Текст книги "Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая"

Татьяна Норкина
Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая

Часть I
Предыстория

…Людей, о коих не сужу,

Затем, что к ним принадлежу.

А.С. Пушкин

Картины встают как в тумане.

Успеть бы в последний вагон…

Остался диплом в кармане.

Зачем мне теперь диплом?!

* * *

У моей мамы была подруга, её звали Людмила Фёдоровна Сидельникова. Людмила Фёдоровна работала зоотехником-селекционером в зверосовхозе, и моя мама считала, что для женщины – это самая лучшая профессия. Разумеется, Людмила Фёдоровна окончила ветакадемию. Так впервые от моей мамы я услышала это слово – ветакадемия.

Я была послушная девочка, хорошая дочь, и я согласилась с родителями, что я буду зоотехником-звероводом, тем более что учиться надо было в Москве, минуя Новосибирск. Учиться в Москве, а не в Новосибирске – мне это очень понравилось, и я в глубине души понимала, что нашла бы всё равно себе что-нибудь такое в Москве, чего нет в Новосибирске. Чтобы не быть как все и не приезжать домой на выходные в битком набитом автобусе. Мои родители учились в Москве.

Тем не менее, папа твердил мне время от времени, что есть, Таня, такая новая наука – бионика, «биология с математическим уклоном». Он говорил это не настойчиво, это была в чистом виде информация к размышлению. Я, конечно, размышляла. Мне можно было попробовать поступить в НГУ на биофак. Но я слишком хорошо видела, как не поступила в прошлом году в НГУ на исторический факультет моя подруга, переносила её неудачу на себя: после такого я бы и в августе могла не поступить. Готовиться поступать надо было наверняка и даже с запасом, чтобы нечаянно не сбить планку.

Намного позже я узнала, что существуют два типа человеческих личностей: одни с синдромом преодоления препятствий, в то время как для других важно достижение успеха… Задачу, которую не решила другая моя подруга, поступая в Новосибирский институт народного хозяйства, я тоже не смогла решить, хотя некоторые думают про меня, что я очень математическая девочка. Я не спросила у неё: а на что ты надеялась?! На удачу?! Но как можно?! Прошлогоднюю вступительную задачу надо было посмотреть!!!

Таким образом, неспешно обойдя всё по кругу, зайдя на матфак пединститута (мама была в шоке и запретила мне даже думать об учительской стезе), я всё-таки остановилась на ветакадемии. В девятом классе мне подала полезный совет Таня Пислегина, моя школьная подруга. Она училась в десятом и тоже сначала хотела учиться где-нибудь в Москве, но потом передумала. Это было прямиком руководство к действию: как узнать о своём будущем вузе почти всё. Просто нужно пойти в клубную библиотеку к Раисе Антоновне и взять «Справочник для поступающих в вузы», списать нужный адрес и написать в приёмную комиссию письмо.

Много вопросов – ответ один. Мне прислали заборное объявление (такое огромное, предназначенное для расклейки на заборах): отрезали крупный красный заголовок, остальной синий текст аккуратно сложили и отправили в простом конверте. Ещё написали, чтобы я прочла и потом куда-нибудь приклеила для всех остальных… Но в деревне мне некуда было клеить это объявление.

Всё сразу стало ясно как Божий день. Вступительные экзамены:

ФИЗИКА

ХИМИЯ

БИОЛОГИЯ

РУССКИЙ ЯЗЫК (сочинение)

Подготовительные курсы для выпускников сельских школ (О! Это для меня!) Платные! Плата – 10 рублей!

Эксперимент!!! Те абитуриенты, у кого средний балл в аттестате выше 4,5 и кто сдаст химию и биологию в сумме на 9 баллов, не пишут сочинение и не сдают физику. Это тоже для меня!

В десятом классе я уже целенаправленно готовилась к поступлению в ветакадемию, достала программу по биологии для поступающих в вузы. Общую биологию я штудировала так, чтобы потом к этим проблемам больше не возвращаться, лишь немного повторить; а химию у нас и без того все хорошо знали – в нашей школе была очень хорошая учительница химии Валентина Васильевна Новосельцева. Но по биологии, в отличие от химии, выпускного экзамена в школе нет, и это, на мой взгляд, неправильно.

Зимой папа был в Москве на каком-то совещании и спросил у Елены Дмитриевны Ильиной: «Елена Дмитриевна, а школьница из деревни может поступить в академию?» Елена Дмитриевна сразу не ответила, она уточнила всё в приёмной комиссии и прислала папе письмо. Обо мне там было сказано в третьем лице: «Пусть Таня лучше решает задачи на окислительно-восстановительные реакции». Я вижу, что папа не отвечает на письмо и говорю:

– Пап, давай я напишу Елене Дмитриевне, надо же поблагодарить её за беспокойство.

На это папа мне ответил, что мне ещё рано с профессорами вступать в переписку. Совет Елены Дмитриевны оказался и верным и своевременным: за два дня не научишься окислилки решать. Я приехала из глубокой провинции в Москву вооружённая до зубов нужной информацией; абитуриенты спрашивали друг у друга только одно:

– А ты умеешь окислилки решать?

– Умею.

25 мая 1978 года для нас звенит последний звонок. Мы не расстраиваемся, не «пускаем слезу», как некоторые другие выпуски, мы видели много раз; или нам не о чём сожалеть, или мы ещё не допускаем, что расстаёмся друг с другом и со школой, ведь впереди ещё множество консультаций и экзаменов. Приезжает цветной фотограф, и мы фотографируемся в спортзале всем классом отдельно с учителями и с родителями.

Но моих родителей на этой фотографии нет.

Мама уехала в санаторий, а папу срочно вызвали в Москву, так что я в это время хозяйничала дома одна. Я всего-навсего оставила открытым на кухне кран, когда не было воды, а когда вода снова пошла, меня дома не было. Но вода благополучно и бесследно ушла в подпол, а из подпола дальше в землю. Соседи решили, что я хозяйничаю плохо, и Ира осталась у меня ночевать.

Из учителей нет Евгения Карповича, а он наш первый в 4-м классе классный руководитель, и учителя физкультуры Владимира Эдуардовича. У Евгения Карповича был урок в 9-м классе, и это, на мой взгляд, совсем и не повод и не причина, чтоб не прийти в спортзал, где мы фотографировались. Обошёлся бы 9-й класс вполне без одного урока истории, подумаешь! Те ещё ученички! Просто не жалует нас за что-то Евгений Карпович.

В тот же день вечером на занятии волейбольной секции я, конечно, спросила Владимира Эдуардовича, а почему он не пришёл в спортзал сфотографироваться с нами. «Так ты ж не пришла и не пригласила меня, я был в учительской и думал, что меня пригласят…» – ответил он мне неожиданно недовольно. Точно! Я заметила, что учителя нет, и собралась было пойти на 2-й этаж, но кто-то меня отвлёк, и мысль ушла в сторону.

Незадолго до последнего звонка Евгений Карпович встречает меня в коридоре школы и спрашивает, по каким предметам у меня в аттестате будут четвёрки. Я могла лишь примерно знать, сказала, что по ВД, например, 4. Евгений Карпович и говорит:

– Я сейчас вам буду ведомость заполнять, я тебе «5» напишу.

В тот же день мы с Надей Зуевой подходим к Владимиру Эдуардовичу пригласить его к нам на выпускной вечер. Он как-то странно сидит один посреди школьной ограды на скамейке от школьной парты. А школьная ограда, надо сказать, хоть и большая, но очень уютная, какая-то домашняя, – в ней растут прекрасные высоченные сосны. Поблагодарив нас за приглашение, Владимир Эдуардович неожиданно говорит мне:

– А я тебе «пять» по военному делу поставил, чем ты хуже других!

Я подумала: и правда; ничем я, конечно, не хуже других! И только потом я вспомнила, что Надька Зуева известная сплетница, разве можно при ней такие острые сведения сообщать! Евгений Карпович на другой день говорит мне как-то даже недовольно:

– Таня, а почему ты думаешь, что у тебя 4 по ВД, у тебя 5 по ВД.

Мне осталось лишь скромно промолчать.

* * *

Контрольную работу по математике мы решили сами, нам не надиктовывали решения учителя, как в последующие годы, рассказывают, им пришлось делать. Письменный экзамен по математике проходил в кабинете военного дела. Это замечательный просторный светлый кабинет с окнами на две стороны света. Ровно в десять часов вскрывают один из трёх пакетов, и наша учительница математики Наталья Александровна старательно, красиво и немного волнуясь, начинает писать на доске задания. Первое – самое трудное, но мы такие решали, мы решали даже сложнее. Пусть х – радиус окружности, проведённой в системе координат с центром (х=…; у=…). Найти объём фигуры вращения, образованной… Придётся взять интеграл.

Мы с Катериной Золотарёвой уселись на первую парту в третьем ряду – прямо перед окном. Я не могла не оглянуться назад: мы все трое: и Галя Лучшева, и Катя Семерухина, решаем первый вариант, а кто же будет второй решать?! И я начинаю сдавать выпускной экзамен не со своей задачи, а с задачи для второго варианта. Я понимаю, что контрольная очень продолжительная – 4 часа, устанешь сидеть на ней, и всё можно будет двести раз решить. Я решаю, Катерина аккуратно переписывает и быстро отдаёт дальше. Все должны успеть получить решение, хотя бы для того, чтобы сверить ответ. Я теперь вижу, что наша учительница тоже быстро решает контрольную.

Экзаменационная комиссия то по одному, то по два человека то и дело уходит и возвращается, и, наконец, все они уходят, и остаётся лишь Наталья Александровна. Мы этого момента давно ждём и начинаем громко, на весь класс, разговаривать и сверять ответы.

По счастью, всё у нас сходится; Наталья Александровна не препятствует нам, она доброжелательно слушает наши разговоры и молча смотрит на нас своими весёлыми умными глазами. Наша учительница очень молодая, она учила нас всего два года. Наконец, мне всё надоедает, я устаю и прошу разрешения сходить в столовую (это можно). Я иду в совхозную столовую, не столько пообедать, сколько отдохнуть: прогуляться и сменить впечатления. Затем я всё проверяю последний раз, отвечаю на все вопросы одноклассников, и мы, посовещавшись, решаем сдавать работы.

Мы оживлённо обступаем Наталью Александровну, кто-то спрашивает, а правильно ли он написал так-то. Она держит стопку наших контрольных листочков двумя руками и тихонько перебирает их задумчиво своими красивыми недеревенскими пальцами, нам она улыбается и ничего не говорит: ждёт, когда мы разойдёмся. Всем надо быстро идти домой: в день экзамена никто ничего больше не учит, а в огороде у нас у всех полно работы. Уже вечером в тот же день мы узнаём результаты: мы все трое получаем пятёрки, много четвёрок, и, разумеется, ни одной двойки. Меня всё это радует: я люблю справедливость.

Потому что я, как впоследствии выяснилось, Весы.

* * *

Мне всего 16 лет, но где надо – я уже хитренькая. Можно только удивляться – когда я этому научилась, быть хитренькой. Кажется, меня не учили этому ни в школе, ни, тем более, дома.

Всё дело в том, что последний год, в десятом классе, химию нам преподавал наш классный руководитель Н.В. Савченко. Кроме химии он мог преподавать астрономию, физику, природоведение, черчение, географию, биологию, и что-то ещё. Ну, конечно, рисование пропустила! Это был его самый любимый предмет! Короче, всё мог преподавать, кроме физры и математики. Это задевало мои интересы – химию учитель не знал. Но великая сила – инерция. Валентина Васильевна научила нас понимать химию, и мы с Катей Семерухиной стали разбираться сами, как могли. Она даже чуть лучше меня этот предмет знала, хотя я тоже была не промах. Мы сидели на первом ряду, что вдоль окон. Катя сидела сзади меня на последней парте с Серёжкой Иващенко, а я на предпоследней с Вовкой Леденёвым. И вот она раньше меня замечала ошибки на доске, тыкала ручкой в бок или в спину, наклонялась и громко шептала:

– Танька, скажи Николаю Владимировичу, у него опять углерод трёхвалентный.

Или пятивалентный…

* * *

Я вижу себя в гостях у Катерины дома; мы окончили школу три года назад. На зимних каникулах я пошла покататься на лыжах в лес, и уже возвращаюсь домой, как вдруг вспоминаю, что она живёт вот в этом новом доме на новой улице и приглашала меня как-нибудь зайти к ней в гости. Мы рассматриваем школьные фотографии. Вот мы вчетвером в химкабинете сидим на своих местах, все улыбаемся. Неожиданно я всё вспомнила:

– Смотри, как хорошо видно, что ты за моей партой сидела и всё время ручкой меня в спину или в бок тыкала… Почему сама не говорила Николе про его ошибки?!

Моя школьная подруга немного смущена:

– А тебе вечно было больше всех надо!

Да, помню, гордо подумала я тогда. Больше всех!

* * *

Перед экзаменом по химии приснился сон: мне достался билет № 5, а в нём вопрос «Неорганические кислоты, их строение, свойства, получение, применение». На самом деле в пятом билете и был этот вопрос. Мне как бы подсказка – на что обратить внимание. Я, конечно, обратила на кислоты внимание (и без того всё от зубов отскакивало), но на экзамене я вытаскиваю совсем другой билет, кажется, № 23. Странно, а сон?! …Чуть больше, чем через месяц, на вступительном экзамене в Москве, я вытащу пятый билет, и в нём первый вопрос: неорганические кислоты.

Так вот, на выпускном экзамене мне достались лёгкие вопросы: теория электролитической диссоциации, анилин. Лабораторную работу я не выполняла, решила какую-то задачу. До сих пор помню формулу анилина: бензольное кольцо, в котором один атом водорода замещён аминогруппой. Я шпоры не писала в школе и не пользовалась ими. Знала я всё хорошо, кроме физических свойств анилина (наш учитель сам себя считал хорошим учителем, но в десятом классе у нас была всего одна лабораторная работа по химии), я в глаза не видела анилин и даже приблизительно не представляла себе, что это такое. А тупо зубрить я не умею, пусть от меня не требуют выше моих сил.

На меня вовремя снизошло прозрение: если я не знаю, то он и подавно не знает! Но у преподавателя на столе лежат все наши учебники химии, и он постоянно их листает. Экзамен проходил в физкабинете, там установили ещё две доски, и мы должны были весь ответ писать на доске, чтобы учитель внимательно по учебникам проверял, то ли мы пишем. На доске, поставленной на две или даже три табуретки и опирающейся на белую фанерную выкрашенную стену физической лаборатории, прямо напротив учительского стола, я специально (мы говорили: спецом) рисую огромные, как фугасные бомбы, биполярные молекулы воды, где нужно, ставлю внутри плюсы, а где нужно – минусы; все формулы и реакции получения и химических свойств анилина (уже в самом углу доски; тесно, непонятно, но безупречно правильно), и просто ангельским голосочком говорю:

– Николай Владимирович, на доске места не хватило, я не стала писать физические свойства анилина, я устно скажу.

Он хмуро, важнецки кивает. Проговорила я быстро, не давая ему опомниться. Ни одного дополнительного вопроса. Я вижу себя, как я выхожу с экзамена: открываю дверь и буквально сталкиваюсь с Катериной Золотарёвой, она стоит перед дверью. Какая она нарядная и торжественная, вся белая-белая, просто сияющая: огромные красивые банты, воротнички, фартук. Как будто на мне не белые, в клубе взятые банты, и не белый фартук; но я себя со стороны не вижу! Я постараниваюсь и даю ей дорогу зайти, но заходит не она, а кто-то другой, я закрываю за собой дверь и требовательно громко спрашиваю у подруги:

– Физические свойства анилина, быстро!

Можно подумать, они мне прямо сейчас понадобятся!

Катя в одно касание достаёт из большого кармана своего белого с накрахмаленными кружевами фартука нужную шпору и сразу же начинает вычитывать из неё физические свойства анилина. Мы отходим от двери к окну (это такое окно, из которого почти ничего не видно: ни школьного крыльца – оно закрыто бетонной плитой-козырьком, ни улицы – молоденькие тополёчки всё же выпустили листики; единственное, что хорошо видно – у себя ли в кабинете завуч Валентина Фёдоровна) и усаживаемся вдвоём на широкий деревянный низкий белый подоконник. Она вдохновляется и совсем отрывается от шпаргалки, рассказывает мне много интересного.

Оказалось, что я ответила всё правильно, только наоборот. На растворимое я сказала – нерастворимое, на летучее – нелетучее, на белое – чёрное… Я довольнёхонька, я так и знала, что не знаю физические свойства анилина. Получила я 5. Если бы я не схитрила и не обставила свой ответ тактически безупречно верно, то что бы он мне поставил?! Посмел бы четвёрку поставить?! Не знаю. Уж обидел бы точно: я знала всё-таки немного не всё. Объясняй потом ему же возвратно, что он не проводил лабораторные работы!.. Но я сумела увернуться.

* * *

Насколько лабораторные работы трудны для учителя (говорят, в старой школе спиртовка летала по классу как ракета), настолько полезны для учеников.

Ну разве можно забыть Li – литий, химический элемент № 3, в ядре всего три протона, которые с трудом удерживают на второй орбите единственный электрон, поэтому литий – активнейший щелочной металл, одновалентный, разумеется, очень нестойкий, который бурно реагирует даже с кислородом, содержащимся в воздухе, и в шкафу в лаборатории у Валентины Васильевны хранится тщательно и надёжно завёрнутым в несколько слоёв толстой фольги. Мы с Катей Семерухиной в химкабинете в старой школе сидим на третьей парте в первом ряду, что у стены. Учительница обходит ряды, и каждый отделяет специальным шпателем ровно столько лития, сколько велено: со спичечную головку, не больше. Этот литий тотчас же надо поместить в фаянсовый тигель. По дороге он превращается в окисл, в результате в фаянсовом тигле лежит крохотное маковое зёрнышко; ждёт, что ученики с ним дальше будут делать.

Какой это класс? Скорее всего, восьмой. Нас 40 человек! Валентина Васильевна прошла уже два ряда и заходит на наш. Буквально над каждой партой она наклоняется, тихонько повторяет: «Со спичечную головку!», смотрит: сколько берут. Когда она поставила на нашу парту картонную коробку с замотанным как в шубу куском лития, под фольгой и в надёжной тёмно-коричневой оболочке окисла, она решила посмотреть, а что же у неё в классе делается, подняла голову и делает кому-то на том ряду у окна справедливое строгое замечание. Учительница, т. о., посчитала нас с Катей надёжными и дисциплинированными ученицами; меня – ошибочно. Я сидела с краю, а Катя у стены, и мне удобнее, конечно, было брать литий. Я не могла не проверить: неужели и правда больше нельзя отколупнуть, и начнётся бурная реакция?!

Наш кусочек лития, мягкий, ярко-серебристый, с небольшую горошинку, сам загорелся и – хоть и не как ракета, конечно, – но полетел-покатился по парте, немного пролетел, оставил на парте чёрный след, и сам потух.

Нам ничего не было.

* * *

Когда я стала готовиться к экзамену по физике, приехала из санатория мама. Она очень удивилась, увидев, как её милая умная дочечка читает роман Анатолия Степановича Иванова «Вечный зов»; как раз вышла вторая часть. Мама заходит на веранду, где я читаю на свежем воздухе, и строго говорит мне:

– Таня, а почему ты не решаешь задачи по физике?! Разве можно быть такой самоуверенной!

Маму, конечно, огорчало, что я не учу физику, но я почему-то не могла оторваться от этой пустяковой книги. Прочитав книгу за полтора дня, оставшиеся до экзамена полтора дня я стала честно повторять билеты. На экзамене мне достался нетрудный вопрос «Сила трения» и что-то ещё, один из последних билетов, но задачу я решить не смогла. Готовилась я очень долго, вспомнила закон Гука, написала формулу, наприводила примеров: трение качения, трение скольжения; способы преодоления трения: одни подшипники чего стоят; затем, а что было бы, если бы не было трения… Ничего хорошего, оказывается: всё бы падало!

Потом я уже просто так сидела, ждала, пока другие отвечают; но над задачей я даже и не размышляла: я не знала, как она решается. Я думала: директор предупреждал нас, что тот, кто не решит задачу, больше тройки не получит. Ну и пусть ставят мне тройку. Что же тогда остальным?! (Я, конечно, знала себе цену.) Директор не научил нас решать задачи по физике, и как он будет теперь принимать у меня экзамен?!

Я вдруг вспомнила, как он хвалился перед нами почти год назад, в сентябре, на первом уроке:

– Вы слышали, что Семён на пять сдал вступительный экзамен по физике?! Утешил меня на старости лет!..

Мы, надо полагать, слышали, что Семён Анисимов поступил в Новосибирский институт инженеров водного транспорта, правда, без таких душещипательных подробностей. Я помню, тогда я мельком подумала: твоего там очень мало, не обязательно хвастаться… Семён гений, думала я в то же время немного с завистью: у такого учителя и так физику знать. Так, размышляя на экзамене о постороннем, я пришла, наконец, к выводу, что я спокойно получу свои 4 балла.

Мне поставили 5; это было даже лишнее, это было неприятно. Не только я знала себе цену, но и директор знал себе цену тоже. Я помню, я пошла домой, быстро переоделась в короткое, много выше колен, яркое летнее платье, взяла денег, зашла в магазин, купила мороженого и уже «по гражданке» пришла в школу угостить людей мороженым. Всё ещё шёл экзамен; он был очень тяжёлым, почему-то выходили с него, а потом снова заходили, плакали… Я, помню, подумала: к чему эта фальшивая напускная важность?

* * *

На следующий же день после последнего экзамена, истории, у нас был выпускной вечер. Он был совершенно не подготовлен. Непонятно чему весёлый и оживлённый Войцеховский В.Л. зашёл в спортзал с кипой наших аттестатов в руках, положил их на барабан, как будто специально для этого установленный; учителя и родители расселись на стульях вдоль длинной стены спортзала. Мы подарили им красивые букеты пионов.

Аттестаты были разложены не в алфавите, как логично было бы, а почему-то в соответствии с баллом. Я была первая; мне это не понравилось. Мамы одноклассников зашептались: они все не любили меня, они ошибочно считали, что я балуюсь в классе на равных с самыми отъявленными оторвами, но достаётся мне много меньше. Странно, они как будто не знали, что мне доставалось очень сильно; даже умудрялись мне при высоких оценках ставить «неуды» по поведению.

Мама старалась скрыть от папы это печальное обстоятельство, расписываясь в моём дневнике непонятно. Дома меня почти никогда за школу не ругали. Моим родителям не нужно было постороннее мнение обо мне; они без труда сами находили во мне столько недостатков, и делали мне такие замечания, что школа спокойно могла отдыхать!..

Заранее не договорились, кто из родителей будет говорить нам напутственное слово. Пауза затянулась, мамы переглядываются, все взволнованы, у всех платочки в руках. Мы были беспокойным классом, и дорого, не бесплатно, достались нашим родителям. Они, наверное, и не чаяли, что мы когда-нибудь окончим эту школу. И вот, наконец-то мы присмирели и стоим вдоль окон спортзала ровно по линеечке. Классный повернулся к моей маме:

– Ну, может быть, коллега выручит?!

Но мамочка моя тоже расстроилась, заволновалась и только рукой махнула: второй птенчик вылетал из гнезда, гнёздышко совсем пустело, и радостного в этом было мало.

Школу выручает мой папа; он говорит нам удивительно казённые, формальные, но красивые правильные слова, и его все внимательно выслушивают. «Дорогие выпускники! От имени всех родителей я поздравляю вас с окончанием школы!.. Я желаю вам выбрать верную дорогу в жизни!.. (Ну, кто как, думаю я на всё на это спокойно, а я давно выбрала, я в Москву поеду…) Мальчикам, кого призовут в ряды Советской армии, я хочу пожелать честно выполнить свой долг перед родиной!..» Мамы мальчишек с новой силой плакать: в армию заберут!.. Мой папа только не приглашает нас работать к себе на ферму, хотя там уже совершенно некому скоро будет работать. Он слишком хорошо знает, что нам всем надо учиться. Всем очень понравилось серьёзное напутственное слово: и родителям, и учителям, много с удовольствием хлопают.

…Для чего-то, я так и не смогла понять, для чего, мальчишки под чутким руководством Николая Владимировича нарубили в лесу берёзок; да много, примерно 15, установили их в спортзале вдоль окон. Очевидно, в этом и заключалась всё же подготовка к выпускному. Нас выстроили вдоль окон же, и эти берёзки мы закрыли, красоты не вышло. Нас было очень много – 26 человек. Я мельком подумала, что учителю биологии больше пристало заботиться об охране всего живого, но не губить его на корню. Но я никак не могла додумать эту мысль до конца (сюда спокойно вплеталась почему-то Троица) и ничего не сказала: мне было некогда.

Я была в белом парчовом платье, сшитом в ателье, белые лакированные на низком каблуке туфли купили у Иры за 45 рублей. Подруги-студентки с трудом укараулили меня часа в четыре, на электрическую плойку накрутили мои косы и распустили их. Такова была мода. Путних заколок не было, принесли откуда-то пластмассовую заколку с синими цветами, немного закололи мои пышные цыганские косы.

Перед началом выпускного мне зачем-то понадобилось зайти в наш класс, я поднимаюсь на второй этаж и прохожу мимо директорского кабинета, а он открыт настежь! Наши учителя – Лидия Андреевна и Наталья Александровна – аккуратно чёрной тушью расписываются в наших аттестатах. Завуч Валентина Фёдоровна видит меня и неожиданно велит зайти.

– Куда будешь поступать? – спрашивает она меня с необъяснимой строгостью; скорее всего, по привычке.

– В Москву, в ветеринарную академию, – говорю я как-то виновато, тоном двоечницы у доски, тоже по привычке. – Никому не говорю.

Мне приходится открыть свою небольшую тайну; я вижу, что разговор носит весьма серьёзный характер. Никогда никому не говорю, что хочу учиться в Москве. Я представляю, как будут злорадствовать в деревне, если я не поступлю!!! Пусть лучше уж не знают! В основном и не знают!

– Так, какие вступительные экзамены?

Перечисляю. Уточняю: в этом году проводится эксперимент: для тех, у кого аттестат выше, чем 4,5 балла, первые два экзамена – биология и химия. Если в сумме 9 баллов, то остальные экзамены сдавать не надо.

Таким образом, кроме аттестата зрелости с очень странной четвёркой по русскому языку (за десять лет обучения в школе я сделала ровным счётом пять орфографических ошибок), мне выдали Похвальную грамоту за успехи в изучении химии. Я улучила секундочку и подсела в спортзале к классному руководителю. Помню, я объяснила ему так:

– Николай Владимирович, мне не нужна эта «Похвальная грамота», можете забрать обратно, у меня её всё равно в приёмной комиссии не примут! В ней ошибка! Смотрите! – я сую своему учителю грамоту под нос. – Здесь написано: за успехи… и примерное поведение. А у меня в аттестате «уд».

Я небрежно протягиваю подавленно молчащему учителю не нужную мне грамоту. Со стороны можно подумать, что я просто обмахиваюсь ею от жары: небольшие одинарные двери на улицу просто не успевают впускать в спортзал свежий вечерний воздух.

…Под утро пошли на берег Оби встречать солнце. Встречали, встречали, что-то мне уже надоело, и вдруг я поняла, что солнышко-то уже давным-давно встало… за тучами! Стало не по себе, обидно за наш невезучий класс: даже солнце не явилось полюбоваться, какие мы красивые пришли на берег, девочки все почти в белых платьях… К десяти утра договорились прийти и навести в спортзале порядок, поскольку на другой день была свадьба у Натальи Александровны. Жизнь продолжалась уже без нас.

* * *

Я поехала в Мошково в ЦРБ за медицинской справкой по форме № 286, и, когда приехала домой, то обнаружила: типографски отпечатано: «врач нервопатолог». Я показала папе, он не нашёл ничего страшного, но я-то точно знала – если даже одна буква в документах будет написана неправильно, то документы не примут! Не поеду же я обратно из Москвы, чтоб исправить! Папа, скорее всего, подумал, что никто это читать не будет, но мне ничего не сказал. Он написал стихи, обращённые к мошковским врачам:

 
Извольте знать, про Вас в Москве сказали,
Что Вы неправильно бумажку написали…
 

И так далее, стихи были длинные, целая поэма. Дальше папа переходил на себя, но тему мошковских врачей не оставил: «Безмозглый эскулап последний выдрал зуб, а как же я питаться буду…»

* * *

Я вижу нас с Лидией Андреевной посредине деревни, напротив памятника павшим на войне землякам. Я здороваюсь, и она останавливает меня: «Таня, а вдруг всё же тебе придётся писать сочинение: возьми тему современности, не пиши по классической литературе… Не сдавай раньше времени, ты очень любишь; хорошо проверь, вдруг слово какое-то пропустила; на вступительных экзаменах ставится одна оценка: за грамотность и за содержание». (Ей неудобно сказать мне, что я совсем не умею проверять: если уж я сделала нечаянно ошибку, то мне её уже не заметить.)

Очевидно, что Лидия Андреевна знает, что говорит, но откуда мой папа знает; он мне посоветовал то же самое: вступительное сочинение не пиши про Пушкина, пиши про комсомольцев, ты ещё ничего не понимаешь в Пушкине! Я ничего не понимаю в Пушкине?! Может быть, наоборот, как раз очень понимаю: Пушкин писал вольнолюбивые стихи! Ура! В Россию скачет кочующий деспот… Я только что два экзамена по литературе на пятёрки сдала! Но всё же, конечно, думаю: ладно! напишу как есть про комсомольцев.

Папа постепенно вдохновляется и даёт мне образчик текста на тему Великой Отечественной войны собственного сочинения. Материалом его большой поэмы, которую я всю забыла, а записана она не была, служит недавнее помпезное исправление несправедливости по отношению к герою татарского народа Мусе Джалилю:

 
Вот «Моабитская тетрадь» уж найдена.
Муса воскрес
В другом обличье!
…
Он не одних татар,
Он всю Россию спас!
 

Вся поэма, надо полагать, была написана белыми стихами.

* * *

Мне купили новый чемодан, модный, очень красивый, мягкий, коричневый, из качественного кожзама; весь на замках и на застёжках, с очень удобной чёрной пластмассовой ручкой. Чтобы ходить на экзамены, я взяла в Москву свою школьную форму: я её очень любила, шила сама из обрезков светло-зелёного гипюра воротничок и манжеты. Я взяла свои школьные учебники по биологии, физике и химии и с комсомольским билетом вместо паспорта поехала в Москву.

Мама с папой провожают меня до вагона, как мы когда-то Женю в Одессу. Поезд тронулся, мама немного всплакнула, папа говорит мне, чтоб писала; я, конечно же, обещала. Мне стало не по себе, что родители остаются одни: кто их будет теперь развлекать! В одном из самых первых писем в Москву мама мне написала: «Танечка, ты уехала – без тебя в доме стало пусто…» Но что же делать?! Всё как будто было предопределено заранее. Если я поступлю и выучусь, то через пять лет вернусь работать в родную деревню: в новом коричневом чемодане лежало направление на учёбу от нашего зверосовхоза. Папа счёл нужным таким образом подстраховать меня, почти гарантированно обеспечить мне поступление в академию.