Текст книги "Хранители полей"

В ту ночь разыгрался настоящий ураган. Ветер то и дело неистово бросал в окна пригоршни снега, деревья стонали под его порывами. Резко похолодало, да так, что старик вставал три раза за ночь, чтоб подкинуть поленьев в печь. Утром Степана и своей почты он так и не дождался, осыпал толстяка проклятиями, взял большую лопату и ушел чистить курятник. Пес тут же последовал за ним, радостно подскакивая и резвясь на белом снежном настиле.

Чтобы животина не страдала зимой от лютых морозов, Захар утеплил сарай со свиньями, выложив его изнутри старыми газетами, большими картонными листами, пожелтевшими комьями ваты и пакли. Туда же он перетащил и козу, клетки с кролями. По ночам животные жались друг к другу, спасаясь от вездесущей и пронизывающей степной сырости и мороза, укладывались спать тесно в ряд, а то и вовсе друг на друга.

Миша осталась во дворе ожидать почты. Она оделась потеплее, нацепив поверх своей куртки еще и старый ватный жилет Захара, но все равно мигом продрогла. Степан появился только ближе к обеду, непривычно грустный и даже, как показалось девочке, немного испуганный.

– Ох, тебе и достанется, если дедушка тебя увидит! Давай мне почту и ступай домой побыстрее.

– А я не просто так задержался сегодня! В деревне такое случилось, такое случилось! – причитал он, притоптывая ногами у своего велосипеда и тараща круглые голубые глаза. Его нос раскраснелся больше обычного, он нервно теребил ремешок своей сумки, охал и вздыхал.

Степан рассказал Мише, что вчера после обеда пропала местная девчушка, Варвара.

– Ты знаешь ее, вы в одном классе ведь учитесь… – он на секунду умолк и напрягся, услыхав где-то вдалеке сиплое покашливание старика. Но затем взял себя в руки и снова начал рассказывать, судорожно сминая свою туго набитую сумку. – В общем, пропала девка, не явилась на обед. Поискали ее сперва, потом решили, что она где-то по своим делам пошла. Она всегда сама по себе гуляла, вечно от книг своих глаз не отрывала. Все мечтала выучиться и уехать отсюда в город, я ей то и дело эти книги да учебники таскал… Но потом она и на ужин не явилась, а утром уже вся деревня пошла на ее поиски. Потому я и не приехал вовремя, что мы по соседним деревням сперва рыскали, а потом по черешневому саду. Вот в нем и нашли Варвару. Одному Богу известно, на кой она в ту чащу полезла. Но я так думаю, что частенько она там гуляла одна, может, колодец искала, чтоб снять с мертвой панночки ее драгоценности и побрякушки, продать их и уехать отсюда.

Степан быстро перекрестился, переводя дыхание.

Оказалось, что девочка замерзла в лесу этой ночью. Вспомнив, как громко свистел и завывал ветер на крыше до рассвета, Миша поежилась и по ее спине пробежал холодок. Должно быть, хуже места для ночлега в такую ночь, чем непроходимые заросли на окраине села, и не придумаешь!

– Что ж она домой не пошла, когда темнеть стало?

– Да кто ж его знает! Вот и мы все удивились этому. Я к Варваре близко не подходил… Увидел, что лежит она на снегу, около дерева. Мать ее, когда увидала ту картину, так начала вопить и кричать, до сих пор у меня кровь в жилах от этих воплей стынет! – Степан и правда внезапно подернул плечами и поежился. – Всей деревней ее успокаивали и отпаивали, а она все вопила да вопила…

– Как странно все это… – Миша задумалась и посмотрела вдаль, за тяжелые низкие тучи, что обволакивали деревню на холме, душили ее в своих сырых объятиях. Где-то за Черешневым, за ровными квадратами полей, сейчас пустовала ее школа. Миша никогда не была близка с девочкой и они даже толком и не разговаривали друг с другом, но ей вдруг стало жаль Варвару, что так страшно и нелепо погибла этой ночью. Представила она и ее безутешную мать с заплаканным лицом и глазами, полными тоски и горя.

– Не следовало ей так увлекаться этими мыслями о городе, – сокрушенно покачал головой почтальон. – Ты знаешь, она же и не дружила ни с кем в своей деревне. Все дома сидела, уткнувшись в книги. А бывало, что и…

– Оно и верно. Эта земля просто так никого не отпустит отсюда, – голос Захара, внезапно прозвучавший за их спинами, заставил обоих вздрогнуть. – И что это вам, молодым, здесь так неймется? Все вам плохо, все не по душе, вечно тянет вас куда-то нечистая сила. Вот тебе, Степан, плохо разве здесь живется? Погляди, какую ты себе харю отожрал, уж скоро будешь жирнее, чем мои свиньи в сарае. А сунься ты в город – засмеют тебя, твое толстое брюхо и пустую голову. И все равно претесь туда, как будто медом помазано.

Степан замялся и испуганно умолк, протянул старику его газеты. Тот молча забрал их, небрежно бросил на лавку, достал сигареты из кармана и с удовольствием закурил. Пес подбежал к почтальону, обнюхал его ботинки и добродушно завилял хвостом.

– Я не… я никогда и не думал покидать село. Мне здесь хорошо, я в город бы и не поехал… – промямлил, наконец, Степан. Взобрался на свой велик и отвесил вежливый прощальный поклон.

– Хоть одна здравая мысль обжилась у тебя под волосами. Нет ничего удивительного, что девка померла – коли в такую погоду на ночь глядя суешься в чащу, то беды не миновать. Это и дураку понятно. Не ищите себе напастей на свои задницы, учитесь обживаться и обустраиваться там, где вы есть. В погоне за своими мифическими целями и мечтами вы вечно теряете голову и мрете, как мотыли в печи. А другая часть из вас и вовсе не знает, чего хочет. Так и идет напролом, расшибая голову, надеясь узнать все ответы уже по пути. Что за поколение такое, что за время? Много думаете, да не о том, о чем бы следовало. Одна часть вас слишком быстро взрослеет и зреет, а зато другая навечно остается недоразвитой, как у младенцев. Свое место в жизни нужно начинать искать сперва внутри себя и, прежде чем лезть во внешний мир и погружаться в него целиком, неплохо бы выяснить, что находится у вас самих в темном нутре и чего ждать от него стоит.

Степан неловко кивнул, как бы соглашаясь со словами Захара, которых он совсем не понял, поправил сумку на плече и резво стал крутить педали, со скрипом удаляясь прочь.

Захар сгреб свои газеты и пошел в дом. Изрядно замерзшая внучка последовала за ним. Они уселись в кресла у печи, за окном было мрачно и хмуро, а потому старик включил торшер. Сперва он молча читал свои газеты, не обращая на Мишу никакого внимания. Пару раз он бросил на нее взгляд из-под толстых стекол своих очков. Девочка сидела непривычно притихшая. Сгорбившись в своем кресле, она положила голову на колени и застывшим взглядом таращилась в окно, сквозь оледеневшие ветви яблонь.

– Ты чего это такая пришибленная? Из-за этой окоченевшей в лесу дурехи, что ль?

– Дедушка, как Вам не стыдно! – воскликнула Миша, удивляясь бестактности и жестокости старика. Но тот лишь равнодушно пожал плечами.

– А чего тут стыдиться? Можно и в таз с кипятком башку свою засунуть и свариться заживо. Что толку жалеть дураков и убиваться от горя? Коли Господь мозгов не дал, то это лишь дело времени. Не замерзла бы здесь – то померла бы позже, где-то в городе.

Миша рассердилась. Бесчувственные слова старика задели ее, разбудили в ней гнев. Она глядела на его холодное и равнодушное лицо и не могла поверить, что такие люди вообще могут жить на свете.

– Вас послушать, дедушка, дак все мертвые – дураки! И никто сожаления не достоин! – выпалила она, в надежде хоть немного пристыдить старика за его холодность.

– Ты мои слова не перекручивай. Одноклассница твоя прекрасно знала, что зимой на ночь глядя уходить далеко от села нельзя. Такая умная, книжки читала дни напролет, а про то, что люди в эту пору насмерть замерзают без укрытия – позабыла, что ли? Да и что вообще можно было делать в чаще, где сейчас одна мерзлая земля, голые корявые ветки да снег? А коли сам человек смерти ищет и находит ее – к чему ж его жалеть? Жалость живым нужно дарить, это им тяжко и тоскливо, у них трудности и заботы на плечах, горе и страдания в сердце. Мертвому-то что? В гроб положат, в землю зароют – и все, уж не нужно голову ломать себе о том, где пожрать достать да как протянуть до весны. У таких паразитов только и забот, что сидеть и свои невеселые думы в голове перебирать, как бусины. Пока другие спины гнут, выживать пытаются. Больно хитрая твоя эта Варвара была – ишь, мы все здесь дураки да кретины, торчим в захолустье и в нищете, а она вон какая выискалась, принцесса да умница: только книги читать могла да в доме сидеть, строить грезы о лучшей жизни. Я тебе уже сколько раз говорил, что все горести у людей в судьбе случаются от того, что те слишком много думают и слишком мало делают. Когда человек от безделья мается, ему всегда плохо и горько. А работящему нет времени тосковать, он свои дела за день выполнил, с благодарностью поел, вымылся и спать пошел.

Миша ничего не ответила. Гнев ее понемногу проходил, а на смену ему пришла грусть. Долго она думала о словах старика, пытаясь найти в них истину. Тот не тревожил ее и не мешал девочке, понимая, что внучке необходимо о многом подумать.

– Как Вы здесь оказались, дедушка? – внезапно спросила она, нарушив свое долгое молчание. – Не всю ведь жизнь Вы тут провели?

– Сейчас тебе будет в это сложно поверить, но когда-то я и сам жил в городе, даже был богат. Не сказать уж, что баснословно, чтоб не привирать, но на жизнь мне хватало уж точно.

Детство я провел свое в деревне у реки, неподалеку от горной гряды. Затем пришла война, и я покинул деревню вместе с войсками, а после уже обосновался в городе. Там я нашел себе приличную работу, купил жилье, завел семью, вскоре родился и твой отец. Только все это продлилось недолго. После того, как я вернулся с войны, я будто стал совсем иным человеком. Я стал явственно видеть настоящие лица людей, легко различал ложь, клевету, лесть, зависть. Иногда мне казалось, что я даже мысли их могу прочесть. Сперва мне это не особо докучало, но потом я стал уставать от такой тяжкой правды, от людского двуличия, от всей той мерзости, что они скрывали внутри себя, напяливая на свои лживые лица улыбки, как надевали ботинки или шляпы.

Мне стало все тяжелее находить с людьми общий язык, да и они начали меня бояться и сторониться, ведь видели, что я не верю их пустым словам, могу видеть их нутро насквозь. Никто не любит правды, это лишь на словах все ее хотят да ищут. А скажи ты своему другу, что он подлый, завистливый да низкий человек, который рожден напрасно топтать ногами землю, что ничего хорошего его в жизни не ждет, что так и помрет он, окруженный своими пороками, то враз он тебе другом быть и перестанет. Пусть даже люди сами знают или догадываются, что в них есть чернота и гниение, но слышать о таком они не хотят, предпочитая кормить себя иллюзиями и сладкими мечтами, забываться в своих радужных мыслях и внушать себе, что они гораздо лучше остальных. Никто из них не захочет признать, что он – завистливое да грязное ничтожество, пусть это и триста раз правда. Чем больше гнили у людей внутри, тем больше мишуры они навешивают поверх, чтобы скрыть это зловоние, не дать ему просочиться на поверхность сквозь их шкуры, чтоб никто никогда не дознался об их черном разлагающемся нутре, не смог разбить их хрупкие иллюзии о самих себе.

Настал тот день, когда я уже совершенно ясно осознал, что мне в обществе не место, что город и его пыльная, грязная жизнь для меня является смертельной отравою. Я продал все, что у меня было, купил дом в самой далекой деревне, которую только смог отыскать. Переехал сюда с женою и сыном. Тяжелее всего пришлось, конечно, мальчику. Твоему отцу было уже почти одиннадцать, когда мы покинули город. Он никак не желал с этим смириться, не хотел оставлять привычную жизнь, своих друзей. Он возненавидел этот дом еще до того, как мы сюда перебрались, и каждый день его нежелание остаться здесь все больше укреплялось. Чем старше он становился, тем сильнее хотел покинуть деревню. И однажды он это сделал.

Я не виню его и никогда не винил, каждый из нас сам вправе выбирать свою судьбу и дорожку, по которой он хочет идти. Я лишь надеюсь, что его выбор принес ему счастье, что он был верным и он о нем никогда не пожалел. Наверное, это и есть самое главное – получить то, чего всегда так страстно желал, понимая, что именно так все и должно было быть, не жалеть о тех утерянных тропах, которые остались где-то вдалеке, на которые ты так и не свернул.

Когда Захар закончил говорить, девочка уже уснула. Длинные тощие ноги ее торчали из-под деревянных перил, голова запрокинулась на спинку кресла. Он отложил свою газету в сторону, подошел к шкафу, приоткрыл его скрипучую дверцу и достал потрепанный шерстяной плед. Осторожно накрыл им внучку, засунул в печную пасть еще пару поленьев и вернулся в кресло, вновь принявшись за чтение. Часы на стене показывали первый час ночи, за окном продолжал буянить ветер.

В самом низу замерзшей балки проснулся филин. Ночная птица расправила свои крылья, выбралась из дупла старой ивы, гулко ухнула, приветствуя наступление новой морозной ночи и взмыла вверх, растворившись над стылыми полями.

Глава 5

Если сидеть тихо-тихо в ночной степи, то рано или поздно можно услыхать тонкие голоса полевых духов, что появляются прямо из подсолнухов. Они смеются, танцуют и поют, а самые древние из них собирают молодых подле себя и рассказывают о том, что человеческая любовь сгубила больше душ, нежели самая кровавая война.

Черешневое, июнь 1993 г.

К новому лету Миша заметно повзрослела и вытянулась: ее короткий летний сарафан не мог больше скрыть округлостей ее тела, высокой груди, стройных бедер. Она стала почти на голову выше старика, начала проявлять живой интерес к девичьим и женским журналам, любовным романам. Ее длинные и густые темные волосы обрамляли загорелое лицо, на котором сапфировыми искорками всегда сверкали синие глаза. Все чаще Степан, привозя старику почту, с интересом заглядывал в сад, выискивая там глазами молоденькую внучку. Эти изменения не могли пройти мимо внимательного ума Захара, в один из дней он сурово поглядел на почтальона и рявкнул, чтобы тот больше не смел ступать за ворота, а звал его к калитке.

Девушке исполнилось шестнадцать. Изменилась она и в своих привычках – теперь она больше любила гулять по степным просторам в одиночестве или в сопровождении калеки-пса, нежели сидеть по вечерам с дедом в его гостиной, перебирая журналы. Захар не придавал этому значения и не обижался, в конце концов, молодой девушке не может быть постоянно в радость навязчивое общество старика.

После обеда Захар дал внучке два больших жестяных ведра и велел собрать всю вишню в саду. Недавно прошел ливень, земля под тенью лиственных крон все еще была сырою. Пока дед отмывал в летней кухне склянки и банки, готовясь варить компот и варенье, девушка взобралась на шершавый ствол вишни, ветви которой уже сгибались под тяжестью плодов. Она подвесила пустое ведро на сухую корягу, торчащую рядом, и принялась за свою работу. Весело напевала она себе под нос въедливые песни, что передавали в вечерних передачах по радиоточке, бросала сочные красные ягоды в ведро, а те, звонко ударяясь о его железные бока, будто вторили ее песне. Боцман, привлеченный ее голосом и шумом ветвей, уже крутился внизу, с интересом наблюдая за тем, как Миша собирает урожай. Она быстро наполнила первое ведро, осторожно спустилась с дерева, поставила его рядом, взяла пустое и вновь забралась на вишню. В этот раз она вскарабкалась повыше, чтобы сорвать даже те плоды, что росли на самой верхушке. Она уже протянула руку, ухватив тонкую ветвь, как вдруг рядом раздалось гневное жужжание. Из потревоженного осиного гнезда, что располагалось под затронутой ветвью, стремительно вылетали недовольные обитатели. Целый рой окружил девушку, с криком она отбивалась от них, пытаясь поскорее спуститься вниз, но разъяренные насекомые и не думали отступать. От укусов у девушки невыносимо жгло руки и ноги, а особо надоедливые осы даже сумели ужалить в спину, проткнув своими жалами ткань ее тонкого платья. Досталось даже любопытному псу: тот сперва непонимающе глазел на Мишу, наклонив голову вбок и пытаясь разгадать причину ее странного поведения, а затем, схлопотав осиным жалом в морду, с визгом вскочил и бросился наутек, ковыляя и неловко загребая лапами.

Захар уложил внучку на кровать, смазал каким-то снадобьем ее зудящие и распухающие укусы, строго наказал ей спокойно полежать до вечера и не расчесывать ранки. Чтобы отвлечь девушку и заставить ее на время позабыть о боли, он принес ей побольше книг да журналов, свалил их в кучу в изголовье ее кровати. Поставил рядом кувшин с водой, несколько свежих и ароматных сахарных кренделей, что испек рано утром.

– Экая ты невезучая! И куда только глядела? – сетовал он, закончив обрабатывать кожу мазями. На улице испарялись последние проявления недавнего ливня – палящее полуденное солнце выжигало землю, иссушало лужицы на плитах во дворе.

– Давайте, дедушка, больше никогда не будем варить варенье, я что-то совсем потеряла к нему интерес, – жалобно просила девушка, с тоской разглядывая свои раздувшиеся руки. Особенно досталось той, которою она держала злополучную ветку: осы искусали ее от пальцев и до плеча, не оставив на коже ни одного живого места.

– Поглядим, как ты зимою запоешь, когда в холодные вечера захочется тебе горячего чаю с вареньем. Да и ничего плохого с тобою не случилось, отлежишься до заката, а там уже мазь снимет воспаление и отеки. Утром будешь как новенькая, будто и не искусал тебя целый осиный рой.

– Хорошо Вам, дедушка, говорить. А у меня руки огнем пекут, будто кипятком облитые.

– Бывали у меня случаи и похуже твоего. Так что ты зря разнылась… Вот однажды на войне снаряд разорвался прямо перед одним из наших солдат. Пробило ему осколками половину тела, позастрявали они намертво и в ногах его, и в животе. Те, что было видно и те, что торчали хоть немного, мы из него достали и раны обработали. А остальные под шкурой засели. Тогда я взял вилку, стал выковыривать осколки зубцами, один за другим, один за другим. Так и достали их все. Крови, конечно, солдат знатно потерял тогда, а шрамы остались жуткие. Особенно на ногах, от колена и до бедер. Там и вовсе живого места не было. Грешным делом, помню, подумал я еще: «Слава Богу, что хоть хозяйство не задело»! Вот уж где мучение у человека было.

Миша скривилась и с недоверием посмотрела на старика:

– Что-то истории у Вас, дедушка, больно странные да невероятные. И не очень обнадеживающие.

– Это я тебе к тому говорю, что всегда гораздо хуже может быть. А потому не нужно ныть да жаловаться, приучайся терпеть и стойко переносить любые испытания.

Он распахнул настежь окно и отправился заниматься своими повседневными делами.

В комнату залетал легкий душный ветер, слегка покачивая ажурные белые занавеси. За домом кричали и суетились ласточки, иногда их небольшие стайки проносились мимо окна спальни, отбрасывали плоские серые тени на стены спальни. Миша сперва разглядывала картину, что простиралась за ее окном: светлые ряды частокола, аккуратные кусты сирени, яблочные ветви, синие и желтые полевые цветы, чьи семена, принесенные степным ветром, прижились и проросли на участке старика. Вверху бирюзовым полотном нависало летнее небо, а по нему лениво плавали скудные огрызки белоснежных облаков, похожие на бесформенные комья снега. Где-то под окном деловито кудахтали куры, вспахивая землю своими когтистыми лапами. Издали доносилась приглушенная брань Захара, навязчивый лай Боцмана.

Миша и сама не заметила, как заснула, а когда она открыла глаза, то за окном уже начало смеркаться, небо подернулось оранжево-розовой дымкой, небосвод вдали потемнел.

Она села на кровати и с облегчением обнаружила, что старик оказался прав: отечность после укусов почти прошла, кожу больше не жгло, остались лишь мелкие красные пятна на местах прежних волдырей.

Девушка обулась и вышла во двор. В окнах летней кухни приветливо горел свет, гремели сковородки и кастрюли, что-то шипело на плите – Захар готовил ужин. Под окном развалился пес, лениво помахав Мише хвостом в знак приветствия. Начинали стрекотать вечерние кузнечики, их монотонное и навязчивое пение становилось все громче, на балке стали просыпаться первые лягушки. Июньская деревенская ночь была наполнена запахами цветущей акации, свежей скошенной травы, пыли и сырости. Припозднившиеся ласточки спешно залетали в двери сарая, исчезая под темными сводами прохудившихся деревянных балок, в свои гнезда.

Мише показалось, что из деревни наверху доносятся слабые звуки музыки, что по ночному воздуху с той стороны в балку плывут обрывки песен. Она хотела было постоять во дворе еще какое-то время, чтобы прислушаться получше и убедиться в этом наверняка, но бесчисленный комариный рой уже вышел на кровавую охоту, а быть вновь искусанной девушке совсем не хотелось.

Она отворила дверь кухни, покрытую глубокими трещинами на темно-зеленой краске, вошла внутрь. Пес, до этого спокойно и безучастно отдыхавший неподалеку, тут же с завидной прытью проскользнул на кухню и уселся подле плиты, выпрашивая у Захара угощения. Тот увлеченно накрывал на стол, где уже громоздились тарелки и блюда. Миша заметила пестрый салат из свежих овощей, ломти хлеба с домашним маслом, посыпанным солью, тонко нарезанные соленые огурцы, куски запеченной курицы, большой графин с компотом и еще один, поменьше, с чем-то темно-красным внутри.

– По какому случаю пир, дедушка? – спросила она, усаживаясь на стул и пододвигая к себе тарелку. Она успела сильно проголодаться и теперь с нетерпением ждала начала ужина, жадно разглядывая содержимое стола. Захар явно пребывал в добром настроении. Он слегка пританцовывал, расставляя приборы по столу, а затем вытащил из кухонной тумбочки два прозрачных бокала из тяжелого стекла и поставил их у своей и у внучкиной тарелок.

– А зачем нам повод? Сегодня хороший день, у нас богатый фруктовый урожай, а в сентябре мы будем собирать мешками и овощи, забьем ими погреб до отказа. Так почему бы не порадоваться просто так? – он сел за стол, налил Мише немного вина, а потом наполнил и свой бокал.

– Я-то решила уже, будто Вы так рады тому, что я не померла от осиных укусов.

– Не померла – вот и славно! – пошутил Захар в своей обыденной грубой манере, подмигнул внучке и они принялись за еду.

После ужина Миша вымыла посуду, прибрала со стола и вышла к колодцу во двор, где уже сидел на лавке Захар, покуривая свою сигарету. Ночь была ясная и лунная, мерцающие звезды заполонили весь небосвод, наталкиваясь и тесня друг друга, а желтый месяц висел прямо над трубою на крыше, будто его туда подвесил какой-то незадачливый трубочист.

– Сегодня весь вечер в деревне у кого-то музыка орет. Я уж было подумал, что свадьбу кто гуляет, но потом вспомнил, что там одни дряхлые деды да бабы, которым через год в гроб пора укладываться, – сказал Захар, кивнув головой на холм, что чернел позади лавки.

– А я-то думала, что мне померещилось, когда из хаты выходила.

– Видать, гости к кому-то нагрянули. Здесь такое нет-нет, да и случается. Лишь бы в балку к нам не спускались, не совали повсюду свои любопытные носы.

Миша уселась рядом с дедом, вытянула ноги, облокотилась о деревянную спинку скамьи. Под слабым светом одного-единственного дворового фонаря кружил рой комаров, ночных мотыльков и странных полупрозрачных бабочек. Из огорода доносилось громкое кваканье лягушек, а рядом с лавкой сопел спящий пес.

У Миши, захмелевшей от вина, в ногах была странная легкость, а мысли в голове ее спутались в неразборчивые, таинственные ощущения.

– Дедушка, а Вам случалось такое чувствовать, ну что-то сродни необъяснимому радостному предвкушению? Как будто нечто хорошее непременно должно произойти с тобою, судьба готовит счастливые события? И ты это чувствуешь, но объяснить никак не можешь? – спросила она вдруг, глядя поверх садовых деревьев на ночное тихое небо.

– В моем возрасте я могу предвкушать от судьбы только появления гостьи в саване с косою за плечом.

Захар выпускал в черное небо сероватые облака дыма. Светлый ворот его рубахи был влажным – на дворе, несмотря на поздний час, стояла духота. Задумчиво он почесывал натруженными загорелыми руками свое лицо, впалые щеки, поросшие седой редкой щетиною, острый подбородок. Под густыми сизыми бровями его поблескивали синие глаза, отражая блики фонаря, висящего у ворот над калиткою. Некогда каштановые кудри его все еще завивались тугими спиралями, но теперь уже они давно были блеклыми да серыми.

– Мне так жаль Вас, дедушка! – неожиданно внучка прильнула к сухой фигуре старика и обняла его. – Вы здесь совсем один, никому до Вас нет никакого дела, никто Вас не любит. Я приехала к Вам без Вашего разрешения, не сказала ни разу Вам слов благодарности, а ведь Вы заботитесь обо мне, кормите меня и печетесь о моем здоровье. Если бы не Ваше доброе сердце, то меня бы отдали в какой-нибудь приют, где я бы умерла от горя и тоски! Пусть все думают, что Вы злой и скверный, но я Вас все равно люблю, спасибо Вам, дедушка, за все, что Вы для меня сделали!

Старик сперва опешил, не зная что и ответить. Он невольно замер, и только сигарета в его зубах продолжала дымиться и выбрасывать снопы оранжевых искр на каменные плиты двора.

– Эко тебе вино ударило в голову! Время уже позднее, иди спать укладывайся, я докурю и тоже в кровать пойду. Завтра на рассвете встать придется, на огороде и в саду непочатый край работы. Днем на такой невыносимой жаре работать будет невозможно, так что до обеда нужно нам со всем управиться.

Девушка уснула, едва ее голова коснулась подушки и безмятежно проспала до самого рассвета, пока Захар не стал настойчиво колотить в ее дверь, советуя поторопиться и не мешкать. Только лишь поздней ночью она вдруг проснулась, услыхав неподалеку играющую музыку. Ей показалось, будто мелодия стала совсем близкой, звучала уже из самой балки, а не из деревни на холме. Но она тут же закрыла глаза и вновь провалилась в глубокий сон.

Черешневое, июль 1993 г.

В середине лета в доме Захара работы для девушки значительно поубавилось. В такое пекло управляться на огороде или в саду было невозможно. Они вставали рано утром, заканчивали свои дела еще до обеда, а потом уходили в дом или в тень двора, укрываясь от палящих солнечных лучей. Захар обычно дремал в кресле или лежал на застеленной кровати, нацепив очки и разгадывая кроссворд, а Миша запиралась в своей комнате, включала радио, усаживалась на подоконник у распахнутого окна и принималась мечтать о чем-то своем, рассматривая клочки далеких полей, что проглядывали сквозь заросли сирени при каждом дуновении летнего ветерка.

В один из таких знойных дней она вдруг заприметила кого-то за частоколом. Густые заросли садовых кустарников не давали разглядеть нежданного гостя, но Миша точно поняла, что у ворот кто-то есть. Осторожно она выпрыгнула босыми ногами за окно, тихо пробралась между деревьями в саду, выглянула за калитку. Там уже было пусто, но по дороге в деревню неспешно плелась чья-то фигура. Отсюда уже было не разобрать, но девушка точно была уверена, что это не Степан и ни один из жителей Черешневого.

Миша колебалась недолго: уже спустя пару минут она обулась и решила проследить за странным человеком. Захар едва слышно похрапывал на кровати, сжимая одной рукой газету. Пес развалился под соломенной крышей колодца во дворе, изнывая от жары.

Когда фигура таинственного гостя скрылась за холмом, девушка побежала во весь опор, чтобы успеть настигнуть его. Одним рывком она преодолела наклонную тропу, остановилась за массивным орехом, растущем на обочине, перевела дыхание и выглянула из своего укрытия. Незнакомец уже был в деревне, так же неспешно он шел какое-то время меж ютящихся по обе стороны домов, а потом внезапно юркнул во дворик одного из них. По спине девушки катились крупные капли пота, солнце достигло своего зенита и теперь выжигало все вокруг, что не успело схорониться в спасительной тени. Лоб ее взмок, к нему прилипли пряди влажных темных волос, но она даже и не подумала поворачивать назад.

Стараясь двигаться как можно тише и осторожнее, добралась она до забора, за которым скрылся незваный гость, присела пониже и взглянула в щель между досками. Двор был чистый и ухоженный, под навесом подле него стояли выкрашенные в зеленый цвет лавки и длинный стол. У входа в дом росли большие красные, желтые и сиреневые цветы и виноград, лозы которого тянулись вверх, к окнам чердака. В аккуратно побеленной летней кухне кто-то готовил еду, слышались голоса. Из распахнутого окна дома, что глядело во двор вишневою занавеской с рюшами, доносилась музыка. Во дворе никого не было, только большой пес спал около своей деревянной будки на цепи, да парочка гусей изредка высовывала любопытные головы на длинных шеях из кустов в саду.

И тут Миша заметила, что вишневая занавеска колышется на окне даже без всякого ветра, пригляделась получше, и сердце ее будто ухнуло куда-то вниз: из-за полупрозрачной ткани на нее внимательно смотрело чье-то лицо! Не помня себя от ужаса и стыда, она бросилась вниз, в сырую спасительную балку, бежала так быстро, что деревья и дикие кусты у дороги смазались в одну сплошную линию, а знойный ветер громко свистел в ушах. Уже преодолев половину пути, она будто откуда-то сверху услыхала чей-то оклик и смех, а потому побежала еще быстрее. Еще бы совсем немного и она, должно быть, смогла бы взмыть в жаркое июньское небо, взмахнув руками, словно птица, оттолкнувшись посильнее израненными стопами от горячей земли.

Стрелою влетела она в калитку дома старика, закрыла ее на все засовы, бросилась в летний душ и долго стояла под прохладными струями воды, приходя в чувство, сгорая от стыда и сожалея о своем глупом поступке…

Вечером она отправилась в свою комнату с новой книгою, что накануне привез Степан. Устроилась на подоконнике, свесила с него ноги и с упоением погрузилась в чтение стихотворений. Небольшой томик в темном переплете открывался с трудом, девственные и белые страницы его пестрели четверостишиями, плотно прижимались друг к другу. На корешке буквы золотистого тиснения складывались в неизвестное имя автора. Картины из прочитанных строк будто представали перед ее внутренним взором, да так ясно и отчетливо, что девушка могла разобрать каждую деталь, словно это был вовсе и не мираж, не вымысел ее живого ума. Она даже как будто и впрямь услыхала скрип покрытых мхом досок, почувствовала пыльный и сырой запах ветхого дома, ощутила на своей коже пронизывающий холод осеннего воздуха.