поколение… Другие женщины будут. Совсем другие, а мы – не умеем мы этого…

Лидия Леонидовна. Да я и не хочу по мордасам. Я женщина, а не боксёр…

Борис Брусов (поёт сквозь алкогольное забытье).

 
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома…
 

Лидия Леонидовна (Полине). Доча, может, ты есть хочешь? (Хлопочет в кухне, осторожно обходя разлёгшегося Брусова.)

Антонина Ивановна. Опять про еду! И в телевизоре про еду. Сколько ж они времени тратят.

Полина. Чайку выпью.

Звонок в дверь.

Полина. Открою!

В квартиру входят Агора и Фудзи. Они одеты в загадочную униформу, с чемоданчиками в руках.

Антонина Ивановна. Лидочка, ты вызывала врачей?

Агора. Лидия Ракушкина?

Лидия Леонидовна. Да. А вы… ой… ой, это вы… Ну, вот оно вот так. Простите…

Фудзи. Предупреждено было.

Полина. Вы кто?

Агора. Общая санация постсоветского пространства. Медицина личных катастроф. Ферштейн? Не ферштейн? Где клиент?

Лидия Леонидовна. Вот он, на полу.

Агора и Фудзи обходят Бориса Брусова.

Антонина Ивановна. Лида, если они к Борису, пусть забирают насовсем хоть для опытов, хоть на органы.

Агора. Мадам, какие тут органы! Тут мешок с говном, а не органы.

Антонина Ивановна. Правильно, органы до войны были. До Отечественной…

Борис Брусов (поёт).

 
Надежда – мой компас земной,
А удача – награда за смелость…
 

Фудзи. Хм, голос подает.

Лидия Леонидовна. Он пел раньше. В театре. Пока не уволили…

Агора (Фудзи). Твое мнение? Шансы есть?

Фудзи. Цирк в начальной. А корасон еще ничего.

Полина. А я догадалась. Корасон – это сердце, и оно у дяди Бори ещё неплохо работает. А цирк – это цирроз, в начальной стадии, да?

Агора (Лидии Леонидовне). Дочка такая шустрая? Лидия Леонидовна. Да, Полина.

Агора. Попиваешь, Полина?

Полина. Я???

Фудзи. Попивает.

Полина. Неправда!

Фудзи (мрачно и угрожающе). Правда.

Лидия Леонидовна. Полина, ты что?

Полина. Я вообще не понимаю!

Агора. Да, вы вообще не понимаете. Вы не понимаете, как ложь вредна для организма. Какая это ужасная энергетическая растрата. Ведь говорить правду – это натуральное состояние человека. А для лжи надо напрягаться. Потом болезни. Потом слабость. Потом постыдная и болезненная смерть. А почему?

Фудзи. У них всегда начальники виноваты. Они говорят – Бог наказал.

Агора горько усмехается.

Антонина Ивановна. Врачи правы! Врать очень вредно. Я вот не вру с девяносто второго года. Лида, Полина выпивает – это факт.

Лидия Леонидовна. Господи…

Полина. Я немножко… (Во время её речи, после каждой реплики то Агора, то Фудзи свистят.) Я иногда… Я по праздникам… Я после работы… Я одна не пью… Я только вино… Я – чтоб расслабиться… Я кружку пива… Я… Я… Я пью, мама!!!

Лидия Леонидовна обнимает Полину.

Борис Брусов (сквозь сон).

 
Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет как нет.
А мы… монтажники… высотники, да…
И с высоты вам шлём привет…
 

Лидия Леонидовна. Это все он. Он. Это с ним змей приполз в нашу семью. Ты, девочка, не виновата. Ты смотрела на взрослого человека, на мужа своей мамы и где-то там в голове откладывалось, что пить – это весело и хорошо, что это делают все взрослые…

Агора. Хуже, мамочка, хуже. У них откладывается, что пить – это и значит быть взрослым.

Лидия Леонидовна. Забирайте его куда хотите! Делайте с ним что угодно!!!

Фудзи. Але оп! Берём-берём! Подпишите соглашеньице на вывоз. (Раскладывает носилки.)

Агора. На неопределенное время, мамочка… Кто его знает, сколько мы его тушу вытрезвлять будем… С непредсказуемыми последствиями… Личность сильно деформирована… Вот справочный телефончик… Все координаты, всё кристально…

Лидия Леонидовна. Да, подпишу. Хуже не будет.

Антонина Ивановна. Он вообще-то парень был неплохой… А что, разве так можно – чтоб самого человека ни о чём не спрашивать? Я знаю, что у нас так все делают, но ведь это вроде бы неправильно?

Фудзи. Тут, бабушка, экстренный случай. Человек без сознания, как его спросишь?

Антонина Ивановна. Он был бы против.

Борис Брусов (сквозь сон).

 
Я в синий троллейбус сажусь на ходу…
В последний, в случайный…
 

Агора и Фудзи с лёгким жизнерадостным криком укладывают Бориса Брусова на носилки.

Агора. Ахтунг, гражданин дорогой! Прибыл синий троллейбус!

Лидия Леонидовна. Подождите! Я ему должна сумку собрать – бельё, бритву…

Фудзи. Какую ещё бритву, гражданка, вы что?

Агора. Ничего не надо. Бойцам побитого войска – ничего не требуется…

Лидия Леонидовна. Какого войска?

Агора и Фудзи. А вот какого!

Дивертисмент второй

«Песня О ПОБИТОМ ВОЙСКЕ»

Исполняют все

 
В каком краю – угадывай,
В какой земле – не спрашивай,
Сошлися мужики.
Сошлися и заспорили:
Кто выпьет больше всех?
Кому полезет горькая
В нутро его несчастное
Без продыха, без устали,
Польётся как вода?
Кто сможет после этого
Дом строить, поле выкосить,
Жену познать, дитя зачать,
Машину завести?
Вот пьют они, болезные,
И вроде дело спорится,
Дома стоят хоть кривенько,
Но всё-таки стоят,
И дети, глянешь, бегают,
Немного будто с придурью,
Но что-то говорят…
И день идет, и век идет,
Мужчины не расходятся,
И спор не прекращён:
И льётся, льётся горькая
В нутро их опалённое,
Никто не вышел в лидеры,
Все первые у нас!
И пробил час назначенный —
Попадали болезные
На поле мужики!
Каким врагом побитые?
Какой войною скошены?
Лежат, как мертвяки.
На той войне неведомой,
Как жертвы безответные,
В описанных штанах!
Страна, что сиротинушка
Ревёт, как баба вдовая,
А по земле безрадостной
Ползут мужчины пьяные
Мычат они – не телятся,
Поют – в глазах тоска!
Как спиленные брёвнышки
Лежат мужчины бедные,
Пропитые головушки,
Побитые войска!
 

АНТРАКТ

Сцена пятая

В некоем пространстве, заставленном пальмами и папоротниками, сидят Фудзи и Агора, страшно занятые – считают на старинных деревянных счётах и что-то пишут.

Борис Брусов лежит на кровати, застеленной белоснежным бельём, и стонет.

Борис Брусов (мечется на кровати). Лида! Лидуша!

Фудзи. Признаки жизни.

Агора. Пока не вижу.

Фудзи. Позвал жену.

Агора. Бредит.

Борис Брусов. Мама! Мамочка!

Агора. Выше забрал. Сейчас до главного дойдет.

Борис Брусов. О Господи! О Господи Боже мой!

Агора. Пора.

Фудзи подходит к Борису Брусову и сильно и грамотно даёт ему в лоб.

Тот стихает и пробуждается.

Фудзи. Брусов Борис Михайлович, тысяча девятьсот хм-хм-хм… года рождения?

Борис Брусов. А… да.

Фудзи. Поздравляю с прибытием.

Борис Брусов дико озирается.

Борис Брусов. Это… это – то?

Агора. Это то. То самое.

Борис Брусов. Что – вот и всё?

Фудзи. Вот и всё.

Борис Брусов. И… назад никак?

Агора. Голубчик, вас уже зарыли вчера.

Борис Брусов щупает свое тело.

Борис Брусов. Но вот же! Вот! Я живой! (Вскакивает.)

Фудзи. Не шали. (Даёт ему опять в лоб.)

Агора. Это временная имитация на период суда. Это всё казенное, после приговора снимаем.

Борис Брусов. Но я… я по-маленькому хочу.

Агора. А ты как думал, дяденька! Полная имитация. Иди, вон налево дверь.

Борис Брусов идет налево и возвращается, дрожа.

Борис Брусов. Унитаза нет… Дырка в полу… Всё зелёное…

Фудзи (дает Брусову чашку). На, попей, полегче будет.

Борис Брусов. А вы кто? Вы – демоны? Бесы воздушные?

Агора. Смотри-ка, образованный какой. В оперу ходил, книжки читал. Были б мы демоны, лежал бы ты сейчас на чистом белье среди зелени?

Фудзи. Мы – следователи.

Агора. Дознаватели.

Фудзи. Следователь Фудзи.

Агора. Дознаватель Агора.

Борис Брусов (после паузы). В чём меня обвиняют? Какое моё преступление?

Агора. Ну так навскидку, не мелочась… Ты, Брусов Борис Михайлович, принес несчастье, по нашим подсчётам… шести женщинам. Поэтому поступаешь в женское отделение прокуратуры высшей небесной канцелярии Его императорского величества Отца Вселенной.

Борис Брусов. А я не могу… увидеть самого… чтобы сам… Его величество чтоб само меня судило…

Фудзи. Это после нас.

Агора. На суде увидишь.

Борис Брусов (что-то вспоминая). …Яко благ! И человеколюбец…

Фудзи. Это потом.

Агора. Мы милосердием не занимаемся. В нас этой программы нет. Мы занимаемся только справедливостью.

Борис Брусов. Разве может быть такое в небесной канцелярии… одна справедливость… без милосердия…

Фудзи. Сначала одно, потом другое. А вместе как, интересно? Бить тебя и плакать над тобой?

Агора. Борис Михайлович, может, сами признаетесь быстренько, мы вас оформим как добровольно сознавшегося и приступившего к раскаянию, а? Давайте, начнём благословясь – я, алкоголик Брусов…

Борис Брусов. Я не алкоголик!!!

Фудзи. Ой-ё…

Агора. Так-так-так-так. Значит, вы не алкоголик.

Борис Брусов. Нет. Нет. Нет.

Агора. А как, по-вашему, быть алкоголиком – это плохо?

Борис Брусов. Чего ж хорошего.

Агора. А вы хороший, правда? Поэтому алкоголиком быть не можете?

Борис Брусов. Да! Я вижу, вы понимаете!

Фудзи. Такие люди. Правду никогда… Удивительно.

Агора. Скажите, а почему быть алкоголиком – это плохо?

Борис Брусов. Алкоголик зависит от алкоголя, пьёт каждый день. Алкоголик… ну, он вне себя. Без ума. А я разве пью каждый день? Я, что ли, по-вашему, без ума? Да я сейчас вам скажу таблицу умножения! Неправильные глаголы все! Арию герцога!

Агора (Фудзи). Может, послушаем арию герцога для разнообразия?

Фудзи. Не смешно. Ну что – маму вызываем?

Борис Брусов. Какую такую маму вызываем?

Фудзи. Твою мать!

Агора преображается и выходит в образе мамы Бориса Брусова.

Борис Брусов. Мама девять лет как в могиле…

Агора. Боря, я здесь. (Разворачивает узелок с бубликами.)

Происходящее начинает напоминать свидание в тюрьме.

Борис Брусов (вертя бублик). Мама, ты как?

Агора. Плохо, сынок. Я же всё вижу, как ты живешь…

Борис Брусов. Всё-всё?

Агора. Да. Матерям разрешается. Они видят. Видят и плачут… Если дитя трезвое, то ему ещё можно помочь, а если пьяное… только жизнь можно спасти, а душу никак. Не слышит душа! Я вижу, как ты Лидкины деньги воруешь, как пропиваешь… Что ты руку на неё поднял, и не раз – вижу. Что девочке Лидиной дурной пример подал на всю жизнь – тоже вижу. Талант свой загубил, голос пропил… На улице валялся – это я тебя спасла, чтобы нашли… Я когда умирала, тебя как раз из театра выгнали, так ты с тех пор больше двух недель подряд не работал никогда…

Борис Брусов. Я не знал, что ты видишь…

Агора. Разве не знал? Разве не видел мои глаза, не слышал, как плачу, как зову тебя? Никогда не чувствовал?

Борис Брусов. Слышал, мама. Видел твои глаза. Я думал – это воображение…

Агора. Что же вы всё пьёте, сынки! С горя пьёте, с радости пьёте, от скуки пьёте, а веселья без этого дела у вас и не бывает! И никто вам не указ, никто над вами не властен, никого вы знать не хотите – ни мать, ни жену… А может, сынки, пора нам перестать вас рожать, а? Чего ради пускать вас на белый свет – чтоб вы его изгадили?

Борис Брусов. Мама, хватит…

Агора. Ты на моей могиле когда был? Ты дядю Женю, который столько тебе помогал в жизни, когда навещал? Ты своей дочери, Маринке, за год хоть раз позвонил? Ты знаешь, что её мама, жена твоя бывшая, болеет, и у неё онкологию подозревают? А что твоя Лида насквозь больная из-за тебя, известно тебе?

Борис Брусов. Мама…

Агора. Твоя мама – бутылка. И жена твоя настоящая – бутылка. Вот там твоя радость и твоё счастье.

Борис Брусов (мычит).

Агора выходит из образа мамы.

Фудзи. Гражданин, свидание окончено.

Агора. Ну? Будем сознаваться или ваньку валять будем?

Фудзи. Где ты этих словечек набираешься. Ваньку валять, гы-ы…

Агора. Я тебя сколько учила – расширяй словарный запас. Проще налаживать контакт с аборигенами.

Фудзи. Да ну их…

Борис Брусов. Где мама? Где? Я хочу сказать! Объяснить…

Агора. Мама ваша, гражданин, вообще в другом ведомстве. Мы можем только по ретрансляции на пять минут предоставить изображение…

Борис Брусов. Что-то вы, тётки, мне уже надоели. И не мама это моя была. Мама бы поцеловала сначала, пожалела, успокоила. Спросила что-нибудь! Или молчала бы… Это не мама. Вы бесы, точно.

Агора. Какие ж мы бесы, если тебя за пьянку судим? Бесам наоборот, нужно чтоб ты до них допился, чтоб только их слышал, чтоб тебе потом нож подсунуть или топор… Или петлю…

Фудзи. Чтоб домашних на капусту порубал. Или сам. Им тогда прибыль…

Борис Брусов. Гадости какие… Господи, ну зачем это… к чему это всё?

Фудзи. Чего ему говорить? Он сколько вынесет?

Агора. Общего устройства, Борис, никто не знает. Только в своих пределах. Скажем так: чтоб вырастить овощи, ты зарываешь семена в землю, так?

Борис Брусов. Ну… мог бы кидать, если бы сеял. Я певец, вообще-то! Я сею семена красоты…

Агора. Певец ты был хренов, притом двадцать лет назад. Повторяю: чтоб росло, зарываешь семена в землю? Так. А чтоб вырастить душу, то же самое нужно. Только земля тут – ваша плоть живая. Вот то, что в тебе, в твоем говне растёт – оно самое главное. Это зерно царства небесного. Поэтому такой спрос на душу, и столько врагов у неё…

Борис Брусов. А, я понял! Так чтоб выросло зерно, его ж надо поливать? Правильно? А я что делаю? Я как раз душу свою и поливаю! И она растет! Я всё смываю к чёрту, что не душа. Почему как примешь на грудь, такое облегчение? Потому что допиваешься до чистой души, и она подвигов требует, радости, полёта, песни! Вы послушайте, о чём трезвые люди говорят и о чём пьяные. Трезвые – про земную лабуду, про бабки там, про жрачку, про тачку… А пьяные? Они про самое главное! Кого любят, о чём мечтают, где правда… Правда где!

Фудзи. Слышь, он душу поливает… Садовод!

Агора. Ну ты инвалид по уму, точно. Ты вот морковку посади и спиртиком её поливай с месяцок – и посмотри, что вырастет. Ты душу алкоголем обнажаешь, что правда, то правда. И дрожит она голая и беззащитная перед всякой бедой и перед любым врагом. Не растёт, а съёживается! Твоя душа росла до твоих шестнадцати лет, да так и осталась – глупый подросток. Трус, нахал и враль. Ты с виду мужчина, а ты никакой не мужчина, ты шестнадцатилетний подросток. Поэтому ты и семьи прочной завести не можешь, какая семья у подростка? И работать не можешь, а всё сачкуешь.

Борис Брусов. Значит, я сам во всем виноват.

Фудзи. Дошло наконец.

Борис Брусов. А смягчающие моменты?

Агора. Например?

Борис Брусов. Я русский.

Агора. Ну так мы тебя к твоим и отправим. Потом, по завершении дела.

Фудзи. К русским и пойдешь.

Борис Брусов. Я не в том смысле сказал! Я в смысле оправдания.

Агора. А в чём оправдание-то, Борис?

Борис Брусов. Ну… в связи с тяжёлыми историческими обстоятельствами… У нас не пить – с ума сойдёшь… Совсем ничего не понять в этой жизни. Приходят какие-то лица и командуют – вот, с такого-то числа у вас новая жизнь. И ты как кролик какой-то, ей-богу! А чего вдруг? Все люди рождаются равными и свободными! Почему это они нами всю дорогу распоряжаются? И такие морды самоуверенные. То не надо собственности вообще ни капли и ходи в драных штанах, то давай всю страну кусками в карман, кому сколько залезет… Я советский пионер! Я могу воровать только в тишине, в темноте, чтоб мне было стыдно и дедушка Ленин ничего не видел!

Агора. Не пить – с ума сойдешь… А пить – что, не сойдешь? Было б с чего сходить вообще… А вы пробовали? Не пить – пробовали? Нет, не принимается, гражданин. В связи с отсутствием легких исторических обстоятельств на данной планете в целом. Замечу также, что для своих четырёх жен именно вы, гражданин Брусов, явились исключительно тяжелым историческим обстоятельством.

Борис Брусов. Да что вы заладили – жёны, жёны.

Агора. Так ты ж, чудак, по женским жалобам под суд попал.

Борис Брусов. Бабы нажаловались, да? А это в жизни мужчины вообще не главное.

Фудзи. Это вы думаете, не главное. А это главное. Женщины, дети, животные. Как ты к ним. Так тут и к тебе. Ты лучше не спорь, хуже будет.

Борис Брусов. А если я добровольно сознаюсь и раскаюсь, тогда что?

Агора. А тогда будет тебе испытание. Перед окончательным судом. Ты вернёшься домой, и мы тебя проверим – раскаялся ты или нет.

Борис Брусов. Как я вернусь, если меня похоронили?!

Фудзи. Шутка.

Борис Брусов. Так я живой?!

Агора. Условно. До первой рюмки.

Фудзи. Выпьешь – и привет.

Агора. Конец игры.

Борис Брусов. Это вы меня, значит, подшиваете, только без ампул… Кодируете, суки… Где моя одежда?

Фудзи. На.

Брусов лихорадочно одевается.

Агора. А то оставайся… Что там дома хорошего? Без рюмки-то – разве это жизнь? А мы тебя быстренько оформим, содействие следствию напишем… Дадут тебе на суде от силы лет пятьдесят в аду для русских…

Борис Брусов. А там пить можно?

Фудзи. Что там пить, подумай головой…

Агора. Ад для русских, понимаешь? Ездить разрешено со скоростью десять кэмэ в час, ни алкоголя, ни табака. Начальники из немцев, из японцев… Утром и днём работа, вечером учёба. Без выходных. Без праздников. Да, половых актов нет… Русских женщин тоже нет…

Фудзи. Есть.

Агора. Не путай мне карты!

Борис Брусов. Нет уж, я домой, я домой… Я раскаялся. Я хочу на испытание!

Фудзи. Будет тебе испытание. (Дает Брусову лёгкого щелчка, тот падает без чувств.)

Агора. Ну, давай, заказывай транспорт по месту жительства. Твои прогнозы? На сколько его хватит?

Фудзи. Да я ничего в них не разбираюсь. Третий срок на этой собачьей должности мотаю, а без понятия. Слушай, а мы проскочим обратно по коридору с этим бугаем? В координаты впишемся?

Агора. По пространству, думаю – да. А по времени – ну, попадёт на полгодика вперёд. Главное, мы по жалобе отработали? Отработали.

Фудзи. Что толку-то одного, когда их мильёны.

Агора. Какие мильёны? По нашему району всего третья жалоба письменная за месяц.

Фудзи. Они не знают, что надо писать! Они в воздух стонут!

Агора. Мы по воздуху не работаем. Запомни, дубина: что по форме не оформлено, то формально не оформляется!

Дивертисмент третий

«Песня о порядке»

Исполняют Фудзи и Агора.

 
Солнце всходит и заходит,
Ночь меняет краски дня,
Кто-то механизм заводит
Даже не спросив меня.
Океан ласкает сушу
Или в гневе берег рвёт,
Я порядок не нарушу,
Я не трону жизни ход.
Беспорядка во Вселенной
Не бывает никогда,
Потому что Божий гений
Всё устроил навсегда.
Без дискуссий и собраний,
Без советов – без всего,
Ничего не выбирая,
Он творил из ничего!
И с тех пор без остановок
Мир идёт куда-то на…
И не знают забастовок
Солнце, звёзды и Луна.
К власти тут никто не рвётся,
И протестов не видать.
Если что-нибудь взорвётся —
Всё по плану, господа.
О, порядок величайший!
Вечный, прочный, круговой!
Мы другого не встречали,
А скажите, есть другой?
Где-то в небесах особых,
Обретен свободы вид:
Солнце хочет – значит, всходит,
А не хочет – так сидит?
Звёзды вертятся в боренье —
Выбирают, кто главней?
Заразилось всё творенье
Новой модой от людей?
Нет! Везде порядка стержень!
Завелась на время тля…
Строго смотрит самодержец:
Отболеешь, мать-земля?
Беспорядка во Вселенной
Не бывает никогда,
Потому что Божий гений
Всё устроил навсегда…