Текст книги "Ключ Сары. Cосед (сборник)"

Вернувшись домой, я вдруг сообразила, что последние пару дней меня все время подташнивает. Поначалу я не обращала на это внимания, с головой уйдя в работу над статьей о событиях на «Вель д’Ив». Потом, на прошлом неделе, на меня свалились неожиданные новости о квартире Mamé. Но теперь я сообразила, что моя грудь обрела болезненную чувствительность, и наконец-то серьезно задумалась над тем, что со мной происходит. Я проверила, когда у меня должна была начаться менструация. Так и есть, произошла задержка. Но в прошлом со мной бывало и такое. В конце концов я решила спуститься в аптеку на бульваре и купить тест на беременность. Просто так, на всякий случай.

Вот я и убедилась. Полоска на тесте посинела. Итак, я беременна. Беременна. Я не верила своим глазам.

Я уселась на кухне и задумалась.

Последняя моя беременность, пять лет назад, после двух выкидышей, была сущим кошмаром. Боли начались почти сразу, затем у меня открылось кровотечение, после чего выяснилось, что плод развивается вне матки, в одной из труб. Пришлось делать тяжелую операцию. И физически, и морально я была раздавлена. Мне потребовалось много времени, чтобы вновь прийти в себя. Врачи удалили у меня один яичник. К тому же в то время мне уже стукнуло сорок. Разочарование и печаль на лице Бертрана. Он ни в чем не упрекал меня, но я ощущала его состояние. Просто знала. А оттого что он не захотел поговорить со мной о своих чувствах, мне стало еще больнее. Он переживал молча, без меня. Слова, которые так и не были произнесены, встали между нами непроницаемой стеной. Я разговаривала о случившемся только со своим психиатром. Или с близкими друзьями.

Я вспомнила последний уик-энд, который мы провели в Бургундии. Тогда мы пригласили погостить Изабеллу с детьми. Их дочь Матильда была ровесницей Зои, и еще у них был маленький Мэтью. А какими глазами смотрел на него Бертран, на этого чудесного мальчугана лет четырех или пяти. Бертран ходил за ним по пятам, Бертран играл с ним, носил на плечах, улыбался ему, но в глазах его таилась тоска. Это было невыносимо. Изабелла застала меня плачущей на кухне в одиночестве, пока все остальные доедали запеканку по-лотарингски во дворе. Она крепко обняла меня, потом налила мне полный бокал вина, включила CD-проигрыватель и оглушила меня старыми хитами Дайаны Росс.

– Твоей вины здесь нет, ma cocotte[28]28
  Милая моя.


[Закрыть], ты ни в чем не виновата. Помни об этом.

После этого я долгое время чувствовала себя беспомощной. Семейство Тезаков проявило дружелюбие и понимание, но у меня все равно осталось очень неприятное чувство, словно я не смогла дать Бертрану то, чего он хотел больше всего на свете: второго ребенка. Сына, что еще более важно. У Бертрана было две сестры, но ни одного брата. Так что фамилия его грозила исчезнуть, если у него не появится наследник. Тогда я не понимала, насколько это важно для всей его семьи.

А когда я дала понять, что, несмотря на то что являюсь супругой Бертрана, я предпочитаю, чтобы меня называли Джулия Джермонд, ответом мне послужило удивленное молчание. Моя свекровь, Колетта, с деланной улыбкой объяснила, что во Франции такое поведение считается современным. Чересчур современным. Чуть ли не феминистской выходкой, которая не найдет понимания в их кругу. Французская женщина должна носить фамилию мужа. Так что до конца дней своих мне предстояло отзываться на обращение «мадам Бертран Тезак». Помню, как в ответ я продемонстрировала ей свою ослепительную улыбку в тридцать два зуба и бойко заявила, что в таком случае я предпочту, чтобы меня называли Джулией. Она промолчала, но с тех пор и она, и Эдуард, мой свекор, представляли меня просто: «Супруга Бертрана».

Я опустила взгляд на синюю полоску в руках. Итак, ребенок. Ребенок! Меня вдруг охватило чувство радости, абсолютного счастья. У меня будет ребенок. Я обвела взглядом до боли знакомую обстановку кухни. Потом подошла к окну и стала смотреть на темный, мрачный двор, простиравшийся внизу. Интересно, мальчик или девочка? Впрочем, какая разница? Я знала, что Бертран будет надеяться, что у нас родится сын. Но он будет любить и девочку, уж это-то я знала. Второй ребенок. Ребенок, которого мы ждали так долго, слишком долго. Ребенок, на появление которого мы уже перестали надеяться. Сестра или брат, о которых перестала говорить Зоя. Тот самый, относительно которого перестала проявлять любопытство и Mamé.

Но как же сообщить эту новость Бертрану? Не могу же я просто позвонить ему и выпалить такое известие по телефону! Мы должны быть вместе, только вдвоем, и никого больше. Мне требовалось романтическое уединение. И еще мы должны держать эту новость в секрете, не говорить об этом никому, пока моя беременность не составит, как минимум, три месяца. Меня охватило непреодолимое желание позвонить Эрве и Кристофу, Изабелле, моей сестре, родителям, но я постаралась сдержать свой порыв. Первым обо всем должен узнать мой муж. Потом моя дочь. Мне в голову пришла одна мысль.

Я схватила телефон и набрала номер Эльзы, приходящей няни. Я спросила, свободна ли она сегодня вечером и не сможет ли посидеть с Зоей. Она ответила, что сможет. Тогда я заказала столик в нашем любимом ресторане, в котором подавали пиво и в котором мы бывали регулярно с тех самых пор, как поженились. Наконец, я позвонила Бертрану, попала на его голосовую почту и назначила ему свидание в «Томьё» ровно в двадцать один ноль-ноль.

Я услышала, как Зоя отпирает ключом входную дверь. До меня донесся грохот захлопывающейся двери, и вот она вошла на кухню, держа в руке тяжелый рюкзак.

– Привет, мама, – поздоровалась она. – Как дела?

Я улыбнулась. Как всегда, стоило мне взглянуть на Зою, как я про себя поражалась ее красоте, ее стройной высокой фигурке, ее ясным карим глазам.

– Иди ко мне, – сказала я, заключая ее в медвежьи объятия.

Зоя ответила на ласку, потом отстранилась и внимательно посмотрела на меня.

– У тебя, мне кажется, был очень хороший день, правильно? – поинтересовалась она. – Я чувствую это по тому, как ты меня обнимаешь.

– Ты права, – согласилась я, умирая от желания рассказать ей все. – День действительно был очень даже неплохой.

Она по-прежнему не сводила с меня глаз.

– Я очень рада. А то в последнее время ты какая-то странная. Я решила, что это из-за тех детей.

– Из-за тех детей? – повторила я, ласково убирая прядку волос, упавшую ей на глаза.

– Ну, ты понимаешь, тех детей, – ответила она. – Детей на «Вель д’Ив». Тех, которые так и не вернулись домой.

– И опять ты права, – пробормотала я. – Мне было очень грустно. И мне по-прежнему жаль их.

Зоя взяла мои руки в свои и принялась крутить у меня на пальце обручальное кольцо. Этой привычкой она обзавелась, будучи совсем маленькой, и до сих пор не оставила ее.

– И еще я слышала, как на прошлой неделе ты разговаривала по телефону, – призналась она, не глядя на меня.

– Ну и?

– Ты думала, что я сплю.

– Ага, – глубокомысленно изрекла я.

– Я не спала, хотя было уже поздно. По-моему, ты разговаривала с Эрве. Ты говорила ему о том, что рассказала тебе Mamé.

– О квартире? – спросила я.

– Да, – сказала она и наконец подняла на меня глаза. – О той семье, которая жила там раньше. И о том, что случилось с этой семьей. И о том, как Mamé жила там все эти годы, и как ей, похоже, было все равно.

– Получается, ты все слышала, – пробормотала я.

Она кивнула.

– Ты знаешь что-нибудь о той семье, мама? Ты знаешь, кем они были? Что с ними стало?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет, родная, не знаю.

– А правда, что Mamé было все равно?

Так, теперь мне следовало соблюдать крайнюю осторожность.

– Милая, я уверена, что ей было не все равно. Просто, на мой взгляд, она не знала, что случилось.

Зоя снова принялась крутить кольцо у меня на пальце, на этот раз быстрее.

– Мама, ты ведь узнаешь о них все, что можно?

Я накрыла ладонью нервные пальчики, не желающие оставить в покое мое кольцо.

– Да, Зоя. Именно это я и собираюсь сделать, – ответила я.

– Папе это не понравится, – заметила она. – Я слышала, как папа говорил, чтобы ты перестала переживать на этот счет. Чтобы вообще забыла об этом. По-моему, он был очень зол.

Я прижала ее к себе и зарылась лицом в ее волосы. Я подумала о замечательном секрете, который хранила в своей душе. Я подумала о сегодняшнем вечере, о ресторанчике «Томьё». О недоверчивом выражении лица Бертрана, о том, как он задохнется от счастья.

– Милая, – сказала я. – Папа не станет возражать. Я обещаю.

Выбившись из сил, девочки повалились на землю под большим кустом. Им страшно хотелось пить, они задыхались от быстрого бега. У девочки больно кололо в боку. Вот бы сейчас выпить глоток воды. Немножко отдохнуть. Восстановить силы. Но она знала, что долго оставаться здесь нельзя. Она должна идти дальше, должна вернуться в Париж. Любым способом.

«Оторвите звезды», – сказал им мужчина. Они с трудом сняли с себя лишние лохмотья, окончательно разорванные колючей проволокой. Девочка опустила глаза на грудь. Вот она, звезда, у нее на блузке. Она потянула ее. Рахиль, глядя на нее, подцепила свою звезду ногтями. Она легко оторвалась. А вот у девочки звезда не поддавалась, она была пришита слишком крепко. Она сбросила блузку, поднесла звезду к лицу. Крохотные, ровные стежки. Она вспомнила мать, склонившуюся над столом с рукоделием, терпеливо и аккуратно нашивающую звезды на их одежду, одну за другой. От этих воспоминаний на глазах у нее выступили слезы. Она расплакалась, прижав блузку к лицу, и ее охватило неведомое ранее отчаяние.

Девочка вдруг почувствовала, что Рахиль обнимает ее, обнимает своими окровавленными руками, гладит по голове, прижимает к себе. Рахиль спросила: «Это правда, то, что ты рассказывала о своем младшем брате? Он действительно заперт в шкафу?» Девочка кивнула. Рахиль крепче прижала ее к себе, неловко и неумело гладя по голове. Где сейчас моя мама, подумала девочка. И мой отец. Куда их повезли? Они хотя бы вместе? Они в безопасности, им ничего не угрожает? Если бы только они видели ее сейчас… Если бы только они видели ее, плачущую под кустом, грязную, оборванную, голодную, отчаявшуюся…

Она попыталась взять себя в руки и даже выдавила улыбку, глядя на Рахиль сквозь слезы. Да, она грязная, отчаявшаяся, голодная; пусть, зато она не боится. Перепачканной ладошкой она смахнула слезы с глаз. Она слишком быстро повзрослела, чтобы теперь бояться чего-либо. Она больше не ребенок. Ее родители могли бы гордиться ею. Она так хотела этого! Они могли бы гордиться ею, потому что она убежала из лагеря. Они могли бы гордиться ею, потому что она возвращалась в Париж, чтобы спасти братика. Они могли бы гордиться ею, потому что она больше не боялась.

Она с утроенной силой принялась за звезду, зубами разрывая нитки, которыми мать пришила ее к блузке. Наконец клочок желтой материи упал на землю. Она посмотрела на него. Большие черные буквы. «ЕВРЕЙКА». Она скомкала его в руке.

– Тебе не кажется, что она выглядит совсем маленькой? – повернулась девочка к Рахили.

– И что ты собираешься делать с ней? – поинтересовалась та. – Если мы оставим звезды в кармане, а нас обыщут, нам конец.

Девочки решили зарыть звезды под кустом вместе с одеждой, в которой они пролезали через забор из колючей проволоки. Земля была сухой и мягкой. Рахиль вырыла яму, сложила в нее одежду и звезды, а потом снова засыпала ее коричневым суглинком.

– Ну вот, готово, – с торжеством заявила она. – Я хороню звезды. Они умерли и лежат в могиле. И останутся там навсегда.

Девочка засмеялась вместе с Рахилью. А потом ощутила угрызения совести. Ведь мать говорила ей, что она должна гордиться своей звездой. Должна гордиться тем, что она еврейка.

Сейчас ей не хотелось думать об этом. Все изменилось. Абсолютно все. Им нужно найти еду и питье, крышу над головой, а еще ей обязательно нужно вернуться домой. Как? Она пока не знала. Она даже не знала, где они сейчас находятся. Но зато у нее были деньги. Деньги, которые дал ей полицейский. В конце концов, он оказался не таким уж плохим человеком. Может быть, это означало, что найдутся и другие добрые и хорошие люди, которые им помогут. Люди, которым не за что их ненавидеть. Люди, которые не считали их «другими».

Они находились неподалеку от деревни. Из-за кустов они видели дорожный указатель.

– Бюн-ла-Роланд, – вслух прочла Рахиль.

Инстинкт самосохранения подсказал им, что заходить в деревню не стóит. Здесь они не найдут помощи. Деревенские жители знали о лагере, тем не менее никто не пришел на помощь заключенным, за исключением тех женщин, да и то было один раз. Кроме того, деревня располагалась слишком близко к лагерю. Они могли наткнуться на кого-нибудь, кто отправит их обратно. Поэтому они повернулись спиной к Бюн-ла-Роланд и двинулись прочь, стараясь держаться поближе к высокой траве, которая росла на обочине дороги. Если бы еще напиться чего-нибудь, думала девочка. От голода и жажды она ослабела, и у нее кружилась голова.

Они шли и шли вперед, останавливаясь и прячась, когда слышали шум приближающейся машины или мычание коров, которых гнал домой местный фермер. В правильном ли направлении они двигались? К Парижу или в обратную от него сторону? Девочка не знала. Но, по крайней мере, она была уверена в том, что они все дальше и дальше уходили от лагеря. Она посмотрела на свои туфельки. Они разваливались на ходу. А ведь это была вторая ее любимая пара, обувь для торжественных случаев, которую она надевала на дни рождения или походы в кино, а также когда ходила в гости к подружкам. Они купили их в прошлом году вместе с матерью, неподалеку от Place de la Republique[29]29
  Площадь Республики.


[Закрыть]. Кажется, это было так давно. В другой жизни. Теперь туфельки стали ей малы, и у нее болели пальцы ног.

День уже клонился к закату, когда они добрели до леса, большого, прохладного, зеленого лесистого массива. Под деревьями пахло сладковатой сыростью. Девочки сошли с дороги, надеясь отыскать в лесу землянику или голубику. Вскоре они набрели на настоящие заросли ягод. Рахиль вскрикнула от радости. Девочки уселись прямо на землю и принялись жадно рвать спелые ягоды. Девочка вспомнила, как они раньше собирали фрукты вместе с отцом, в то благословенное время, когда они отдыхали у реки. Как давно это было, целую вечность назад…

Ее желудок, не привыкший к такому изобилию, взбунтовался. Она схватилась обеими руками за живот, и ее вырвало. Она извергла из себя массу непереваренных ягод. Во рту ощущался отвратительно кислый и мерзкий привкус. Девочка сказала Рахили, что они должны найти воду. Она с трудом заставила себя подняться на ноги, и они углубились в лес, таинственный ярко-зеленый мир, разбавленный золотыми пятнами и полосами солнечных лучей. Внезапно сквозь заросли папоротника девочка увидела косулю, и от благоговейного страха у нее перехватило дыхание. Она ведь не привыкла к дикой природе, она была истинно городским ребенком.

Вскоре они набрели на небольшой чистый пруд. Вода казалась на вид прохладной и свежей. Девочка пила и все никак не могла оторваться. Она прополоскала рот, постаралась смыть с блузки пятна ягодного сока, а потом опустила в неподвижную воду ноги. После той памятной эскапады у реки она больше не купалась в водоемах, а потому не решалась окунуться в пруд с головой. Рахиль догадалась, в чем дело, и ободряющим тоном сказала девочке, чтобы та не боялась и что она ее поддержит. Девочка скользнула в воду, держа Рахиль за плечи. Рахиль обхватила ее одной рукой вокруг живота, а другой держала за шею, под подбородком, как когда-то делал отец. Прикосновение воды было восхитительным, она нежно ласкала кожу девочки. Она плеснула водой на свою обритую голову, на которой уже начали отрастать волосы – золотистый пушок, жесткий и грубый, как щетина на подбородке отца.

Внезапно девочка почувствовала себя полностью опустошенной и вымотанной. У нее оставалось только одно желание – прилечь на мягкий зеленый мох и заснуть. Хотя бы ненадолго. Для того чтобы перевести дух. Рахиль согласилась. Они вполне могли позволить себе короткий отдых. Здесь они были в безопасности.

Девочки прижались друг к другу, вдыхая полной грудью свежий запах мха, который так разительно отличался от вони гнилой соломы в бараках.

Девочка заснула очень быстро. Сон ее был глубоким и спокойным. Она уже давно так не спала.

Это был наш обычный столик. Он притаился в углу, справа от входа, за старомодной оцинкованной стойкой бара с зеркалами тонированного стекла. Красная бархатная banquette[30]30
  Банкетка для сидения.


[Закрыть], изогнутая в форме буквы «Г». Я опустилась на нее и стала наблюдать за официантками, снующими по залу в традиционных белых фартучках. Одна из них принесла мне коктейль из белого вина и ликера из черной смородины. Сегодня в ресторане было много посетителей. Бертран привел меня сюда на первом свидании, много лет назад. И с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Тот же самый низкий потолок, стены цвета слоновой кости, бледные светильники в форме шаров, накрахмаленные скатерти. Та же самая здоровая и обильная пища из Гаскони и Кореза, которую очень любил Бертран. Когда я только познакомилась с ним, он жил неподалеку отсюда, на рю Маляр, в старомодной мансардной квартирке под самой крышей, в которой летом стояла невыносимая жара. Будучи коренной американкой, выросшей среди кондиционеров, я не могла понять, как он умудряется жить здесь. В то время я сама еще жила на рю Кадет вместе с мальчиками, и моя темная, прохладная маленькая комнатка представлялась мне раем земным, когда в Париже наступало жаркое и душное лето. Бертран вместе с сестрами вырос в этом районе Парижа, аристократическом и модном седьмом arrondissement, где уже много лет на длинной и кривой Университетской улице жили его родители, совсем рядом с рю дю Бак, на которой процветал их антикварный магазин.

Наш обычный столик. Именно за ним мы сидели, когда Бертран предложил мне руку и сердце, попросив стать его женой. За этим самым столиком я сказала ему, что беременна Зоей. И здесь же я сказала ему, что узнала об Амели.

Амели…

Только не сегодня. Не сейчас. С Амели покончено. В самом деле? Нет, правда покончено? Я должна была признаться себе, что не уверена в этом. Но пока что я больше ничего не хотела знать. Не хотела ничего видеть. У меня будет ребенок. Амели не может этому помешать. Я улыбнулась, но улыбка была горькой. Закрыла глаза. Типично французское отношение: «закрыть глаза» на похождения своего супруга. Вот только получится ли это у меня? Не знаю.

Когда я впервые узнала о его неверности, а это случилось целых десять лет назад, то закатила грандиозный скандал. А ведь и тогда мы сидели за этим столиком, с изумлением вспомнила я. И я решила высказать ему все в лицо здесь и сейчас. Он не стал ничего отрицать. Он остался спокойным и отстраненным и вежливо выслушал меня, положив подбородок на сцепленные руки. Кредитная карточка о многом может рассказать. Гостиница «Жемчужина», рю ди Канетт. Гостиница «Ленокс», рю Деламбр. Гостиница «У Кристины», рю Кристин. Один гостиничный счет за другим.

Такое ощущение, что Бертран и не стремился скрыть свою связь на стороне. Он не проявил особой осторожности ни с гостиничными счетами, ни с чужими духами, запах которых пропитал его одежду, волосы, ремень пассажирского сиденья в его «Ауди-Универсале», что, собственно, и стало для меня первым тревожным сигналом, насколько я помню. L’Heure Bleu[31]31
  «Предрассветный час».


[Закрыть]. Тяжелый, сильный, навязчивый и насыщенный аромат духов от Дома Герлена. Было нетрудно установить, кто она такая. В сущности, я даже была с ней знакома. Он представил нас друг другу сразу же после нашей свадьбы.

Разведенная особа. Трое детей-подростков. Чуть-чуть за сорок, блестящие каштановые волосы. Воплощение парижского совершенства и изящества. Невысокая, стройная, прекрасно одетая. Модная сумочка и туфельки в тон, всегда выдержанные в классических пропорциях. Прекрасная работа. Просторная квартира, выходящая окнами на Трокадеро. Звучная, известная во Франции фамилия, напоминающая название знаменитой марки вина. Обручальное кольцо-печатка на левой руке.

Амели. Старая подружка Бертрана, с которой он познакомился много лет назад, еще когда учился в lycee[32]32
  Лицей.


[Закрыть] Виктора Дюруа. Та самая, встречаться с которой он, оказывается, не переставал никогда. Та самая, с которой он не переставал трахаться, невзирая на браки, детей и прошедшие годы. «Теперь мы остались только друзьями, – пообещал он. – Только друзьями. Хорошими друзьями».

После ужина, в машине, я превратилась в львицу, обнажила клыки и выпустила когти. Кажется, он был польщен. Он дал мне твердое обещание, даже поклялся, что у него всегда была на первом месте я одна, и только я. Она не имела для него никакого значения, она была всего лишь passade[33]33
  Мимолетная интрижка.


[Закрыть]. И я поверила ему, и верила достаточно долго.

Но с недавних пор моя уверенность пошатнулась. Неясные, смутные подозрения. Ничего конкретного, одни подозрения. Интересно, я ему до сих пор верю или уже нет?

– Ты просто сумасшедшая, если поверила ему, – в один голос сказали Эрве и Кристоф.

– Может быть, тебе следует спросить его прямо, без обиняков? – посоветовала Изабелла.

– Ты рехнулась, если до сих пор веришь ему, – заявила Чарла, и ее поддержали моя мать, Холли, Сюзанна и Джейн.

Но сегодня вечером никакого упоминания об Амели, твердо решила я. Только Бертран, я и чудесные новости. Я пригубила свой напиток. Официантки улыбались мне. Я чувствовала себя превосходно. Я чувствовала себя сильной. К черту Амели. Бертран, в конце концов, был моим мужем. Я носила под сердцем его ребенка.

Ресторан был полон. Я обвела взглядом столики. Рядом со мной сидела пожилая пара, они склонились над своими тарелками, ничего не видя и никого не слыша, отрываясь только для того, чтобы запить еду вином. Группка молодых женщин, лет этак тридцати, не умеющих сдерживаться и беспрестанно глупо хихикающих, когда обедающая в одиночестве дама сурового облика бросала на них сердитые взгляды. Бизнесмены в серых костюмах, раскуривающие сигары. Американские туристы, пытающиеся расшифровать выбор блюд в меню. Почтенное семейство с детьми-подростками. В зале стоял неумолчный гул голосов, и табачный дым висел густой пеленой. Но меня это не беспокоило. Я привыкла.

Бертран опоздает, по своему обыкновению. Это тоже не имело значения. У меня было достаточно времени, чтобы переодеться и сделать прическу. Я надела шоколадно-коричневые слаксы, которые, как я прекрасно знала, очень ему нравились, и простой облегающий топик в стиле фовистов[34]34
  Группа известных французских художников, возникшая в 1905 году. В ее состав входили Анри Матисс (1869–1954), Морис де Вламинк (1876–1958) и Андре Дерен (1880–1954). Для их творчества характерно использование ярких цветов и упрощенных форм.


[Закрыть]. Серьги с жемчугами от Агаты и наручные часики марки «Гермес». Я украдкой взглянула на себя в зеркало, висевшее с левой стороны. Кажется, глаза мои стали больше, ярче и светились необычной синевой. Кожа отливала здоровым блеском. Выгляжу чертовски хорошо для беременной дамочки средних лет, решила я. И то, как улыбались мне официантки, укрепило меня в мысли, что и они думают точно так же.

Из сумочки я достала список неотложных дел. Завтра с утра я первым делом должна позвонить своему гинекологу и договориться о приеме. Вероятнее всего, мне придется сдавать анализы. Амниоцентез[35]35
  Пункция плодного пузыря.


[Закрыть], вне всякого сомнения. Я больше не была «молодой матерью». И рождение Зои, казалось, было уже так давно.

Внезапно меня охватила паника. Смогу ли я вновь выдержать все это, одиннадцать лет спустя? Беременность, роды, бессонные ночи, бутылочки, крики, пеленки? Разумеется, я выдержу, упрекнула я себя. Я мечтала об этом все последние десять лет. Разумеется, я готова. И Бертран тоже.

Но пока я вот так сидела и ждала его, мое беспокойство усиливалось. Я попыталась не обращать на него внимания. Достав блокнот, я стала перечитывать свои последние записи о событиях на «Вель д’Ив». Вскоре я с головой погрузилась в работу. Я больше не слышала гула голосов вокруг, людского смеха, бесшумно скользящих между столиками официанток, скрипа отодвигаемых стульев.

Я подняла голову и увидела мужа, который сидел напротив и смотрел на меня.

– Эй, ты давно пришел? – смущенно спросила я.

Он улыбнулся и накрыл мою руку своей.

– Довольно давно. Ты чудесно выглядишь.

Он был одет в темно-синий вельветовый костюм и снежно-белую крахмальную сорочку.

– И ты тоже, – ответила я.

Я уже готова была поделиться с ним радостной новостью. Но нет, еще слишком рано. Слишком быстро. С трудом, но мне удалось сдержаться. Официантка принесла Бертрану коктейль «Королевский» из вина и черносмородинового ликера.

– Итак? – поинтересовался он. – Почему мы здесь, amour? Отмечаем какое-то событие? Сюрприз?

– Да, – откликнулась я, поднимая бокал. – Очень большой и очень приятный сюрприз. Давай выпьем! За приятный сюрприз.

Мы чокнулись бокалами.

– Я могу попробовать угадать, в чем дело? – спросил он.

Я ощутила себя озорной и проказливой, как девчонка.

– Ты ни за что не догадаешься! Ни за что.

Он рассмеялся, удивленный и заинтригованный.

– Ты похожа на Зою. А она знает, что за приятный сюрприз ты мне уготовила?

Я отрицательно покачала головой, чувствуя, как меня охватывает радостное возбуждение.

– Не-а. Никто не знает. Никто… кроме меня.

Я перегнулась через столик и взяла его за руку. Гладкая, загорелая кожа.

– Бертран… – начала я.

Над нами склонилась официантка. Мы решили сделать заказ. С ним было покончено через минуту, confit de canard[36]36
  Жареная утка в собственном соку.


[Закрыть]для меня и cassoulet[37]37
  Рагу из бобов с птицей или мясом, запеченное в глиняной миске.


[Закрыть] для Бертрана. В качестве легкой закуски мы выбрали спаржу.

Я посмотрела в спину официантки, удаляющейся в сторону кухни, а потом выпалила заранее заготовленные слова. Очень быстро.

– У меня будет ребенок.

Я внимательно всматривалась в его лицо. Я ждала, что вот сейчас он откроет от удивления рот, а в глазах вспыхнет восторг. Но на лице у него не дрогнул ни один мускул, оно осталось неподвижным, как маска. Он лишь смотрел на меня.

– Ты ждешь ребенка? – повторил он.

Я сжала его руку.

– Это замечательно, правда? Бертран, это ведь замечательно, скажи!

Он по-прежнему молчал. Я ничего не могла понять.

– И давно ты беременна? – соизволил поинтересоваться он наконец.

– Я только что узнала об этом, – пробормотала я, неприятно пораженная его равнодушием.

Он потер глаза, как делал всегда, когда чувствовал усталость или был расстроен. Он ничего не сказал, и я тоже хранила молчание.

Тишина повисла над нами, как густой туман. Я буквально ощущала ее кончиками пальцев.

Официантка принесла первую перемену блюд. Никто из нас не притронулся к спарже.

– В чем дело? – спросила я. У меня больше не было сил молчать.

Он вздохнул, покачал головой, снова потер глаза.

– Я думала, ты обрадуешься… Придешь в восторг… – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

Он, подперев подбородок рукой, глядел на меня.

– Джулия, я устал и сдался.

– Но ведь и я тоже! Я тоже перестала надеяться.

В глазах у него появилось мрачное и торжественное выражение. Похоже, он принял окончательное решение, и оно мне не нравилось.

– Что ты имеешь в виду? – сказала я. – Из-за того, что ты потерял надежду, ты не можешь…

– Джулия, меньше чем через три года мне исполнится пятьдесят…

– Ну и что? – воскликнула я, чувствуя, как у меня горят щеки.

– Я не хочу быть престарелым отцом, – тихо закончил он.

– Побойся Бога, – прошептала я.

Молчание.

– Мы не можем оставить этого ребенка, Джулия, – негромким и нежным голосом произнес он. – У нас теперь совсем иная жизнь. Зоя вскоре станет девушкой. Тебе уже сорок пять. Наша жизнь не та, что была раньше. И еще один ребенок в нее не вписывается.

Слезы хлынули ручьем, потекли у меня по лицу, обильно смачивая еду на тарелке.

– Ты хочешь сказать, – с трудом выдавила я, – ты хочешь сказать, что я должна сделать аборт?

Семейство за другим столиком с нескрываемым интересом уставилось на нас, прислушиваясь к нашему разговору. Но мне было плевать.

Как всегда в минуты кризиса, я перешла на родной язык. В такой момент я просто не могла говорить по-французски.

– Ты хочешь, чтобы я сделала аборт, и это после трех выкидышей? – срывающимся голосом спросила я.

Его лицо было печальным. Оно выражало грусть и нежность. Мне захотелось ударить по нему кулаком, ударить изо всей силы.

Но я не могла этого сделать. Я могла лишь разрыдаться в салфетку. Он гладил меня по голове, бормотал слова утешения, повторял, что любит меня.

Я не желала его слушать.