Текст книги "Московская плоть"

12

В понедельник после полудня реанимобиль выкатился из ворот особняка в Горках и двинулся в сторону Лосиного Острова. Сидящие в нем два доктора вели себя тихо и только украдкой крестились на храмы, попадавшиеся им по дороге. Тот, что сидел рядом с водителем, не выдержав напряжения, опустил окно и закурил. Водитель косился на него удивленно. Ехали не торопясь, не нервируя мигалкой и сиреной других участников движения. Те пугались и психовали еще больше от вида назойливо волочащейся на хвосте, не спешащей никому на помощь «скорой».

Навстречу понеслись кавалькада за кавалькадой с мигалками, и реанимобиль надолго оказался прижатым к обочине. Молчание становилось напряженным, возникший энергетический сгусток грозил разрывом аорты или инсультом. Отсутствие динамики требовало хоть какой-нибудь компенсации в доступной форме.

– Пересядешь ко мне? – ненатурально откашлявшись, спросил бритый доктор из салона реанимобиля, не узнавая собственного голоса.

Воссоединившись, они едва находили слова, да и те неохотно слетали с языка.

– Знобит, – сказал Бритый, поскребывая пальцами кадык.

Седой нагнулся к чемоданчику и достал флягу. Отпили по глотку.

– Мы им кто – попки? Мартышки на веревочке? – озвучил внутренний монолог Седой.

Они выпили еще по глотку. Помолчали.

– Вот что я тебе скажу… Ты когда-нибудь держал в руках… столько? За одну свою профессорскую закорючку… Что ты дергаешься? Бумагу видел? Нет, ты скажи, ты бумагу видел? Отказ! – вдруг забалаболил Бритый. – И деньги не через холуев сунули, а вручили, как полагается, как нормальный гонорар. Целовали даже. Долго и торжественно, как в былые времена лидеров соцлагеря. – Бритый в силу профессии понимал причину своего речевого недержания и ждал, когда попустит. – Правда, тогда в губы целовали. Взасос. Тебя что-то беспокоит?

– Меня все беспокоит!!! – неожиданно сорвался Седой. – Я себя плохо чувствую! Точнее, я себя вообще не чувствую… – Он как-то сник и стал смотреть в окно, почесывая шею под колючим воротом шерстяного свитера.

В зеркале заднего вида отразились испуганные глаза водителя.

13

Вернувшись с обеденного перерыва, Машенька погрузилась в работу, не замечая торжества в переглядках коллег. Она твердо решила, что больше не станет реагировать на их подколки. Она вытравит из своего сознания комплекс жертвы. Девицам и правда быстро наскучили подначки, остававшиеся без ответной реакции. К тому же их внутренние кобры были сыты сегодняшней удачной подставой в паркинге. В помещении слышался только дробный стук клавиш и мерный гул оргтехники.

Неожиданно в сумочке Маши зазвонил телефон.

– Умер? Не плачь, я сейчас приеду. Ты где? Ах нет, у меня же машина разбита, увезли… Ты где? – Она старалась говорить спокойно и ласково. Ее очень обеспокоило состояние Уара. – Ты сам за руль сесть можешь? Вели охране довезти тебя до моей работы, а дальше я сяду за руль.

Закончив разговор, Маша стала собираться. Девицы, услышав, что кто-то умер, не решились высказывать замечаний по поводу того, что рабочий день еще в самом разгаре. Маша зашла к начальнице и уведомила ее, что вынуждена уйти. Начальница от такой наглости подавилась словами, и Марья Моревна вышла из ее кабинета, не дожидаясь начальственного вердикта. Она переобулась в сапоги (в офисе дозволялось ходить только в туфлях), облачилась в свою немаркую дубленку, надела сумку «по-почтальонски», через грудь, и пошла к лифту. Девицы сорвались со своих мест и прильнули к окнам. Уж очень не вязался с образом их сиротки-коллеги императив в брошенной ею фразе об охране.

Маша переминалась с ноги на ногу у края тротуара, придерживая капюшон рукой в цветной варежке. Наконец возле нее затормозил сизый Bugatti, из авто вышел человек в униформе и, придерживая дверь, помог девушке сесть за руль. Машина неуверенно тронулась с места и скоро скрылась из поля зрения девиц. Офис сразу же наполнился кудахтаньем.

– Может, я чего-то не понимаю?

– Ничего себе…

– Интересно, кто сидел в салоне…

– Может, богатую старушку подрядилась пасти?

– Во-первых, она сказала «ты», а во-вторых – «сам».

– Так, может, и на пальце у нее не стекляшка?

– Ну не изумруд же?..

– Ничего не понимаю…

– И это: «вели охране»…

– Нет-нет, так не бывает…

– Может, она вообще засланная? Мониторит тут?.. А потом придет папик и всех нас разгонит.

– Девочки! Надо срочно что-то делать! Превентивно!

14

В особняке проходила церемония официального прощания с Дедом. Беломраморные колонны фасада блистали золотыми звездами на черных вертикальных растяжках. Аналогичного дизайна повязки виднелись на левой руке каждого из присутствующих. Пол и стены фойе, выполненные из чароита в оттенках от сиреневого до фиолетового, растворялись в зимнем полумраке скупо освещенного помещения. Декаданс сгущался над лиловым роялем, за которым сидел пианист с мировым именем. Превосходная акустика разносила под сводами особняка музыку инферно из модной японской анимашки. Бледные кавайные девушки в черных кружевных наколках на светлых волосах угощали гостей красным вином. Таблоидные гости отсвечивали «Де Бирсом» запонок и колье. Пирсинг верхушки ушной раковины в виде рубиновой капли придавал их ушам слегка заостренную вверху конфигурацию, хотя сам рубин оставался невидимым. Это был обязательный атрибут скорбной церемонии.

В гробу лежал пожилой господин с хамоватой ухмылкой на дряблых устах и с кокетливой орхидеей в петлице. Ее пять лепестков напоминали звезду, а «губа» орхидеи в кроваво-красных брызгах словно подтверждала репутацию цветка-вампира. На лбу господина без труда читались красноватые следы от клемм. Глаза его были закрыты, а шумное бессознательное дыхание, выдававшее мозговую кому, шевелило кошачий волос на сизом атласном лацкане его фрака.

Ждали Внука-наследника.

Внук велел севшей за руль Маше ехать к Самому Модному Дизайнеру Москвы. Срочно, в пожарном порядке, найти платье, подобающее случаю, можно было только там. По дороге он прикладывался к фляге, стуча зубами по металлическому горлышку. Но внутренняя истерика не проходила.

– Не хочу, не хочу… Зачем мне этот головняк? – повторял он всю дорогу.

Дизайнер встречал их у входа. Кланяясь, объяснял, что новая коллекция еще нигде не засветилась, но уже вся заранее продана в Эмираты. Шейхи и шейхини ждут.

– Валя, не ной, а?.. – Внук нетвердой походкой подошел к стойке и снял с нее платье подходящего к мероприятию цвета – темно-лиловое, усыпанное по подолу александритами, и подхватил стоявшие под ним туфельки. Швырнул причитающему дизайнеру пачку наличных и вышел.

– Рая, вызывай девочек! – закричал куда-то в глубь мастерской дизайнер, – за ночь повторяем артикул 26011! Иначе я с утра пойду по миру.

Почесав пятерней кудлатую голову, произнес удрученно:

– Где уж нам с иголкой против лома… – и стал звонить обувщикам и ювелирам.

Вскоре машина неуклюже приткнулась к бордюру возле магазина «Меха». Но Внук уже был не в состоянии выйти. Он отдал Маше черную звездодырчатую карту и сказал:

– Что-нибудь на плечи.

Карта испускала некие токи. Так, по крайней мере, казалось Маше, ощущавшей легкое покалывание в пальцах, держащих сей предмет.

– Вот, примерьте шубку, – показывала товар продавщица, с подозрением глядя на Машину дубленку, – очень износостойкая и немаркая, сама такую ношу.

– Мне не нужны шубки, которые могут позволить себе продавщицы, – вдруг ответила Машенька.

Кажется, я вхожу в роль, подумала она и потребовала горжетку – совершенно не функциональную, с точки зрения продавщицы, вещь. Но в том-то и дело, что функции у всех разные. Девушка чувствовала, как ее засасывает водоворот чего-то, с чем ей сталкиваться еще не приходилось. На днях ей снилось, что она проваливается в зыбучие пески дюн британского побережья. Радость от приобщения к «дольче вита» омрачалась только непонятками в поведении ее «принца». Но постигшая его утрата сблизила их, и она почувствовала, что нужна ему не только как картина в интерьере.

Наверное, это ужасно, думала она, но я благодарна судьбе за сегодняшние трагические обстоятельства в его жизни. Я буду с ним, буду рядом, стану утешать его…

Обслуги в усадьбе не оказалось, и теперь Маше предстояла нелегкая задача переодеть Уара и задача попроще – переодеться самой. Внук был пьян, но Машенька прониклась к нему нежностью, полагая, что он сильно любил своего дедушку, если так тяжело переживает его уход. Она усадила возлюбленного в кресло на львиных лапах, с львиными же головами на подлокотниках. Открыв старинный гардероб, нафаршированный вполне современным оборудованием в виде электронных систем выдвижения, Маша попросила Уара хотя бы выбрать нужный костюм и обувь. Но это – все, на что хватило ему сил. Она переодевала его, как тяжелую куклу. Сопела и закусывала губу, говорила ласковые слова и злилась попеременно. К концу процедуры Уар вдруг пришел в себя и отправился умываться. Его еще хватило на вдевание запонок и повязывание «бабочки», похожей на летучую мышь, которую Машенька заметила над его левым соском.

Сама она была облачена в выбранное Уаром длинное темно-лиловое платье с россыпью, как она думала, стразов по подолу. Туфельки тоже оказались впору. Поверх платья на плечах серебрился почти невесомый палантин из дымчатой норки. Хотя ей показалось странным, что на похороны ее нарядили, как в оперу.

Ближе к полуночи завьюжило. Ледяной ветер сквозь дыру в потолке швырял в гроб со старцем пригоршни снега и раскачивал люстры Силиппа Фтарка из черного хрусталя, отчего метались по стенам вычурные тени. Нервный кот со вздыбленной на загривке шерстью нарезал широкие круги вокруг гроба. Его пугливо сторонились присутствующие.

После казни на костре, ставшей крайне неприятной вехой в биографии Элизия Бомелия, он страдал астмой. Как можно было принять за шпионаж старания Бомелия вытеснить из Москвы наглых чужеземцев? Впрочем, дело – давнее. Как бы там ни было, а длинные речи давались ему теперь с трудом. Но долг есть долг. Долги надо отдавать. Этому правилу его научили события его бурной молодости. Правда, долги долгам рознь. Приятней всего отдавать долги врагам, платя им за подлые подставы той же монетой.

Наконец доложили о прибытии Внука и его Невесты. Присутствующие расступились, склонив головы, что до крайности удивило Марью. Неужели такое благоговение адресовано молодому человеку, которого она подпирала сейчас, как костыль? С чего бы это? Такая респектабельная публика…

Воспоминания отпустили Бомелия и вернули к скорбной действительности текущего момента. Время близилось к полуночи, а Внук и Наследник был явно не в лучшей форме. Его длинные, тонкие, по всем параметрам – музыкальные пальцы нервно теребили четки из обсидиана. К тому же он икал. Его поддерживала под руку прелестная, но очень раздраженная девушка. Им подали золотые, перегородчатой эмали кубки с красным вином.

Напрасно Машенька оглядывала помещение в поисках поддержки. Никто не подошел к ним, не предложил куда-нибудь пристроить Уара, заваливающегося на ее плечо. Девушка успела отметить некую однородность в облике публики. Дамы с толстым слоем тонального крема на лицах, затянутые, длиннохвостые, как зловещие кометы, усыпанные драгоценностями. Удивляли их очень яркие глаза самых затейливых оттенков: бирюзовые, желтые, фиалковые – в тон колье на шеях. Судя по количеству и качеству драгоценностей на присутствующих, можно было заподозрить, что необычный цвет глазам придают линзы, выполненные также из драгоценных камней. Такого Маше еще встречать не доводилось.

Бомелий откашлялся, и присутствующие на панихиде затихли.

– Уважаемые! Сегодня мы расстаемся с нашим патриархом, основателем Москвы, великим и справедливым Дедом нашим – Мосохом. За время его каденции нас неоднократно пытались выжечь из нашего родового гнезда. Жгли наши дома, театры и клубы. Мы никогда не простим и не забудем самые губительные пожары: от рязанского князя Глеба, от дважды отличившегося литовца Ольгерда, Тохтамыша, Давлет-Гирея и прочих игоподобных. Но каждый из нас больше человека. На целую мышь. Мышь по имени Феникс, которую смертные принимают за птицу. Раз за разом мы возрождаемся из пепла и помогаем возрождать Москву. Наше комьюнити подвергается нападкам как со стороны смертных, так и со стороны конкурентов, стремящихся получить контроль над рынком свободно циркулирующей ПРА и присосаться к московской плоти. Поэтому в условиях угроз, которые несет в себе нынешняя глобализация, постигшая нас сегодня утрата невосполнима. Каждый имеет право на добровольный уход, и мы должны с уважением относиться к таким решениям. Несмотря на то что они таят в себе угрозу безопасности комьюнити. Каждый добровольный уход ослабляет наши ряды.

Чем дальше, тем больше отходная в исполнении Вечного Принца напоминала программную речь преемника. Бомелий вдохнул из ингалятора и продолжил:

– Самое печальное в нашей вечной жизни – это тоска по ушедшим смертным, к которым мы были привязаны. Поэтому ради сохранения наших рядов нам следует приобщать близких нам смертных доподлинно. Потому что ряды врагов множатся, влияние их растет, и нам пора озаботиться новой стратегией и тактикой. Все завоеванные ранее позиции во многом держались на непререкаемом и абсолютном авторитете Мосоха. А теперь он уходит.

Маша, занятая Внуком, не очень вникала в содержание речи Бомелия, но она показалась ей как минимум странной. Какая мышь? Какое комьюнити? Какие смертные? Какой Мосох, в конце концов?..

Бомелий распорядился внести телеграммы-соболезнования. Кавайная девушка в наколке выкатила золотой сервировочный столик, заваленный правительственными телеграммами, помеченными двуглавыми орлами и гербами прочих государств. Пока их зачитывали, публика расслабилась, зазвенела фужерами, зашушукалась. Две дамы – молодая и постарше, сверкая драгоценными линзами, неприязненно косились на Машу. Но девушке в тот момент ни до кого не было дела, кроме Уара, у которого подкашивались ноги и стучали зубы. Машенька жалела, что не догадалась взять с собой валерьянку.

Наконец под сводами особняка разлилось пение, которое несведущий человек мог бы назвать ангельским. Верхнее освещение погасло, погрузив место действия в полумрак, лишь черные хрустальные бра тускло мерцали в дальних пяти углах. Тени выросли и колыхались у гроба. Из сумрака выдвинулся на авансцену человек в темных непроницаемых очках.

– Параклисиарх… – прошел шелест среди публики.

И Маша узнала немолодого господина, наблюдавшего за нею из «хаммера» в паркинге офиса ее строительной корпорации. Но обдумать это совпадение девушке помешали быстро развивающиеся события вечера, больше похожего поначалу на вечеринку с пьяным диджеем.

Параклисиарх – глава службы безопасности холдинга ЗАО МОСКВА держал в руках, затянутых в белые перчатки с раструбами до локтя, поднос с большими старинными ножницами. Внука и его Невесту вытолкнули к гробу. Только теперь девушка заметила странный шелковый шнур, привязанный к гробу в головах у покойного. Пение под сводами постепенно переходило в ультразвук. Неожиданно Маша заметила кошачий волос на лацкане покойника, который колыхался от его дыхания. Она хотела крикнуть, что дедушка жив, но в этот момент Внук повалился, а перед ней оказались ножницы.

– Ну что же ты?! Вставай, родненький! Люди же смотрят! Ты же должен что-то сделать с этими ножницами… – шептала Маша, поддерживая и прислоняя Внука к открытому гробу.

Рука в белой перчатке вложила ножницы в трясущиеся руки Внука. Ультразвук давил на перепонки с чудовищной силой и жестокостью восточной казни. Мария держалась из последних сил.

– Ппо…моги… – икая, указал Внук на шелковый шнур в изголовье гроба.

Марья Моревна, поддерживая Уара одной рукой и прижимая к лафету коленкой, другой рукой ухватила шнур и буквально вложила его в раскрытые ножницы. Но Внука колотило так, что он не мог их сжать. И тогда Маша что было сил, резко сжала концы ножниц обеими руками.

Отрезанный шнур взлетел вверх, и в тот же момент через отверстие в потолке рухнул вниз осиновый кол и вонзился в грудь Мосоха. Машенька закричала от ужаса. Ей показалось, что из пробитой груди старца брызнула во все стороны кровь. Но брызги вдруг оказались летучими мышами, которые, хлопая крыльями, устремились под потолок и вылетели через отверстие. За ними стремительно взвился кот, но, не успев схватить добычу, брякнулся в пустой гроб. А пищащая стая взяла курс на лосиноостровскую Кремлевку, где в бункере неясного назначения, частично заполненного грунтовыми водами, ей было даровано обрести наконец покой и отдохновение.

В тот же момент в ночной морозной мгле вознеслось над куполами храма Христа Спасителя воронье и уплыло черной небесной льдиной куда-то на северо-восток.

15

С утра Фофудьин и Малюта угощались в Сандунах, занюхивая свежепомытую московскую плоть распаренным березовым веничком. Вчера председатель, не рискнув осложнять церемонию, так и не рассказал Параклисиарху о журналисте с его злополучной находкой, а сегодня, чувствуя свою вину, он решил предварительно задобрить начальника службы безопасности и подсластить горькую информационную пилюлю собственным бонусом. Посещение членами комьюнити Сандуновских бань с некоторых пор строго регламентировалось графиком, исключения составляли лишь специальные бонусы за особые заслуги. Сандуны являли собой сугубо праздничную, особо деликатесную трапезную московских.

Поскольку камеры видеонаблюдения, которыми снабжены были Сандуны в целях безопасности, не фиксировали членов комьюнити, туда вне графика хаживали только Митрофания с Жу-Жу. Дамы не только столовались там без ограничения, но и прислушивались к болтовне элитных клиенток, соривших инсайдерской информацией, почерпнутой ими от мужей и любовников. Информация сия позволяла корректировать политику московских и выстраивать ее наиболее целесообразно.

Бонусный вторник в Сандунах председатель получил за свои титанические усилия по улучшению качества жизни московской плоти. Термин «качество жизни» ввело в употребление именно московское комьюнити. Переход от натурального хозяйства с его экологически чистыми продуктами к товарно-денежному создал ряд проблем, связанных с местным ноу-хау: «не обманешь – не продашь». Ушлые торгаши норовили подсунуть публике не только краденую одежду или ветошь с заштукованными прорехами, но и порченые продукты, в результате чего участились случаи отравления в рядах членов комьюнити, не говоря уже о собственно публике.

Быстро оценив перспективы возгонки ПРА на торговле, московские тем не менее пытались, как могли, упорядочить процесс: развести «обжорки» с двухкопеечными пустыми щами и пирожками с несвежей требухой для нищих обывателей и приличные заведения для относительно чистой публики. В стремлении прекратить безобразия комьюнити даже учредило комитеты по защите прав потребителей. Но комитеты очень скоро стали зарабатывать деньги на шантаже тех, на кого объегоренные потребители жаловались. Потому что нет такой благой идеи, которую ловкие люди не использовали бы себе на корысть.

Ничто так не отравляло жизнь комьюнити, как скверные запахи, коими была пропитана Москва. Мифическая высшая благодать, по мнению адептов христианства, требовала умерщвления плоти в оплату спасения духа. Поэтому физическая культура и языческий культ здорового тела были преданы анафеме. Плоть была объявлена сосудом греха, с чем никак не могли согласиться члены комьюнити, всячески стараясь внедрить в сознание москвичей мысль о том, что здоровый дух может жить только в здоровом теле. Но клерикалы жестко контролировали общественное сознание. Болезни и распространение инфекций выдавались попами за непосредственный результат греховной жизни. От этого происходило пренебрежение гигиеной, а также распространение антисанитарных обычаев. Улицы Москвы были загажены мусором и нечистотами, среди которых бродили домашние животные.

Водопровод и канализация добирались до Москвы долгими окольными путями, и попали сюда не скоро. Самотечный родниковый водопровод существовал в Московском Кремле с 1491 года. Устроен он был при Иване III и предназначался для подачи воды при осаде. Полтора века спустя англичанин Христофор Галовей построил в Кремле водопровод с водонапорной башней, натолкнувшей комьюнити на мысль о технологии ПРА-напорных башен. И тут позвольте отвлечься на некоторое время от размышлений о гигиене московской плоти и уделить толику внимания персоне Галовея, который не только дал Москве водопровод, но и позволил лондонским управлять московским временем: под руководством Галовея были изготовлены новые часы для Спасской башни. С помощью специальных механизмов они исполняли какой-то нехитрый мотивчик, а также отмеряли москвичам время дневное и ночное. Цифры заменены были славянскими буквами, стрелки на циферблате отсутствовали, и назывались часы – «Вербариус». Петр I в пылу прогерманских преобразований распорядился убрать аглицкие, а повесить немецкие, и понеслось над Лобным местом «Ах, мой милый Августин». С Петром лондонские связываться не стали по причине его лютого и горячего нрава, но в 1770 году в Грановитой палате были неизвестно кем найдены и вновь установлены английские часы. Лондонские нарезвились вволю, управляя московским временем по своему усмотрению: задерживали его, как только могли, так что Москва погружалась в цивилизационную спячку, да еще потешались, что она отстала от Европы навсегда, но остановить московское время им все же не удалось – спасали часы, подаренные Фофудьину Григорием Орловым, выполненные Московской казенной часовой фабрикой – единственные хранители московского времени.

А теперь вернемся к гигиене. Попытка ввести в моду римские термы не увенчалась успехом даже в среде состоятельной публики. Московский люд упорно мылся только по субботам, а неимущий – и того реже. Чувствительные носы членов комьюнити терпели изрядные огорчения и даже тяготы. Кроме того, зловонные реки, текущие по улицам весенней Москвы, являли собой настоящие рассадники заболеваний и угрожали выживанию и развитию популяции, от которой зависело и выживание самого комьюнити. Фофудьину удалось, однако, дожать московские власти заняться наконец устройством бань и ливневых канализаций, ссудив московскому градоначальнику приличные деньги на санитарные мероприятия с учетом того обстоятельства даже, что треть их будет непременно расхищена. И не просто в силу сложившейся традиции, а потому что откат – это единственный механизм, приводящий чиновника в движение, и единственный фактор, позволяющий ему принять решение. Другого механизма не изобрели по сию пору. Убери из чиновной практики откат, и чиновник растеряется и не будет знать, кому доверить строительство дороги или вывоз твердых бытовых отходов. Наступит хаос. Без отката чиновник не сможет сориентироваться, какой товар следует пускать на внутренний рынок и в чью пользу произвести землеотвод. И не сможет определить, чем одно лекарство лучше другого для отечественного рынка. А ведь это так просто и понятно – откатом лучше.

Несмотря на заметное улучшение санитарной обстановки, наличие бань никак не повлияло на привычку москвичей мыться только по субботам, поэтому со временем бани превратились в места субботних пикников комьюнити. Отсюда пошел термин «субботник», который с удовольствием подхватил после революции пролетарьят, придав ему совершенно противоположный смысл.

Венцом деятельности холдинга ЗАО МОСКВА на поприще улучшения качества жизни москвичей в позапрошлом веке стал, кроме Сандуновских бань, и Елисеевский гастроном на Тверской.

Московские газеты пестрели красками с гастрономической палитры грандиозного открытия колониального магазина братьев Елисеевых, коему предшествовал молебен с водосвятием. Москвичи с придыханием рассказывали друг другу о богатстве обстановки, о двух изрядных электрических люстрах, украшенных белым хрусталем. Ходили даже слухи, что купленные или заказанные товары товарищество собирается развозить по домам на моторе.

Председателю было приятно читать поэмы, запечатлевшие результаты его усилий в борьбе за улучшение качества московской жизни на ниве гастрономии, особенно одну, процитированную лучшим за все времена внештатным пиарщиком холдинга ЗАО МОСКВА – Гиляровским: «Ряды окороков, копченых и вареных, индейки, фаршированные гуси, колбасы с чесноком, с фисташками и перцем, сыры всех возрастов – и честер, и швейцарский, и жидкий бри, и пармезан гранитный… Приказчик Алексей Ильич старается у фруктов, уложенных душистой пирамидой, наполнивших корзины в пестрых лентах… Здесь все – от кальвиля французского с гербами до ананасов и японских вишен».

С Алексеем Ильичом Фофудьин был знаком в ту пору лично. Это был один из самых ценных информаторов комьюнити, державший руку на пульсе плоти тогдашней Москвы и сливавший Фофудьину информацию о новых потребителях элитного продукта. Наметанным глазом отделял Алексей Ильич заезжего вертопраха, пропивающего с кокотками да случайными друзьями на час отцову кубышку, от состоятельного, степенного господина, которого можно было пить долгие годы со всем его ухоженным семейством. О чем управляющий и писал в докладной прямо на оберточной бумаге собранного для Фофудьина набора деликатесов.

Кроме того, на протяжении всего своего существования и до настоящего момента комьюнити вело героическую борьбу с дешевым пойлом, отравлявшим плоть и кровь москвичей. И справедливости ради следует отметить, что на этом фронте забрезжили обнадеживающие перемены – москвичи заменяют водку на своих столах почти приличным виски, правда, адаптируют его к местным условиям: пьют неразбавленным, закусывают по-прежнему горячими щами, селедочкой с луком, а иногда, в охотку, и салом.

И все-таки самым главным своим вкладом в обеспечение москвичей здоровьем комьюнити почитало Сандуновские бани, основанные им еще в восемнадцатом веке к взаимной пользе. Комьюнисты получали прямой доступ к плоти москвичей, а москвичи получали удовольствие и возможность регулярно поправлять здоровье. История основания бань полна загадок. Например, с чего бы это вдруг прижимистая императрица стала одаривать какую-то певичку – будущую жену освистанного артиста Сандунова – дорогущими украшениями? Ну, если бы эти украшения не вложил в ручку императрицы господин Фофудьин… И где вы видели женщину, да еще актрису, которая позволила бы супругу ради его рискованных бизнес-прожектов продать свои украшения, подаренные ей императрицей? В общем, все в истории этих бань – сплошные небылицы перестаравшейся PR-службы холдинга, кроме, пожалуй, загадочной персоны одного банщика, который и осуществлял непосредственный доступ акционеров холдинга ЗАО МОСКВА к телу клиентов, чем обеспечил золотой век в гастрономическом бытие московских. Это был феерический, практически безлимитный доступ. Немудрено, что за этим беспробудным пиршеством проворонили новые внедрения лондонских.

Так вот о банщике. Придя в Москву из Тулы еще мальчишкой в лаптях, Петр Иванович при поддержке комьюнити уже через десять лет стал именоваться в столице ни больше ни меньше банным королем. Пришлых, немосковских, комьюнити обычно не приобщало, но работало с ними по договору подряда, как с внештатными сотрудниками.

И вот хлынула Москва в Сандуны, ставшие стараниями главного в тот момент внештатного рекламщика московских Гиляровского модным местом. Нынешним «передельским» и не снился такой уровень «джинсы». Владимир Алексеевич писал тогда в «Московском листке», что большим успехом пользуется «мужское и женское дворянское отделение, устроенное с неслыханными до этого в Москве удобствами: с раздевальной зеркальной залой, с чистыми простынями на мягких диванах, вышколенной прислугой, опытными банщиками и банщицами. Раздевальная зала сделалась клубом, где встречалось самое разнообразное общество, каждый находил здесь свой кружок знакомых, и притом буфет со всевозможными напитками, от кваса до шампанского «Моэт» и «Аи».

Эту оргию можно было бы длить вечно, кабы ни пристрастился банщик к игре и ни запил вследствие коварства фортуны. Банная ПРА потекла другим руслом, покрывая сначала многочисленные долги банщика, а потом и его запои: банщик придерживался того мнения, что запой у приличного человека не должен быть дешевым. Комьюнити очень тщательно подходило к отбору внештатных сотрудников, а потому без всяких сожалений рассталось с Петром Ивановичем, и тот окончательно спился и умер в нищете. С потерей банщика золотой век разом потускнел, а потом и вовсе сошел на нет. Поэтому приглашение разделить персональный бонус почиталось данью уважения, и Фофудьин искренне рассчитывал, что знак сей будет оценен.

– После бани отлично спится, – начал он издалека, – для хорошего сна нет ничего полезней расслабленной, хорошо прогретой органики. Вы не находите?

– Много спать вредно, – возразил Малюта, с неприязнью оглядывая рыхлые избыточные телеса председателя. – А вы прямо с утра начинаете ко сну готовиться?

– Да кто ж говорит про «много»? Я про «спокойно». А-то ведь иногда такие кошмары мучают…

– Святослав Рувимович, если бы вы хотели обеспечить себе покойный сон, то не микшировали бы сейчас органику с шампанским.

– Шампанское пью исключительно из-за пузыриков, – оттягивал страшный и постыдный момент признания Фофудьин, – пузырики, знаете ли, способствуют лучшей усвояемости продукта. Поднимают его и шибают прямо в голову. А от кваса я полнею. Не про меня уже сей полезный продукт, дружочек!

На самом деле, возвратившись домой из Горок, председатель действительно не спал, а всю ночь только и думал о том, как бы половчее преподнести Параклисиарху жуткую информацию и повиниться, чтобы не нарваться на санкции. Повинную голову меч не сечет. Хотя нет – враки! Как раз сечь головы начинают именно с повинной. Потому что тех, кто не признал вину, сечь не за что. Председатель вообще терпеть не мог пословицы и поговорки. Они уводили от принятия ответственных решений. А еще называются народной мудростью… Взять хотя бы «На чужой каравай рот не разевай». Ну и как тогда бизнес делать, скажите на милость? И вообще, как кормиться? Нет в народе мудрости, иначе не совершал бы из поколения в поколение одни и те же ошибки! Ведь если взглянуть вокруг, то окажется, что вся Москва густо устлана историческими граблями, а население – все сплошь в шишках. И эти шишкастые граждане продолжают бубнить свои заклинания, которые не спасают их от бед, а вызывают только горестное восклицание постфактум: «Эх! Надо было…»

С одной стороны, рассуждал председатель, никто не знает о том, что проклятый Передельский звонил ему, а с другой – если его поймают, то ведь он непременно доложит, что обращался к Фофудьину, просил помощи…