Текст книги "Цивилизация труда: заметки социального теоретика"

Салинз рассматривает два пути к изобилию: «Потребности можно “легко удовлетворять”, либо много производя, либо немногого желая. Распространенные концепции в духе Гелбрейта склонны к утверждениям, особенно подходящим для рыночных экономик: потребности человека велики, если не сказать беспредельны, в то время как средства их удовлетворения ограниченны, хотя и поддаются усовершенствованию, поэтому разрыв между средствами и целями может быть сокращен повышением продуктивности по крайней мере настолько, чтобы “насущные товары” имелись в изобилии.

Но существует и иной путь к изобилию – путь, указываемый дзен-буддизмом. В основе его лежат предпосылки, весьма отличные от наших: материальные потребности человека ограниченны и немногочисленны, и технические средства для их удовлетворения не изменяются, но в целом они вполне достаточны. Приняв стратегию дзен-буддизма, люди могут наслаждаться не имеющим аналогов изобилием при низком уровне жизни»6262
  Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 2000. С. 19–20.


[Закрыть].

Салинз убежден, что второй путь вполне подходит для описания образа жизни охотников и собирателей-аборигенов. Свободные от рыночной одержимости дефицитом экономические «пристрастия» охотников более последовательно ориентированы на изобилие, чем пристрастия жителей индустриальных районов планеты.

Как правило, охотников и собирателей считают бедными, потому что у них ничего нет; возможно, правильнее было бы считать их свободным потому, что у них ничего нет: «Крайняя ограниченность имущества освобождает их от всех забот, за исключением самых насущных, и позволяет наслаждаться жизнью»6363
  Там же. С. 30.


[Закрыть].

Еще некоторое время назад жизнь бушменов или австралийских аборигенов было принято рассматривать в качестве «классической иллюстрации народов, у которых экономические ресурсы крайне скудны» и которые живут в столь ненадежных местах, что «только самые интенсивные усилия могут сделать выживание возможным»6464
  Там же.


[Закрыть]. Салинз настаивает на пересмотре этого «классического» понимания. Убедительным доводом может служить то, что охотники и собиратели работают меньше жителей цивилизованных областей планеты и добыча пропитания является у них не постоянным изнурительным занятием, а задачей, возникающей лишь периодически; времени на досуг у них сколько угодно, а количество «дневного сна на душу населения в год» куда больше, чем в любом другом обществе6565
  Там же.


[Закрыть].

Свое рассуждение Салинз основывает на материалах, собранных во время американо-австралийской научной экспедицией в Арнемленде в 1948 г. и опубликованных в 1960 г. Ключевым Салинз называет исследование Маккарти и Макартура (McCarthy and McArthur, 1960), которое посвящено распределению времени, затрачиваемого на охоту и собирательство, и дополнено проделанным Макартуром анализом питательной ценности добываемых продуктов6666
  Там же. С. 31.


[Закрыть].

Салинз перечисляет наиболее показательные выводы этих исследователей.

Первое, и наиболее очевидное, заключение состоит в том, что труд аборигенов неизнурителен. Время, затрачиваемое человеком на добывание и приготовление пищи, в среднем составляло четыре-пять часов в день.

Второе: они работают не непрерывно. Проблема добывания пищи не стоит перед ними постоянно; временами они добывают достаточно, чтобы снабдить себя впрок, благодаря чему у них остается масса времени, которое они могут проводить, ничего не делая.

Что касается иных предметов жизнеобеспечения, то при охоте и собирательстве их запас пополняется нерегулярно, соответственно, и распорядок работы оказывается неустойчивым.

В-третьих, «создается впечатление, что эти австралийские аборигены скорее недоиспользуют свои объективно существующие экономические возможности, чем исчерпывают трудовые усилия и имеющиеся в их распоряжении ресурсы до предела возможного»6767
  Там же. С. 32.


[Закрыть].

Количество пищи, собираемой за день, во всех случаях могло бы быть значительно бо́льшим. Хотя поиск еды был для женщин работой, которая продолжалась без конца день за днем, отдыхали они довольно часто, не проводя все дневное время в поисках и приготовлении пищи. Действия, совершаемые мужчинами по добыванию пищи, были менее регулярными, и, если в один день им доставалась хорошая добыча, они зачастую отдыхали весь следующий день. Возможно, неосознанно они сопоставляют преимущества большого запаса пищи с усилиями, необходимыми для ее добывания, и, возможно, они сами решают, какое количество считать достаточным, и останавливаются, когда добывают его6868
  См.: Там же. С 34.


[Закрыть].

Из всего перечисленного следует, что хозяйство аборигенов не требовало больших физических усилий. Сами жители Арнемленда не считали задачу выживания обременительной.

При этом следует отметить, что охотники Арнемленда отнюдь не были склонны удовлетворяться «прожиточным минимумом»: исследование показало, что, когда им надоедал однообразный пищевой рацион, часть своего времени они тратили на обеспечение разнообразия пищи.

Как аборигены проводили свободное время? «Складывается впечатление, – пишет Салинз, – что охота и собирательство дают необычайно высокую степень свободы от хозяйственных забот. Группа из Фиш Крик имела на иждивении человека, который якобы был профессиональным (занятым полный день) мастером-ремесленником. Ему было лет 35–40, и, по-видимому, основной его специальностью было безделье. Он совсем не ходил на охоту с другими мужчинами, но однажды ловил сетью рыбу со всей возможной энергией. Иногда он ходил в буш за гнездами диких пчел. Уилира (имя туземца. – Т. С.)

был искусным умельцем, он чинил копья и копьеметалки, изготовлял курительные трубки и “музыкальные трубы” и однажды приделал рукоять к топору (по особой просьбе) с большим мастерством. Помимо этих занятий, большую часть времени он тратил на разговоры, еду и сон. Уилира не был исключением. Мужчины проводили бо́льшую часть времени, проводя его в буквальном смысле: оно уходило на отдых и сон»6969
  Там же. С. 32–34.


[Закрыть].

В дополнение к сказанному Салинз сообщает, что, помимо времени (главным образом в промежутках между определенными занятиями и во время приготовления еды), проводимого в повседневном общении, болтовне, сплетнях и тому подобном, несколько дневных часов тратилось на сон и отдых. Как правило, мужчины, оставаясь на стоянке, спали после завтрака в течение одного-полутора часов, иногда даже дольше. Возвратившись с охоты или рыбной ловли, они также обычно ложились поспать либо сразу по приходе, либо пока дичь готовилась. Женщины, занимаясь собирательством в лесу, отдыхали, казалось, чаще, чем мужчины. Оставаясь на стоянке весь день, они тоже спали в свободные часы, иногда подолгу.

Исследователь приходит к выводу, что арнемлендцы не смогли «построить культуру», строго говоря, не из-за нехватки времени, а из-за праздных рук.

Жизнь в танце

Один из основоположников современной антропологии Бронислав Малиновский (1884–1942) долгие годы провел в научных экспедициях, изучал обычаи и нравы аборигенов. Малиновский придавал большое значение полевым исследованиям. Во время экспедиций он подолгу жил среди туземцев, изучал их быт. Он заявлял, что цель этнографа – «понять мировоззрение аборигена, его отношение к жизни, изучить его взгляды на мир»7070
  Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана // Б. Малиновский. Избранное: динамика культуры. М.: РОССПЭН, 2004.


[Закрыть].

В работе «Сексуальная жизнь дикарей Северно-Западной Малинезии» (1929) Малиновский описывает образ жизни жителей Тробриановых островов. Большую роль в жизни первобытных племен играют праздники, проведение которых занимает значительную часть года. Проведение праздников предполагает достаточно сложную и длительную подготовку, выполнение различных ритуалов. Так называемые праздники танцев (usigola) или игр (kayasd), сопровождаются состязательными выступлениями, пирами и т. п. Обязательной частью праздника является ритуал «магия красоты». Это часть подготовки участников перед всеми большими праздниками: особые заклинания произносятся над определенными частями тела в процессе их украшения.

Малиновский отмечает, что праздники имеют серьезное значение в жизни туземных племен – предоставляют большие возможности для общения и восхищения людей друг другом. При этом важны красота и умение танцевать.

Учитывая природные и климатические условия жизни первобытных племен, простоту их быта и орудий, можно предположить, что труд не играет превалирующей организующей роли. Такую роль вполне можно приписать организации праздников в жизни племени, которой соответствует строгая управленческая иерархия, порядок проведения, расчет времени, расстановка участников, энтузиазм и состязательность и многое другое, что привлекает участников и занимает их жизнь и время.

Рассмотрим, как Малиновский описывает подготовку и проведение праздника в одном из племен: «Праздничный период, длящийся двадцать восемь дней, всегда начинается… в полнолуние, следующее за возвращением духов предков. Он открывается ритуальным распределением пищи (sagali). Sagali – очень важный институт на Тробрианах; он сопровождает большинство церемоний, таких как похоронные обряды, поминальные торжества, всевозможные состязания и ежегодный сезон развлечений. Похоронные sagali (раздачи), которые являются наиболее важными, основываются на клановом и субклановом делении: члены одного клана всегда действуют как раздатчики, а мужчины других кланов – в роли получателей пищи»7171
  Малиновский Б. Сексуальная жизнь дикарей Северно-Западной Малинезии // Там же. С. 701.


[Закрыть].

То, как раздается пища, также имеет существенное значение.

Во всех случаях в роли «хозяина раздачи» (tolisagali) выступает глава локальной общины. Он и его родичи, шагая между кучами ямса, обговаривают, как они будут делить корнеплоды, обсуждают все и запоминают. После этого та же группа медленно переходит от одной кучи к другой, и хозяин либо его глашатай выкликает имя получателя или говорит о нем описательно. Когда это проделано, мужчины уходят с площади, а спустя какое-то время женщины из числа родственников каждого получателя набирают ямс в корзины и относят их в свои амбары.

Фактически раздача пищи накладывает на всех участников обязательство продолжать танцы, игры или любой избранный вид выступлений на протяжении всего отведенного на это времени. В usigola (период танцев) каждую кучу ямса отдают, в зависимости от ее размера, особому классу участников. Одна из самых больших куч обычно достается лидерам круговой пляски (tokolimatala). Трое мужчин, исполняющих сложный фигурный танец, торжественный kasawaga, получают равные по объему большие порции. Певцы (tokwaypo’и) тоже занимают свое особое место в такой раздаче. Более мелкие кучи разной величины отдают барабанщикам, статистам, занятым в фигурном танце, мальчикам, поймавшим игуану, чтобы натянуть ее кожу на барабан, и всем остальным жителям деревни, в зависимости от их роли в происходящем. Поэтому в sagali (раздаче еды) подчеркивается относительная значимость каждой группы, что вызывает определенную напряженность и ревность, а с другой стороны – известную гордость.

В первый день магические обряды производятся над витой раковиной и над пищей. В такую раковину дуют в этот день, а также в течение всего танца; еду же закапывают в том месте, где дорога подступает к деревне. Оба обряда нацелены на то, чтобы за счет магии усилить великолепие выступления. Заговоренная витая раковина возвещает о предстоящем выступлении вибрирующим звуком, говорящим о присутствии магической силы. Захоронение еды выражает желание иметь достаток в деревне и является символом такого достатка; считается, что оно может обеспечить его.

После этих ритуалов начинается сезон танцев. Вначале много сил уделяется разучиванию движений, репетициям и предварительным состязаниям. В середине месяца проводится вторая sagali (раздача еды), называемая katumwalela kasakasa (опробирование ранга и очередности). В такой день исполняется особый танец, но никакие другие обряды не проводятся. Наконец, в следующее полнолуние наступает kovayse (завершение), которое длится три дня и является главным праздником всего сезона. За два дня до полнолуния происходит грандиозная общинная трапеза, когда едят саго или пудинг из таро. Этот день называют itavakayse kaydebu («изготовление щита для танцев») или itavakayse bisila («изготовление вымпела из пандануса»), имея в виду щит и вымпел, которые используют в танце. На следующий день, называющийся itokolukwa’i, повторяется та же самая процедура. И в оба эти дня исполняются ритуальные танцы.

Третий день называется luvayam («день завершения»), или lapula («день закругления»), и представляет собой великое событие. Приглашаются люди из многих деревень, они начинают прибывать утром, вскоре заполняя собой всю деревенскую улицу и прилегающее пространство. Каждая община сидит группой, устраиваясь на циновках, в окружении корзин и детей. Те, кто находится в более близких отношениях с хозяевами, помогают им в приготовлениях. Местные жители, с серьезными решительными лицами, быстро движутся взад-вперед между гостями, нарядно одетые, а некоторые уже разукрашенные для танца.

Утром представление начинается со вступительного кругового танца (mweli). За mweli примерно в полдень следует ритуальный фигурный танец (kasawaga). Все исполняется в полном парадном облачении и с большой отдачей – ради внимательно наблюдающих зрителей. Однако это всего лишь подготовка к тому, что последует дальше.

После полудня начинается уже настоящая обрядовая церемония. Танцоры должны теперь в ритуальных целях умыться, одеться и украсить себя. Тем временем гости и остальные жители деревни участвуют в раздаче еды и пируют. Вскоре после полудня блюда печеного ямса, бананов и кокосов, а иногда также и рыбы подносятся гостям и раздаются каждой общине. Эта раздача – обычно повод для большого веселья и грубых шуток, которыми традиционно обмениваются дающие и получающие. Затем каждая группа принимается за свою порцию, сидя вокруг блюда и повернувшись спиной к членам других деревенских общин, как того требуют хорошие манеры. <…>

Следом за этим идет другое sagali, в котором выступающие, теперь полностью одетые и украшенные, вручают подарки своим tabusia (сестрам отца и их дочерям). Это – вознаграждение за обряды магии красоты, которые женщины для них проделали, включая ритуалы омовения и обряжения танцоров 7272
  Там же. С. 703.


[Закрыть].

Итак, на вопрос «создал ли труд человека?» далеко не все исследователи отвечают однозначно. В этом контексте высказывание, что человек – это двуногое животное с мягкой мочкой уха, воспринимается уже не столь критически.

Глава 3
Вопрос о труде и эволюция социальной мысли

А. Вопрос о труде в философских учениях прошлых веков

Мы обращаемся к эволюции отношения к труду, которая происходила на протяжении последних полутора тысячелетий. Эту эволюцию я прослеживаю в историко-философском ключе и ставлю перед собой задачу показать, почему возникло и как сложилось отношение к труду, которое мы называем классическим и о возможном конце которого говорим сегодня.

Амплитуда колебаний восприятия труда охватывает диаметрально противоположные полюса: от презрения до почитания в качестве истинной сущности и предназначения человека и в дальнейшем опять низведение труда до его трактовки как неоправданного расходования человеческих ресурсов.

Я начинаю свое рассмотрение с вопроса об отношении к труду в Античности и завершаю учением К. Маркса. Тем самым мы подходим к рубежу XIX–XX вв., когда в условиях социокультурного кризиса кардинальному пересмотру подвергаются все основания жизни общества, в том числе и труд.

Если обратиться к истории европейской культуры от Античности до Нового времени, можно убедиться, какую серьезную эволюцию пережило отношение к труду на этом отрезке истории.

«Издавна существуют противоречивые суждения о значении труда, – пишет К. Ясперс. – Греки презирали физический труд, считая его уделом невежественной массы. Настоящий человек – это аристократ; он не работает, обладает досугом, занимается политикой, участвует в состязаниях, отправляется на войну, создает духовные ценности»7373
  Ясперс К. Современная техника // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс, 1986. С. 135.


[Закрыть].

В «1. Учебнике платоновской философии» Алкиноя читаем: «Есть два рода жизни: созерцательная и деятельная. Главное в созерцательной жизни – знать истину, а в деятельной – делать то, что велит разум. Жизнь созерцательная хороша сама по себе, а деятельная – поскольку необходима.

2. Созерцание есть действие ума, мыслящего умопостигаемое, а деятельность – действие разумной души, происходящее с помощью тела. Считается, что душа, созерцающая божественное и мысли божьи, получает удовольствие, и это ее состояние называется размышлением, которое, можно сказать, ничем не отличается от уподобления божеству. Поэтому созерцание – самое важное и ценное, самое желанное и притягательное, самое доступное и зависящее от нас самих – одним словом, то, ради чего мы стремимся к поставленной цели. А в деятельности и делах практических, совершаемых с помощью тела, могут встретиться препятствия, поэтому ими следует заниматься только тогда, когда к обычным человеческим заботам ведут предметы, относящиеся к созерцательной жизни.

3. В самом деле, ревностный обращается к общественным делам, когда замечает, что они идут плохо. Поневоле становится он полководцем, судьей или послом, наилучшей и самой важной деятельностью считая законодательство, устроение государства и воспитание молодых. Итак, философу пристало непрерывное созерцание, его он должен постоянно питать и усиливать, а к жизни деятельной обращаться постольку-поскольку»7474
  Платон. Собр. соч.: в 4 т. М.: Мысль, 1994. Т. 4. С. 625–626.


[Закрыть].

В сочинениях Аристотеля также находим: «Вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг (scolh), на войну и мир, а вся деятельность человека направлена частью на необходимое и полезное, частью на прекрасное… Война существует ради мира, занятия – ради досуга, необходимое и полезное – ради прекрасного»7575
  Аристотель. Политика // Соч.: в 4 т. М.: Мысль, 1984. Т. 4. С. 617.


[Закрыть]. «В греческом понимании хозяйственно-производительный труд, – пишет отечественный исследователь И. Джохадзе, – “деятельность, направленная на необходимое и полезное”, – представляла собой занятие, недостойное свободного человека. Греки рассматривали труд как “недосуг”, своего рода отклонение от нормального образа жизни. Свободная нетрудовая деятельность, по Аристотелю, не имеет цели и полностью исчерпывает свое значение в своем собственном исполнении; она непроизводительна и являет собой “цель в себе”. Труд, напротив, служит “пользе и необходимости”, обеспечению материального благополучия и достатка. Свободный гражданин полиса, человек благородный и с трудом не связанный, “склонен владеть прекрасными и невыгодными вещами, а не выгодными и для чего-нибудь полезными, так как самодостаточному первое более свойственно»7676
  Джохадзе И. Homo faber и будущее труда // Логос. 2004. № 6 (45). С. 3.


[Закрыть]. Досуг для древних греков не синоним безделья. Он от начала и до конца заполнен деятельностью, которая «не служит чему-то другому, а сама по себе хороша», – политикой, философией, литературой, наукой и образованием. Как времяпрепровождение свободного человека, досуг противостоит, с одной стороны, физическому труду (уделу рабов, торговцев и ремесленников), а с другой – праздному бездеятельному развлечению и игре7777
  Там же. См. также: Аристотель. Указ. соч. С. 630.


[Закрыть].

Много столетий спустя (в эпоху Нового времени) философ и естествоиспытатель Б. Паскаль, пусть и неявно, подчеркивает эту особенность отношения к труду и деятельности вообще со стороны античных мыслителей: «Платон и Аристотель неизменно представляются нам надутыми буквоедами. А в действительности они были благовоспитанными людьми, любили, подобно многим, пошутить с друзьями, а когда развлекались сочинением – один “Законов”, другой “Политики”, – оба писали как бы играючи, потому что сочинительство полагали занятием не слишком почтенным и мудрым, истинную же мудрость видели в умении жить спокойно и просто. За политические писания они брались, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали при этом на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя королями и императорами. Они становились на точку зрения безумцев, чтобы по возможности безболезненно умерить их безумие»7878
  Паскаль Б. Мысли. СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 100.


[Закрыть].

Серьезное отношение к труду Паскаль воспринимает иронически: «Суждения народа, – пишет он, – как правило, весьма здравы; вот тому примеры… следует трудиться, не задумываясь о том, что получится; отправляться в плавание по морям; ходить над пропастью… мы с полным правом можем сказать, что люди живут в мире иллюзий, ибо при всей здравости суждений простого народа они подсказаны ему отнюдь не головой, поскольку истину он видит там, где ее нет. Суждения народа исполнены истины, но исходит он при этом из ложных посылок»7979
  Там же. С. 104–105.


[Закрыть].

Продолжая рассуждать об эволюции отношения к труду в истории, К. Ясперс обращается к иудейской и христианской традициям: «Иудеи и христиане видели в труде наказание за грехопадение. Человек изгнан из рая, он несет последствия грехопадения и должен в поте лица своего есть свой хлеб»8080
  Ясперс К. Указ. соч. С. 135.


[Закрыть]. Вспоминает Ясперс и о позиции Паскаля: «Паскаль еще больше усиливает это понимание: труд не только бремя; он отвлекает человека от его подлинных задач; в труде отражается пустота мирских дел, ложная значимость деятельности; труд ведет к развлечениям и, совращая человека, скрывает от него то, что для него существенно»8181
  Там же.


[Закрыть].

Французский философ-персоналист Э. Мунье, рассуждая о причинах технической экспансии в ХХ в., находит истоки современной ситуации в глубоком прошлом. «Машина родилась там, – пишет Мунье, – где господствовал ручной труд. Однако гимны труду, воспеваемые буржуазией и сторонниками социализма и столь приятные нашему уху, скрывают от нас то далекое время, когда ручной труд был презираемым занятием, что сохранилось еще в наших ощущениях»8282
  Мунье Э. Обвинение машины // Э. Мунье. Манифест персонализма. М.: Республика, 1999. С. 419.


[Закрыть].

Мунье ссылается на Цицерона, согласно которому «ничего достойного не может родиться в мастерской или выйти из торговой лавчонки»8383
  Там же.


[Закрыть]. Позиция классической Античности в отношении труда хорошо известна: «Мастерство людей, работающих своими руками, вульгарно, они лишены достоинства и не в состоянии обрести черты самой элементарной порядочности»8484
  Там же.


[Закрыть].

С приходом христианства отношение к труду претерпевает кардинальные изменения, хотя еще долгое время труд вызывает презрение: «В Библии, начиная с Книги Бытия, мир созданных человеком вещей признается миром, достойным почета, и он неразрывно связывается с человеком. Человек с момента рождения определяется своим воздействием на природу. <…> Человек поселился в садах Эдема, “чтобы возделывать его”, чтобы дать имя всем вещам… труд для человека – это вовсе не наказание, как об этом твердили на протяжении долгого времени. Даже когда в Библии подчеркивается тяжесть труда, осуществляемого после грехопадения, он все равно удостаивается почитания как богоугодное дело, что противоречит презрению к ручному труду, имевшему место в Античности: не презирай тяжкий труд, ниспосланный тебе свыше. <…> Лекари, согласно уставу, должны лечить… греки упрекали Сократа, говоря, что ему не подобает искать свои примеры у ремесленников: но ведь Христос был плотником, и апостолы тоже трудились своими руками»8585
  Там же. С. 420.


[Закрыть].

Э. Мунье обращает внимание, что «в Священном Писании сохраняется разделение между operari и laborare – трудом как творчеством и трудом как наказанием, или грехом. <…> Христос – первый, кто получил жизнь от творчества; связь с Создателем наблюдаемых вещей, которые религии духа считали недостойными имени Создателя, поскольку они не были созданы им самим, утверждалась с необычной силой. Они были неразрывно связаны с судьбой Вселенной, человек в своем грехопадении увлек их за собой, и ему надлежит восстанавливать их и свое достоинство в их первоначальном звучании… Обещание этого – в воскрешении Христа, благодаря которому “древнее прошло, теперь все новое” (2 Кор., 5:17), а человечеству надлежит не только подготовить новое небо, но и новую землю (см. Апок.). Теперь уже не труд, а праздность предают позору отцы церкви: “С самого начала Бог назначил человеку устав деятельности не как страдания и наказания, а как самоосуществления и самообразования”»8686
  Там же.


[Закрыть].

Немецкий антрополог М. Шелер также пишет об особенностях отношения к труду в Античности и об изменении этого отношения под влиянием христианства: «…христианство – чтобы не впадать в гротескную теорию “религии труда” – придало труду, а в особенности ремесленному труду, в противовес Античности совершенно новое благородство. Античный человек так не ценил труд, а именно: он не мог воспринять (вышеприведенную) мысль, что человек должен осуществлять реализацию своего предназначения в безграничном историческом процессе посредством осмысленного и смыслообразующего труда. Существенной причиной этого является то, что Божественное как пластичная форма наполненного смыслами мира казалась ему вечно имманентной. Так как античному человеку (напр. Аристотелю) мир казался вечным, то он и не знал духовного скрытого Бога-творца и именно поэтому не признавал за человеком настоящей творческой силы. Бог Аристотеля – это вечный “Двигатель” (Beweger) и вечный “Мудрец” (Wisser). Такой универсум уже готов, завершен; в основе своей он безысторичен. Это вечная иерархия формообразующих сил, которые стремятся к Богу, в то время как и сами они вечно притягиваются им, “как любящее любимым”. Созерцание этого универсума как мудреца и художника – с изумлением и благоговением, – затерянного в блеске видимого мира форм, – это, с другой стороны, обусловливает необходимость огромной массы рабов, которые только и делают возможным восприятие этого единого целого (греч. aristoi)8787
  Греческий термин «aristoi» означает: «самое яркое проявление высокого на фоне рабского». (Примеч. переводчика).


[Закрыть]. Божество само восходит здесь в самосозерцании. Только греческие киники ценили труд выше»8888
  Шелер М. Труд и мировоззрение // Философская антропология Макса Шелера. СПб.: Алетейя, 2011. С. 469–470.


[Закрыть].