Текст книги "Петербурженка"

На следующее утро раньше обычного времени их разбудил отец. Это было уже совсем непривычно. В семье было заведено, что дочерей всегда будила мать после того, как отец уходил на работу. В это утро и сам отец, обычно подтянутый и уверенный в себе, выглядел каким-то потерянным и неухоженным. Он стал как-будто меньше ростом и говорил очень тихо, будто боясь, что его услышат посторонние.

Первое, что спросили девочки проснувшись, где мама. Он ответил, что мамы несколько дней не будет, а с ними какое-то время будет находиться няня, которая, как только узнала, что произошло, вернулась в семью. (Няня ушла незадолго до описываемых событий, так как новые власти пообещали ей отдельную жилплощадь, которую она так и не получила). Затем отец велел девочкам быстрее одеваться, умываться, позавтракать и, отобрав кое-какие вещи, стал переносить их в одну комнату. Анатолий Андреевич, стараясь не волноваться, объяснил девочкам, что теперь им принадлежат лишь две комнаты из их большой квартиры, и они должны будут перенести туда все, что им будет необходимо. В одной из комнат будут жить девочки, а вторую займет он сам. Еще в одной из их прежних комнат будет жить их няня и помогать им по хозяйству. Отец добавил, что няня сама настояла на этом и сама хлопотала за комнату в этой квартире перед новой властью. На вопрос девочек, кто будет жить в остальных комнатах, отец ответил, что туда въедут незнакомые посторонние для них люди, и что лучше бы им с ними как можно меньше общаться и не задавать никаких вопросов. Ничего подобного раньше сестрам не говорилось. Наоборот, им никогда не запрещалось задавать вопросы, на которые они, как правило, получали исчерпывающие ответы.

Мила восприняла эти слова как игру, но Тамара долго ничего не могла понять и все расспрашивала отца, почему так нужно делать. Анатолий Андреевич отвечал неохотно. Он и раньше-то был немногословен, а теперь, по всему было видно, ему и вовсе не хотелось ничего говорить. Он выдавливал из себя слова, иногда отвечал невпопад, и, казалось, постоянно о чем-то думал.

Вскоре в их квартиру въехали новые люди. Как уже разъяснил сестрам отец, бывшим хозяевам были отведены две комнаты из десяти. Остальные комнаты были отданы молодым семьям и одиноким людям. Их, по прежним меркам совсем небольшая квартира, стала коммунальной. В ней теперь жило восемь семей. Детей у новых жильцов не было. Но в двух семьях намечалось пополнение – женщины были беременны. На всех жильцов, которых насчитывалось двадцать три человека, был один туалет и одна ванная комната, которая отапливалась дровами. На кухне было расставлено восемь столов, отчего довольно просторная прежде комната стала выглядеть совсем небольшой. В ванной комнате теперь все жильцы по очереди мылись по утрам, а вечерами в каждый из дней по графику, составленному на общем собрании жильцов, топили печку, и мылась одна из восьми семей, проживавших в квартире. В субботу полагалось мыться двум семьям. В этот день печку, нагревавшую бак в ванной комнате, топили с утра и до позднего вечера, так остальные жильцы в этот день еще и стирали свое белье.

Двор дома, казавшийся детям когда-то просторным и светлым, теперь превратился в сплошное место складирования дров, предназначенных для печей-буржуек, обогревавших комнаты жильцов. Для этой цели каждой семье был выделен небольшой участок двора. А так как семей в этом доме теперь значительно прибавилось, дрова так заполонили двор, что люди, жившие в верхних этажах, и вынужденные входить домой со двора, проходили по узкой дорожке, пролегавшей между распиленными и колотыми, уложенными тесными рядами поленицами дров.

Тамару и Милу стали приучать реже выходить в коридор. Миле трудно было усидеть в четырех стенах. Сказывалась природная живость характера. Любопытство девочки превозмогало запреты. При первой же возможности она выскальзывала из комнаты и затаившись в каком-нибудь углу, рассматривала новых жильцов. И только тревожный зов родных возвращал ее обратно. Но в своих комнатах она надоедала взрослым вопросами, на которые те чаще всего не находили ответа.

В квартире был заведен график уборки. Но, несмотря на это, их, некогда чистенькая ванная комната и туалет, после того, как стали общественными, постепенно становились все более неухоженными и грязными.

Частые вопросы девочек отцу о любимой маме постепенно сменились тревожным молчанием. Особенно страдала старшая сестра. А однажды Мила услышала, как папа с грустью сказал Тамаре, что мама в больнице и уже не встает с кровати. Что после того, как ее увезли, ей сделали укол, чтобы успокоить, но ей стало еще хуже. Тамара плакала и просилась к ней, но папа ответил, что к ней даже его не пускают. Вскоре он, стараясь сдержать внутреннюю боль и волнение, с трудом сдерживая слезы, сказал девочкам, что мамы больше нет, и они должны научиться жить без нее. Позднее Мила узнала, что папе даже не разрешили ее похоронить. Их любимую маму похоронили чужие люди как безымянную женщину в общей могиле. Анатолию Андреевичу даже не сообщили, когда и где. Просто на очередной его вопрос, поставили в известность, что она умерла и «похоронена как все». В те времена это значило – в общей могиле.

Няня, самоотверженно оставшаяся ухаживать за сестрами, как могла старалась скрасить сестрам жизнь. Она ходила в магазин, готовила их любимые блюда, стирала, гладила белье. Девочки всегда выглядели опрятными. Но никто им не мог заменить маму. Детям не хватало тепла и ласки, какие могла им дать только мама. Тамара переживала сильнее и часто, оставаясь одна, плакала. Старшая сестра вдруг отчетливо поняла, что это страшное трагическое событие изменит всю их прошлую жизнь, и будущее никогда теперь не будет таким лучезарным и светлым, как представлялось ей, когда она засыпала в своей кроватке под мамину колыбельную. Мила, в силу своего возраста и характера переживала меньше. Но ей тоже не хватало материнской ласки. Для Милы потерю матери скрашивало то, что у нее была старшая сестра – заступница, у которой она всегда находила понимание. Тамара сильно изменилась, она поникла, исчезла ее любознательность, она ходила погруженная в свои мысли, выглядела хмурой, озабоченной и часто невпопад отвечала на вопросы младшей сестренки. Было непонятно, куда исчезла ее прежняя милая улыбка, так украшавшая лицо Тамары.

Наступившее лето девочки впервые провели в Санкт-Петербурге. Теперь некому было ограничивать их прогулки или вовсе запретить им гулять по любимому городу. Отец целые дни проводил на работе, няня готовила, ходила по магазинам, убирала, приводила в порядок одежду девочек. Сестры помогали ей, как могли. Не приученные с детства к такому труду, они все делали невпопад и только мешали няне управляться с хозяйством. В конце концов, няня сама выпроваживала их на улицу. Теперь сестры много времени проводили вне дома, гуляя по Петербургу вдвоем. Анатолий Андреевич очень беспокоился за их прогулки – боялся, что с ними что-то случится. И когда узнавал об их намерениях, просил няню составить им компанию. Но сестрам это не нравилось. Правдой или неправдой они старались отговориться от навязываемого им общества пожилой женщины. Потеря любимой мамы сильно сблизила их. Они всегда ходили взявшись за руки, как будто боялись потерять друг друга.

Их город, со дня основания называвшийся именем святого Петра, еще в 1914 году был переименован, после чего из названия исчезли святость и поэзия. Город получил, как им казалось, сухое и какое-то «твердое» имя – Петроград, которое так не нравилось их маме. Часто они фантазировали на эту тему и в конце концов придумали такую историю, что название это связано с тем, что однажды на город обрушился сильный град и затопил мостовые. Люди испугались наводнения и переименовали город. Но однажды Тамара где-то прочитала и рассказала Миле, что переименование их любимого города было связано совсем с другими событиями – с возросшим патриотизмом горожан во время первой гражданской войны.

Тем не менее в прогулках по городу девочки находили какую-то отдушину. Целыми днями бродя по улицам, они до мельчайших подробностей, дополняя друг друга, вспоминали мамины рассказы, места, где они останавливались с ней, находясь вдали от дома. Часто говорили о том, как она любила свой город, и как сравнивая Санкт-Петербург с другими городами всегда приходила к выводу, что это самый гармоничный и прекрасный город мира. Только теперь девочки в полной мере оценили ее слова и целиком с ней соглашались.

Особенно сестры любили гулять по набережным, Они доезжали до Невы на трамвае и шли по тротуару вдоль гранитных парапетов Невы. Неспешно проходя по набережным, засматривались на прекрасные здания, стоявшие по берегам, спускаясь к воде по гранитным спускам, подолгу смотрели на воду, которая, как им тогда казалось, уносила с собой их печали. Старинные дома, стоявшие вдоль набережных, погружали их в прежний, сказочный мир, когда они гуляли по набережным Лазурного берега. Однажды во время такой прогулки Тамара, вспомнив слова Н. В. Гоголя о том, что ничего нет прекраснее Невского проспекта, и что «..в Петербурге он составляет все…», категорично заключила, что полностью не согласна с Гоголем. Что Невской проспект – для разночинной, купеческой публики, которой нужно вырядиться и показать себя. А набережные Невы – для тех, кто по-настоящему ценит и понимает гармонию города. Ведь именно из-за этой полноводной красавицы Невы и возник здесь самый прекрасный город мира – заключила она.

Обычно с таких прогулок сестры возвращались усталые, но довольные и полные впечатлений от увиденного.

Анатолий Андреевич по-прежнему работал в железнодорожном ведомстве. Но занимал теперь еще более ответственный пост, руководя проектной организацией, принадлежавшей тому же ведомству. Пытаясь забыть любимую жену и прежнюю жизнь, он всецело отдался работе и часто задерживался на производстве, испытывая новые образцы, изготовленные по его проектам. Он очень любил своих дочерей, но, понимая, что для их содержания требуются средства, а значит, нужно много работать, в силу большой занятости, мог уделять детям совсем немного времени. Иногда ему приходила мысль о женитьбе, но каждый раз перед Анатолием Андреевичем вставали образы дочерей, и он ясно осознавал, что появление другой женщины в их доме станет для них трагедией.

Иногда он не появлялся дома по нескольку дней. Няня объясняла детям, что он ночует на производстве, где у него очень много работы. На самом деле она знала, что его, как бывшего дворянина, забирали в органы внутренних дел. К счастью, каждый раз все обходилось. Анатолий Андреевич был едва ли не единственным грамотным специалистом, который мог решать постоянно возникавшие технические вопросы по работе, и именно это выручало его. Все квалифицированные инженеры либо эмигрировали, либо были расстреляны как враги народа, либо сосланы и заключены под стражу как неблагонадежные. Няня видела, что состояние здоровья отца с каждым днем становится все хуже и хуже. Она старалась быть ласковой с девочками, поскольку боялась, что они останутся круглыми сиротами и их заберут в детский дом. Она, будучи уже пожилой женщиной, не на шутку привязалась к сестрам и переживала за них так, как если бы была их мамой.

Наступал Новый 1920 год. Тамара и Мила любили этот сказочный праздник, пахнущий лесом и мандаринами. Папа всегда заботился о том, чтобы в их доме была елка. И в этомгоду он решил сделать все так, как было заведено еще при Елене Алексеевне. Вопреки тому, что в те годы встреча Нового года с елкой не поощрялась, Анатолий Андреевич с риском для своей репутации заказал заранее пушистую лесную красавицу. Когда не было сестер дома, привез ее, и, закутав в одеяло, спрятал в комнате у няни до той поры, когда придет время ее наряжать.

Дождавшись, когда накануне Нового года вечером девочки уснули, Анатолий Андреевич принес высокую зеленую красавицу к себе в комнату и укрепил ее в заранее подготовленной крестовине. Затем сам украсил елку и положил под нее подарки. Когда на следующий день Тамара с Милой увидели наряженную, сияющую золотой мишурой елку, их восторгу не было предела. Сидевший с утра за накрытым праздничным столом Анатолий Андреевич попросил тишины и минуточку внимания. Затем встал и торжественно произнес, что ночью, пока они спали, к ним приходил Дед Мороз и оставил для них под елкой подарки. Но девочки и без того уже знали, что под елкой их ждут подарки и, не дослушав до конца праздничной речи отца, побежали за ними. Первой свой нарядно упакованный сверток нашла Мила. В нем находилась большая меховая кошка, та самая, на которую она заглядывалась во время прогулок с отцом. Тамаре Дед Мороз подарил нарядное платье, которое она тут же одела. Зеленое с белыми рюшами платье очень ей шло. Тамара долго вертелась перед зеркалом и, что теперь редко бывало с ней, громко смеялась и даже казалась совершенно счастливой. Отец любовался ими и был бесконечно доволен, что угодил своим любимым девочкам.

Сестры, конечно, понимали, что подарки они получили не от существовавшего только в рассказах взрослых Деда Мороза, а от отца, и потому, счастливые, долго обнимали его и благодарили. Весь этот день Анатолий Андреевич был весел и необычно словоохотлив, очевидно оттого, что хоть в чем-то сумел заменить дочерям мать. Таким девочки давно его не видели…

На лето, пока Тамаре не исполнилось 16 лет, отец отправлял дочерей в пионерские лагеря, которые начали работать с 1922 года. Там их разлучали. Тамару по возрасту определяли в старший отряд, а Милу в младший. Но, несмотря на это, и в лагере Тамара не переставала опекать свою сестру. Мила же втайне гордилась старшей сестрой. Особенное чувство к ней возникало у Милы по праздничным и выходным дням, когда в лагере устраивались концерты для гостей. На всех концертах Тамара пела и так завораживала слушателей своим голосом и проникновенным исполнением, что ее долго не отпускали со сцены. Из уважения к таланту Тамары, ребята в лагере относились с уважением и к Миле, а некоторые испытывали даже благоговейные чувства.

Подружки Милы, когда видели ее с сестрой – «певицей» обычно завидовали ей. Девочкам хотелось иметь такую же талантливую и преданную сестру.

В лагере Милу приняли в пионеры. Это событие не оставило особых следов, так как произошло очень быстро, без особой торжественной обстановки, как само собой разумеющееся. И хотя к нему готовились заранее, оно не запомнилось. Происходило это следующим образом: на заранее оговоренном вечернем построении на линейке, стоявшая на трибуне старшая пионервожатая назвала несколько фамилий ребят из младшего отряда. Среди них была и Мила. Приказав всем, кого она выделила, выйти на два шага вперед из строя, пионервожатая подошла к ним и вместе с председателем совета дружины повязала им галстуки. После этого присутствующие зааплодировали, а старшая пионервожатая, поздравив их, пафосно сообщила всем, что теперь они стали пионерами и должны быть достойными членами этой организации. А потому они обязаны соблюдать все правила и обязанности, записанные в уставе пионерской организации, и с честью нести звание пионера. Тамара, состоявшая в старшем отряде, тоже присутствовала на линейке. После того как линейка закончилась, она с улыбкой подошла к сестре и, передразнивая пионервожатую, указывая на себя, повторила, что теперь Мила обязана слушаться старших, быть исполнительной и послушной, так она стала пионеркой. Поправив галстук новоявленного «члена пионерской организации», Тамара взяла ее за руку, и они, обнявшись, пошли гулять.

Хотя отец навещал их в лагере постоянно, Тамара почему-то особенно часто летом, на отдыхе, замыкалась в себе. Возможно потому, что появлялось свободное время на раздумья. Мила знала, что в эти минуты ее сестра вспоминала мать, их совместные, ставшие теперь из-за запрета выезда за границу по-настоящему сказочными поездки в другие страны. Младшая сестра росла полной противоположностью Тамары. Мила меньше помнила прошлое, и то состояние старшей сестры, в которое она иногда впадала, было для Милы не совсем понятным. Веселый нрав младшей сестры позволял ей быстро забывать неприятности и переключаться на другие, более интересные для нее события. А их в лагере было немало. Миле в лагере дали прозвище «арбуз на колесах», так как в отличие от сестры она была довольно упитанной девочкой. Но она никогда не обижалась на это прозвище: в лагере прозвища получали многие и далеко не столь безобидные, как у нее. В их отряде были девочки, которых называли крысой, гнидой, валенком. Прозвища в лагере были обычным делом. Их давали не только по внешности, но и по разным поводам. Так, одну девочку назвали сапогом за то, что однажды она спросонья надела разные сапоги, – один свой, а другой соседки. Болтушкой дразнили девочку, которая почти не закрывала рот. Таким обидным прозвищем как крыса прозвали девочку за торчащие вперед зубы, а гнидой девочку назвали за худобу и занудный характер.

Миле нравились веселые компании, что дети ходили строем купаться и что, стараясь чеканить шаг, они всю дорогу распевали веселые песни. Некоторые из песен напоминали считалки. Когда пионервожатая в такт шагам громко произносила: «Кто шагает дружно в ряд?», пионеры ей отвечали: «Пионерский наш отряд». На такой же громкий вопрос вожатой: «Кто шагает дружно в ногу?», ребята отвечали: «Пионерам дай дорогу». Одной из самых любимых песен в ее отряде была песенка про Уверлея, который неудачно сходил искупаться. Эта глупая песенка нравилась всем. С особым чувством, громко и выразительно ребята исполняли последний куплет:

 
Пошел купаться Уверлей
Оставив дома Доротею
И взяв лишь пару пузырей
С собою плавать не умея.
К ногам приделав пузыри
Он окунулся с головою,
Но голова, тяжеле ног,
Она осталась под водою.
Жена, не зная про беду,
Сама купаться захотела,
Но ноги милого в пруду,
Она, узнав, окаменела.
Прошло сто лет, и пруд зарос,
И заросли к нему аллеи
И лишь торчала пара ног
И остов бедной Доротеи.
Мораль вся сводится к тому:
Не нужно было Уверлею
Ходить купаться одному,
Оставив дома Доротею.
 

Заложенное еще мамой стремление к порядку давало о себе знать: младшей сестре нравилось утреннее и вечернее построение на линейку, песни у костра, походы, совместные купания в озере и многие другие лагерные мероприятия, наполненные смехом, шутками и веселыми приключениями. Иногда у костра Мила сама пыталась петь про «гвоздики алые, багрянордяные», которая девушка дарила любимому парню. Ей казалось, что у нее получается, но ребята лишь смеялись над ее исполнением, невольно сравнивая ее голос с голосом сестры.

После того, как Тамара окончила школу, и ей предстояло готовиться к поступлению в консерваторию, в пионерский лагерь стала ездить одна Мила. Она, погруженная в лагерные дела, не очень страдала от одиночества, тем более что старшая сестра с отцом навещали ее каждое воскресенье.

Мила хотя и повзрослела, но не перестала любить танцы, которые вожатые устраивали по вечерам под гармошку. И тут она была на высоте. Когда она выходила в круг, девочки расступались и с любопытством и завистью наблюдали за ее нестандартными движениями. Некоторые даже пытались повторять ее па, но у них получалось совсем иначе. Частенько после ее импровизированных танцев ей аплодировали и просили станцевать еще. Мила никогда не отказывалась. Она легко откликалась на шутки, смех, от души смеялась над остроумными анекдотами. Ее интересовало буквально все. Иногда по ночам, когда вожатые и воспитатели ее отряда уже спали, Мила с подружками тайком выбиралась из дачи. Ночью все вокруг вказалось таинственным и загадочным. Девочки не без страха ловили, как им казалось, светлячков. Но наутро эти светящиеся в ночи огоньки оказывались простыми гнилушками. Днем девочки ловили бабочек, кузнечиков, стрекоз, ящериц. Иногда отпускали их, а иногда составляли коллекции и увозили домой. В один из дней Миле сказочно повезло. Она поймала двух больших кузнечиков, которых дети называли саранчой. Найдя стеклянную банку, она посадила их в нее и положила им травку и водичку. Засыпая, она мечтала, как привезет их домой и будет наблюдать за жизнью этих зеленых попрыгунчиков. Утром в банке саранчи не оказалось. Они выпрыгнули из места своего заточения и куда-то скрылись. Все девочки их искали, обшарили все углы и кровати, но насекомых так и не нашли. Кто-то высказал предположение, что больших кузнечиков ночью выбросила воспитательница…

Однажды произошло событие, которое Миле запомнилось надолго. За их дачей начиналось болото. Детям туда ходить не разрешалось. Но в один из светлых июньских ночей, встав утром раньше всех, Мила решила посмотреть, что там такое и почему их не пускают за дом. Надев туфельки и накинув платье, она смело перешагнула запрещенную границу. И тут же увидела, как к ней ползут, извиваясь, две змеи. В первый момент она застыла на месте, а затем в страхе ринулась прочь. Прибежав в спальню, она, дрожа, бросилась на кровать и долго не могла успокоиться. И лишь за завтраком она шепотом рассказала об этом сидевшей рядом девочке, после чего немного успокоилась. Впоследствии Мила не раз видела змей, греющихся на солнышке в лесу и даже переползающих ей дорогу, но так как в тот, первый раз, никогда их больше не пугалась.

Вообще, Мила боялась дерущихся, не могла смотреть на открытые раны и кровь… Возможно, она подсознательно гнала от себя все, что причиняло боль и страдание, и в кругу сверстников никогда не говорила о матери, о той жестокой несправедливости, которая приключилась с ней. Вечером, обычно набегавшись и наигравшись, она засыпала сразу, как-будто проваливалась в глубину чего-то темного и мягкого. Ей довольно редко снились сны. И все же изредка, время от времени выпадали вечера, когда она долго не могла уснуть. И тогда перед ней всплывал образ мамы, ее ласковые руки и успокаивающий голос. В такие минуты она не могла унять слезы.

На всю жизнь у Милы сохранилось воспоминание, когда ей в первый раз нужно было идти в школу. Ходить по городу без старшей сестры было непривычно. Тамара, как и ожидалось, с легкостью поступила в училище при консерватории и должна была теперь учиться. Миле же предстояло идти в обычную школу рядом с домом, которая находилась далеко от консерватории. В семье очень боялись этого момента. На семейном совете, возглавляемом старенькой няней, было решено, что на первых порах в школу Милу будет отводить няня и по возможности Тамара. Но, конечно, в первый день она пойдет в школу с папой.

Они уже были вместе в школе, когда папа записывал ее в первый класс начальной школы. Учителя, сидевшие в комиссии, отбиравшей девочек в первый класс, отметили опережающее детей ее возраста умственное развитие Милы и устроили ей нечто вроде небольшого экзамена, который она с успехом выдержала. В те годы еще существовало совместное обучение. (Раздельное обучение, когда школы разделили на мужские и женские, появилось в 1943 году и просуществовало до 1954 года). После чего преподаватели, посовещавшись с завучем школы, решили зачислить Милу сразу во второй класс, так как по уровню развития Мила явно превосходила сверстников, а это значит, что ей было бы неинтересно начинать с ними с азов.

Дома Миле объяснили, что она будет новенькой в уже сложившемся коллективе, поэтому ей будет труднее, чем другим детям. Первый день в школе Миле не понравился. Она, бойкая от природы, растерялась от множества лиц, сумбурных разговоров и неприятных, как ей показалось, детей. Зато по окончании этого дня, когда Милу привели домой, ее ждало самое любимое блюдо «школьницы» – голубцы, очень вкусный вишневый компот и мороженое с клубничным сиропом, «восседающее» в большой вазе. Это запомнилось. Так началась для Милы новая жизнь.

Поначалу Миле в школе все было очень непонятно. Привыкшая к общению только со старшей, много знавшей сестрой, девочка не сразу приспособилась к сверстникам, среди которых было немало мальчиков, старавшихся обратить на себя внимание новой девочки самыми различными способами. В основном, дергая за косы. Кроме того, все дети уже были знакомы друг с другом. Новенькую встретили настороженно. Но она вела себя тихо и скромно, ни с кем не обостряла отношений, только наблюдала за окружающими. А потому ребята вскоре перестали обращать на нее внимание. Первое время Мила внимательно присматривалась к совершенно новым лицам и, так как среди них не было знакомых, не особо вступала в разговоры. Но живой характер ее не выдержал долгого молчания. Однажды она удивила всех, вступив в общий разговор и рассказав одноклассникам интересный эпизод из их прогулок по городу. Ее живой, интересно преподнесенный рассказ заинтересовал ребят и привлек внимание к новенькой девочке. После этого последовали и другие интересные для ребят истории из жизни необычной и много знавшей девочки. За такие познания и умение их преподнести с юмором ее стали уважать. К ней стали обращаться за различными советами и пояснениями. Мила всегда была искренней, и ее советы в большинстве случаев оказывались правильными. С Милой стали считаться. Так она стала своей в этом уже сложившемся детском коллективе.

Несмотря на то, что Мила не училась в первом классе и много пропустила, училась она хорошо. Все предметы давались ей легко. Очевидно, сказывалась основа, заложенная в детстве. Мила мало что помнила о поездках в Париж, Рим, Флоренцию, на Лазурный берег, так как была еще слишком мала, но ощущение прекрасного, виденного в детстве, бессознательно ставило ее выше других школьниц, не получивших этого ранее. Особенно хорошо давались ей языки, основа которых была заложена в зарубежных поездках. Но, возможно, еще и потому, что преподавательницей английского языка была молодая учительница, с самого начала понравившаяся Миле. Учительница уже своим приходом вносила в класс хорошее настроение. Она отлично владела разговорным языком и давала прочные знания детям. Молодая женщина обладала спортивной фигурой, говорившей о том, что она не понаслышке знакома со спортом, к тому же была всегда аккуратно и со вкусом одета. Детям в ней нравилось буквально все, а потому этот предмет был самым любимым у всех школьников второго класса.

В школе Мила изучала английский язык, а дома ее сестра довольно часто говорила на французском с девушкой, которую Тамара «подтягивала» по этому предмету. Эта девушка приходила к ним домой заниматься с Тамарой. Мила на лету схватывала отдельные слова, привыкала к правильному произношению, и в конце концов французский язык стал тоже ее интересовать.

Дома у сестер все шло согласно сложившемуся порядку. Первое время после ареста мамы за всеми их делами следила под руководством отца их старенькая верная няня. Она будила их, готовила завтраки, отправляя в школу и консерваторию, давала им с собой бутерброды.