Текст книги "Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая"

Таня спрашивает у меня шёпотом:

– Ты знаешь, кто это?!

– Знаю!

– Это профессор Ильина!..

Мы с Танькой счастливые люди!!! Мы добились своего – мы учились у Елены Дмитриевны, через три года мы сидели вместе за первой партой вот в этой самой аудитории!!

Однажды пришла в гости к Ларисе Казаковой землячка – студентка академии со второго ветфака (почему-то так говорят). Мне она кажется небожительницей, слово «микробиология» звучит торжественно и запредельно. Она рассказывает, как они всей группой не могут сдать микробиологию. Я слушаю её ну чуть ли не с открытым ртом. Но я ещё не знаю, что в этом нет ничего страшного; вот когда один человек не может сдать экзамен, это намного хуже.

Когда она заходит, я занимаюсь тем, что пытаюсь уничтожить таракана в пустой тумбочке, но таракан благополучно убегает. Она говорит, обращаясь ко мне и ко всем нам: «Из кастрюли с супом выбросите таракана и спокойно этот суп съедите!» Я про себя думаю, такая умная, красивая, респектабельная студентка (на ней очень модный фирменный джинсовый сарафан), и такое говорит. Я даже не стала ей ничего отвечать.

Среди абитуриентов особое внимание обращала на себя Марина Поливцева: у неё очень длинная, до попы, коса. Её знали все, она знала всех.

Есть фотография, я её видела, но у меня её нет. Мы малознакомы, но фотографируемся все вместе, напротив входа в первое общежитие. Из всех я знакома только с Мариной, а на фотографии я, Марина, Максимычев и Мутьков. К ужасу Морошкина, внимательно следящего за нашей нравственностью, на мне короткое, много выше колен, платье. Люди, о которых я так свободно говорю, вообще-то все – люди из будущего. В эту академию ещё надо поступить.

И улица академика Скрябина, и Ташкентская обрываются в парке «Кузьминки»; в парке есть качели, волейбольные площадки, дорожки, дороги, пруды, ВИЭВ. Зимой, конечно, лыжни пересекают сугробы, дорожки и дороги во всех мыслимых направлениях. Парк такой большой, что он продолжается и за к/т «Высота», там игровые автоматы и аттракционы, и там есть даже родник с ключевой водой.

* * *

На ВДНХ прилетел из Белоярки зоотехник Владимир Иванович Холодов, Надин папа, и приехал прямо в общагу. Я как раз была дома, спала днём (единственный раз уснула днём, устала учить). Он привёз мне от родителей: учебник химии, который мама попросила у Валентины Васильевны для меня, 40 рублей и банку клубничного варенья. Я пошла немного проводить Владимира Ивановича, до автобусной остановки. Он спросил, как ехать до метро «ВДНХ», и я сказала, что надо будет сделать две пересадки на кольцевой линии. Я вообще-то не могла же сразу и всю Москву узнать!

А зимой, на зимних каникулах, когда мы, как водится, собрались у Нади, Владимир Иванович совершенно занудливо стал пенять мне, что я неправильно ему посоветовала, как надо ехать. Даже вытащил карту московского метрополитена им. В.И. Ленина и с помощью карты доказывал, как серьёзно я ошибалась. Хотя я и не спорила.

Я угощаю соседок прекрасным вареньем, но Танька Миллер демонстративнейше отказывается, мне делается очень неприятно. Но однажды я захожу в комнату и вижу, что она ест варенье прямо из банки ложкой – оно стояло на подоконнике, за шторкой, – а увидев меня, быстро отходит.

Книга, которую не пожалела дать мне моя учительница, – «Пособие по химии для поступающих в вузы» Хомченко. В высшей степени ценный учебник, прямо панацея. Я, видно, маме в письме так об этом и написала, наслушавшись абитуриентов, что без этой книги – никак. Кто-то у меня её попросил позаниматься и не вернул. Я просто в осадок выпала от такого горя и не собиралась смиряться. Зашла в комнату к этим негодяям и сказала невыносимо жутким тоном, чтоб быстро книгу нашли. Они через некоторое время вернули мне книгу, но… не ту!

Учебник был даже новее, чем у Валентины Васильевны, но я бы хотела получить обратно тот же самый. Это было уже никак невозможно; мне объяснили (да я и сама начинала уже понимать), что той книги уже нет и что большая удача для меня выдавить из этой дурной публики хотя бы учебник того же автора. Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме, чтобы её заранее не расстраивать, что книга… немного, совсем чуть-чуть, не та; мама ушла возвращать учебник с миллионом благодарностей. Вернулась мама просто обескураженная:

– Таня, Валентина Васильевна сказала, что там у неё были пометки…

– Подумаешь! – успокоила я свою мамочку. – Снова поставит!!

* * *

Знаменитостей на территории академии – хоть отбавляй. Иду на занятия, а навстречу мне – профессор Андрей Григорьевич Банников. Я решила поздороваться и посмотреть, как он отреагирует. Он поздоровался со мной как ни в чём не бывало; странно, чего я ждала другого.

Помню, как в воскресенье я ездила на ВДНХ: почему-то замёрзла; солнце вело себя как-то странно: то пряталось за тучки, то светило, и от этого непривычно резко менялась погода – то холодина, то жара. Я не успевала снимать и одевать свою новую салатного цвета кофту. Было совсем неинтересно, совсем не так, как с мамой – весело, празднично, необычно!

В той моей первой самостоятельной московской жизни доминировала, конечно, учёба, все разговоры были только о химических элементах и иже с ними. Обсуждали, например, с Мироном в магазине, с батонами в руках, Al, какой он амфотерный и неприятный, катастрофически не учится. Я сердилась не на шутку, про себя считала его двурушником – и нашим и вашим, то металл, то неметалл, то трёхвалентный, то пятивалентный, поди разберись. Сон мне приснился однажды: оксид азота (II) стучится в дверь (это стучался Владимир Иванович).

Однажды в субботу девчонки залетают в комнату обеспокоенные-встревоженные: все идём за экзаменационными листами в приёмную комиссию, все уходим срочно! Я громко недоумеваю: нам сказали в понедельник придти за экзаменационными листами! Ну и что! всё изменилось! Быстро идти!! А у нас в гостях был чей-то знакомый парень, неизвестно, чей именно; он не поступал в академию, но жил в нашем общежитии, работал в милиции, после армии; он был как бы из другого немного поколения, из старшего… Частенько приходил к нам просто разговаривать; ему скучно, конечно, на выходных было. Наверное, его звали Александр, не помню. Он тоже нехотя поднимается и выходит.

Уже на улице, ровно на полдороге к проходной, Танька Миллер говорит мне, что я могу идти куда хочу, а в приёмную комиссию идти незачем, это Лариса так решила от гостя избавиться, он ей надоел.

Этот Александр, назовём его так, был очень красивый юноша: плечистый, высокий ростом, блондин. С ребятами, которые приходили к нам спросить о чём-нибудь из химии, он спорился; со стороны почти незаметно. Например, брал листок бумаги в клеточку, карандашом рисовал в нём точку (это была цель) и спрашивал у Мирона, куда, по его мнению, прилетит наша ракета (!). Я тоже смотрю в листочек и думаю совершенно изумлённая: «Смотря какой масштаб!» Смотря сколько в одном сантиметре километров; я всё-таки у Валентины Фёдоровны училась! Но молчу, жду, что дальше прозвучит. Всем уже не до химии! Мирон послушно устанавливает умное серьёзное лицо, берёт из пальцев милиционера карандаш, долго водит по листочку, наконец несмело ставит почти незаметную точку в той же клеточке, примерно миллиметрах в четырёх от цели. Александр только этого и ждал, такой вопиющей ошибки; он торжественно и снисходительно указывает отточенным остриём карандаша на… точку же, делает её намного жирней. То есть наша ракета не рядом упадёт, как можно было такое подумать, а куда наведут. Разговор с химии сходит на американские и наши ракеты, как они летают.

Вика приходит от зубного врача и всё подробно рассказывает; медпункт в соседнем корпусе, мне бы тоже надо сходить, но я и боюсь, и жаль время тратить. Александр говорит нам торжественно: «Ни разу зубы не сверлил. И у девчонки ни разу не был. Каким родился – такой и есть!» Сокровище, ценный кадр, у нас в комнате сидит прямо напротив меня на кровати Таньки Миллер, прислонившись спиной к стене, пока она где-то ходит и не видит.

* * *

Первый экзамен – химия; решили пойти пораньше, зайти первыми, чтобы не участвовать там в толкотне среди незнакомых людей, не растерять понапрасну и раньше времени присутствия духа. Так и сделали. Я иду по улице Чугунные ворота и вдруг замечаю, что форма без пояска как бы болтается на мне: я забыла поясок. Но возвращаться – плохая примета; думаю, что ж, буду сегодня некрасивой, и спокойно иду дальше. Но я забыла взять на экзамен ручку; а кто же даст мне там свою ручку?! Я внушаю себе, что «минус на минус даёт только плюс, (почему так бывает – решать не берусь)», что плохая примета не сбудется, поскольку причин вернуться у меня теперь две. Бегом возвращаюсь в свою комнату, бегом обратно – догоняю упущенное время.

Вижу нескольких девочек, они так же, как и я, пришли на экзамен в школьной форме. Экзамен проходил в главном корпусе, на четвёртом этаже, в огромной аудитории без ярусов. (Я до сих пор не знаю, какая она – № 1 или № 3?) Невольно обратили внимание на абитуриента в военной форме – это был Володя Рудыка. Я храбро сдала свой экзаменационный лист самой первой – через 30 минут меня первой же и пригласили отвечать. Я не успела ещё всё, что нужно, вспомнить и осмыслить и сказала, что ещё не готова.

Рудыка потом сказал мне, что подумал, ну, всё, девчонка завалит экзамен… А разобраться, так он не о том совсем думал: я на экзамене по химии абсолютно никого не помню, только себя. По сторонам я не смотрела. Как и приснилось во сне, билет № 5, четыре вопроса: общая химия (кислоты!), неорганическая или органическая, окислилка, задача. Решила задачу, но не уравняла уравнение и это была моя единственная ошибка.

Когда мне на неё указали («…это же не органическая химия, вполне можно уравнять!»), я уравняла прямо на глазах у экзаменаторов: 2KClО3=3О2+2KCl. Нечего делать! Мне задали дополнительный вопрос: «У Вас в билете не было вопроса из органической химии. Скажите нам, пожалуйста, какие Вы знаете многоатомные спирты?» Я написала тут же формулу двухатомного спирта этиленгликоля и трёхатомного – глицерина; отвечала я легко и уверенно, я всё знала, мне даже понравилось экзамен сдавать. Незаметно вынув какой-то список и мельком взглянув на него, экзаменаторы попросили меня подождать у двери, пока они посовещаются.

Пригласили. 4.

Но выйти из главного корпуса оказалось не так просто – меня буквально решили затолкать обратно в холл. Кто?? Я даже сначала не поняла, что это за дурдом. Оказалось, родители поступающих: спрашивали у меня, какой билет мне достался; но им ничего абсолютно не удалось у меня выведать – я молча протолкалась и убежала. Если бы я вступила с ними в разговор, я растеряла бы наполовину свою победу, свою собранность и свою удачу. Они бы здорово меня подвампирили (я тогда и слова-то такого не знала). Их, этих родителей, не пускали в главный корпус; правильно и делали, а нас пропускали по экзаменационным листам!

Первым делом я пошла на почту и отправила домой телеграмму с единственным важным известием: своей оценкой. Я была довольна – всё шло по плану. Предстояло отдыхать остаток дня, но и этот отдых был ненастоящим: нужно было быстро вытряхнуть из головы химию, освободив место для биологии. Я, конечно, поехала для этого в центр.

* * *

Трудного для меня в биологии не было ничего, я знала, что получу 4 или 5; я решала любые задачи на дигибридное скрещивание (почему-то они всех пугали, скорее всего, словом «задача»). Что ж, в самом крайнем случае буду сдавать физику, буду сочетать незнание и непонимание её, вынесенное в огромном количестве из школы, с неожиданными открытиями, сделанными здесь, в Москве, на подкурсах! Меньше тройки мне не поставят! Сочинение я им напишу хорошо, на 4. Я обязательно поступлю!

В школьной форме в коридорах академии далеко не я одна, но одна абитуриентка так даже и в белом фартуке, с белыми бантами. Она поступила на ветфак! Говорят, это она сказала: «Химию сдам на 5 – Ленина в носик поцелую!» У меня мгновенно разыгрывается фантазия, вижу её на лесенке – памятник Ленину напротив крыльца главного корпуса довольно высокий. Вот мы с ней встретились в первом общежитии: она спрашивает у меня, как я химию сдала. Странно, но я отвечаю ей, что на пять, она кивает и было проходит мимо, но я спохватываюсь, вспоминаю, как я химию сдала, и говорю ей вслед:

– Ой, на четыре! Это я биологию на «пять» сдам!

Она так же согласно кивает: хорошо, поменяемся оценками! Так именно и происходит! Как её зовут?! Мы с ней все пять лет здоровались. Из Калуги. Но это не Ритка Никитина. Кажется, её звали Таня.

* * *

Однажды, давно, ещё в школе, я спросила у папы: ветврач тоже хорошая специальность. «Ещё чего не хватало! В кишках ковыряться!» – ответил он мне резко и недовольно, как о давно решённом.

Как внушаемы дети!!!

* * *

Экзамен по биологии проходил в библиотеке, в читальном зале для сотрудников. Ни разу больше я не открыла дверь в этот зал. У нас уже был небольшой дружный коллектив, и мы решили придерживаться той же успешной тактики: пойти пораньше, с тем, чтобы зайти на экзамен первыми. Я умудрилась подсказывать Куренной, очень трудный вопрос: работы по селекции растений И.В. Мичурина, за что получила замечание экзаменаторов. Все вопросы мне показались лёгкими, я вызвалась отвечать первой и отвечала уверенно и непринуждённо. Ну, например, брюхоногие моллюски: с ними всё ясно-прекрасно! У них одна мускульная нога! Она даже оставляет след на песке, например. Экзаменаторы сочли нужным задать дополнительный вопрос: «Как происходит передача наследственной информации? Почему потомство наследует качества родителей?»

Я чётко отвечаю, что во время профазы – первой фазы митоза – нити ДНК раскручиваются, затем расходятся и удваиваются, т. е. достраиваются в соответствии с принципом комплементарности (аденину соответствует тимин, гуанину – цитозин); азотистым основаниям дезоксирибонуклеиновой кислоты соответствуют азотистые основания информационной РНК, лишь вместо цитозина в состав и-РНК входит урацил; в клетке происходит матричный синтез белка: последовательность аминокислот в молекуле белка закодирована: три азотистых основания определяют одну аминокислоту… Меня просто останавливают, ответ мой блестящ. Уже не совещаясь в моё отсутствие; при мне, хором объявляют результат: 5.

Конечно, это было счастье в чистом виде. Я поступила в эту академию.

У меня как-то само собой вырывается:

– Спасибо!

Посерьёзнели мои благодетельницы, поправляют меня:

– А нам-то за что спасибо?! Учителю своему спасибо скажите!

Я вспомнила своего бывшего классного руководителя («Ну, не понимаю я сам возвратное скрещивание, поэтому ничего не могу вам объяснить!» Раз он не понимает, то мы и тем более. Ха-ха! А там и понимать-то нечего – это оказалось очень легко: при полном доминировании определить генотип потомства можно скрещиванием с одной из родительских форм – отсюда возвратное, – но только с заведомо рецессивной.) и молчу, я подумала: обойдётся Никола без моей благодарности.

– Школе своей спасибо скажите! У вас, наверное, школа хорошая?!

– Хорошая! конечно хорошая, новая, двухэтажная…

Я уж умалчиваю о том, что нашей школе нет ещё и двух лет, и что она панельная, с плоской крышей, очень современная и красивая. Тем временем они заполняют абсолютно правильной красивой пятёркой мой экзаменационный лист, и наша беседа, несколько отклонившаяся в сторону, на этом прерывается. Мне следует идти в приёмную комиссию – сдать замечательную бумажечку. В приёмной комиссии согласились: да, я уже студентка, уточнили мой домашний адрес, разрешили уехать домой и велели ждать письмо-вызов на занятия.

Выхожу в пустой коридор – меня решительно атакует тётенька из Калинина: «Вы не хотите в Калинине учиться?!» Она решила, что я наполучала двоек. Нет, не хочу, спасибо; я теперь буду учиться здесь, в Москве!

Привычная уже, знакомая дорога на почту: скорей отправить домой телеграмму, обрадовать родителей! Но не тут-то было: немного психованная телеграфистка объявляет мне, что нечего телеграф перегружать своими оценками, и она эту телеграмму не будет отправлять. Но я даже не стала с ней ни о чём разговаривать, а быстро поехала на Ярославский вокзал за билетом на «Сибиряк» на завтра. Ведь касса предварительной продажи билетов находится рядом с вокзалом, в первом этаже огромного жилого дома. Я знаю, что это сомнительное удовольствие – заходить внутрь Ярославского вокзала и покупать билет на сегодня. Я решила, что у меня ещё очень много дел. «Биология 5 Билет купила Сибиряк на такое-то число Таня». Такую телеграмму я отправила вечером с нашей почты, продемонстрировав упорство, скорее всего, достойное лучшего применения.

Тысяча дел. Отправить домой посылку. Заколачиваю посылочный ящик крохотными гвоздиками, принесёнными с почты, почему-то прямо в комнате; Вика Щербина (она показывала нам книгу, которую её папа написал про разведение индеек, конечно, ей нужно учиться в академии, и она поступает упорно второй год; мой папа тоже написал книгу, правда, не такую толстую, и у меня, конечно же, нет её с собой, => мне тоже не мешало бы учиться в академии) поднимает голову и говорит мне сердито:

– Ты мне на нервы действуешь.

Я жалею её, стараюсь стучать тише, а вскоре и вовсе ухожу. Я совершенно не могу себе представить, что мне надо было бы учить, а кто-то уже поступил бы, и стучал над ухом. Я бы так не смогла.

У меня есть много разных вещей из одежды, их совершенно незачем везти сначала домой, а потом обратно, и я решаю оставить их в Москве у наших бывших соседей в Белоярке, Данилиных. Они лет пять уже живут в Москве. Мы с мамой проведывали их три года назад и даже останавливались у них. Прекрасно помню, как их найти, но не знаю ни номера дома, ни квартиры. Хотя это и Москва, но ехать странно: электричкой с Павелецкого вокзала (на мой взгляд, в Москве много странного), остановка Бирюлёво-товарное. Востряковский бульвар, вот этот дом, второй этаж. У них просторная трёхкомнатная квартира. Звоню в дверь, открывает тётя Маша; она удивляется так, что я поступила в Москве в вуз, что я начинаю удивляться её удивлению.

– Светланка! – Кричит тётя Маша Светке, которая без этого не вышла бы из своей комнаты (она младше меня на два года). – Светланка! вот тебе и «бильялька»!!

Я спрашиваю разрешение привезти и оставить ненадолго сумку с вещами. Да, конечно. Их всех в настоящий момент занимает макулатура, они озабоченно разговаривают об этом при мне, и я предлагаю привезти им уже ненужные мне тетради с записями. Они, конечно, согласны. На другой день я приезжаю к ним снова.

До конца пятого курса мне будет сниться сон: мне снова надо поступать на следующий курс, а как же я буду сдавать физику, если отдала такие хорошие конспекты… И зачем я, правда, их отдала! Там всё так понятно написано!

Светка совсем не знает, о чём говорить со мной, мнётся. No problem! Мне некогда, у меня тысяча дел. Она словно предвидит свою грустную планиду: через два года она не поступит в институт народного хозяйства. Но, однако, и замахнулась она сильно! в знаменитую, как сегодня говорят, «Плешку»! Да куда ей ещё и поступать: мама экономист, папа бухгалтер!

* * *

«Сибиряк» стартует в 8 часов вечера, это очень хорошо, на него трудно опоздать. Отматываю три тысячи триста тридцать километров в обратную сторону. На этот раз в пути три ночи. Очевидно, я только и делаю, что сплю. Два раза в день пью чай – в обед и вечером; утром, завтрак, надо думать, я все дни просыпаю. Пассажиры-соседи в первый день в тревоге за меня: я сплю на второй полке, отвернувшись к стене, сплю очень крепко и не подаю признаков жизнедеятельности. Они не смеют будить меня, но, когда я после обеда просыпаюсь, облегчённо вздыхают.

В Новосибирск поезд приходит рано, в 3 часа ночи по Москве и в 7 утра по Новосибирску, мне это очень не нравится, долго не могу заснуть, я почему-то еду по московскому времени. В будущем, сколько бы я ни ездила на «Сибиряке», едва зайдя в вагон, я сразу же перевожу часики на новосибирское время. Всё, уже 12 часов ночи, спать. Я никогда не ужинаю вечером в поезде, ведь уезжаю я всегда в день экзамена, у меня всегда заранее куплен билет; и я сплю за прежний недосып! Так что это первое моё возвращение из Москвы домой сплошь состояло из ошибок, но больше я их ни разу не повторила.

* * *

Первую я встречаю не маму, а… Валентину Васильевну на крыльце нашего клуба. Докладываю, как я сдала экзамен по химии: на 4. Спрашивали очень строго, по-настоящему, оправдываюсь я перед своей учительницей. Обсуждаем получение кислорода из бертолетовой соли, и как это я могла не уравнять?! В.В. говорит, как всегда, строгим голосом, но это относится, по счастью, не ко мне, а к тем, кто составляет билеты: «Бертолетова соль не изучается в школьной программе, вы не должны этого знать». Да я и не знала раньше, а теперь вот знаю; я много чего в Москве узнала. Валентина Васильевна вернётся в школу после перерыва в один год. А я поступила.

Я оставляю чемодан внизу у лестницы и забегаю на второй этаж к мамочке в библиотеку! Мама! Я поступила!

Прямо под окнами нашего дома всё раскопали и чинят водопровод, горы глины мешают подойти к калитке. Я встречаюсь и здороваюсь с соседями: Л.В. Борзенковой и Арсентием Пантелеймоновичем, мы с его дочерью Таней Кобец учились в одном классе. «Баба Люба» спрашивает меня злорадно и даже торжествующе (это не передать!): «Дезертировала?!» Ведь я вернулась из Москвы очень рано, ещё вовсю идут вступительные экзамены. Как вполне благовоспитанная девочка отвечаю без малейших эмоций, бесцветным голосом: «Поступила». Что называется, немая сцена. (Не люблю Гоголя, но как это по-другому назвать! где взять слова?!)

За те почти полтора месяца, что меня не было дома, накопилось много новостей: например, у нас украли мой новый синий велосипед. Вот, пожалуйста, меня не было дома, и уже начинаются непорядки! А что дальше, интересно, будет?! Перед отъездом я, как чувствовала, убрала его в дровяной сарай, подальше, с глаз долой, но какие-то болваны попросили у моих родителей велосипед покататься и потом бросили в ограде на самом виду. А солдаты, наводнившие в то лето деревню, и украли, ведь как им иначе возвращаться в часть из своих самоволок.

Затем, я замечаю, что в кладовке нет моих кукол; я играла в куклы до 7-го класса, до 8-го класса шила им одежду («одежки»), и после 8-го класса они оказались в кладовке, в коробке, никому не мешали; я их иногда задумчиво и с удовольствием и с сожалением рассматривала; одежду я им шила на настоящей швейной машинке! У самой большой куклы, из Тюмени, был даже новогодний костюм цыганки. К сожалению, я это только теперь поняла, у моих кукол не было имён, а были куклы такие: Московская, Рижская, по названию города, откуда кукла привезена.

Я спрашиваю у мамы, где мои куклы. Она очень недовольна тем, что я заметила, что кукол нет, и тем, что спросила. Постепенно выясняется, что кукол моих мама отдала соседям. У Московской куклы была даже школьная форма, с гипюровыми воротничками и с чёрным фартуком; затем, я связала ей длинное, до полу, очень модное платье из ярко-зелёных шерстяных ниток; впрочем оно ей не шло почему-то.

Но самая большая модница была Рижанка, её папа привёз мне из Юрмалы, мне приходилось накручивать её красивые короткие пепельные волосы на плойку, сделанную из старой перьевой ручки. Эту плойку я накаливала на огне спички. А у Тюменской куклы была настоящая чёрная шуба, сшитая из моей старой шубки, с длинным поясом, на концах которого были бомбошки! Кроме того, она очень любила носить серёжки: у ландышей, что стояли, очень красивые, на трюмо, я аккуратно и без спроса отрезала два верхних цветочка; совершенно незаметно. Я вам должна сказать, что была у меня, конечно, и белоярская кукла, она стоила ровно один рубль и называлась голышкой, но неодетой, конечно, никогда не была, она всегда была одета в самые лучшие одежды. У Иры была точно такая же кукла, и мы с ней то и дело менялись кукольными одежками; затем, это был самый простой, верный и прямой путь помириться, если вдруг поссорились: придти и поменяться одежками обратно. Ирина мама считала, что это плохо, если мы с Иркой поссорились, хотя друзей девчонок и мальчишек было на улице предостаточно, и была всегда довольна, если мы помирились.

Однажды мы ужинаем у них, Нина Яковлевна видит, что я с прекрасным аппетитом съела тарелку пшённой каши, предлагает мне добавки. Я съедаю вторую тарелку; Ира уже поела, вышла из-за стола и ушла, а я всё ем горячую пышную пшённую кашу. Потом говорю спасибо, и мама моей подружки проговаривает восхищённо:

– Цыпушкам сварила…

Исчезновение и кукол и велосипеда связываются для меня почему-то воедино, и я понимаю, что с этими происшествиями мне придётся молча смириться, а не высказывать родителям недовольство. Но всё же так и вижу этих девочек, Лену и Любу, восторженно примеряющих Рижанке её совершенно шикарный костюм – брюки и длинная жилетка стального цвета с белой водолазкой. Пусть играют моими куклами! Я тяжело вздыхаю. Не везёт нам, конечно с велосипедами: у первого, чёрного, Жениного, отвинтили заднее колесо (Еремеевы), а мой вот уже целиком людям понадобился.

* * *

Вечером я иду в кино. Евгений Карпович подходит ко мне и пожимает мне руку, он говорит только одно слово: «Молодец!» Зато моя одноклассница Таня Кобец, едва увидев меня, устраивает мне жестокую обструкцию:

– Мне из-за тебя дома попало!

Видя моё бесконечное удивление, она поясняет:

– Отец мне говорит: «Вон Норкина в Москве поступила, а ты в Новосибирске не могла поступить!»

Но, пардон, думаю я про себя, по виду проглотив этот упрёк, в то время как в душе я легко оправдываюсь, куда я поступила в столице нашей родины городе-герое Москве?! На зоофак!!! Подумаешь!! Почему-то я понимаю сама, без подсказки, что это ерунда. Лишь хорошо то, что мой зоофак находится в Москве, 5 лет я буду жить в Москве. А потом?! О «потом» я совсем не думаю. Таня поступала в торговый техникум, и по химии получила 2 балла. Почему-то ничего не говорю, мне кажется, я просто ленюсь: я не вижу, для чего я должна возражать и тратить силы душевные.

Таня хочет понять, она хочет справедливости, и по дороге из кино, около нашего дома прямо на тропинке чертит веточкой формулу изопрена – синтетического каучука. То, на чём её засыпали, то, что она не смогла нарисовать преподавателям.

Она настаивает, чтобы я ей быстро и без ошибок изобразила эту формулу и продемонстрировала своё безусловное владение материалом. Но… когда «вытряхивала» химию из головы, я, наверное, перестаралась и удалила много лишнего; нет, скорее всего, я просто отдыхаю; человек должен всё-таки отдыхать, и, как бы ни хотела я правильно ответить Тане, (это не экзамены, где я буду правильно отвечать, даже когда не знаю), нарисовать без ошибки формулу я не могу. Примерно так, да…, но точно я не помню. Вот здесь одного атома водорода явно не хватает, это полимер, нужны две большие скобки, не забыть поставить после скобки маленькое n, поскольку всё это повторяется энное число раз… А вот сколько связей получается между мономерами – две или одна – я что-то ни вспомнить, ни сообразить никак не могу.

Задумчиво присаживаюсь рядом с Таней и внимательно рассматриваю химическую формулу, но почему-то не говорю ей очевидное: «Вот если б ты поступала не в торговый, а в с/х техникум, ты бы прекрасно сдала вступительные экзамены». Я нисколько не хочу спорить, я благополучно спихнула за лето целых два экзамена по химии и заслужила отдых. Зайдя домой, я не бросаюсь к учебнику химии, к своим тетрадям: изопрен? почему я не смогла вспомнить?! Я думаю лениво, что придётся ещё раз с этой проблемой сталкиваться, конечно, но не резко, а постепенно. Нам ещё раз, уже в Москве, нарисуют эту формулу на доске, заставят писать реакцию с ним, вулканизацию, например. Там и выучу как-нибудь.

Пока я хочу отдыхать.

Отдых мой носит самый разнообразный характер. Первым делом я покупаю себе билет на поезд на обратный путь в Москву; еду в академгородок и сообщаю об этом знакомым девчонкам, они поступили в НГУ, и приедут провожать меня к вагону. Дальше, мне нужно срочно ехать в Мошково получать паспорт, ведь все мои одноклассники давным-давно получили паспорта, а мне всё было недосуг.

Сфотографировалась я ещё в мае, в Новосибирске, на другой день после последнего звонка, когда я, будучи дома полной хозяйкой, естественно, проспала и не поехала в Мошково на районный слёт выпускников средних школ, а поехала сразу в Новосибирск на «Ракете» с Лидией Андреевной, нашей учительницей русского языка. Мы пошли пешком в Успенку на пристань, и по дороге Лидия Андреевна интересно рассказывала о своей учёбе в Новосибирском университете, о писателе Леониде Андрееве, по творчеству которого она писала дипломную работу. «В начале века его известность и популярность была такой же, как у Максима Горького, а потом он был почему-то забыт…» – задумчиво произносит Лидия Андреева. Не впервые ли я слышу это имя – Леонид Андреев?!

Учительница советует мне хорошее фотоателье на улице Фрунзе, это недалеко от ЦУМа, где останавливается автобус-экспресс № 8 в академгородок. Я иду по тенистой чистой улице Фрунзе, фотоателье открыто и в нём пусто. Меня долго и с удовольствием фотографируют на паспорт; платье на мне шёлковое яркое, с синим круглым воротничком.

В тот насыщенный событиями, какой-то далёкий уже день, вечером по плану мы идём в театр «Красный Факел» на спектакль «Вишнёвый сад». Я с самым невинным видом присоединяюсь в фойе к одноклассникам, они смотрят на меня как-то странно. Постепенно проясняется, что я не много потеряла, пропустив слёт выпускников, на котором клятву верности родным местам от имени всех нас вместо меня, проспавшей, вынужден был говорить Слава Поротников. Это было скучное мероприятие, каким и было задумано. В местной газете «Мошковская новь» обязательно написали об этом, назвав нас по фамилиям, что мы выучимся и непременно вернёмся в родную деревню.

Почему-то совершенно не помню спектакль, лишь запал в душу необычный, очень красивый, цвета персик, шёлковый солнечный зонтик Л.А. Раневской. После спектакля, уже поздно вечером, нас ждёт совхозный автобус; классный руководитель Николай Владимирович на полном серьёзе говорит мне, что автобус только для тех, кто был на слёте.

Так разнообразно прошёл день 26 мая.

Лидия Андреевна привезла нам из фотоателье наши фотографии, мою – так даже без квитанции. На этой официальной фотографии я бесподобна, лучше меня во всём целом мире, может быть лишь герцогиня Кембриджская Kate Middleton.