Текст книги "Ноша"

Аксель

Мы, конечно, шокированы. Помню, пока ждал электричку, дамы на скамейке предвосхищали события:

– О, замечательно будет – три женщины станут править миром! Меркель, Мэй и Клинтон!

Их ожидания не сбылись. Но Клинтон не сдаётся, на что-то надеется, признаётся: я стала жертвой общей уверенности, что меня изберут.

Я в электричке не сажусь. Чтобы не вставать. Встанешь, место уступишь, а женщина оскорбится. По многим причинам или по какой-то одной:

что я её за старушку держу;

что нарушаю её право неравноправие;

что я…

Я езжу в Потсдам, преподаю в университете славистику. Преподаю, а не дискутирую. Устал отстаивать свою точку зрения и считаться с чужой! Молчу. Молча всех слушаю. Молчальником стал. Дома. На работе. В гостях. Про Украину вообще больше ни слова.

Про неё, впрочем, медиа будто забыли, молчат в тряпочку. А раньше что было! С утра и до ночи. Я за завтраком слушаю новости по радио, по каналу «Kultur», где единственная, на мой взгляд, здравомыслящая команда. Я один завтракаю, Людмила любит поспать. Когда это всё началось, помню, одна фрау из партии зелёных, член Европейского парламента, распространялась про «Русскую империю» и про «забитых русских», которые ну ни в чём без её советов не разберутся.

– Русская империя, – вещала фрау, – вмешивается в дела Украины!

Ей возражал господин профессор Гумбольтского университета:

– Конфликт начался не вчера и не внезапно. Пять лет назад, когда пошла речь о включении Украины в ЕС, Россия была отстранена от обсуждений, исключена из диалога. Россия! Которая больше всех остальных заинтересована в делах своего соседнего государства.

– Но украинцы, – талдычила фрау, – не хотят попасть в русскую империю, они настроены на европейскую демократию, на наши ценности!

– И русские настроены, – заверял профессор, – и мы, и вы, как и вся интеллигенция, но население состоит из крестьян, рабочих…

– Я не из интеллигенции, я как раз из…

– …и учитывать настроение всех слоев населения – необходимо. Но западная политика привела к тому, что сейчас происходит. Политические лидеры сами преподнесли Путину решение на блюдечке с голубой каёмочкой, и теперь его поддерживает большинство русских, ведь затронуты не только их интересы, но их гордость, достоинство, самосознание. Вот к чему привело неуважение к ним.

Фрау гнула своё:

– Но Украина сама должна определиться…

– Сама? Белград бомбили – будто так и надо. Косово, тысячелетием связанное со своей страной, отделилось под «всеобщее одобрение». Чехословакия разделилась. Вскоре Шотландия воспользуется своим правом на самостоятельность. Надо понять русскую сторону – не только сторону Путина, но и либерально настроенных русских.

Этот профессор – смельчак. Я вспомнил о нём, потому что знаком с ним лично и потому, что в глубине души, в самой-самой глубине души, разделял его точку зрения. Пока его слушал.

А потом меня снова брали сомнения. До тех пор, пока кто-нибудь знающий не высказывал своё, отличное от других, от многих-многих в то время других, мнение. Так Тельчик, бывший советник канцлера Коля, напомнил, что объединение Германии произошло благодаря русским. Сетовал, что в окружении Меркель мало специалистов международников. На вопрос, что сделал бы Тельчик в нынешней ситуации, он ответил:

– Я бы во что бы то ни стало сохранял достигнутое во времена Коля взаимопонимание между Германией и Россией.

И добавил:

– Но, очевидно, проблемы с квотами сейчас важнее…

Он имел ввиду всю эту полемику насчёт того, сколько женщин (30 %) должно быть в руководстве (на любых уровнях).

Тут дело вообще дошло до абсурда – предлагалось обращаться к профессорам в университетах так: госпожа профессорша и… господин профессорша.

И это пока что самое смешное, что мне из того времени помнится.

Мир в то время трещал по швам, а кто-то сочинял Бранденбургский закон о высших школах. Новый проект, учитывающий вопросы полов, переходил всякие границы. В § 31 говорилось: «Преподавательницы и преподаватели институтов должны вызываться к эксперткам и экспертам и к экзаменаторшам и экзаменаторам для получения степени доктора наук».

(Мне повезло, успел защититься до сих нововведений).

Страница за страницей были заполнены этими словесными гирляндами. В текстах уничтожались все места, в которых можно было заподозрить мужское превосходство.

Да… (Я сейчас выскажу крамольную мысль: американцы потому не избрали Хиллари Клинтон, что ещё не созрели для того, чтобы ими правила женщина).

Ну а земля Бранденбург, старинное ядро Пруссии, подготавливала свои пионерства. Наш Потсдамский университет переписывал все обращения таким образом, чтобы все титулы были только в женской форме: господин докторша и господин доцентша.

– Господин докторша! – заливалась Людмила. – Ой, не могу, ха-ха-ха!

Это был замечательный вечер!

Неужели мы могли беззаботно смеяться?

Разучились!

Схватываемся из-за всякого пустяка. Из-за подзаголовка в газете: «Бывшему канцлеру Шредеру исполнилось 70, но он не поумнел».

– За что же его так? – вскидывалась Людмила. – За то, что выступил в защиту Путина?

Глаза – колючие.

Дальше больше:

Гизи, глава левых, заявил, что присоединение Крыма – дело решённое, и с этим все вскоре смирятся. Вопрос только в том, вопрос к госпоже Меркель, почему Европа молчала, когда Турция ополовинила Кипр? Потому что Турция, в отличие от России, член НАТО? «Всё, что НАТО и ЕС могли сделать неправильно, они сделали неправильно», – заключил Гизи.

И в таком духе – все дни напролёт по радио, теле, в интернете, на улицах, в гостях… голова пухла.

Длинный сегодня был день. Домой не хотелось.

Пойду-ка пройдусь.

Я сошёл не на своей остановке, шёл, шёл и оказался на кладбище. Оно усыпано бурыми листьями.

Я не хочу, чтобы на моей могиле было надгробие. Я хочу, чтобы меня – когда придёт время – похоронили анонимно.

Людмила не выносит таких разговоров.

И на кладбище – ни ногой. А я здесь охотно брожу. Здесь тихо, покой. Для них – вечный.

Я, Ганс Иоахим Мартин Рудольф, родившийся 30 мая 1930 года,

в прошлом доцент Свободного Берлинского университета –

не награждённый ни какими-либо медалями Федеративной республики

Германия, ни какими-либо другими заслуженными или выслуженными орденами и знаками почёта – умер в четверг 13 марта 2014 года.

Панихиды не будет, так как смерть не является причиной для празднования. Выражения сочувствия не нужны,

так как я сам не смогу их выслушать. К сожалению.

Ведь они мне были бы очень интересны.

Это объявление о смерти я нашёл в нагрудном кармане своего пальто. Надел сегодня вместо куртки пальто. В кармане шуршало что-то, думал, квитанция старая. А это объявление такое. Не знаю, зачем я его вырезал из газеты, зачем в карман положил. 2 года и 8 месяцев оно лежало в кармане. И столько же времени пальто провисело в шкафу. Прошлой зимой я его не надевал?

Этого человека я не знал.

Мне его юмор понравился.

Нам тогда не до юмора было. Во всяком случае, мне. Обстановка тогда была дай боже. Ситуация накалялась. США и ЕС грозили России изоляцией. Обама самолично про меры против России говорил. Про список русских политиков и бизнесменов, которым на полгода запрещался въезд в США.

А Людмила… хмыкала:

– Ой, напугал.

Я укорял её в легкомыслии. Она удивлялась:

– Но как же без юмора? Без юмора пропадём. Народ у нас весёлый, живо отреагировал. Вот например:

«В нашем магазине Обаму не обслуживают»; «На нашей заправке бензин Обаме не отпускаем».

И так далее.

Меня это злило. Я их русского юмора не понимал.

Меня бесило это их «авось пронесёт».

Людмила

В субботу, с утра пораньше я поехала на чтения к одной немке-писательнице, у неё дом на краю Берлина, сад огромный. Не хотела ехать, но по работе надо, я переводчик. Приходится всякую муть переводить, чтобы на кусок хлеба заработать. Без масла.

Писательницу Розвитой зовут. Она, на вид, приятная, лет тридцати, густые брови, румяный рот, пышные каштановые волосы, двое детей, муж приятный, программист, или физик, забыла, вежливый, тихий, чай-кофе готовил, поленья в камин подбрасывал.

В первый раз я была здесь весной 2014 года, тогда не только Розвита, другие авторы свои произведения читали. Мы с ней пошли в сад покурить, там повсюду трава, цветы, чего только ни лезло. Красота, одним словом. А она, почесав свои густые брови, сросшиеся на переносице, вдруг заявила:

– У меня совершенно чёткое мнение о ваших событиях!

– Да? И какое?

– Я против Путина!

Я сигаретку притушила, улыбнулась:

– А я против Меркель, и что?

Она растерялась.

– Н-н-ничего…

– И, кроме Путина и Меркель, – напомнила я, – есть ещё мы, русские и немцы, и наши страны – Россия, Германия.

Это, кажется, очень удивило Розвиту. Прямо-таки озадачило. Она заторопилась к гостям.

Пока мы пили кто чай, кто кофе, Отто, писатель, поведал мне доверительно:

– В эти трудные времена можно порадоваться только тому, что вы живёте в стране, не заставляющей вас говорить на государственном языке и не преследующей за использование родного.

Я напрягла извилины, чтобы извлечь смысл из его слов. У меня получилось примерно следующее: я живу в Германии, которая не заставляет меня говорить на государственном немецком языке и не преследует за использование русского, тогда как на Украине запрещают русский язык, и это, естественно, к добру не приведёт.

– И больше пока радоваться нечему, – подытожил он, – ибо будущее наше туманно, так что будем уповать на Бога, которого нет. Как заверял ваш классик, «это медицинский факт».

– И всё же надеяться на Него надо, – подключилась к нам немка-писательница, я её имя забыла. – Тем более сейчас, когда Россия Крым захватила.

Я про себя решила, что уж кого, кого, а её переводить не стану, пусть мне грозит голодная смерть, и со всей любезностью, на какую была способна в тот момент, сообщила:

– Моя подруга-крымчанка рассказывала, что люди крестили бюллетени голосования перед тем как их опустить. И – что ничего не проплачено. Войска называют «зелёными человечками» – любовно. Их мало. В Ялте их вообще не было – референдум возник спонтанно. Реально люди поднялись – так их достали хохлы со своей мовой, нищетой и фашистским майданом. В музыкальных школах запрещена русская классика, Чайковский и… В библиотеках нет русских авторов. Преподавание только по-украински, язык бедный, терминологии нет, научной тем более. Бабульки голосовали и говорили, что теперь можно умереть спокойно. Листовки сами печатали, кто как подключался… И всем миром сказали: ДА. Крым опять наш!

Что тут началось.

– Прекратите немедленно! Всё это – ложь! И – ваша российская пропаганда!

– Мы не на майдане, – напомнила я и потом всё это Акселю пересказала. Я тогда ему ещё всё рассказывала. И даже, как мне теперь кажется, обходительно спорила с ним.

Он взорвался:

– Как можно! Как можно!

– Да, представь себе! – я была растрогана, что он так за меня переживает. Навалились все на меня одну!

– Ты не понимаешь! Ты не понимаешь! Ты ЗАХВАТ защищаешь!

Я оторопела.

А он ткнул в меня пальцем:

– Ты, ты, ты!.. Ты и ТВОЙ Путин!

Я засмеялась. Ой, куда его нанесло.

Он замкнулся в себе. Сел смотреть новости.

Я, помню, своим глазам не поверила. Думала, может, это я русскую программу смотрю? Там по RTL показывали – по немецкому телевидению! – неонацистов в Киеве.

Про всё это дружно молчали, только про «оккупацию русскими украинских земель» талдычили.

Дальше – репортаж из Нидерландов, где встречалась теперь уже не «Восьмёрка», а «Семёрка». Один из журналистов задал Обаме вопрос:

– Вы «уменьшаете» Путина, чтобы себя «большим» почувствовать?

Обама скривился так… пол-лица к левому уху ушло.

– Путин – региональная власть, – сказал он.

Модератор новостей RTL обратился к нам, к телезрителям, с улыбкой:

– С той стороны земного шара, может, и региональная… но с нашей стороны Россия – большая, великая держава.

Я ахнула. Ни своим ушам, ни глазам не верила. Неужели это немецкие новости? Что приключилось?

В следующем сообщении нашлось объяснение происходящему – оказывается, в Карлсруэ был судебный процесс, и его выиграли журналисты RTL.

Ах, вот оно что! Радостная новость! Наконец-то! А то меня уже достала эта их хваленая свобода слова.

Аксель заглянул в интернет.

– Благодаря НАШЕЙ свободе слова такое и стало возможным. Речь идёт об Aufsichtsrat[2]2
  Совет по надзору, контролю.


[Закрыть], сколько в нём должно быть государственных и партийных представителей.

– Гораздо, гораздо меньше, чем раньше! Я же и ликую из-за этого!

– Из-за чего?

– Из-за того, что теперь у журналистов будет больше свободы!

Он был со мной не согласен, про западную свободу слова говорил, винил меня в зашоренности. В том, что я под действием русской пропаганды…

– Может, – спросила я, – и ты находишься под воздействием вашей пропаганды?

– Я не могу с тобой согласиться. Не желаю, не хочу.

– Ты же знаешь, я смотрю и наши, и ваши новости. Пытаюсь разобраться.

Настроение у меня было приподнятое, я себе даже слово дала, что не буду больше цепляться к Акселю (сцепляться с мужем), вспомнила шутку моего друга, русского писателя-сатирика[3]3
  Борис Замятин.


[Закрыть] про самосознание мужчин:

«Мужское самосознание определяется жёнами. У тебя – жена-украинка, ты за Украину. У меня жена – русская, я за Россию».

Он хмыкнул.

Добрый знак. Я не стала упрекать его в том, что хоть у него и русская жена, он не за Россию… Продолжала:

– Понимаешь, граждане Украины осознают себя нацией, ратуют за национальное государство и готовы его защищать. А если русские ратуют и защищают свои национальные интересы, то это «пост-имперский синдром».

Он отмалчивался.

– А, может, – предположила я, – в нас, в русских, тоже проснулось национальное самосознание. Мы же – при моей коротенькой жизни – ещё не были русскими. Мы были советскими, а после – гражданами СНГ.

Он спросил с опаской:

– И что теперь?

– Да, так что теперь – стенка на стенку? Упаси боже. Про реализацию национальной идеи в Германии мы не забыли. И про интернациональную в Советском Союзе – про счастье во всём мире – тоже.

Он думал, думал и ничего не сказал.

Я, помня о своём обещании не цепляться к нему, поинтересовалась:

– А твои студенты тебя расспрашивают?

Он тоже поинтересовался:

– Как ты себе это представляешь? Что кто-то посреди лекции обращается ко мне: «Господин профессор…

– …господин профессорша… (Это я с юмором вставила).

– …вы за Россию или за Украину?»

– И что ты им отвечаешь?

– Они не задают мне таких вопросов.

– Странно. Ведь если так дальше пойдёт, они останутся без работы.

– Почему?

– А кому будет нужна славистика?

– Не утрируй.

И, слово за слово… от моих благих намерений не осталось и следа. Я заверила поначалу, что не утрирую. Он заверил, что ещё как утрирую и что Путин оттяпал Крым!

А я ему:

– И правильно сделал!

– Ты в своём уме?! – вскричал он.

Я попыталась ему объяснить, что этот придурок Хрущ подарил Крым – вот так вот взял! и подарил! – своей любовнице!

А он мне про суверенную Украину начал и прочее.

– А теперь ещё, – он сказал, – всплывает вопрос о Новороссии! Целые украинские области вы уже называете Новороссией!

Я хотела ему объяснить, что такое Новороссия, исторически объяснить, а он мне:

– Ты целиком и полностью находишься под воздействием вашей пропаганды!

– А ты не находишься?!

– У нас не пропаганда, у нас – свобода слова!

Вот тогда-то я, кажется, в первый раз и вылетела из дома и, пылая, долго прочёсывала все окрестные улицы.

Ну, а сегодня Розвита, хозяйка дома, пока мы с ней перекуривали, возмущалась американцами: как они могли, до чего они дошли, избрали Трампа! Она такого никак, ну никак не ожидала от великой нации! Была уверена, что Клинтон изберут!

– А я, представляешь, так и знала, что не изберут.

Она глазами, полными ужаса, вытаращилась на меня.

А мне-то что, пусть таращится. У них тут как всегда, точнее, как в эти три года, кого-то демонизируют: сначала Путина, нынче Трампа.

Аксель

Суббота! Я отрывался по полной. Читал, спал, не выползал из постели. Только когда Людмила приехала, я пошёл принять душ. Мы собирались на музыкальный вечер к друзьям, на суаре. Я очень надеялся, что обойдётся без политики. Очень рад был, что Людмила лишь в двух словах рассказала про чтения. Я устал от поляризации общества и моей семьи, от вечных споров и своей беспомощности… Я безуспешно пытался понять, что происходит. Я подозревал, что меня, что нас водят за нос, и ловил себя на традиционной симпатии к американцам. Они помогали берлинцам, изолированным в 48-ом году от всего мира, не умереть с голоду.

– Сначала они разбомбили ваши промышленные города.

– Была война, – сказал я и замер. Я что, уже вслух рассуждаю?

Или она мои мысли читает?

А что ж, такое случается с теми, кто долго вместе живёт.

А мы долго жили!

И верю, что долго ещё проживём!

– Был конец войны. А они выжидали. Кто кого. Когда стало ясно, что мы побеждаем, они…

– Они что?

– …присоединились к нам, к победителям.

Так говорит, будто сама лично сражалась.

Я промолчал. Сам я не видел, но сестра рассказывала про «Rosinenbomber»[4]4
  Raisin bombers – «Изюмные бомбардировщики».


[Закрыть]. Эти самолёты союзников снабжали продовольствием и другими предметами первой необходимости западные секторы Берлина по воздушному мосту во время блокады Западного Берлина в 1948 году.

«Изюмными» их прозвали после того, как по собственной инициативе американские экипажи перед посадкой в Темпельхофе стали сбрасывать берлинским детям небольшие пакеты со сладостями на самодельных маленьких парашютиках. В этих пакетиках был изюм, шоколад и жвачка. И моя шестилетняя сестрёнка их ловила. И с другими детьми играла в воздушный мост.

Идея сластей на парашютиках возникла у Гейла Хелворсена. Он первым начал привязывать носовые платки как парашютики к шоколадным вафлям, он получал их в посылках с родины, и сбрасывать этот груз перед посадкой в Берлине. Когда о тайных «бомбардировках» узнал командир, к акции подключились и другие пилоты, а сбор сладостей, получивший название «Operation Little Vittles»[5]5
  Малый провиант».


[Закрыть], охватил всю Америку.

В «сладких» бомбардировках участвовали преимущественно американские самолёты С-54 «Скаймастер».

А в доставках продовольствия по Берлинскому воздушному мосту были задействованы пилоты и самолёты из нескольких стран, и заходили они не только в Темпельхоф, но и в аэропорт Тегель, построенный во время блокады. На Хафеле в районе Кладов садились британские гидросамолёты. Маршруты воздушного моста пролегали над густонаселёнными кварталами, где после школы собиралось много-много детей, ожидавших пакетики на парашютиках. И моя сестрёнка зачарованно в небо глядела. Своими огромными голубыми глазищами.

Галина, хозяйка, всех предупредила: никакой политики!

Гости мирно рассаживались вокруг рояля. Народу пришло ещё больше, чем обычно, и стулья поставили в двух комнатах. Кому мест не хватило, устраивались в третьей. У Галины и Петера большая квартира. Я вслед за Людмилой пошёл на балкон, где толпились курильщики и, увы, назревали первые разногласия: Алексей был за Трампа, хотя и не предполагал, что тот победит, а Зиги возмущалась недальновидными Amis[6]6
  Америкашки.


[Закрыть], голосовавшими за него.

– А за кого вы будете? – спросил Алексей. – Вы ведь за свою Меркель будете голосовать, ведь правда?

– Естественно.

– Да нет, – вмешался Клаус, – её не переизберут. Из-за её политики «Добро пожаловать, беженцы».

– Переизберут, – заверил Алексей, – вот увидите. Вы не любите перемен, это раз, вам нужна Мамочка, это два.

– Кто нам нужен?

– Ваша Muti, вы же её мамочкой называете?

К нам заглянула Галина:

– Начинаем!

Суаре вёл Андреас, пианист, дирижёр. Он обычно рассказывал о композиторах, играл что-либо из их произведений. В программу включал, кроме классики, мюзиклы и музыку к кинофильмам. Сегодня мы слушали Баха и Моцарта, Шопена и Рахманинова, а в конце «Говорите тише» Нино Роты из «Крёстного отца».

Мне так разбередило душу, что я едва справлялся со своими эмоциями.

Мы бурно хлопали, вызвали Андреаса на бис. Он поклонился.

– Сегодня в метро, когда мы с Ириной сюда ехали, мне пришла мысль. Я поделюсь с вами. Вы заметили, многие писали музыку для клавира, но клавир был лишь вспомогательный инструмент, а Шопен придал фортепиано главную роль – Шопен писал музыку только для клавира, исключительно для клавира.

Андрее сыграл прелюдию.

Ему преподнесли цветы.

Галина и Петер поблагодарили его.

Мы – тоже.

Изумительная традиция. Как в добрые старые времена собираются люди на домашний концерт. Слушают, сопереживают, делятся впечатлениями, о прекрасном говорят.

Не на голодный желудок, разумеется, Галина на кухне устроила шведский стол. Каждый принёс что-то своё – салат необычный, пирог, холодец, жена Андреаса Ирина, она из Тбилиси, приготовила потрясающе вкусные хачапури и лобио, пальчики оближешь.

Пока я облизывал пальцы, Алексей спросил Вероник, нашу француженку, кто у них там победит, правые или левые? Но Галина, хозяйка, всеми нами горячо любимая сибирячка, призвала всех к порядку.

– Алексей! – строго напомнила. – О политике ни слова!

Что нам, в самом деле, больше не о чем говорить? Есть о чём! В нашей компании – за редким исключением – русские жёны и мы, их мужья из Берлина. Мы встречаемся на концертах, чтениях, вернисажах, на днях рождения, по праздникам или просто так, потому что давно не виделись. Мы разговариваем, много смеёмся, поём, пляшем, в общем, радуемся жизни и друг другу.

– Мы, – говорит Петер, муж Галины, – обрусели, а наши жёны… ха-ха-ха!., не онемечились.

– Нет, – соглашаюсь я, – и это, может, хорошо, ха-ха-ха!

Мы с ним крепко сдружились и можем часами «чесать языки», что и делаем время от времени, засев в «нашем» кафе. К счастью, мы живём по-соседству.

– Засядут и ля-ля-ля, – смеётся Галина. – Хотелось бы знать, что они обсуждают?

Мы с Петером, конечно, сообщаем жёнам в общих чертах, о чём «балаболили», но только в общих, разве перескажешь суть мужского разговора, ха-ха-ха?

– Мы бы и чаще встречались, – заверяет Петер, – но здоровье не позволяет пить столько пива, сколько в нас раньше вмещалось.

Сначала мы, само собой, досконально обсуждаем свои дела, а их!., не счесть. Потом строим планы на будущее. С нашими русскими жёнами планировать будущее – гиблое дело:

– Авось пронесет, считает Галина…

– Вот-вот, и Людмила всё про этот «авось»… Живёт сегодняшним днём, «ведь неизвестно, что будет завтра».

– Но это, действительно, так… никто не знает, что будет завтра. Я пытаюсь планировать, но…

– И я, но…

Мы тяжко вздыхаем. «Умом Россию не понять»…

Но мы хотим понять!

Помогите!

 
«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить»,
 

написал Фёдор Тютчев 28 ноября 1866 года.

Мы верим!!!