Текст книги "Мятежная герцогиня"

– Боже мой… – только и могла сказать Долли. Она не знала, что и думать, но теперь уже верила Лизе, не сомневаясь в ее правдивости. Из коридора они услышали голос Даши Морозовой, зовущей их в столовую.

– Пойдем ужинать, дорогая, – предложила Долли, – и пока будем обо всем этом молчать.

Глава 6

Отказавшись от поездки в Санкт-Петербург, графиня Апраксина оказалась перед проблемой, которая создавала массу неудобств. Она собиралась сшить туалеты девушкам в столице, и поэтому в дорогу каждая из них взяла всего только по маленькому саквояжу с двумя платьями и парой нижних рубашек. У самой же графини вообще было только одно платье, поскольку везла она саквояж с двумя дорожными шкатулками, куда переложили фамильные драгоценности Черкасских и украшения Анастасии Илларионовны. Евдокия Михайловна рассчитывала фамильные драгоценности положить в хранилище в доме на Миллионной для жены князя Алексея, а украшения старой княгини хотела дать Долли, когда та начнет выезжать.

Теперь Апраксина в месте со своей горничной, старой Марфой, служившей еще матери и бабушке княжон, рылась в бельевых кладовых, надеясь найти подходящие отрезы и, засадив всю девичью за работу, срочно сшить девушкам и себе платья и белье. В который раз графиня порадовалась, что Марфино французы не разграбили.

Женщины копались в сундуках, отбирая ткани, мотки кружев, нитки, а две горничные, стоя наготове, относили отобранные ткани в комнату графини. Евдокия Михайловна брала только то, что можно было носить зимой: тонкое шерстяное сукно, бархат, плотный атлас. Она отобрала уже около двадцати отрезов и решила передохнуть и определиться с девочками – кому из них что подойдет. Для себя она нашла темно-лиловый бархат и шоколадно-коричневую шерсть, решив, что ей пока хватит нарядов.

Графиня пошла в свою спальню и попросила Марфу позвать барышень. Но с горничной пришли только Даша Морозова и Долли.

– Тетушка, Лиза задремала, я сама подберу ей ткани, – предложила княжна.

– Хорошо, дорогая, выбирай, – согласилась усталая графиня. – Что вам обеим нравится?

Девушки подошли к тканям. Даша в нерешительности остановилась, а княжна сразу же начала раскладывать отрезы по стопкам.

– Начнем с того – сколько нужно сшить платьев? – поинтересовалась она.

– Надо бы десяток, но давай сошьем хотя бы по шесть штук, – предложила графиня.

– Поскольку шить будут наши девушки, предлагаю сделать очень просто: каждая из нас отдаст им то свое платье, которое хорошо на ней сидит, а Марфа снимет с него все мерки и проследит, чтобы новые платья были сшиты точно по ним.

– Очень разумное предложение, – согласилась графиня. Она не догадывалась, что Долли сделала его из эгоистических соображений: не хотела стоять два часа с поднятыми руками, пока ее будут обмерять.

Княжна набрала три стопки отрезов и объяснила:

– Я отобрала ткани для светлой блондинки, русоволосой и шатенки. Тетушка, я права?

Графиня поднялась и подошла к кровати. Присмотревшись к оттенкам тканей в стопках, она спросила:

– Эта – для Лизы, эта – для тебя, а эта – для Даши? Я правильно поняла?

– Совершенно точно! – улыбнулась ей девушка.

В первой стопке лежали ткани светло-голубого, розового, золотистого, алого, синего и темно-шоколадного цветов. Во второй – светлого и темного зеленого, аквамаринового, лимонного, персикового и цвета слоновой кости. В третьей стопке лежали яркие голубой, желтый и вишневый отрезы, и бледные – оливковый, лавандовый и цвета мяты.

– Молодец, отличный выбор, – одобрила графиня и повернулась к Даше Морозовой, – а ты, Дашенька, что скажешь?

– Да, очень красиво, – пролепетала девушка, – и ткани такие прекрасные, – она легонько провела рукой по бархату цвета мяты, который отобрала для нее Долли.

– А что с фасонами? – спросила графиня, уверовавшая в организаторские способности племянницы.

– Давай сделаем один фасон, – предложила та: – лиф с полукруглым вырезом, обычный, без сборок, под грудью – поясок, рукава сделаем узкие. Кроим все одинаково, а потом на одном платье вырез прикроем кружевами немного, а на другом полностью, и сделаем из тех же кружев воротник. На некоторых платьях поверх узкого рукава сделаем еще маленький рукавчик фонариком. Вот они и получатся все разные.

– Мудро, – согласилась графиня, поднялась с кресла и пошла вместе с Марфой в девичью отдавать приказания.

– Тетушка, – Долли задержала графиню в дверях и шепнула, – сшейте нам всем троим по сарафану, простой рубашке и по дубленому тулупчику.

Графиня недоуменно уставилась на девушку, потом, сообразив, что задумала племянница, она с готовностью кивнула и вышла.

Когда через час в девичьей под руководством Марфы закипела работа, Апраксина, освободившись, пригласила к себе Ивана Ильича. Управляющий поспешил явиться в гостиную. Графиня поднялась ему навстречу, поздоровалась и пригласила садиться.

– Иван Ильич, я пригласила вас по очень важному и совершенно секретному делу, – начала она и, кратко сказав, что опасается покушения на жизнь княжон, попросила:

– Я хочу переехать в Москву, в свой дом в Колпачном переулке – никто не додумается искать княжон там, а не в доме Черкасских на Покровке. Но вся мебель из моего дома отправлена в подмосковное имение Захарово, туда же пять лет назад уехали и все слуги, кроме дворецкого, двух лакеев, кучера и садовника. Прошу вас съездить в Захарово и переправить в московский дом всю мебель, что привезена на хранение в имение, а также отобрать штат слуг, чтобы не было лишних людей, но и мы бы не имели проблем, живя в Москве.

– Хорошо, ваше сиятельство, я все понял, – подтвердил управляющий. Он во времена учебы молодого князя в Москве часто бывал в доме графини, хорошо его помнил и мог разобраться, сколько понадобится слуг. – Но я попрошу у вас письмо к вашему управляющему, и план проезда до Захарова.

Иван Ильич поднялся и, пообещав зайти за письмом через час, пошел собираться в дорогу. Спустя полтора часа управляющий в своей двуколке, запряженной парой гнедых, уже ехал по направлению к Москве. Он обещал графине вернуться через две недели. Долли, провожая Ивана Ильича, предложила ему свою помощь, чтобы в его отсутствие следить за хозяйством в поместье.

– Ну что за девушка выросла, просто огонь, – удивлялся управляющий, делясь впечатлениями с кучером, – хорошо, что зима на дворе, особых работ нет, только скотина в хлевах, да оранжереи – ну, с этим она справится.

Спустя полчаса Иван Ильич задремал и проснулся уже при въезде в Москву.

Долли со всей серьезностью отнеслась к своему обещанию, данному управляющему. Но лазить по конюшне и скотному двору в бархатном платье и собольей шубке было смешно, и она спросила у Марфы, где хранится старая одежда ее брата.

– Мне нужны плащ, сюртук и панталоны тех лет, пока он еще в университет не поступил, а еще мне нужны сапоги для верховой езды.

– Опять будешь мужиком наряжаться и на лошади скакать? – недовольно пробурчала Марфа, но пошла на третий этаж в самую дальнюю кладовую, где в пыльных сундуках лежали детская одежда Алексея и платья с кринолинами, оставшиеся от молодости княгини Анастасии Илларионовны.

Через полчаса старая горничная принесла Долли серые панталоны и коротенький сюртучок с черными венгерскими аксельбантами. Еще она бросила на кровать крытый синим сукном лисий тулуп, а на пол поставила сапоги из мягкой черной кожи с чуть потертыми носами и немного стоптанными каблуками.

– Вот, что нашла, если не нравится – иди выбирай сама, но новых вещей там нет, у Алеши одежда всегда была в пятнах, – проворчала Марфа и ушла.

Княжна засмеялась, так забавно было представить красавца князя Алексея, с юности слывущего в светском обществе франтом, мальчиком в заляпанной одежде. Она сняла платье и начала мерить принесенную одежду. Все подошло как нельзя лучше, только сапоги были великоваты, но, рассудив, что совсем маленьких, детских сапог от Алексея, скорее всего, не осталось, она решилась обойтись тем, что есть. В тулупчике, поверх рыжего лисьего меха, был пришит большой суконный карман, куда она засунула пистолет. Теперь Долли не расставалась с подарком крестного – пистолетами – и привезла их с собой вместе со шпагой брата. Надев свою собственную круглую соболью шапочку, полностью закрывающую волосы, она направилась в конюшню выбирать себе нового друга.

Казалось, девушка должна была давно все забыть, но ноги безошибочно принесли ее к воротам конюшни, невысокого длинного строения из красного кирпича с чередой маленьких квадратных окошек под черепичной крышей. Долли грустно подумала, что сердце все помнит, но встряхнув головой, как бы отгоняя печальные воспоминания, она отворила калитку, прорезанную в тяжелых воротах конюшни, и прошла внутрь.

Яркое зимнее солнце косыми лучами, пробиваясь через множество маленьких окошек, давало достаточно света, не беспокоя животных. Долли пошла вдоль денников, рассматривая лошадей. Их было немного, ведь хозяева давно не жили в имении. Все лошади были упряжными, орловскими рысистыми, верховых она не увидела. Девушка уже почти дошла до конца прохода, когда громкое ржание привлекло ее внимание: высокий светло-серый орловский жеребец тянул к ней голову поверх решетки денника.

– Ганнибал! – воскликнула Долли и, подбежав, обняла благородную голову коня, – мой дорогой, мы все по тебе соскучились, шептала она в бархатное ухо, – ты спас Элен, спасибо тебе!

Красавец-конь положил ей голову на плечо, потерся щекой о волосы княжны и легко стукнул копытом о пол денника.

– Сейчас мы с тобой поскачем, – успокоила его девушка.

За ее спиной кто-то тихо кашлянул. Долли обернулась и увидела высокого светловолосого молодого парня в распахнутом коротком тулупе, который, стоя за ее спиной, мял в руках шапку.

– Чего угодно, барышня? – робко спросил он.

– Тебя как зовут? – поинтересовалась княжна.

– Архип, – парень мялся, не зная, что делать дальше.

– Оседлай мне Ганнибала, Архип, и расскажи, как он тут жил.

Парень бросился за седлом, рассказывая на ходу про коня.

– Он здесь уже год, я сам за ним ухаживаю, выезжаю на нем, чтобы не застоялся, я ему все самое лучшее даю, – рассказывал Архип, седлая коня.

В последний раз подтянув подпругу, он вывел жеребца из денника и повел на улицу. Долли последовала за ними. Подставив девушке сложенные в замок руки, конюх подсадил ее в седло и посоветовал:

– Вы бы, барышня, по большой дороге ехали, тропы уже снегом засыпаны.

– Хорошо, – согласилась Долли и поскакала к подъездной аллее.

Ганнибал радостно нес княжну мимо заснеженных деревьев парка. Впереди показалась красивая церковь, а за ней большое село Марфино, раскинувшееся на берегу тихой речки Сосенки. Долли направила Ганнибала к церкви. Изящный храм был построен еще ее прадедом Иваном Павловичем Черкасским в модном тогда стиле барокко и был освящен в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Светло-желтые стены, белые колонны и фронтоны окон, золотые купола на фоне покрытых инеем деревьев были такими яркими, что церковь казалась сказочной и даже какой-то нереальной.

Между храмом и парком лежало кладбище. Долли спрыгнула с коня, привязала его к дереву, росшему около ограды, а сама пошла к мраморному надгробью, поставленному над могилой родителей. Белый ангел, склонив колена, молился на высоком мраморном постаменте с простой надписью: «Светлейший князь Николай Никитич Черкасский и светлейшая княгиня Ольга Петровна Черкасская» и датой «1805 год». Долли подошла к могиле и погладила родные имена, высеченные на мраморе, а потом прижалась к камню лбом. Легкий ветерок поднял поземку около ее ног, как будто родители подали ей знак.

– Мамочка, милая, ты к нам приходила, мы слышали тебя, помоги своим детям в моменты опасности. Пусть у Элен с Алексом все будет хорошо, где бы они ни находились! И нас тоже защити, если сможешь, – попросила девушка, перекрестилась, и поцеловав пальцы, прижала их сначала к имени отца, потом – матери. Постояв еще немного, она повернулась и пошла к выходу с кладбища.

Ганнибал приветствовал ее тихим ржанием. Долли вскочила в седло и, тронув бока рысака пятками, поскакала через село в поля. Конь, радуясь свободе, казалось, летел над землей, красиво выгибая серую шею. Долли пригнулась к его гриве и шептала в чуткое ухо Ганнибала нежные слова, хваля его красоту и легкий бег. Сделав большой круг, обогнув поля и рощу, они вернулись в поместье. Передав рысака своему новому знакомому – конюху Архипу, Долли на прощание потрепала коня по холке и побежала в дом.

Она успела как раз к обеду. Тетушка попросила ее вместе с остальными девушками прийти сразу после трапезы в девичью. Им троим раскроили и сметали первые платья. Как и предсказывала Долли, платья, выкроенные по готовым образцам, сидели прекрасно, теперь можно было их сразу шить, не обременяя девушек примерками.

Найдя Ганнибала, княжна так обрадовалась, что теперь каждое утро по нескольку часов носилась на нем по полям и лесам Марфина, придумывая себе все новые маршруты. Дел по хозяйству, за которыми она обещала наблюдать, оказалось немного, да и хозяйство под разумным руководством управляющего было поставлено так, что не требовалось особенного вмешательства с ее стороны, и девушка была свободна.

Этот воздух свободы опьянил Долли, и она постепенно забыла о причинах, приведших их сюда, и когда в конце второй недели пребывания в Марфино, летя на Ганнибале, она услышала за спиной выстрел, девушка решила, что ей показалось. Прискакав к конюшне, княжна осмотрела коня, на нем не было ни одной царапины, свиста пули она тоже не слышала. Неужели она ошиблась? Но червь сомнения уже засел в мозгу, и Долли задумалась. Хорошо, пусть она не ошиблась, и Островский нашел их – ведь это было нетрудно: ямщики довезли семью прямо до Марфино. Что можно сделать? Предупредить тетушку? Она начет нервничать – что совсем плохо, а уехать до возвращения Ивана Ильича они не могут. Значит, нужно кататься только по парку, и уехать как можно скорее.

Приняв решение, княжна поспешила к дому и, скрывая свои опасения от домашних, каталась с тех пор только по двору и парку, с нетерпением ожидая возвращения управляющего. Иван Ильич приехал через два дня и сообщил графине, что в ее доме в Москве все готово, и они могут переезжать. Апраксина велела позвать Долли, без совета которой теперь не принимала никаких решений, и, обсудив всё втроем, они договорились, что из имения женщины выедут завтра в пять часов утра на двух тройках. В кареты решили запрячь тех лошадей, которые потом останутся в Москве. Кучера тоже должны были остаться с хозяевами.

Договорившись с управляющим, женщины пошли предупредить Лизу и Дашу. Пока они поднимались по лестнице, Долли спросила:

– Тетушка, а сарафаны нам сшили?

– Я велела их сшить в первую очередь, – ответила графиня, – как только поняла, что ты задумала.

– Вот и отлично, значит, мы нарядимся крестьянками, вы поедете в первой карете с горничными, а мы – во второй, с вещами, – предложила княжна.

– Так и сделаем. Ах, Лисичка, ты всегда придумаешь хитрый выход из любого положения. Ну, давай собираться, пока этот упырь нас в Марфино не нашел.

Долли промолчала. Уверенности в том, что Островский нашел их, у нее не было, да если бы и была, волновать тетку она решила только в самом крайнем случае.

Лаврентий уже две недели жил в номерах при трактире в селе Троицком на старой Калужской дороге. Отсюда до Марфино было почти пятнадцать верст, но ближе приличного жилья не было, а селиться в крестьянских избах он не хотел, чтобы не привлекать к себе внимания помещиков.

Выследить женщин молодому человеку не составило никакого труда. Он отставал от них на перегон и, приезжая на почтовую станцию после Черкасских, как бы невзначай расспрашивал смотрителя и ямщиков, а потом четко следовал по следам беглянок. На почтовой станции в этом селе он узнал, что графиня Апраксина взяла лошадей до Марфина, и, дождавшись возвращения ямщиков, убедился, что кареты доехали именно до этого имения.

Сняв номер при трактире, Лаврентий отдохнул, наконец, от дороги и через день занялся главным делом. Теперь это дело занимало все его мысли: он должен был убить этих мерзких и опасных баб, но сначала собирался получить удовольствие. Островский мечтал, как будет заниматься ими по очереди: сначала разделается с учительской дочкой, а уж потом возьмется за княжну. Он предвкушал их крики и мольбы о пощаде, и в душе молодого человека просыпалась радость предвкушения: он рассчитается с княжной за все – за крушение своих планов, за Иларию и за потерю имения.

Хотя имение он все-таки продал. Лаврентий вспомнил, что, найдя этого жадного частного маклера, он не до конца верил, что афера удастся, но терять было все равно нечего, и он пообещал наглецу половину от полученных денег. Только за это опытный аферист, сразу распознавший в Островском человека, припертого к стенке, соглашался принять участие в деле. Лаврентий назначил Сидихину встречу в роще на краю уездного городка и, чтобы тот мог оторваться от возможной слежки, показал проход через лавку, продававшую ткани, которым иногда пользовался сам. Когда довольный маклер появился в роще и протянул ему маленький сверток с деньгами, Лаврентий достал из-за пояса пистолет и выстрелил ему прямо в лоб. Как он и предполагал, вторая половина денег была в поясе убитого. Забрав паспорт, часы и табакерку из кармана Сидихина, он сунул в этот карман свои часы с приметной дарственной надписью от отца.

Молодой человек быстро положил труп на заранее собранный сосновый лапник, закидал его сверху ветками и поджег костер. Пропитанные смолой сучья горели хорошо, и скоро пламя поднималось выше человеческого роста. Лаврентий посмотрел на затертый паспорт, выписанный на имя Феофана Михайлова Сидихина. Он усмехнулся – под таким смешным именем ему теперь придется жить. Молодой человек собирался назавтра застрелить обеих девчонок, подкараулив их в Ратманово, а потом уехать, но, переночевав в пустой избушке егеря в дубовой роще, он приехал на рассвете в поместье, чтобы увидеть отъезд намеченных жертв.

Зато теперь, спустя месяц, Лаврентий был очень близок к цели. Купив коня, он каждый день ездил в Марфино, выслеживая девушек. Через несколько дней после начала слежки он заметил юношу, стремительно несущегося на огромном светло-сером орловском рысаке удивительной красоты. Несмотря на то, что конь летел быстро и дорога проходила далеко от Лаврентия, он заметил изящную круглую меховую шапочку на голове юноши.

– Женщина! По повадкам очень похожа на Долли Черкасскую. Нужно постараться подъехать поближе, чтобы не ошибиться, – пробормотал он.

Несколько дней у Островского ушло на то, чтобы изучить маршруты всадницы. Это оказалось непросто, поскольку она каталась по разным дорогам, но, наконец, он нашел один перекресток, который девушка никак не могла миновать. Оставалось устроить засаду.

Лаврентий занял свое место за пушистой елкой у перекрестка очень рано, а девушки все не было, и как он ни старался греться, то подпрыгивая, то бегая по маленькой вытоптанной в снегу площадке, его руки и ноги заледенели. И когда за его спиной раздался приближающийся стук копыт, он схватил пистолет, но скрюченные пальцы его не послушались. Островский хотел заполучить девчонку живой, чтобы насладиться ее медленной и очень мучительной смертью, поэтому должен был подстрелить коня, но даже в такую большую мишень он не попал.

Лаврентий выругался, но понадеялся, что при такой скачке, за стуком копыт и свистом ветра в ушах, Долли не услышит выстрел. Но завтра молодой человек напрасно прождал в засаде до вечера, на следующий день всадница тоже не появилась, и он понял, что княжна услышала выстрел. Подъехав поближе к парку, Островский сквозь деревья увидел, что Долли катается рядом с домом в самом конце подъездной аллеи. Он видел, как девушка отдала поводья конюху и вошла в дом.

– Хорошо, завтра проберусь в парк, – пробормотал Лаврентий и повернул коня обратно на старую Калужскую дорогу. Он так замерз, что еле отогрелся в своем трактире и, чтобы не простудиться, заедая щами, выпил два стакана водки. Молодой человек мерз уже третий день и чувствовал, что ежедневные переохлаждения могут плохо для него кончиться. Утром он проснулся поздно и сразу понял, что горло болит, а голова горит и раскалывается.

– Простыл, только этого не хватало, – выругался Лаврентий и попытался встать. Но сил подняться у него не было.

Он заказал себе в номер горячего чая с медом и водки. Доктора он решил пока не звать, так как сам знал, откуда его болезнь, да и денег было жаль – они таяли слишком быстро. Спустя четыре дня Лаврентий поднялся с постели и смог спуститься в общий зал трактира, а еще через день смог доехать до Марфино. Оставив коня под большим деревом у ворот, молодой человек пробрался в парк и, прячась за стволами деревьев, подошел так близко к дому, что уже не промахнулся бы в любого, выходящего и дверей.

Ожидание тянулось долго. Из дверей выбегали слуги, вошел в дом и через полчаса вернулся обратно седой управляющий, но девушек не было, не выходила и старая графиня. Ужасное подозрение зародилось в его мозгу.

– Дьявол! Пока я валялся в постели, они уехали! – чертыхнулся Лаврентий и пошел к своему коню.

Он сворачивал с подъездной аллеи на большую дорогу, когда навстречу ему выехали санки, нагруженные мешками с мукой. На облучке сидел совсем юный паренек в сером армяке. Лаврентий окликнул его, и сани остановились.

– Послушай, я ищу княжон Черкасских, они должны были увидеться со мной, да не приехали на встречу, – говоря, Островский вынул пятачок и повертел его в руках, – не пойму, уехали они что ли?

Мальчишка не сводил глаз с монетки, что-то усиленно соображая, потом спросил:

– А вам, барин, чего узнать-то нужно?

– Княжны уехали или нет? – прямо задал вопрос Лаврентий, зажал монету двумя пальцами и помахал ею.

– Уехали, – процедил паренек.

– Куда и когда выехали?

– Выехали третьего дня, еще затемно, а куда поехали, никто не знает, – сказал парнишка, пристально глядя на пятачок в руках молодого человека. Тот бросил монетку юному вымогателю и стал разворачивать коня, когда услышал то, что его очень заинтересовало.

– Только кони не вернулись обратно, и оба кучера уехали, – пояснил мальчишка, стеганул вожжами свою лошадку и покатил по подъездной аллее.

Значит, они в одном из имений или в Москве, иначе они бы взяли почтовых лошадей, а своих вернули бы в Марфино. Это обнадеживало. Лаврентий решил расспрашивать на всех почтовых станциях вдоль дороги до Москвы, не останавливались ли кареты с важной дамой и тремя девушками. Судьба снова поставила перед ним препятствие, и он должен был его обязательно преодолеть.

– Боже мой, куда мы едем, что могло уцелеть в этом пожарище? – шептала Долли, разглядывая обгоревшие руины домов в центре Москвы.

Вокруг не было ни одного целого дома, только закопченные стены без крыш зияли пустыми глазницами выгоревших окон. Еще на окраине Москвы старая графиня остановила кареты и попросила своих подопечных пересесть к ней, зная, какое тяжелое зрелище предстоит им увидеть. И теперь она сидела, сжимая руку Долли и, глядя в окно, молча плакала.

– Тетушка, не все так плохо, – княжна в который раз пыталась успокоить Евдокию Михайловну, – посмотрите, вон церковь уцелела.

– Это – церковь Всех Святых, где меня крестили, – робко улыбнувшись сквозь слезы, сказала старая женщина, глядя на неправдоподобно нарядную на фоне черных руин церковь из красного кирпича со свежевыкрашенными белыми наличниками, – наша бабушка Елизавета Васильевна Бутурлина была властная женщина и требовала, чтобы все ее дочери рожали своих детей в родительском доме, и крестили их в соседних церквях.

– Так здесь и нашу бабушку крестили? – обрадованная Долли уцепилась за тему, способную отвлечь тетку от печальных мыслей.

– Вон там дальше впереди, на горе, церковь в честь Святого Владимира, твою бабушку Анастасию крестили там. Но она очень сильно выгорела, а Ивановский монастырь, что напротив нее стоит, сгорел почти весь, только надворная церковь да несколько хозяйственных построек остались. Я когда летом приезжала, видела мать-игуменью, та сказала, что за день до пожара сестры уехали из Москвы и реликвии монастырские вывезли. А теперь бедняжек распределили по другим монастырям, а в уцелевших строениях Ивановского – погорельцев разместили. – Апраксина вздохнула и перекрестилась.

Кареты начали взбираться по крутому подъему, и шаг лошадей замедлился. Долли выглянула в окно и увидела закопченную длинную стену, за которой в глубине виднелись остатки разрушенного собора.

– Это и есть Ивановский монастырь? – спросила она.

– Да, – подтвердила графиня.

Княжне стало грустно. Москву она почти не помнила. Отец не любил покидать Марфино, и в город возил дочерей очень редко, но у девушки в памяти осталось ощущение праздника, красоты и веселья, связанное со словом «Москва», теперь же город оставлял тяжелое впечатление.

– Вон – церковь, где крестили Анастасию, – привлекла ее внимание Апраксина, указывая на здание, где работали люди, разбирая обгоревшие камни. – Теперь на ней нет глав, и колокольня рухнула, но поверьте мне, что раньше она была очень красивой. Ее построили еще триста лет назад, а вокруг рос княжеский сад, поэтому она и называлась: «Церковь Святого Владимира в старых садах». Восстановят ли ее когда-нибудь? – графиня всхлипнула и прижала платок к глазам.

– Не нужно плакать, – попросила Долли, – наша семья – очень богата, давайте поможем восстановлению храмов деньгами и рабочими. Ведь мы можем послать своих дворовых помогать на разборке зданий. Я сама все узнаю, расскажу вам, и мы вместе примем решение.

– Конечно, дорогая, – обрадовалась графиня, – я тоже не бедная, детей у меня нет – все мое состояние я потом разделю между вами, но Москве и храмам нужно помочь.

– Тетушка, нам и так родители и бабушка много денег оставили, потратьте свои, как вам захочется, – предложила Долли и оглянулась на Лизу, ища поддержки. Та, ласково обняв тетку, согласилась с сестрой.

– Действительно, тетушка, давайте поможем храмам возродиться. Я чувствую, что здесь особое, святое место. Здесь есть храм в честь Святой Елизаветы?

– Был, – с грустью ответила графиня, – в Ивановском монастыре был надворный храм в честь твоей небесной покровительницы, но он, по-моему, разрушен.

– Я хочу отдать часть моего приданного и наследства на восстановление этого храма – я обязательно попрошу Алексея об этом, – объявила Лиза и заволновалась, умоляюще глядя на тетку.

– Как только приедем домой, я напишу Алексею письмо о том, где мы находимся. Ты можешь вложить туда и свою записочку, – предложила Евдокия Михайловна и встрепенулась. – Но вот и наш переулок, слава богу, он весь уцелел.

Кареты свернули в довольно широкий переулок, и лошади опять натужно потащили экипажи по крутому подъему. Девушки припали к окнам. С левой стороны тянулись палаты допетровских времен с маленькими оконцами и толстыми белеными стенами, а справа чернел ветвями сквозь снег большой старый сад.

– Этот белый дом – часть усадьбы Лопухиных, его построил еще отец царицы Евдокии, дед Петра Великого, так что дом уже сто пятьдесят лет простоял и при пожаре цел остался, а вот большой новый дворец этой семьи, что был внутри двора, сгорел полностью, – сказала графиня и обрадовалась, – ну, вот мы и приехали.

Экипажи остановились у маленьких ворот в чугунной ограде, окружавшей засыпанный снегом парк. Форейтор с первой кареты соскочил с запяток и начал стучать по металлическим прутьям калитки. Через пару минут высокий седой мужчина в тулупе, накинутом на ливрею, и сопровождающий его рослый парень подошли к воротам.

– Ваше сиятельство, – низко кланяясь, воскликнул седой слуга. – Здравия желаю, а мы вас с Покровки ждали – слуги там дежурят, а вы с Колпачного переулка заехали.

– Здравствуй, Фрол, – приветствовала слугу графиня, выглядывая в окошко кареты, – это всё неважно, открывай ворота, мы очень устали.

Молодой парень, пришедший вместе со старым дворецким, уже снял цепь и замок с ворот и распахнул их створки. Кареты одна за другой въехали на мощеную брусчаткой дорожку и покатили к большому двухэтажному дому, выкрашенному в светло-бирюзовый цвет, с множеством огромных окон с белыми фигурными фронтонами. Экипажи проехали во внутренний дворик, зажатый между двух флигелей, и нырнули в полукруглую арку сквозного каретного проезда под домом. Он был таким длинным, что оба экипажа спокойно разместились под его сводами.

Фрол открыл дверцу кареты и помог выйти старой графине, потом он подал руку Долли. Когда та сбежала по подножке на гранитные плиты, выстилающие проезд, он с удивлением уставился на ее наряд: белый толстый платок, грубый дубленый тулуп и голубой шерстяной сарафан с множеством ярких лент, нашитых по подолу.

– Это – светлейшая княжна Дарья Николаевна Черкасская, ее сестра Елизавета Николаевна и моя компаньонка Дарья Морозова, – по очереди представила девушек оторопевшему Фролу Апраксина. – Не держи нас на морозе, мы и так давно в дороге.

– Простите, ваше сиятельство, – засуетился дворецкий, отворяя дверь, – не признал барышень – они совсем маленькими были, когда я видел их в последний раз.

Женщины прошли в тепло большого вестибюля с широкой мраморной лестницей. Девушки расстегнули тулупы, размотали платки и остались в одинаковых голубых сарафанах и белых рубашках с широкими рукавами.

– Фрол, веди барышень в их комнаты, а я уж свою спальню сама найду, – велела Апраксина. Потом, кивнув головой на сарафан Долли, она продолжила, обращаясь к девушкам, – переоденьтесь скорее, нечего слуг смущать.

Сарафаны их действительно выручили. Девушки переоделись в крестьянскую одежду уже в карете, поэтому никто из прислуги в Марфино не знал, что княжны путешествовали под видом служанок. Везде, где они проезжали, графиня показывалась одна, а служанки в крестьянском наряде никого не интересовали, никто не смотрел в их лица. Теперь отыскать следы сестер Черкасских, упорхнувших из Марфина, было гораздо сложнее.

– Господи, пусть наш план сработает, и Островский не найдет нас, – помолилась графиня, потом оперлась на руку Марфы и пошла в свою спальню, в которой спала последний раз больше пяти лет назад.

Фрол привел девушек на второй этаж одного из флигелей и, поклонившись, указал на три двери, расположенные подряд по коридору.

– Прошу, барышни, выбирайте любую комнату.

Младшие девушки нерешительно переглянулись и посмотрели на Долли, уступая ей право первой выбрать спальню. Княжна скорчила умильную гримаску и, пройдя вперед, отворила все три двери. Комнаты были одинаковыми. Большие, с одним огромным окном, выходящим в парк, за которым была видна ограда и Колпачный переулок, они были обставлены изящной золоченой мебелью, обитой шелком. Долли сразу вспомнилось Ратманово – такая же мебель там стояла в покоях бабушки. Только бабушка любила полосатую обивку, а здесь в каждой комнате был свой рисунок мебельного шелка, но все обивки были с цветочными мотивами.