Текст книги "Мятежная герцогиня"

Глава 5

Долли сидела у постели подруги и с жалостью смотрела на милое личико Даши Морозовой. Уже прошла неделя с того ужасного вечера, когда они привезли спасенную девушку в Ратманово, но до сих пор Даша не вставала с постели, хотя физических травм, кроме уже подживающих следов избиений у нее не было.

– Девочка находится в шоке, – объяснила тетушка Опекушина, – ее вылечат время, покой и доброта.

Но ни покоя, ни доброты Даша от своих родных не дождалась – только что закрылась дверь за ее старшей сестрой Катрин и отцом. Долли не присутствовала при разговоре Даши с родственниками, но Катрин так кричала, что княжна поневоле слышала ее, проходя по коридору.

– Мой жених из-за тебя отказывается от свадьбы! – визжала старшая дочь учителя, – даже мое приданое не может перевесить того позора, которым ты покрыла семью! Если бы ты стояла рядом со мной в лавке, как делают все порядочные девушки, ничего бы не случилось – а теперь я по твоей милости должна остаться незамужней!

Что говорил Даше отец, княжна не слышала, но сразу после их ухода пришла к подруге, чтобы поддержать ее и утешить. Девушка лежала с закрытыми глазами, а по ее щекам струились слезы.

– Дашенька, не принимай все так близко к сердцу, Катрин всегда была глупой, вот и несет чепуху, – сказала княжна, взяв подругу за руку, – найдет себе другого жениха.

– Не нужно ей искать другого жениха, я уладила дело, – тихо ответила Даша, не открывая глаз.

– Как уладила? – не поняла Долли.

– Я отдала ей свое приданое, за две тысячи рублей серебром жених готов простить тот позор, которым я покрыла семью.

– Как отдала? – изумилась Долли, – но ведь Алекс дал его именно тебе!

– Я же никогда теперь не выйду замуж, – объяснила Даша, открыв глаза, в которых стояли слезы, – никто никогда на мне не женится…

– Милая, все забудется, и ты еще встретишь хорошего человека, – княжна, которая после всего произошедшего с ними начала презирать мужчин, не верила сама себе, но боясь за рассудок подруги, утешала ее, кривя душой.

– Нет, Долли, ты не понимаешь – я теперь опозорена на всю жизнь, но это к лучшему, я сама никогда не позволю мужчине прикоснуться к себе. Ведь я все видела, это так мерзко и ужасно, что я никогда – ты слышишь, никогда – даже близко не подойду к мужчине, – сказав это, девушка зарыдала, закрыв лицо руками.

Долли в растерянности не знала, что и сказать. Решив, что нужно позвать тетушку Апраксину, она быстро вышла из комнаты.

Евдокия Михайловна вернулась в Ратманово на следующий день после ужасных событий, произошедших с девушками. Она кратко рассказала о том, что узнала о Елене: та не добралась до Санкт-Петербурга, а заболела в Марфино, пока княжна была больна, имение заняли французы, и их командир, покидая усадьбу при отступлении, забрал девушку с собой. Графиня попросила всех родных никому ничего не говорить на эту тему и положиться на судьбу, моля господа, чтобы Елена осталась жива. Долли против своей воли сравнивала то, что произошло с Дашей Морозовой и с Еленой. Пусть родственники Даши – косные, отсталые люди, но, к сожалению, их мнение разделяло большинство жителей уезда. Неужели кто-то сможет так же оскорбительно отозваться и о ее старшей сестре?

Княжна сердито думала, что бедные девушки вообще ни в чем не виноваты, а их тут же вываливают в грязи. Что за люди живут в их губернии – вместо того, чтобы посочувствовать жертвам, они их добивают. Чем они лучше преступников, измывавшихся над несчастными девочками?

Войдя в гостиную, девушка увидела обеих своих тетушек, сидящих в креслах у камина.

– Тетушка, пойдемте к Даше, она так рыдает после визита родственников, что я не знаю, что мне с ней делать, – обратилась она к Апраксиной.

– Родные сообщили ей, что она опозорена и ей больше нет места в семье? – грустно спросила Евдокия Михайловна.

– А как вы догадались? – удивилась княжна, – вы разговаривали с ее отцом и сестрой?

– Мне не нужно с ними разговаривать, чтобы знать, что они скажут. К сожалению, люди очень предсказуемы. Никто не будет разбираться, потеряла ли Даша девственность, но ее сразу запишут в пропащие. Жениха у нее больше не будет, да и домой ее семья не захочет брать. Это – темная провинция, такие тут взгляды.

– Тетушка, но это же несправедливо! Даша – жертва преступников, ее нужно пожалеть, а родные ее добивают! – воскликнула Долли, сжав кулаки. – Жаль, что Алекс уже отдал деньги Морозовым – нужно было вообще не давать им ничего. Вы представляете, Даша отдала свои деньги этой мерзкой Катрин, ведь ее женишок потребовал увеличения приданого для невесты из «опозоренной» семьи.

– Твой брат поступил так, как считал правильным, – успокоила ее тетушка. – Давайте лучше подумаем, что мы можем сделать для бедной девушки.

Старая графиня посмотрела на Марию Ивановну и на Долли и поняла, что в это мгновение все, не сговариваясь, подумали о Елене. Апраксина суеверно решила, что если она поможет Даше, то, может быть, и ее девочке тоже кто-нибудь поможет. Помолчав, она заговорила:

– Обратно в село Даше пути нет, в монастырь ее не возьмут по той же причине, поэтому я предлагаю ей быть моей компаньонкой. Будет мне читать и помогать писать письма. Пойдемте, поговорим с ней.

Когда они вошли в гостевую спальню, Даша уже не плакала, но все так же сидела, закрыв лицо руками. Графиня села на стул рядом с кроватью и взяла девушку за руку.

– Дашенька, послушай меня, пожалуйста. Я знаю, что ты уже отдала свое приданое сестре, это – твое право. Но теперь тебе придется работать, и я предлагаю поступить на службу ко мне. Я давно хотела найти компаньонку, а ты мне подходишь. Ну, что думаешь?

Девушка подняла на графиню огромные, полные слез голубые глаза и нерешительно спросила:

– Вы не шутите? Ведь я замарана на всю жизнь.

– Я так не считаю, но и обсуждать этот вопрос тоже не хочу. Ты хорошая, честная, достойная девочка, поэтому я предлагаю тебе эту работу. Жалованье – пятьдесят рублей в год и гардероб за мой счет.

– Это так щедро, спасибо вам. Конечно, я согласна, – поблагодарила девушка и заулыбалась сквозь слезы.

– Вот и славно, – обрадовалась графиня и подумала, что бедняжке придется двадцать лет зарабатывать то, что она отдала наглой, крикливой сестре за одну минуту. Но ничего изменить было уже нельзя.

– Дашенька, как я рада, – шепнула, обняв подругу, Долли, – ты теперь все время будешь с нами. Пожалуйста, поправляйся поскорей.

– Пойдем, дорогая, Даше нужно сейчас больше спать. Отдыхай, милая, – велела графиня, подхватила племянницу под руку и вывела ее из спальни.

– Тетушка, она прямо ожила! Как я рада, что вы нашли такое хорошее решение. Но вы не думайте, что я смирюсь с тем, что Даша так и будет несчастна. Если она встретит хорошего человека, который примет ее такой, как она есть, я из своего наследства снова дам ей приданое.

– Дай бог, милая, чтобы такой человек нашелся, – сказала графиня, – если это случится, я добавлю к твоему подарку столько же.

– Как я вас люблю, тетушка! – воскликнула Долли, обняла тетку и закружила, – вы – самая лучшая на свете и все понимаете.

– Я очень давно живу, поэтому и многое понимаю, – рассмеялась Апраксина, – пойдем обедать, наверное, все уже готово.

Они спустились вниз и увидели барона Тальзита, входящего в вестибюль.

– Здравствуй, крестный, – обрадовалась Долли, обнимая барона.

– Здравствуй, Дашенька, – улыбнулся барон и обратился к Апраксиной. – Здравствуйте, дорогая Евдокия Михайловна, с приездом вас.

– Как я рада вас видеть, барон, пойдемте обедать, уже все готово, – пригласила графиня, взяла барона под одну руку, а Долли под другую, и они пошли в столовую.

Все домашние уже собрались, и по знаку графини слуги начали подавать блюда.

Не сговариваясь, все присутствующие старались говорить на нейтральные темы, и трапеза прошла спокойно. После обеда графиня отправила Лизу и Ольгу разучивать новые пьесы для фортепьяно, ноты которых она привезла для них из Москвы, а Долли знаком попросила остаться. Как только девушки ушли, графиня повернулась к Тальзиту.

– Что, Александр Николаевич, есть ли вести о поимке преступника?

– Я за этим и приехал, рассказать вам, как продвигается расследование, – начал барон и потер руки, как делал всегда в минуты волнения. – Сразу скажу, что местонахождение Островского, к сожалению, пока неизвестно. Полиция установила, что две женщины, задохнувшиеся в бане, это – его тетка и ее служанка. Теперь ясно, что негодяй, обнаружив, что Дашенька сбежала и может сообщить о нем в полицию, решил уничтожить сразу всех свидетелей. Запер всех женщин в бане и поджег ее, а чтобы отвлечь внимание, он запалил и дом. Теперь – самое главное. Три дня назад появился в моем имении человек, который представился частным маклером Сидихиным, и предъявил мне документы на покупку Афанасьева, датированные числом месячной давности, как будто Островский давно продал ему имение, а от соседей это скрывал.

– Не может этого быть, крестный – он мне рассказывал, что собирается строить конезавод в Афанасьево! – возмутилась Долли.

– Конечно, дорогая, это – неправда, – согласился барон, – и дело не в том, что он говорил тебе – не забывай, что он очень рассчитывал на твое приданое, поэтому мог наврать все, что угодно. Дело в другом: им с теткой, при их преступных наклонностях, некуда было идти.

– Вы говорили про маклера, – напомнила графиня.

– Да, действительно, этот Сидихин предложил мне купить у него Афанасьево за шесть тысяч рублей. Это маленькое имение до пожара стоило двенадцать тысяч, а после пожара – десять, так что предложение было очень выгодное, он точно рассчитал, что эти земли граничат с моими, а барский дом мне не нужен. Я сделал вид, что хочу занять денег для покупки, а сам поехал к губернатору. Наш губернатор, князь Ромодановский, уже подключился к расследованию этого ужасного дела, он и предложил мне заплатить деньги и оформить купчую, а из земельной управы за маклером должны были начать следить люди из сыскной полиции. Сидихин ждал от меня известий в трактире в уездном городе. Я послал ему письмо с предложением встретиться в земельной управе. Вот мы вчера там с ним и встретились.

– И что, крестный, проследили за маклером? – нетерпеливо перебила барона Долли.

– Проследили, Дашенька. Когда мы с ним купчую подписали, я ему деньги отдал, и сам видел, как за маклером двое мужчин по улице пошли. Но ничего не вышло. Сбежал он от них: в мануфактурной лавке долго стоял и приценивался к тканям, а потом через черный ход вышел на другую улицу, и его след простыл. Но губернатор сказал, что, по словам полицейских, Островский прячется где-то здесь. – Барон печально вздохнул, – уезжать вам с Дашей Морозовой отсюда нужно – ведь вы обе против него свидетели.

Все замолчали, подавленные плохими известиями. Наконец, заговорила графиня Апраксина:

– Я сама хотела бы вернуться в Санкт-Петербург. Если от Алексея придет письмо, то – в столицу. Да и Долли нужно начинать вывозить, ей через два месяца восемнадцать лет исполняется. Я вчера получила письмо от мисс Йорк, она узнала, что мы вернулись в Ратманово, и хочет снова поступить к нам на службу: заниматься с Ольгой. Я уже ответила ей и пригласила к нам.

Графиня повернулась к Опекушиной и попросила:

– Мари, выручи меня еще раз: останься с Ольгой и мисс Йорк в Ратманово, а я со старшими девочками поеду в Санкт-Петербург, ну, и Дашу Морозову заберу.

– Я, конечно, останусь, – согласилась Мария Ивановна, – не беспокойся, делай то, что считаешь нужным.

– Это – хорошая идея, – подтвердил барон, – хоть он деньги и получил, но пока узнает, что вы уехали, несколько дней пройдет, а вы затеряетесь.

– Будем говорить на почтовых станциях, что едем в Москву, а сами поедем дальше, – предложила Долли.

– Так и нужно делать, – согласился барон. – Когда вы сможете выехать?

– Завтра на рассвете, – решила Апраксина.

– Тогда я с вами прощаюсь, – сказал Тальзит и поднялся, – вам нужно укладывать вещи. Я буду писать вам в столичный дом на Миллионной улице, – он поцеловал руку Апраксиной, обнял Долли и вышел.

Вещей решили много не брать, поэтому собрались достаточно быстро. В дорогу были приготовлены две кареты: первая – для графини и девушек, а вторая – для старой горничной Марфы и Фаины, которая должна была прислуживать обеим княжнам, туда же собирались уложить зимние вещи всех путниц. Ноябрь уже заканчивался, и в обеих столицах была уже настоящая зима.

Холодный дождь лил не переставая, когда обе кареты рано утром выехали из ворот Ратманова. Дождавшись, когда экипажи повернут с подъездной аллеи на большую дорогу, Мария Ивановна и Ольга вошли обратно в теплый вестибюль, а дворецкий закрыл за ними дверь. Ни путешественницы, ни провожающие не заметили за крайней из колонн высокую фигуру в промокшем сером плаще. Лаврентий Островский внимательно следил за проводами, и от его глаз не укрылось, что обе Даши, которые ему теперь так мешали, сели в карету.

– Дьявол! – тихо выругался он. – Всё, не успел, теперь придется гнаться за ними.

Убедившись, что он остался один, Лаврентий вышел из-за колонны и, прячась за кустами подъездной аллеи, прошел к своему коню, привязанному под большим дубом за воротами. Он поскакал за каретами, держась на отдаленном расстоянии, но не упуская их из виду. На почтовой станции, где графиня заменила своих лошадей на ямских, он, проследив за путницами, сразу после их отправления подъехал к почтовой избе.

– Я хочу продать своего коня и уехать на почтовых лошадях, – объяснил он смотрителю.

– Мы, барин, лошадей не имеем права покупать, но вот купец Дмитриев берет лошадей у проезжающих, если хотите, я пошлю за ним сына, – предложил жуликоватый смотритель, увидевший в окно донского жеребца Лаврентия. Он сразу смекнул, что на сделке можно заработать до десяти рублей.

– Некогда мне ждать, купи коня сам, а потом купцу перепродашь за хорошие деньги. Сколько дашь?

Лаврентий торопился, да и торговаться из-за десяти рублей, имея в кармане шесть тысяч, он считал лишним.

– Да у меня, барин, всего пять рублей есть, больше нет, – заныл смотритель.

– Хорошо, давай пять рублей и самую быструю тройку, да карету приличную, – велел Лаврентий.

– Конечно, сей секунд. Не изволите ли пока чайку? – засуетился смотритель, отсчитывая Лаврентию пять рублей.

Пока он бегал отдавать приказания, Островский быстро перелистал книгу с записями подорожных, последняя запись сообщила ему, что графиня Апраксина следовала до Москвы.

Лаврентий объявил смотрителю, что зовут его Феофан Сидихин и следует он в Москву. Через двадцать минут тройка была готова, а еще через час Лаврентий пересек границу южной российской губернии, на которую возлагал столько надежд и где потерпел такое страшное фиаско.

До Москвы путешественницы добрались за десять дней, но женщины не устали, поскольку графиня решила останавливаться не на постоялых дворах, а в гостиницах.

– Нам спешить некуда, – рассуждала она, – теперь зима, ночевать в холодных почтовых избах мы не будем.

Действительно, на третий день путешествия девушки увидели из окна первый снег, который вперемежку с каплями холодного ноябрьского дождя кружился за окошком кареты. В Калужской губернии снег уже лежал сплошным ковром на убранных полях, а в день, когда они приблизились к Москве, ударил мороз. Женщины все закутались в шубы и пуховые платки, предусмотрительно приготовленные графиней Апраксиной в дорогу, а в карете достали из-под сиденья маленькую дорожную жаровню и на последней станции засыпали в нее горячие уголья.

– Потерпите, милые, скоро будем дома, – обещала Евдокия Михайловна.

Графиня понимала, что все очень устали, и хотела отдохнуть в Москве несколько дней, но боялась, что преступник, от которого они бежали, нагонит их, и тогда девочки снова будут в опасности. Все последние дни старая женщина обдумывала несколько планов действия, но все они ей не нравились. Ей уже не казалась удачной идея поехать в Санкт-Петербург, где придется выезжать, и они сразу окажутся на виду. Можно было уехать в одно из имений, но там соседи сразу приедут с визитами, и в уезде тотчас пойдут разговоры о появлении молодых княжон.

Графине все больше хотелось остаться в Москве, в надежде, что все дворянство покинуло ее перед пожаром и пока не многие возвратились, поэтому никому не покажется странным, если они будут жить затворницами. Когда Апраксина искала Елену, она уже выяснила, что, хотя доходные дома Алексея в Охотном ряду сгорели, его дом на Покровке был только разграблен, но не пострадал от огня. Но там останавливаться тоже было рискованно: особняк был такой большой и знаменитый, что найти его злоумышленнику было бы довольно просто. Нужно было переждать хотя бы несколько месяцев, а там и Алексей должен был вернуться, ведь война уже заканчивалась. Он точно сможет защитить сестер. Они уже потеряли Елену. Графиня чувствовала, что если с кем-нибудь из младших случится беда – это будет ее вина. На глаза старой женщины навернулись слезы. Долли заметила это и тихо сжала руку тетушки. Лиза и Даша Морозова дремали, и она наклонилась к уху графини.

– Тетушка, что вас так печалит? Вы уже несколько дней о чем-то мучительно думаете.

– Милая, мне кажется, что план поездки в Санкт-Петербург не очень нам подходит. Там мы будем слишком на виду, а я до возвращения вашего брата этого не хотела бы. В имения тоже ехать страшно – там все соседи сразу разнесут весть о нашем приезде, нас даже не придется искать, а можно будет просто задать вопрос на рынке в уездном городе, и все с готовностью расскажут, как доехать до нашего имения. Лучше всего, как мне кажется, остаться в Москве, в этом году еще мало кто вернулся в город после пожара. Но дом Черкасских слишком знаменит, его легко найти.

– Тетушка, не расстраивайтесь, – успокоила старую женщину Долли, – давайте поедем в Марфино, все равно ямских лошадей легко проследить, и, если Островский нас преследует, он будет расспрашивать ямщиков. Остановимся в своем имении, а потом снимем где-нибудь дом и тихо переедем.

– Ты – умница, моя дорогая, – воскликнула обрадованная графиня, – не нужно нам ничего снимать, мой дом в Колпачном переулке тоже уцелел во время пожара, три месяца назад я заезжала туда. Дворецкий Фрол не подвел меня – хотя слуг в доме было мало, они смогли отбиться от огня. Я ведь как в Ратманово уехала пять лет назад, так дом закрыла и почти всех дворовых в подмосковное Захарово отправила. Всё же во время пожара Фрол с оставшимися дворовыми спасли и большой дом, и все хозяйственные постройки, а вот усадьба Лопухиных по соседству полностью выгорела.

– Тетушка, а мебель в доме осталась? – спросила практичная Долли, которой понравился вариант, предложенный теткой.

– Я, когда дом закрывала, так и мебель в Захарово отправила. Решила, что так сохраннее будет. Правильно я тогда сделала. Мое Захарово ближе к Ярославлю, чем к Москве, туда французы не дошли. Сразу по приезде я отправлю управляющего Ивана Ильича в Захарово, чтобы он привез мебель и набрал слуг в мой московский дом, а как всё будет готово, тихо переедем туда.

– Да, наверное, так будет лучше всего, – согласилась Долли и, увидев, что тетушка улыбается, успокоилась.

В Марфино они приехали уже затемно. Сестры прилипли к окошкам кареты, жадно вглядываясь в темноту – ведь впереди был дом их детства, здесь на тихом кладбище возле церкви лежали их родители. Наконец, впереди засияли огни величественного дома, отражающиеся в черной воде большого квадратного пруда, и Долли вновь почувствовала себя маленькой, словно ей опять десять лет и только сегодня батюшка подарил ей Лиса. Она посмотрела на сестру и увидела в глазах Лизы слезы.

– Ты тоже сразу все вспомнила? – наклонившись к уху сестры, шепнула Долли и, увидев молчаливый кивок девушки, пожала ей руку.

Кареты остановились у белых колонн парадного подъезда Марфина. Услышав стук колес, слуги высыпали на крыльцо, а из-за бокового флигеля быстро шел к дому управляющий Иван Ильич. Долли показалось, что этот невысокий седой человек с добрым усталым лицом совсем не изменился, как будто и не было этих восьми прошедших лет. Она вышла первой и помогла сойти графине Апраксиной, а потом повернулась к управляющему.

– Здравствуйте, Иван Ильич, – приветствовала мужчину княжна, – вы нас узнаете?

– Здравствуйте, ваши сиятельства, – ответил управляющий, поклонившись графине, Долли и остальным девушкам, – как же вас не узнать, барышня, если портрет вашего дедушки до сих пор в гостиной висит, а вы как были в детстве на него похожи, так и остались.

– Давно мне об этом никто не напоминал, – засмеялась княжна.

Слуги распахнули двери, и девушки вслед за тетушкой вошли в гулкий мраморный вестибюль родного дома. Долли подняла голову и высоко над головой увидела куполообразный потолок, расписанный под голубое весеннее небо, где маленькие веселые ангелочки кувыркались на белоснежных облачках, и огромную люстру из позолоченной бронзы, спускавшуюся сверху до площадки второго этажа. Сейчас она не горела, но девушка помнила, как любила смотреть на блеск от свечей, радугой переливающийся в сотнях хрустальных подвесок.

Тетушка предложила всем разойтись по своим прежним комнатам, умыться и привести себя в порядок с дороги, а через час собраться в столовой за легким ужином. Дашу Морозову поместили в комнату Ольги, и все девушки оказались рядом в соседних спальнях второго этажа.

Долли отворила дверь в свою комнату. Свечи в хрустальной люстре не зажгли, но на камине и поставце около кровати горели канделябры, и в комнате было светло и очень уютно. Княжна огляделась вокруг, и на сердце стало тепло. Все было по-прежнему, как будто она несколько минут назад вышла в сад, а теперь вернулась. Стены, обитые золотистым шелком с более светлым кремовым рисунком, персидский ковер с тонким и замысловатым орнаментом, белая с золотом французская мебель, такая же, как в соседней комнате, принадлежащей Елене – всё было на месте. Даже фарфоровые фигурки лошадей, расставленные ею на камине восемь лет назад, так же косили на нее глаза.

Она считала своим домом Ратманово, а сердце подсказывало, что это – тоже дом, и неизвестно, какой из них ей более родной. Бабушка, как всегда, была права, когда говорила, что дом там – где ты счастлив.

В дверь постучали, и вошла молодая, смутно знакомая девушка, в синем платье горничной. Она поздоровалась, поклонилась и замерла, ожидая приказаний.

– Мне кажется, что ты – Зоя, – полувопросительно сказала княжна.

– Да, ваше сиятельство, – подтвердила бойкая круглолицая девушка с пшеничной косой и присела в реверансе.

– Зови меня, барышня, как меня всегда звали в этом доме, – распорядилась Долли и, сев в кресло около камина, спросила:

– Ты всю войну здесь была?

– Да, барышня, и когда наши отступали, и когда французы здесь стояли, и когда наши наступали.

– Ты мою сестру видела?

Долли хотела сама расспросить слуг о жизни Елены в Марфино, чтобы, не беспокоя тетушку, понять действительное положение дел.

– Да, барышня, когда княжна приехала, она упала в обморок прямо в вестибюле, у нее воспаление легких было. Иван Ильич велел ее отнести вон в ту комнату, – сказала девушка, указав рукой на стену, – а нам с Машей приказал за ней ухаживать. Только я недолго с ней пробыла: через два дня французы имение заняли, и их командир, полковник, велел оставаться при княжне только Маше, поскольку та по-французски говорила.

– А что потом было?

– Княжна Елена без памяти была две недели, мы даже не знали, выживет ли она. А полковник-француз, он как в первый вечер ее увидел, так потом каждую ночь рядом с кроватью сидел. Маша говорила, что он подробно ее всегда расспрашивал о том, как лечат княжну, а когда доктор сказал, что кризиса ждать нужно, так он целую ночь у постели барышни просидел и все время молился по-своему. Маша тогда сказала, что он, верно, в нашу княжну влюбился. А потом барышня на поправку пошла, она уже ходила по этажам и хорошо кушала. Когда французы уезжать из имения собрались, так полковник увез ее тогда с собой, и Машу забрал вместе с нею.

– А ты видела, как Елена уезжала?

– Конечно, барышня, я в карету шубы и теплые пуховые платки для нее и Маши укладывала, – подтвердила девушка и посмотрела на княжну, не понимая, чего та от нее хочет.

– Ее насильно увозили? Она плакала?

– Нет, она сама поехала и спокойная такая была, а к полковнику она хорошо относилась, это все слуги видели. – Зоя замолчала, ожидая новых вопросов.

Долли ненадолго задумалась, а потом спросила:

– Ты хочешь быть моей горничной?

– Конечно, барышня, это – такая честь, – взволновано глядя на нее, ответила девушка.

– Тогда приготовь мне умыться, а я сейчас вернусь, – велела Долли, вышла и постучала в комнату сестры.

Лиза уже умылась и пыталась с помощью юной горничной Фаины расчесать свои светлые волосы. Она обернулась к сестре, и Долли заметила красноту вокруг прекрасных янтарных глаз.

– Дашенька, ты тоже это почувствовала? – спросила Лиза и развела руками, как будто обнимая комнату. – Будто ты никуда не уезжала, а просто вышла на несколько минут.

– Да, именно это я и почувствовала, – согласилась с ней сестра, – правда, эти несколько минут превратились в восемь лет. Но мы об этом потом поговорим, а сейчас я пришла сказать тебе, что Фаина может теперь заниматься только тобой, я уже нашла себе другую горничную – Зою, она ухаживала за Еленой, когда та болела здесь год назад.

– Я сейчас причешусь и приду к тебе, – засуетилась Лиза.

– Не спеши, я еще даже не умывалась, – посоветовала ей сестра и вернулась к себе.

Зоя принесла ей воду, помогла расчесать волосы и заплести косу. Долли вынула из саквояжа голубое шерстяное платье с длинными узкими рукавами и переоделась. Пока новая горничная застегивала мелкие обтянутые шелком пуговки на спине княжны, та смотрела на себя в зеркало. Сейчас ей казалось, что из-за спины высокой девушки с темной толстой косой вот-вот выглянет маленькая веселая девчушка с растрепанными рыжеватыми кудрями и весело помашет рукой. Стук в дверь отвлек ее, в зеркале мелькнуло отражение Лизы, и она повернулась к сестре.

– Здесь всё пронизано воспоминаниями, если я вижу прошлое, то ты должна вообще через строй призраков ходить, – грустно пошутила Долли.

– Так и есть, – тихо ответила Лиза, – мама зовет меня через стены.

– Что ты говоришь? – испугалась Долли.

– Пойдем к ней в спальню вместе со мной, – попросила младшая сестра.

– Конечно, пойдем, – успокоила ее Долли, – а Елену ты не слышишь?

– Нет, но давай зайдем к ней в комнату, может быть, там услышу, – предложила Лиза.

Девушки вышли в коридор и открыли соседнюю дверь в комнату Елены. Света в ней не было, и Долли вернулась к себе за подсвечником, а Лиза прошла вперед и села на кровать сестры.

– А вот и свет, – объявила Долли, высоко подняла подсвечник и, осветив комнату, увидела бледное лицо сестры.

– Что с тобой? – воскликнула она, подбежала к Лизе и встала перед ней на колени.

Сестра сидела, поглаживая ладонями шелковое покрывало кровати. Она помолчала, потом, подняв голову, заговорила:

– Елена чуть не умерла на этой кровати, но ее вернула обратно очень сильная любовь мужчины. Он так просил за нее, я до сих пор слышу эхо его молитв, но не понимаю их, они – на латыни. Потом наша сестра поправилась, и когда в последний раз встала с этой постели, она была спокойна. Здесь не было насилия и зла. И еще, наша сестра была беременна.

Долли рухнула на стул, у нее не было слов. Помолчав, она собралась с мыслями и спросила:

– Отец ребенка – этот француз?

– Я не знаю, но чувствую здесь только его любовь, она – очень сильная и преданная, здесь все ею пропитано, – объяснила Лиза, посмотрела на сестру и робко улыбнулась, – здесь – просто море любви.

– Но ты не слышишь Елену? – продолжала настаивать Долли.

– Слава богу, нет, – перекрестилась Лиза.

– Но почему? – удивилась Долли, которая не могла понять радости младшей сестры.

– Значит, она – жива. Разве ты еще не поняла – я слышу только голоса мертвых, – Лиза серьезно посмотрела на сестру. Это началось сразу после этого ужасного случая, в Ратманово я разговаривала с бабушкой.

– Почему ты мне не сказала? – изумилась Долли, но потом сама же и ответила: – боялась, что я опять тебе не поверю?

Лиза молча кивнула и поднялась с постели.

– Пойдем к маменьке, она опять зовет меня, – попросила девушка, взяла подсвечник с камина, подхватила старшую сестру под руку и направилась к выходу.

Спальня родителей была первой комнатой при входе на второй этаж. Они прошли весь коридор и в нерешительности остановились перед дверью. Потом Лиза высоко подняла канделябр и вошла в спальню, сестра тихо проскользнула за ней.

Пламя свечей заплясало, и из темноты проступил висящий над камином портрет их бабушки, написанный через два года после ее свадьбы. Анастасия Илларионовна в простом белом платье и с распущенными волосами сидела на фоне зеленых деревьев парка, держа на коленях маленького сына, их будущего отца. Лиза протянула подсвечник сестре, а сама пошла к столику у изголовья кровати. Она двигалась как во сне. Протянув руку, девушка выдвинула ящик и, наклонившись над ним, что-то взяла со дна.

Долли как завороженная молчала, глядя на сестру. Бледная Лиза повернулась к ней и тихо произнесла:

– Мама сказала, что всех нас очень любит, они с папой снова вместе и счастливы, следят за нами с небес с радостью. И еще она сказала, что, переборов свое горе, осталась бы с нами, если бы ее не отравили вот этим, – она подняла то, что держала в руках: красный шелковый мешочек, завязанный таким же ярким шелковым шнурком.

Лиза пошатнулась, и сестра бросилась к ней, подхватив за талию. Девушка была так бледна, что казалось, вот-вот упадет.

Мысли в мозгу Долли метались, как загнанные зверьки. Что же делать? Этот дар забирает все силы Лизы. Она уложила сестру на кровать и начала растирать ей руки. Когда ее пальцы наткнулись на шелковый мешочек, который Лиза продолжала сжимать в руках, она непроизвольно отпрянула, потом собралась с мужеством и, вынув мешочек из пальцев сестры, положила его обратно в ящик столика. Долли крепко обняла сестру и прижала к себе.

– Милая, приди в себя, все будет хорошо, я – с тобой, – шептала она, гладя плечи Лизы. Наконец, лицо девушки начло розоветь, и она открыла глаза:

– Я тебя испугала? – Лиза попыталась улыбнуться, но губы ее не послушались, и она грустно пояснила, – после разговора с бабушкой было то же самое.

– А что сказала бабушка? – несмело спросила Долли.

– Она сказала, что мы должны уехать из Ратманова, потому что убийца бродит в ночи вокруг дома, – тихо ответила ей сестра. – Еще она сказала, что всегда знала, что когда я стану взрослой девушкой – у меня проявится этот дар, потому что он был и у ее матери, урожденной Бутурлиной, на которую я очень похожа. У прабабушки дар был до тех пор, пока она не вышла замуж, после первой брачной ночи он у нее исчез.