Текст книги "Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая"

…Таким образом, паспорт мой давно поджидает меня в райотделе милиции, и мне быстренько его отдают, и я даже не прописываюсь дома. Мне на 5 лет вскоре будет уготована временная московская прописка.

Из серых шерстяных ниток по цене 3р. 50к. я вяжу папе свитер, но папа его почему-то не носит, и мне вскоре пришлют этот свитер в посылке в учхоз. Скорее всего, я купила эти нитки в Москве, но я не могу всё вспомнить! Может быть, и в академгородке.

Вспомнить или помнить? Казалось бы, какая разница?! Нет, огромная! Расстояние как от Луги до страны атласных баут…

* * *

Пока папа на работе, я примеряю серый свитер, что вяжу ему, на себя. Вдруг я вижу в окне, как мимо нашего дома проходит Николай Владимирович. К Пислегиным зачем-то пошёл, безошибочно определяю я. Буквально, гиперреалистически понимаю строки известного стихотворения, которое с выражением каждый год читала в День Учителя:

 
Слагается учительское счастье
Из наших ученических побед.
 

А как ещё понимать эти строчки?! Я правильно их понимаю! Стремительно выбегаю из дома в недовязанном свитере, вся опутанная, как возмущённо скажет по этому поводу мой милый сынок, верёвками, и говорю учителю, что поступила, что биологию на пять сдала; хочу его осчастливить. Химия, впрочем, тоже был его предмет, но я об этом впопыхах забываю. Биологию на пять сдала. Он кривится и в ответ важно говорит мне, что тоже уезжает, в экспедицию по повороту северных рек на юг.

Как и ему по поводу моёй пятёрки, мне почему-то совершенно нечего сказать ему на это. Мы молчим и потом расходимся каждый в свою сторону.

Хорошо, что в августе в огороде почти ничего делать не надо, а то я совсем не люблю полоть сорняки. В этом году мы впервые не садим картошку в поле, а только в огороде; получается, что я была главная рабочая сила копать эту картошку (её сажает картофелесажалка). Ну и правильно, конечно; ведь у нас огромный огород, куда столько картошки! Я пишу, и вспомнила, что садить-то картошку в огороде было некому: мама в санатории, папа ненадолго ездил в столицу по работе. Так пришли работницы кроликофермы под чётким руководством бригадира Елены Кирилловны Юдиной и быстро засадили весь огород; я не успевала им картошку подавать.

* * *

Мы с мамой затеваем побелку, и я иду за извёсткой на склад. По дороге встречные выказывают мне своё удивление, что вот я вернулась из Москвы и, как ни в чём не бывало, иду по деревне с ведром. Все очень любят уточнять лично, что я теперь буду учиться в Москве.

Есть на что обратить внимание: сколько я могу помнить, до меня никто из нашей школы не уезжал учиться в Москву. Я немного витаю над деревней, мне всё очень легко; какую-то частичку себя я умудрилась оставить в Москве, и теперь должна туда вернуться. Я потом спрашивала у Жени: а у тебя было такое – мой брат учился в Одессе в мореходном училище, – он говорит, о! ещё как, только я никому об этом не говорил.

Мы идём с ним однажды по Дерибасовской (улица очень узкая), и с противоположной стороны моего брата громко и радостно приветствует кто-то, как будто это деревня Белоярка…

* * *

В большой пустой комнате я заявляю маме:

– Мама, ты не умеешь белить, я лучше умею белить, я буду белить потолок!

Мамочка моя не расстроилась, и не успела я договорить, как она уже сходит с круглого стола, с которого мы белим, и отдаёт мне кисточку. Мы меняемся местами, и мама собирается белить нижнюю часть стены. Мама делает это просто молниеносно, словно полагает, что я запросто могу передумать. Или кто-нибудь помешает. Или давно ждала от меня этих слов, но вот и дождалась; пока я выросла, моя мама досытушки набелилась! Папа слышит это моё «заячье хвастовство» и вставляет свои замечания:

– Ты, Таня, похваляешься, это разве красиво, ты бы лучше подождала, когда тебя кто-нибудь похвалит…

Но мама живо возражает:

– Ладно, ладно, хорошо, мы сами разберёмся… Сходи-ка лучше в огород, накопай свежей картошки!..

– Так вот я как раз об этом тоже думаю… Поросёночку надо дать ботвы зелёной…

После побелки я устраиваю грандиозную, как мама говорит, стирку. Я немного перестарываюсь, и мне не в чем ехать в соседнюю деревню – Дубровино, в сельсовет, чтобы выписаться. Тогда приходится надеть короткое-прекороткое платье (оно из красивого яркого штапеля, мне сшила его зимой в Тюмени тётя Валя минут за 30. Тётя Галя и тётя Лида стояли рядом и консультировали!) и новую стального цвета модную куртку «штормовку». Из Дубровино у нас принято возвращаться пешком – всего-то 7 км, – а не ждать рейсового автобуса до вечера. Но останавливаются дачники на легковой и предлагают подвезти. Разговор о том о сём; они бесконечно удивляются тому, что я поступила в московский вуз:

– …Вы хорошо сохранились!..

* * *

Я помню, я мыла пол дома, и услышала – окна все открыты, – как стукнула крышка почтового ящика. Я босиком побежала за почтой, и вот оно – долгожданное письмо из академии. Папа сказал важно: «Ну вот, я теперь только поверил, что ты поступила…» Папа мой иногда говорит трудные для восприятия вещи. Я давно знала, что я поступила, я ещё в Москве это знала… Так все и ходили по мокрому недомытому полу, всё как-то сразу изменилось, стали все думать о том, как я совсем скоро уеду из дома.

В письме было написано кратко, императивно: приехать к 1 сентября, взять с собой учебник Акаевского «Анатомия домашних животных», иметь при себе рабочую одежду, резиновые сапоги. Больше ничего написано не было; можно было лишь догадываться, что всё это значит.

Своими новенькими коричневыми туфельками, купленными за 9 рублей в прошлом году летом в академгородке на заработанные на ферме деньги, я умудрилась натереть дома мозоль и пошла к Галине Тихоновне в медпункт: чем она мне поможет. Ведь в Москве я, кажется, поеду копать картошку, надо быть к этому готовой во всеоружии. Пластыря в аптеке нет, но Галина Тихоновна всё равно что-то прикладывает мне.

Наш разговор слушает Лидия Павловна Некрасова, она говорит задумчиво: «Вот видишь, Таня поступила в академию… А мы побоялись…» Я ей не отвечаю, а про себя лихо думаю (я же поступила!), что ничего страшного там не было, нечего было бояться. И лишь потом, по дороге домой из медпункта до меня доходит, как говорит Лидия Павловна: мы. Мне всё время почему-то казалось, что её дочь Надежда намного решительней меня, и всё решает исключительно сама.

* * *

24-го августа у Иры день рождения, и вечером я иду в гости; гостей было очень много: почти все Ирины одноклассники, люди из нашего класса, соседи… Ире исполнилось 18 лет; она мне сказала тихонько, принимая от меня подарок – московскую польскую косметику «Pollena»: «Везёт, тебе всего 16, и ты на два года меня моложе». Но я невдолге догоню подругу, и целый год буду младше на один год, как и есть на самом деле. Не такая уж и большая разница, и чем дальше, тем она меньше заметна.

Свои длинные косы я завязала красивым «хвостиком» и на самую макушку прицепила белые банты, которые взяла ещё в мае на последний звонок «напрокат» в клубе, в танцевальном кружке, и до сих пор не сподобилась вернуть. Мне кажется, я необыкновенно красива, и я, не привлекая всеобщего внимания, спрашиваю тихонько Таню Пислегину, какова моя причёска, и почему она об этом молчит. Да и все очень странно молчат тоже.

Танька, нет, чтоб просто сказать, что и причёска моя, конечно, замечательная, и вообще я просто прелесть, разразилась длинной тирадой теоретического характера. «Всё, что на самом деле красиво, – всегда незаметно и никогда не бросается в глаза…»

Мы перешли на другие темы; Таня расспрашивает меня об академии, она саркастически улыбается и говорит, почему это ветеринарная, она просто подчёркивает это слово, ветеринарная, академия носит имя композитора Скрябина, как такое может быть. На Танькин сарказм у меня почему-то припасена только извинительная интонация: но это не тот Скрябин, нашего Скрябина зовут Константин Иванович; в то время я не знала, как зовут Александра Николаевича Скрябина. А-а, ну тогда ладно.

Дальше я рассказываю, что теперь всё по-новому, мне велено раздобыть книгу «Анатомия домашних животных», и, видимо, она станет моей настольной книгой надолго. Решили за это немного выпить.

Конечно, потом мы стали фотографироваться и петь песни; Ира сидела на спинке дивана и замечательно исполняла соло много разных песен. Например:

 
Месяц свои блёстки
По лугам рассыпал…
Стройные берёзки, стройные берёзки
Что-то шепчут липам…
 

Мы сами все были стройные берёзки на этом общем празднике, последнем беспечном дне рождения моего детства.

Когда Ира сказала, что устала петь нам песни, и почему ей никто не подпевает, то Надя совершенно профессионально организовала из нас хор, она нами дирижировала, а мы исполняли: Вместе весело шагать!/ По просторам! По просторам!/ И, конечно, припевать!/ Лучше хором! Лучше хором…, хотя слов никто не знал. Потом мы решили пройтись несколько раз до Оби и обратно, как принято; все без труда поняли, что у Иры день рождения.

* * *

К моему большому удивлению, большой тёмно-коричневый учебник Акаевского «Анатомия домашних животных с основами гистологии и эмбриологии» имеется в совхозной библиотеке, и мама не прочь мне его дать, раз надо; но я даже не собираюсь брать с собой в Москву такую громадную тяжеленную книгу. Кроме того, мне теперь ясно, что учебник этот сразу же потеряется. Я рассуждаю абсолютно верно: если нас приняли учиться в академию, то и учебники дадут.

Это оказался один из самых трудных предметов на первом курсе.

Мама и папа провожают меня до вагона; из академгородка приехали проведать и проводить меня Наташа Казакова и Ира Ныжник, они то и дело флегматично цитируют широко известную в академгородке песенку: Тань, на чужой планете…, там все слова подряд как для меня написаны. Как странно, что меня эти слова утешают: не я первая; и я не плачу. Не на глазах у девчонок только плакать: от Новосибирска к ним домой в два, а то и в три раза дальше, чем до Москвы. Я их приглашаю в Москву в гости, а мама знакомится с девчонками, спрашивает, откуда они приехали, удивляется и приглашает их в гости в Белоярку.

ИЮЛЬ 1973 года. В этот день мы провожали Женю на поезд в Одессу.

Женя учился в Одессе в мореходном училище – ОМУ РП.

25 мая 1978 года. Последний звонок в школе.

Приезжает цветной фотограф, и мы фотографируемся в спортзале всем классом с учителями.

ЛЕТОМ 1975 ГОДА мы с мамой провели четыре дня в Москве. Мне очень понравилась Москва.

Наша новая панельная двухэтажная школа.

Друзей девчонок и мальчишек было на улице предостаточно. Играем в нашей ограде. Фото В.П. Бухменова

Как я научилась читать, считать до 20 и писать по печатному – в нашей семье осталось незамеченным.

Часть II
История

А кто такая Норкина,

А вдруг она не пьёт…

Контаминация

Первый курс

Да, мы едем в учхоз копать картошку и поселяемся в 7-м общежитии совсем ненадолго, на 2–3 дня. По лестнице навстречу мне поднимается Наташа Логвиненко; мы незнакомы, лишь виделись мельком на подкурсах, но она так правильно улыбается мне, словно хочет сказать: «Ты поступила; как видишь, я тоже поступила, всё это очень хорошо…» Я живу в двухместной комнате с Любой Кокоревой с биофака. Люба приехала из Майкопа, она устраивает мне ликбез по географии, предвосхищая мои тупые вопросы: «Там адыги живут, а-д-ы-г-и.» В комнате бесконечно толкутся люди, её и мои знакомые. Здесь знакомимся с Тоней Подковыровой, они теперь с Наташей Пономарёвой в друзьях, только и слышно: «Мы с Натахой… моя Натаха…»

Тоня, как и я, компанейская натура, не любит быть одна.

На самый край Москвы, на Востряковский бульвар, я еду в воскресенье за оставленным пакетом с вещами; мы долго обедаем, Данилины подробно интересуются оставленной белоярской жизнью. Уха, сваренная из рыбных консервов, мне не нравится, и я ем это с трудом. В Белоярке Данилины варили суп из мяса, вспоминаю я; намного вкуснее этого. А в Москве есть куда тратить деньги, в магазинах много соблазнов и много замечательных вещей, они поэтому экономят… Велят мне записать номер телефона и обязательно позвонить после возвращения из учхоза. Я обещаю.

* * *

Нам всем предписано явиться в спортивный корпус в спортивной форме, непонятно зачем. Мы бежим 100 метров, затем 500 метров, прыгаем в длину и даже в высоту. По результатам этих «соревнований» нас распределят по группам для занятий на физкультуре; я окажусь в средней группе. Куренная объясняет мне, что я стайер, а вот она, Валька Куренная, спринтер. Пусть так.

У меня и в школе по физкультуре были всегда только четвёрки, пока в десятом классе в середине учебного года к нам в школу не приехал новый учитель Владимир Эдуардович Гептин. Они приехали вдвоём с Александром Ивановичем Маняшиным, тренером ДСШ. Я ходила на волейбол для разнообразия жизненных впечатлений ещё при прежнем преподавателе, но это было в чистом виде наведение тени на плетень. Владимир Эдуардович приглашает нас всех к нему на лыжную секцию, но мы и волейбол не бросаем. Во втором полугодии он ставит мне 5, за год – 5, в аттестат идёт оценка за десятый класс. Наш классный злится; он так читает нам наши оценки по физкультуре: «…Норкина… – Пауза. Он тяжело вздыхает. – Пять, Норкина.» Как будто ему жалко для меня пятёрки по физре! Ха-Ха!!

…В свободное время я иду по улице Горького далеко-далеко, по одной стороне улицы, затем по другой, впечатления от этого совершенно разные почему-то. На фоне неба – памятник Маяковскому, на фоне Белорусского вокзала – Максиму Горькому со шляпой в опущенной руке. Возвращаюсь на Садовое кольцо, немного путаюсь; верный признак, что я устала от обилия впечатлений, с сожалением выбираю себе станцию метро. Еду на Кузьминки, в своё общежитие.

На видном месте в главном корпусе повешено объявление, адресованное прямо нам, о том, что в читальном зале состоится собрание студентов 1-го курса зооинженерного факультета. Собрание проводит замдекана Иван Васильевич Гузик. Иван Васильевич зачитывает списки студентов по группам и называет фамилии старост. Интрига заключается в том, что далеко не всех желающих зачисляют в нашу четвёртую звероводческую группу. Иван Васильевич читает неспешно:

– Норкина Татьяна… Ну, с такой фамилией, конечно, только в 4-ю группу!

Оставшихся обнадёживает: на третьем курсе всех желающих переведём в 4-ю группу, первые два года программа обучения одинакова для всех. А про себя, я потом только поняла, он размышлял: «Кого не выгоним за двойки, пьянки и прогулы; остальные сто раз передумают!» Наш староста – Морошкин, поступил сразу после школы, а такого студента, чтоб постарше, например, после армии, да серьёзного, для четвёртой группы не находится.

Собрание Иван Васильевич закрывает своей знаменитой формулой, которую мы будем слушать и повторять друг другу в разных вариантах все пять лет: «Заутра, у восемь-ноль-ноль, у метро у Ждановская быть усем!» Ведь наш замдекана явно приехал с Украины. А мы завтра рано утром «усе» едем в учхоз на электричке.

Станция «Конобеево», ехать больше часа.

* * *

Двое молодых энергичных преподавателей, Юрий Юрьевич (я хорошо помню его внешность, но забыла фамилию; Смирнов?) и Владимир Матвеевич Шелест будут теперь целый месяц делить с нами все удовольствия деревенской жизни:

чистый свежий воздух;

бодрящее раннее вставание;

простую здоровую пищу;

дозированную физическую нагрузку.

Но самое главное – они будут наблюдать за нашей дисциплиной и в простых некриминальных случаях тут же, на месте, приводить нас к нужному знаменателю.

Зоофак автономен: у нас и столовая своя; цивилизация где-то в стороне. Так намного легче: почти никаких соблазнов.

Деревня называется Медведево, мы будем жить в бывшей восьмилетней или, скорее всего, начальной школе, она только чуть-чуть поменьше, но в остальном как две капли воды похожа на мою старую деревянную оставленную заколоченную школу. Это почему-то мне очень нравится и в первый миг примиряет меня с действительностью, а потом я постепенно привыкну ко всему; потом легче. Я энергично расхаживаю по коридору, заглядываю, пока никто не живёт, во все классы: как светло, окна большие-большие. Всё правильно; всё так. В каждом классе по три больших окна.

Я говорю каждому встречному-поперечному восторженно, но вместе с тем строго, как будто жду возражений: «Это школа!» Ответы звучат двояко: некоторые, так же, как и я, с любопытством оглядываются по сторонам и отвечают мне, рассеянно улыбаясь: да, это конечно, школа. Другие вскидываются удивлённо: какая школа? почему школа?

В Медведевской школе чисто и почти всё готово к нашему приезду: нас ждут железные кровати, матрасы и постельное бельё. Это всё доставили приехавшие на день раньше ребята: староста какой-то группы Кузнецов Виктор, уже знакомый Рудыка (поступил!), Сергей Кумарин, он ходит как директор этого всего; кто-то ещё. Мы расселяемся произвольно, как получится: в нашей комнате живёт вот кто:

Марина Поливцева, Таня Соловьёва,

Наташа Пономарёва, Тоня Подковырова,

Валя Куренная, Наташа Григорьева,

Оля Чупеева, Марина Прохорова,

Оля Кабанова И я.

Эта комната единственная такая в своём роде: дверь выходит не в коридор, а в другую комнату, намного больше нашей, где тоже живут девочки. Направо от двери у стены печь, она топится торфяными брикетами, а в противоположной – 2 или 3 окна.

Проходики между нашими кроватями узкие-узкие, слева у меня в соседях Марина Поливцева, а справа Валя Куренная. К ней придёт Харебин в гости, сядет на её кровать и улыбается; как я это не люблю, он мне мешает. После его ухода Куренная с восторженной улыбкой повествует мне, что Лёшка Харебин из Ставропольского края, это так близко от её дома (я ещё с абитуры знаю, что она приехала из Чечено-Ингушской республики, станица Наурская); у нас и вся родня в Ставропольском крае, мой дядька там живёт, наивно радуется она. Не рановато ли… про родню Куренная заводит речь…, думаю я про себя совершенно изумлённо.

Рядом со школой, за школой, дом, говорят, бывший учительский, дом немного новее школы, тоже бревенчатый. В нём сейчас живут наши руководители, все говорят об этом доме: штаб!

Утром нас будят непростительно рано, на мой взгляд. Поэтому я еду на завтрак только вторым рейсом. А в первой машине, рассказывают, всегда занимает удобное место Лена Нефёдова и досыпает, пока все соберутся. Однажды я что-то перепутала и поехала первым рейсом и видела, что действительно она очень удобно спит. Я напишу Елене на 8-е Марта 2012 года:

 
Мы знаем друг друга давно,
Мы ходили вместе в кино,
Мы учились в Москве пять лет;
Ничего в жизни лучше нет.
 
 
На любой вопрос знали ответ…
 

* * *

Постепенно динамическое равновесие нарушается, и желающих ехать на завтрак вторым рейсом всё больше и больше, и мы уже не помещаемся в машину. Тогда вечерком собирают линейку в просторном коридоре школы и объясняют нам наши ошибки. В этом же коридоре по вечерам бывают танцы. Ещё не «тансы-мансы-зажимансы» – по Андрееву, да и самого Вити Андреева ещё нет. Зато есть Гера Серебров! Шире круг! Майкл Джексон ему в подмётки не годится. Во всяком случае, как сегодня говорят, спокойно может отдыхать.

Наташа Григорьева и Ольга Чупеева познакомились, скорее всего, при поступлении; у них много общего: горожанки, Наташа из Курска, они закончили музыкальные школы (пианино). Наташа поступала в МГУ на биофак, как и Лена Рассказова из нашей группы. Наташа любит цирк и цирковых животных, она из тех, кто подавал заявление на звероводство, но зачислили её в 1-ю группу.

Уже на первом курсе, зимой, Наташе разрешат перейти в нашу группу (не без моего активного участия), но она почему-то откажется. Я вижу Наташку, она лежит в комнате на своей четвёртой железной кровати ничком и горько-горько плачет. Не говорит мне, почему. У нас в комнате Шамиль, он тоже уговаривает мою подружку не плакать: Наталья, видели бы твои мама с папой, как их дочь горько плачет, они бы подумали, ах, зачем их дочь в Москву поехала, для того разве, чтобы плакать!.. Никак нельзя сказать Шамилю с его занудством, чтобы он быстро ушёл, но я не могу понять, к кому он ходит к нам постоянно!

…Ольга Чупеева вскоре поедет в академию, в деканат, «бросать» учиться, но так и не «бросит», а вернётся в Медведево со связкой бубликов в качестве гостинца нам. Она живёт недалеко от учхоза, в городе Жуковском. Её одноклассница Марина Прохорова всё же добьётся своего: она оставит академию в сентябре. (Про неё рассказали, что родители запретили Марине поступать в пединститут, сказав при этом: «Ты нам не дочь, если в пединститут поступишь». Как формулируют здесь… резко, помню, как-то удивлённо подумала я. На будущий год Марина поступит в пединститут.) Ольга Кабанова сразу после учхоза сумеет перевестись на биофак.

Наташа и Оля не замыкаются в себе, они очень открытые, легко со всеми знакомятся. Вот мы идём толпой по деревенской улице, говорим о чём-то, перебивая друг друга, перескакивая с предмета на предмет, каждую секунду меняя тему. Меня кто-то перебил, а я этого даже не замечаю и умолкаю, но Наташа слушает внимательно, она наклоняется вперёд, поворачивает голову ко мне и нежно спрашивает: «Что ты, Тань?» Так я впервые её вижу. Высокая, худая, в серой куртке, в тонком платочке, светлая чёлка растрёпана. А я и не помню даже, что я говорила, говорю что-то другое, дальше, мы весело смеёмся!

Мы с Наташей будем жить в одной комнате все пять лет.

* * *

 
На Волгоградском проспекте,
На пятом этаже,
Все счастливо жили как дети;
Тому тридцать лет уже.
 
 
Там пили правильно водку,
Учили английский язык,
Картошку ели в охотку
И редко видели сны…
 

* * *

Так я написала однокурсникам летом 2013 года, посвятив эти строчки 30-летию окончания академии; сама на встречу я не поехала. Это про нас, про то, как мы учились «на зоотехников» и жили в общаге. Моя мама не выносила этого слова, но ни разу не сделала мне замечания, она слушала внимательно, как я говорю, но сама произносила «общежитие». Мне в то время так говорить казалось неправильно – очень длинно и как-то даже странно звучит: нарочито, вычурно. Я надеюсь, я не писала так в письмах: «общага»!! Ведь далеко не всё пишется, что говорится. Мои письма к родителям почему-то не сохранились, кроме одного.

* * *

В начале сентября стоит замечательная погода, новая песня Яака Йоалы звучит очень уместно: «Не уйдёт, казалось, лето, а теперь, а теперь листья жёлтые над городом кружатся, с тихим шорохом нам под ноги ложатся…» Мы распеваем её на все голоса и на все лады. После работы ребята играют в футбол на полянке рядом со школой, фанат этого футбола Юра Голенов; он выходит с мячом и ждёт, что кто-нибудь ещё придёт, постепенно собираются и азартно играют. Но длится эта сельская идиллия недолго – нас ждут дожди, холода, сырость, и мы уже меньше будем вылезать из своих натопленных комнат.

А пока что, едва приехав, мы сразу же решаем, что надо купить яблок обязательно у соседей, у местных жителей. Без яблок – просто никак. Я просто поддерживаю компанию, а организует всё Лалита Твалавадзе, к ней присоединяется Тоня. Я никак не ожидала, что покупать будут так много – целое ведро! Лалита жутко торгуется и покупает недорого ведро яблок; очевидно, мы сбрасываемся. На Лалите новое болоньевое пальто, ярко-зелёное, с белой отделкой, с капюшоном; она почему-то постоянно повторяет-приговаривает по поводу этого пальто: «Сойдёт для сельской местности…», словно не уверена, правильно ли она оделась копать картошку. У Зухры Хабибуллиной из нашей группы точно такое же пальто.

Мне нравится Зухра, она немного таинственная: серьёзная, немногословная. Зухра приехала из Татарии, из Бирюлинского зверосовхоза, как и я, с направлением на учёбу от совхоза. Зухра Саматовна. (Я была у неё дома после окончания академии: два маленьких сына; младший старшего обижает, ходит как хан: мне очень понравилось! Старшего зовут Алмаз, а младшего – я забыла, как.)

* * *

По инициативе Тони четвёртая группа собирается в нашей комнате знакомиться; мы тут же выбираем её комсоргом, поскольку она во всём очень и очень активна. Затем каждый называет себя и рассказывает, откуда приехал.

Меня немного удивляет Светик Жукова, она называет своё имя так: Светлана Никола’вна. Это звучит небрежно-барски, с претензией я даже не знаю на что, но что впоследствии никак не подтвердится. Светик мастерски наводит тень на плетень. Откуда она такая надменная? Калининградская область. Я отвлеклась, слушала невнимательно, и поэтому до меня долетает лишь конец слова, мне кажется – Кировоградская. (Прямо по Твардовскому: «…может, думаю, земляк…») Переспрашиваю.

Нет, таким жутким тоном отвечать мне в любом случае не надо. Дистанцируюсь от Жуковой надолго. Хорошо в академии, мне нравится: однокурсников очень много, и ни малейших выяснений отношений, ссор… «Привет». «Привет». И – всё, до свидания. Всегда найдутся люди, которые рады тебе при всех обстоятельствах, и у которых для тебя в запасе только хороший тон.

Как, разумеется, и у тебя для них.

* * *

Деревня Медведево состоит из одной улицы. Улица эта начинается у нашей школы и идёт вверх, немного в горку, там находится магазин. А если мимо школы пройти ещё чуть-чуть вниз, там маленькая речка или пруд, я уже забыла. Мы заходим в магазин познакомиться с местной подмосковной жизнью. Это знакомство меня совершенно изумляет: на прилавке лежат коробки конфет – мармелад в шоколаде по цене 1 р. 09 коп. А в моей деревне в магазине ничего такого давно не продаётся! Я решаю, сколько могу, выровнять ситуацию, и покупаю 2 коробки мармелада и отправляю домой маленькую посылочку-бандероль.

Почты в Медведево нет, посылочку принимает у меня почтальонка, на другой день она отдаёт мне квитанцию. Я часто пишу родителям письма, я люблю их радовать; новостей очень много, всё интересно – есть о чём писать.

И вот однажды вечером я хочу пойти погулять и заодно опустить письмо в почтовый ящик, что висит на магазине. Но уже темно, идёт мелкий дождик, я долго стою на крыльце школы и не могу понять, сколько времени. Я возвращаюсь с улицы в комнату, откидываю одеяло, которое с успехом заменяет нам портьеры, и с порога резко требовательно кричу: «Время!» Мне отвечают: восемь часов. Я решаю всё же идти. Но тут Таня Соловьёва вскакивает и передразнивает меня; выходит очень смешно. Мне самой смешно.

К нам в комнату часто приходят гости. Однажды стучится Владимир Матвеевич: «Можно?!» «Если осторожно!!!» – громко и весело отвечаю я за всех; я же не знаю его голос. «Ну, я буду осторожно…» – басит он сдержанно-начальственно. Девчонки из соседней комнаты, которым давно надоели эти бесконечные хождения, требуют, чтобы наши гости стучались и «на обратном пути». Владимир Матвеевич знает это и дисциплинированно стучится в косяк, уходя от нас.

Умывальник! Я обязательно должна описать умывальник! Он находится на улице, напротив крыльца. Умывальничков много, они прикреплены к такому поперечному брусу, наполняются водой; иди, пожалуйста, и умывайся, сколько хочешь! Водичка прекрасная, свежая, прохладненькая, а потом она стала замерзать, стали студенты умываться ледяной водой. Рассказывают, выходит поутру на крыльцо Елена Прохорова и размышляет вслух: «Буду я сегодня умываться или нет?! Но зубы чистить я точно не буду». Я ни разу в учхозе не чистила зубы; как можно холодной водой чистить зубы?! Я же не йог! Умывалась я до тех пор, пока вода в умывальничках не замёрзла. Потом постепенно я и умываться перестала.

* * *

Работать в поле, между прочим, трудно. В плетёную корзину мы подбираем картошку, выкопанную из земли картофелекопалкой, и по две корзины высыпаем в такие специальные сетки, оставляя их на поле. Когда сеток на поле уже очень много, ребята-грузчики забрасывают их в кузов машины. Мы работаем по двое. Сначала я работаю с Олей Калмыковой; мы знакомимся. Оля приехала учиться тоже очень издалека, из Киргизии, из города Пржевальска, что на озере Иссык-куль. Красивое? – выдыхаю я. Ольга улыбается, распрямляется и рассказывает мне об этом озере. Она здорово играет в волейбол, а я плохо, но всё равно очень люблю. Мы договариваемся по возвращении из учхоза ходить на волейбольную секцию.

Марина Поливцева работает в паре с Володей Рудыка (он назначен старостой 3-ей группы), и она по блату знакомит меня с Фаном Воронцовым. Я, конечно, не слыхивала такого имени и решаю, что Фан – это фамилия.

– А как Фана зовут? – спрашиваю я очень и очень светски…

С Фантиком работать хорошо, легче. Норма – 70 сеток на двоих – обязательна для всех, но её часто не выполняют. Учётчица Валя Скачкова считает-записывает наши сетки, но она за всеми не успевает, и в конце рабочего дня спрашивает у нас, кто сколько набрал картошки. Мы никогда не прибавляем, мы с Фаном итак всегда очень много накапываем, у меня даже спина начинает болеть от этой работы.

Приписанные сетки Валя потом делит поровну на всех.

Картофелекопалка время от времени образует завалы, их надо, конечно, раскапывать: под землёй и ботвой обязательно лежит и картошка. Как-то раз Фана не было, я сверху пошурудила немного, мне показалось достаточно, дело шло к вечеру, и я устала уже, конечно. Тут же, откуда ни возьмись, появился бригадир, как пнул своим кирзовым сапогом, так всё и полетело в разные стороны: и комья земли, и картофельная ботва, и картошка! разве у меня такая сила?! Недовольно сделал мне замечание; уж больше я такого не допускала!

Пустые сетки мы носим за собой, потом их не хватает, мы просим друг у друга взаймы и просто так. Иногда сетки раздаёт – мы все одинаково ошибочно решаем, – бригадир местный, ходит по полю, важный, высокий, спокойный, в телогрейке нараспашку, в солдатских брюках и красной спортивной шапочке. А это наш староста! Его зовут Алексей Исаев, и он будет старостой курса все пять лет. Он – человек серьёзный, женат и даже дочка есть. Поскольку Алексей из Ростова-на-Дону, девчонки поют в его честь красиво и выразительно:

 
По полю гуляет, по полю гуляет
По полю гуляет казак молодой…
 

Он слушает и скромно и таинственно улыбается.

Как-то раз в столовой Алексей говорит Наташе Григорьевой, причём с очень серьёзным видом:

– Наташа, тебе нельзя капусту есть: в капусте содержится витамин против ожирения!

Неплохие салатики из свежей капусты нам давали в обед каждый день. Как выяснилось много позже, уже в Москве, – это дело рук Томы Черненок. А всего в столовой работают четыре девушки, и помогает им Володя Гутенёв. Они знают друг друга давно, они все вместе учились на подготовительном отделении, так называемом рабфаке, – Оля Емельянова, Рая Лебедева, Таня Никишова. Живут наши повара не вместе с нами в старой школе, а где-то отдельно. Столовая находится в Леоново, и по названию этого отделения наше богоугодное сельхозпредприятие так и называется: «Леоновское». Однажды они проспали и ходили кругами по своей пустой холодной кухне довольные и весёлые, дали нам вместо молочной каши чай с бутербродами (и масло и сыр!) и варёные яйца.