Текст книги "Художественный мир новокрестьянской литературы"

Охранительный мотив связывает «Четырех вдовиц» с другим стихотворением диптиха 1916 года «Шесток для кота», в котором повторяются образы печки, символа избяного благоденствия и тепла, кота, готового отогнать «смерть трясогузую». Создается образ гармонии, которую не может разрушить «прожорливый рок». И только хныканье запечного жильца – домового, да тревожные «вороны-сны» вселяют тревогу за судьбу избяной сказки.

Дом-изба – ядро крестьянского мира, этим объясняется появление в составе «Избяных песен» стихотворения «В селе Красный Волок», которое впервые было опубликовано во втором сборнике «Скифы» (1918) и точная дата написания которого неизвестна. Клюев поместил его между стихотворениями 1916 года – «Зима изгрызла бок у хлеба» и «Коврига свежа и духмяна». Тем самым выстраивается логическая цепочка – от образа избы, «где смолкли горести и боль», к картине цветущей жизни крестьянского села: «Лебедушки девки, а парни как мед»; «старухи в долгушках, а деды – стога, / Их россказни внукам милей пирога». Прием гиперболизированного усиления позволяет создать опоэтизированный старообрядческий уклад «пригожего народа».

Кроме стихотворения «В селе Красный Волок», во второй сборник «Скифов», впервые явивший читателям «Избяные песни» как сложившийся цикл, были включены еще два новых текста – «От сутемок до звезд» (9-е) и «Весь день поучатися правде твоей» (6-е), причем «От сутемок до звезд» было помещено третьим, после «Четырех вдовиц» и стихотворения «Осиротела печь». В «трагедийном по смыслу» [154, 99] стихотворении доминирует образ темноты, корреспондирующий с состоянием лирического героя цикла:

 
Спят в земле дед и мать, я в потемках один.
……………………………………………….
Сиротеют в укладе шушун и платок,
И на отмели правит поминки челнок.
 
 
Ель гнусавит псалом: «Яко воск от огня…»
Далеко до лесного железного дня… [8, 240].
 

Цитата отсылает к 67-му псалму Давида, более известному как молитва Честному кресту, или «Да воскреснет Бог». В нем утверждается непреложность гибели грешников и супротивников Бога: «Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут». По мнению И. В. Кудряшова, мрачный подтекст стихотворения связан с судьбой героя: «дело идет к похоронному обряду, отпеванию самого лирического героя» [161].

Между тем в «Молебном пении во время губительного поветрия и смертоносныя заразы» слова псалма звучат в более оптимистическом контексте: темнота, мрак, «сень смертная» побеждена милостью Бога: «… и яко воск от огня, дни наши тают от лица гнева Твоего, Господи; но яко щедр во гневе милости помяни, и пощади люди Твоя, да живи суще» [162]. Глагол «гнусавит» подчеркивает неприятие героем смерти и сиротства, которое нелегко преодолеть, чтобы дожить до далекого «железного дня». Двойственностью мирочувствования героя может объясняться и разное местоположение стихотворения в «Скифах» (3-е) и «Песнослове» (9-е). В «Скифах» 1918 года оно продолжает тему осиротелого дома, начатую первыми двумя стихотворениями.

В «Песнослове» «От сутемок до звезд» (9-е) станет переломным в сюжете смерти/жизни, «трагической кульминацией» (Л. А. Киселева) цикла, после которой в сюжете побеждает оптимистическая доминанта мировосприятия. В 1918-1919-м годах поэт опьянен восходом «всемирного солнца», что сказалось и на формировании цикла «Избяных песен».

В скифском альманахе «Избяные песни» были дополнены еще одним стихотворением – «Весь день поучатися правде твоей» (7-е в «Скифах» и 6-е в «Песнослове»). В. И. Гарнин указал, что заголовок является реминисценцией из 118-го псалма Давида «Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем» [8, 869]. Как считает И. В. Кудряшов, к псалму восходит архетипический мотив поиска пути: «Коль возлюбих закон Твой, Господи, весь день поучение мое есть» (Пс. 118, 97). Герой потерял мать и ищет духовную опору в следовании законам правды Господней [161] и, что не менее важно для Клюева, материнским заветам.

Отметим, что слова «Весь день поучатися правде твоей» отсылают и к утренней «Молитве ко Пресвятой Троице»: «Отверзи мои уста поучатися словесам Твоим». «Твоя», «Ты» в стихотворении обращены не только к Божественному Триединству, но и к женскому облику. «Она», «бесплотная гостья» – душа матери, возвращающаяся из небесного рая, чтобы укрепить душу сына и внести умиротворение в избяной мир.

Мать сопровождают святитель Медост и Иван «чашей крестительной». Такие образы и вещные детали, как озимь, травка, пастушьи лапотки, имена святых – покровителей крестьянского уклада, позволяют утверждать, что речь идет о весеннем обряде освящения домашнего скота: «Заутро у бурой полнее удой, / У рябки яичко и весел гнедой».

Этот обряд, который в стихотворении «Весь день поучатися правде твоей» раскрывается в мистически-символическом аспекте, уже упоминался в 10-м стихотворении «Бродит темень по избе» (1915). Объединяет оба стихотворения и женский лик, «богородицына тень», сошедшая с иконы. Избранное автором местоположение стихотворения «Весь день поучатися правде твоей» в составе цикла обнажает логику сюжетного строения цикла: тоска сына и осиротелого дома по матери-хозяйке – надежда на возвращение прежней жизни – ожидание – возвращение матери вначале бесплотной гостьей, как покровительницы родного дома, а затем в облике Богородицы на иконе, как символ обретения гармонии. Сакрализация матери, мотив ее праведности (не случайно вновь появляются журавли как вестники небесного мира) достигает кульминации в стихотворении «Бродит темень по избе», которым заканчивались «Избяные песни» в альманахе «Скифы».

Сложно ответить, почему Клюев не включил в скифский вариант «Избяных песен» стихотворения «Заблудилось солнышко в коробах темнохвойных» и «Ворон грает к теплу». Но мотив воскресения, строки, завершающие цикл: «золотой, воскресный час, / Просиявший в безначальном», – как никакие другие соответствовали жизнеутверждающему мифопоэтичесому мировосприятию Клюева первых двух лет революции.

Последним новым для читателей стихотворением Клюева в цикле «Избяные песни» стало «Умерла мама – два шелестных слова» (4). Оно появилось только в издании «Избяных песен» в двухтомнике «Песнослов» (1919).

В «Сердце Единорога» под стихотворением стоит дата «Между 1916 и 1918». По центральным мотивам тоски, осиротелого дома, неприятию смерти как «духа живодерни», внезапного шквала, примчавшегося к «берегу жизни», мотиву ожидания оно более соответствует текстам 1914–1915 годов.

В «Песнослове» «Умерла мама» следует после стихотворений «Осиротела печь» и «Лежанка ждет кота», таким образом, мотивы сиротства и ожидания находят свое продолжение. Весь контекст стихотворения – плачущий вечер, поминная дань, домашние животные, постигающие смерть, упоминание о церкви, в которой поселилась душа матери (отсылка к христианскому обычаю оставлять умершего в храме в ночь перед похоронами), и желание «впрясть» «в стихи, золотые, как солнце» свои переживания – свидетельствует о еще неизжитом горе и могут служить косвенным указанием на более раннюю дату написания.

Однако образ неумолимого времени: «Время, как шашель, в углу и за печкой / Дерево жизни буравит, сосет», – может быть навеян неутихающей с годами тоской о матери, импульсом к воспоминаниям. Шелестные два слова воспринимаются и как постоянная, не оставляющая дума о случившемся, и как печальное воспоминание о прошедшем. Эта печаль отзовется и в автобиографической «Гагарьей судьбине» (1923). В стихотворении «Умерла мама» находит продолжение и мотив праведности матери, начатый в «Четырех вдовицах»: «Мама в раю, – запоет веретенце, – / Нянюшкой светлой младенцу Христу…». А образы «смерти трясогузой», кота – хранителя жилья связывают текст со следующим стихотворением «Шесток для кота».

Берлинское издание «Избяных песен» (1920), подготовленное автором, явилось повторением публикации цикла 1918 года.

Итак, работа И. А. Клюева над циклом «Избяные песни» продолжалась пять лет – с первых публикаций 1914 года до «Песнослова», ставшего итогом творчества поэта полутора десятилетий. Она свидетельствует о концептуальном подходе к собиранию цикла, в основу которого положена философия «избяного космоса». Развитие темы жизни/смерти в цикле определяется движением от события смерти к победе над нею – личной (вера лирического героя в продолжение жизни матери в раю в первом стихотворении) и общей, обусловленной народным упованием на Спасение и идею Воскресения (последнее стихотворение).

Глава третья
Концептосфера Н. Клюева и С. Клычкова

3.1. Семантическое поле концептов Свет/Тьма в художественном мире Н. Клюева 1900-1910-х годов

В творчестве новокрестьянских писателей нашли воплощение архетипические и национальные мирообразы, которые хранились в народной памяти и были актуализированы художественным сознанием первой трети XX века.

Бинарная оппозиция Свет/Тьма относится к базовым константам культуры. Она является «одной из первых, к которой обратился человек в процессе познания окружающего мира» [163, 171]. Универсальные антиномии Свет и Тьма спаяны с такими основополагающими концептами, как Жизнь и Смерть, Добро и Зло, Чистота и Грязь, Верх и Низ и др. В диаде Свет/Тьма преимущество принадлежит Свету. Он является объектом исследования различных наук – от философии до медицины.

Определение тьмы чаще всего раскрывается через антоним: тьма – это отсутствие света, мрак [164, 818]. Однако в «Философском энциклопедическом словаре» 1983 года понятие «тьма» вообще отсутствует. А в «Большой советской энциклопедии» и «Большом энциклопедическом словаре» 1997 года приводятся лишь древнерусское значение слова «тьма» как единицы счета, равной 10 000, и переносное значение – «множество».

«Толковый словарь русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой дает следующие определения слова «свет»:

1. Лучистая энергия, делающая окружающий мир видимым; электромагнитные волны в интервале частот, воспринимаемых глазом (лунный свет, свет лампы и т. п.).

2. Тот или иной источник освещения (зажечь свет, стать против света и т. п.).

3. Освещенность, состояние, когда светло (при свете, при освещении).

4. В некоторых выражениях: рассвет, восход солнца.

5. Употребляется как ласкательное обращение (устар, и в народной словесности): Свет ты мой ясный [164, 701].

Однако существуют символические религиозные значения понятия сеет, которые не зафиксированы в словарях, но значимы для культуры и современного человека. В Библии Свет – это первопричина бытия. В Новом Завете возникает дополнительное значение концепта сеет как духовного спасения через веру и вечной жизни души.

Свет в Евангелии является номинацией Бога Отца и Бога Сына. В Первом Послании Иоанна говорится: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (Ин, гл. 1: ст. 5). В Евангелии от Иоанна Иисус Христос, исцеляя слепого от рождения, произносит: «Доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин, гл. 9: ст. 5). Область Света распространяется также на апостолов Иисуса. В Нагорной проповеди они характеризуются как «свет мира», который «светит перед людьми» (Мф, гл. 5: ст. 5), ст. 14, 16). Для Апостола Павла все христиане – «сыны света и сына дня», «не сыны ночи, ни тьмы» (1 Фес, гл. 5: ст. 5). Свет и Тьма являются константными характеристиками пространства рая и ада.

Смысловое наполнение концепта сеет, как и других универсалий, определяется национальной картиной мира, национальным менталитетом, религией, даже географическими и климатическими особенностями. Христианская аксиология, в том числе старообрядческо-сектантские представления, сформировали философско-эстетические взгляды Н. А. Клюева. В поэтическом мире Клюева 1900-1910-х годов существуют два противопоставленных друг другу пространства – царство «радужных грез», «покоя, отрады», «идеал красоты» и страна «житейской суеты», «людской содомской злобы». В системе онтологических, этических, эстетических, эмоциональных контрастов, отражающих мировосприятие автора, они сопрягаются с диадой Свет и Тьма. Их семантика и изменения смыслового поля соответствуют христианским представлениям и эволюции миропонимания Клюева от народнических идеалов свободы до формирования концепции «избяного космоса».

В поэзии Клюева прослеживаются все евангельские значения понятия свет. В «Усладном стихе» (1912) лексема свет является доминирующей деталью, которая относится и к престолу Бога («в Свете неприступном пребывали»; «Вознесут нас крылья в лоно Света»), и к Иисусу Христу («Ты – Альфа и Омега, Отче Света»; «рек нам Свете»; «и пошли вослед Любови Света»).

«Богоотеческое жилище» в стихотворениях Клюева изображается общим планом, как «незакатный Свет, только Свет один», «светлая отчизна», куда ведут «предвечные светлые врата» и где «в кущах духов клиры, – / Светел лик, крыло…». Это Эдем, райский сад с белыми лилиями («райских кринов аромат») и кипарисами и вместе с тем национальный овеществленный вариант русского рая – по-крестьянски опредмеченный «красный покой», где «дубовые столы / От мис с киселем, словно кипень, белы» («Избяные песни») и мифологическая «иная страна». Если слово свет служит номинацией горнего мира, поэт всегда употребляет заглавную букву.

Но «чистая» евангельская семантика света появляется в стихах Клюева в начале десятых годов, в период создания «Братских песен» (1912), увлечения идеями «голгофских христиан», а в поэзии девятисотых годов понятие света сопрягается с народными представлениями о земном рае Божьем. В творчестве же девятисотых годов, когда стихи олонецкого поэта стали появляться в печати, свет соотносится в первую очередь с мифологическим образом «иной страны», земного рая Божьего, хотя проекции на Новый Завет, значимые для всей поэзии Клюева, обнаруживаются и в первых известных нам текстах.

Мечта об идеальном мироустройстве, земном царстве Божьем в русском национальном сознании соотносится как с пространственной утопией – Китеж-градом, Беловодьем, Опоньским царством, исчезнувшими или затерянными «на краю света» «праведными» землями, так и с утопией времени, в которой наступление «золотого» века обусловлено социальными изменениями. Эти два варианта «райской» утопии причудливо совмещаются в поэзии Клюева. В описании праведной «иной страны» акцентируется световая характеристика:

 
Я тосковал о райских кринах,
О берегах иной земли,
Где в светло дремлющих заливах
Блуждают сонно корабли,
Плывут проставленные души
В незатемненный далью путь,
К Материку желанной суши
От бурных странствий отдохнуть [8, 97].
 

Это мир, куда устремлен не только человек, но и вся вселенная: «В сторону то-светную» солнце правит путь («Избяные песни»).

В соответствии с народной утопией поэт ставит акцент на «блаженном» состоянии человека, «когда на земле не будет слез»:

 
Когда наступит день отрадный,
Не будет больше литься кровь,
И в нашу жизнь, как свет лампадный.
Прольется чистая любовь.
 

(«Не сбылись радужные грезы», 1904) [8, 78].

Библейская семантика света проявляется через метафорический перенос лампада (освещение в храме) – храм – Бог.

Таким образом, идиллическое будущее в поэзии Клюева связано с мотивом света, визуализацией мечты. Это «светлый день», «день радости светлой».

В творчестве олонецкого поэта 1900-х годов значительное место занимает тема первой русской революции. Образы и стилистика стихотворений свидетельствуют о традиции народнической лирики. Революция осмысливается в поэзии Клюева не столько в социальном аспекте, сколько в религиозно-метафизическом. Будущее ассоциируется с идеальным пространством света.

Проводниками в мир света, его вестниками являются «невинные, чистые, смелые духом борцы», те, «кто ищет ко Свету пути»: «Скоро к голодному люду / Пламенный вестник придет («Горние звезды, как росы», 1908). Их портрет создается с помощью деталей, соотносимых с концептом света: они «родины звезды лучистые», для них «свет не погас», у них лебединое сердце.

 
Родина, кровью облитая,
Ждет вас, как светлого дня,
Тьмою кромешной покрытая,
Ждет не дождется огня.
 
 
Этот огонь очистительный
Факел свободы зажжет [2, 78–79].
 

(«Где вы, порывы кипучие», 1905)

Лексема огня, образ зажженного факела входят в световое пространство. Огонь в стихах Клюева выступает синонимом света («рассветный огонь») и «очистительного пожара». В этом синонимическом ряду находится также пламя, сиянье, красное золото пожарищ. И герой-повествователь также «просветленно-бестелесный», «светел духом и лицом», его душа героя – огнекрыла.

Лексема свет и ее производные (светлый, светел) повторяется многократно. Так, в двухстах девяноста стихотворениях дореволюционного Клюева, включая и те, что вошли в двухтомник «Песнослов» (1919) и дата написания которых определяется приблизительно между 1916 и 1918 годами, отмечено 73 случая употребления лексемы свет. При этом в творчестве 1900-х годов свет в первую очередь связан с образом «праведного царства», а в стихах середины 1910-х годов он начинает сопрягаться с крестьянской избяной Русью, которая предстает в облике идеальной страны Белой Индии, «преисполненной тайн и чудес».

Впервые прямая оппозиция света и тьмы как антитеза будущего и настоящего, которая станет лейтмотивной, возникает в стихотворении «Где вы, порывы кипучие» (1905). Настоящее – социальная реальность, прежде всего – относится к пространству тьмы, воспринимается как «тьма кромешная», «край тьмы и горя». Смысловое поле тьмы образуют ночь (10 употреблений), мгла (15), мрак (5), тьма (4), темень (3), темь (6), потемки (6), сумерки (4), сумрак (13), сутемки (5), хмара, могильная сень, склеп. Ночь и тьма почти всегда употребляются в переносном значении. Образ тьмы усилен оценочными эпитетами: хмурая, жуткая тьма, тьма бездонная, глухой склеп, мрачной ямы дно, седая мгла, зловещая мгла, темный зов, руина мрачная. Клюев прибегает также к приему двукратного или трехкратного повторения слов из семантического поля концепта тьма: «чернильный черный сатана», «мрак полуночи кромешный».

Действительность окрашена в темные или серые тона, цвета темной запекшейся крови: Родина «тьмою кромешной покрытая», для нее «загорожены к свету пути», это кровавый сон. Свет появляется лишь в отрицательном значении, как упоминание его отсутствия: «И свет молитвенной лампады / Пустынный храм не озарял» («Победителям», 1908).

Метафорой родины является «болото мертвое», которое «курится, как дымное кадило» («Холодное, как смерть, равниной бездыханной», 1907). Другие лики родины – «казарма мрачная» «с недвижной полутьмой зияющих углов», «руина мрачная» («Казарма», 1907), «мрачный острог». Поезда кажутся повествователю черными чудищами. Постоянный эпитет серый в сочетаниях «серые избы», «серые избы родного села» воспринимается не как изобразительный, а как оценочный, передающий общую атмосферу жизни, лишенной света.

В реальности настоящего областью света является только «зеленое царство» природы. В стихотворении «Широко необъятное поле» (1904) световая характеристика, на первый взгляд, отсутствует. Но образ открытого простора, синеющего леса создает ощущение света, усиленное в последней строфе световым сравнением:

 
Жизнь тиха здесь, как пламя лампады,
Не колеблемой ветром в тиши.
 

И вновь пламя лампады является напоминанием о храме и пространстве Света.

В «казарменных» стихах Клюева, отразивших впечатления автора от пребывания в тюрьме, появляется мотив обманного, «волшебного» света и дьявольского искушения. Город, виднеющийся вдалеке, кажется герою стихотворения «На часах» (1907), молодому солдату «на часах у стен тюремных», волшебным, «весь сияющий во мгле». Определение волшебный повторяется еще раз в конце текста, закольцовывая стихотворение:

 
За тюрьмой волшебный город
Светит тысячью огней,
И огни, как бриллианты,
Блесток радужных поток… [8, 92].
 

Человек не хочет покоряться «лихой судьбе», которая заставляет его быть стражником «землякам по крови», «в рабочих синих блузах». Невольное соучастие в насилии над заключенными душами воспринимается как загубленная жизнь, ружье, как и город, становится знаком лукавого соблазна, обмана, искушения самоубийством, за которым последует тьма ада.

Истинным путем к свету является лишь социальное преображение темного мира. Уже в первом известном нам стихотворении герой грезит о преображении тьмы, о том времени, когда «в нашу жизнь, как свет лампадный, / прольется чистая любовь» («Не сбылись радужные грезы», 1904) [8, 78].

Революция 1905 года рисуется не столько в конкретно-социальных образах, сколько через взаимообусловленные концепты свободы и света. Это «великий праздник обновления», конец царства тьмы: «Минула ночь / Исчезли пенные туманы» («Проснись», 1905). На свет указывает и образ-олицетворение: «…глядят с улыбкой небеса».

Метафорический мотив гибели тьмы, отождествление социальной свободы со светом обнаруживаются во многих стихотворениях Клюева, посвященных первой русской революции: «Давние кары насилья / Гибнут, как призраки мглы» («Слушайте песню простую», 1905); «Ушли без возврата в могильную сень / Враги животворной свободы» («Гимн свободе», 1905).

 
Чуть только над землей, предтечею рассвета,
Поднимется с низин редеющий туман —
Взовьется в небеса сигнальная ракета,
К восстанию позовет условный барабан [8, 86].
 

(«Горниста смолк рожок», 1907)

Оппозиции свет/тьма сопутствует мотив зрения/слепоты. Человек хочет «прозревать неведомое» и вместе с тем обращает «глаза свои с тоской / К минувшего Земле – не видя стран грядущих» («Мы любим то, чему названья нет», 1907) [8, 88].

В поэзии Н. Клюева девятисотых годов противостояние Света и Тьмы является характеристикой действительности или, в меньшей мере, состояния человека, переживающего дисгармонию внешнего мира. Это найдет продолжение и в творчестве поэта десятых годов. Ключевым произведением, в котором зримо воплощены бинарные концепты сеет и тьма как воплощение жизни и смерти, стал цикл «Избяные песни». Борение двух начал в душе человека, мотивы сиротства сына, осиротелого дома, одиночества сына после кончины матери-хозяйки, возрождения жизни определяют композицию цикла. Лексическим содержанием концепта сеет является образ солнца. Солнечная символика присутствует уже в первом стихотворении, посвященном погребальному обряду: «закат-золотарь». Смерть хозяйки – закат «избяного солнца». Его исчезновению сопутствуют мотивы сиротства, «унылого сумрака настоящего» по контрасту с воспоминаниями о «солнечной стари», «томлением по свету» [154, 101]. В первой половине цикла доминирует мотив темноты, сумерек. В шестом стихотворении вновь возникает солнце и начинает развиваться мотив возрождения жизни. «Лохмотница-мгла» в душе героя остается, чередуются образы света и тьмы. Солнцу как вестнику рая, «ходоку от маминой души», противостоят «мгла незрячая», «поводырка жуть». В центральном восьмом стихотворении свет маркирован заглавием «Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных». Солнечный луч соединяет этот и «тот» мир. Но солнце все же не может вернуть мать, и образы мрака, потемок, мглы, тумана являются определителями настроения героя и состояния природного мира.

Преодолением смерти и знаком восстановления утраченной гармонии становится символическое возвращение матери в облике Богородицы на иконе в «золотой воскресный час». В последней части цикла знаками торжества жизни над смертью являются номинации и метафоры солнца, раскрывающие понятийное и эмоционально-оценочное содержание концепта свет: заря, «луча янтарного игла», «маковый свет», который «полощется в озере», хлебная коврига как «избяное светило» «в ржаном золотистом сиянье» – раскрывающие «светлую радость спасенья».

Восприятие избы как дома-космоса, предвечности смещает акценты в решении онтологического конфликта добра и зла, света и тьмы. Космическая соразмерность крестьянского бытия становится залогом возможной победы над тьмой жизни в мировом масштабе. В этом контексте надо понимать и утверждение «Мужицкий лапоть свят, свят, свят!». Революцию 1917 года поэт воспримет в том же ключе как движение «рати солнценосцев», что обусловит космическую образность его произведений первых лет Октября.

Световое пространство, нейтральное в цветовом отношении, в поэзии раннего Клюева окрашено немногими цветовыми определениями, являющимися дополнительной характеристикой концепта Свет. Прежде всего, это белый цвет, его оттенки и синонимичные определения (жемчужный, снежный, лебяжий), которые употребляются 58 раз.

Земля как Божье творение, «белый свет» у Клюева лишь отчасти сохраняет свое идеальное начало, заложенное во фразеологизме. Белый цвет нередко является характеристикой природного мира: «облаков жемчужные узоры», «белокорая березка». Сравнение: «белизна небесных риз / Как нетающая пена», – соединяет земное и небесное пространство.

В судьбе и облике девушки, борющейся за освобождение Родины, также подчеркнуты белые цветовые детали – «лебединая белая доля», и сама она «по-лебяжьему светла».

Таким образом, света и тьма в художественном мире Клюева является бытийной категорией, через которую раскрывается отношение поэта к мирозданию и социальной реальности.