Текст книги "Циклоп и нимфа"

Глава 12
«Вот Вакх! Державный тирс в его руках…»

9 февраля 1861 г. 7 часов вечера

Гостиница-трактир Ионы Крауха

Солдаты пожарной команды с факелами и фонарями по приказу Александра Пушкина-младшего еще раз прошли тем же самым путем – от гостиницы до оврага и, увязая в снегу, обыскали его окрестности. Но помогло это мало. Под утро ветер лишь окреп, вьюга снова превратилась в настоящий буран, и поиски пришлось прекратить. У самого трактира солдаты пожарной команды нашли в сугробе овчинный тулуп и золотую маску сатира. Но так и осталось непонятным – потерял ли свой реквизит кто-то из крепостных актеров либо маской воспользовался неизвестный убийца, чтобы остаться незамеченным.

В пять утра прибыл нарочный от уездного предводителя дворянства. Александр Пушкин-младший написал письмо полицмейстеру с изложением всех фактов происшедшего в гостинице. Но снова было неясно – когда нарочный сможет доставить эту депешу по адресу, потому что снежная буря не утихала.

Пока его друг писал письмо в номере, Клавдий Мамонтов еще раз осмотрел флигель гостиницы снаружи. Во дворе уже намело сугробы, и, глядя в темное утреннее небо, лишенное звезд, Клавдий размышлял о том, как много всего у природы, как она щедра, обильна и одновременно как грозна и беспощадна. И что человек перед всей этой мощью – пылинка, снежинка на бескрайних полях, белых и холодных. Как равнины зимнего Аида, скованного смертными льдами.

Что-то не давало ему покоя… Какая-то деталь… Что никак не укладывалась в общую картину. Но он не мог понять, что это. Тревожился, пытался сосредоточиться, чтобы найти эту самую странную деталь. Однако не получалось.

Солдаты пожарной команды прошли во флигель. Мамонтов последовал за ними. При пожарном сарае имелся еще один, «холодный» сарай – мертвецкая. Там обычно хранили тела погибших на пожарах – упокой господи их душу. Пушкин-младший распорядился забрать тела Меланьи и ее лакея из номера и отнести пока туда до приезда полицмейстера. Он сам лично сначала перерезал шелковые путы, не трогая узлов, затем накрыл оба тела простынями, которые взял в своем номере, – чтобы солдаты не увидели в непристойном виде барыню и ее дворового человека. И лишь после этого пустил в номер солдат. Те запеленали тела, не раскрывая их, и запеленутыми отнесли в мертвецкую. Все остальное Пушкин-младший оставил как было.

В выстуженном номере все еще тошно пахло кровью и было тяжело дышать. Они с Мамонтовым вышли. Пушкин-младший запер номер на ключ. Он предложил пройти в людскую и начать опрос трактирной прислуги и крепостных Меланьи Скалинской, которые приехали вместе с ней, – кучера и горничной, что ютились со всеми вместе в людской. А также актеров.

Увязая в снегу, они шли через двор к людской. Мамонтов оглянулся на окно номера и внезапно остановился. Потом быстро вернулся к флигелю, приблизился к самому окну.

– Саша, он нам солгал.

– Кто? – не понял Пушкин-младший.

– Тот мужик. Что поднял шум. Как его там… Савка… Он ведь что нам сказал – что в окно их увидел, мертвых, снаружи, со двора. То есть отсюда, – Мамонтов обвел рукой двор. – А отсюда ничего не видно! Сейчас света нет в их номере. Но и когда свечи ночью горели, виден был бы лишь потолок да верхняя часть стен. Фундамент здесь высокий. И этот мужик – намного ниже нас. Уж если я ничего не вижу отсюда, снаружи, если ты не видишь, то он и подавно ничего увидеть не мог. Она же на полу лежала. А он на кровати, привязанный.

Пушкин-младший подошел к нему, встал рядом. Вытянулся во весь свой высокий конногвардейский рост.

Они переглянулись и снова почти бегом ринулись во флигель – в тот номер. Отперли его, Мамонтов зажег свечи в подсвечнике.

– Что у нас рядом с номером? – спросил он. – Гостиничные служки тебе что сказали?

– Что номер слева господа офицеры занимают. Они все ночью находились в трактире с приятелями. А сейчас пьяные, еще не проспались. А с другой стороны номера госпожи Скалинской – чулан.

Мамонтов подошел к стене номера, смежной с чуланом. Оглянулся – с этого места кровать под балдахином была как на ладони. Обои на стене желтые с узором в виде павлиньих хвостов и «глаз».

Глаза… хвост павлина…

Он забрал подсвечник и осветил стену. Такая пестрота… Провел рукой по стене на уровне глаз. Затем чуть ниже и… Ладонь нащупала отверстие с неровными краями. Он коснулся его пальцами, так и есть – дыра. Обернулся к Пушкину-младшему, отдал ему подсвечник. А сам вышел из номера и открыл дверь чулана.

Тьма. Пахнет пылью и мышами. Комнатушка узкая, как гроб, и вся забита метлами, лопатами, железным инвентарем для печек, ящиками. Мамонтов начал вслепую ощупывать стену, и снова рука его наткнулась на неровность. Вот она, дырка… Он прильнул к ней – номер Меланьи Скалинской, освещенный свечами. Кровать… кровавые лужи…

– Из чулана, – доложил он приятелю, – Савка их мог видеть из чулана. Он за ними подглядывал.

Они вернулись к солдатам пожарной команды, что толпились у трактира, ожидая дальнейших приказаний. И Пушкин-младший распорядился немедленно найти и доставить к нему в номер трактирного слугу по имени Савка. Было решено устроить допрос с пристрастием не на виду у всего трактира.

– Ты чем занимаешься? Каковы твои обязанности в трактире? – спросил Савку Александр Пушкин-младший.

– Истопник я и дворник. И так, что по всякой тяжелой работе я, ваше сиятельство, – забормотал Савка, терзая в руках клокастый треух.

– Я не сиятельство, – отрезал Пушкин-младший. – А ты лжец, братец.

– Помилуй бог, что вы говорите такое… – вскинулся Савка.

– Говорю, что ты солгал нам.

– Дак я… да лопни мои глаза, ваше высокоблагородие!

– Солгал, солгал, – Клавдий Мамонтов, не церемонясь, взял его железной рукой за горло. – А может, это ты их убил?!

– Пуссстите меня… – захрипел Савка, – задушите…

– Задушу, если станешь и дальше врать!

– Да чего я врал-то?

– Ты их не с улицы в окно увидел. В номере дырка в стене со стороны чулана. А ты истопник. Ты там шляешься день и ночь, печки топишь, дымоходы проверяешь. Это ты дырку в стене провертел? Ну, отвечай, это ты?! – загремел Мамонтов.

– Не я… ой, пуссстите… глотка… – задергался Савка, – не я! Была она там, дырка… я только глянул… Любопытно же!

– И что ты увидел?

– Мертвые они. Голые. В крови. Я крик сразу поднял.

– Но это же не в первый раз ты за ними подглядывал!

– Да я… ваше высокоблагородие… лопни мои глаза… я не нарочно, – Савка из последних сил хрипел и пытался вырваться, но хватка Клавдия Мамонтова не ослабевала.

– Что еще ты видел?

– Да ничего такого!

– Убийцу видел?

– Нет!

– Так, может, ты и есть убийца?

– Богом клянусь… – взвыл Савка, – ваше благородие, не я это… А видел я вот что. Это на второй день, как она, барыня, сюда приехала. Из-за непогоды-то в гостинице осталась. Я печку там, в номере, сразу растопил. А на следующий день…

Савка – слуга трактирный – шел по коридору. Из номера Скалинской доносились голоса. Мужской и женский. Савка скользнул в чулан – он часто подглядывал за гостями. И дырку ту он сам в стене проделал, хоть и до последнего вздоха утверждал бы обратное, стыдясь. Ибо любопытство, а тем более подглядывание, – есть смертный грех…

Так вот прильнул Савка к глазку.

В номере барыни Скалинской – двое. Она – в домашнем желтом платье и теплой накидке, отороченной куницей, закрывающей плечи. А на коленях перед ней поручик Гордей Дроздовский. В мундире. Без своей перевязи, потому что рука его уже зажила, хотя порой еще и доставляла ему неудобства.

Поручик Дроздовский – белый как мел, взволнованный. Видно, только-только окончил свою речь.

– Нет, – Меланья Скалинская покачала головой. – Нет, нет, нет. Я уже сказала это вам однажды. Но вы так настойчивы, мсье Дроздовский. Вы поехали за мной сюда. Вы преследуете меня?

– Я люблю вас, – упрямо проговорил Дроздовский. – Я люблю вас безумно.

– А я вас не люблю. И я не стану вашей женой, как вы просите. Нет, молчите, не надо больше слов. Не теряйте гордости, мсье Дроздовский. Я не объяснила вам мой отказ в прошлый раз. Объясняю сейчас раз и навсегда, чтобы вы оставили меня, наконец, в покое. И не умоляли больше на коленях. Дело в том, что я уже была замужем. Меня выдали за моего мужа, когда он уже был немощным стариком. И я прожила с ним двенадцать лет. Я никому бы не пожелала такой участи. Когда он скончался, я не плакала, мсье Дроздовский. Меня посетило дикое искушение отправиться неузнанной в маскарад или задать бал на радостях. Я ощущала себя узником, стены темницы которого рухнули. И опьяняющая свобода, что я испытала… Это главная ценность из всех, которые у меня есть сейчас. Я больше никогда не войду в эту клетку под названием брак. Я хочу жить так, как хочу. Так как считаю нужным. Как я люблю и с теми, кого я люблю. И вас, мсье Дроздовский, нет в моем списке.

Он стоял на коленях перед Меланьей и смотрел в пол, слушая все это. А Меланья смотрела на него. Странная улыбка змеилась на ее губах.

– И какой вы муж… какой жених. Взгляните на себя. Я вообще не понимаю – мужчины способны взглянуть на самих себя критично?

Невзрачный низенький герой Крымской войны поднялся с колен. Снял с носа золотое пенсне. Сжал его в кулаке так, словно хотел сломать. Но не сломал.

Повернулся и молча вышел вон.

Савка хотел уже отлепиться от дырки в стене и отправиться по своим делам истопника, но в этот момент Меланья Скалинская отстегнула застежку накидки, и та упала к ее ногам. Под накидкой оказалось глубокое декольте, свободно открывающее взору белые плечи и пышную грудь…

В номер зашел Макар. Прислонился спиной к двери. Затем повернул ключ в замке. Он был в одной белой рубашке, сапогах и бархатных штанах. Без жилетки, без сюртука, рубашка на груди распахнута.

– Еще раз придет свататься, спущу с лестницы, – сказал он.

Меланья подошла к нему.

– Ты о ком говоришь? Следи за языком своим.

– Вышибу мозги, не посмотрю, что он офицер при сабле.

– Ах ты дрянь, – Меланья по-прежнему улыбалась. – Ты что себе позволяешь, а? Что за речи?

Она размахнулась, намереваясь влепить Макару звонкую пощечину, но он поймал ее руку, стиснул в своем кулаке.

– Ах ты дрянь, – шипела Меланья, пытаясь замахнуться на него другой рукой.

Но он поймал и другую ее руку. Наклонился к Меланье, к самым ее губам.

– Ты мне что говорила? Что обещала? К черту офицера… к черту того, другого… А сама…

– Да ты с кем разговариваешь? Я хозяйка твоя. Госпожа. Я вот велю выпороть тебя! Выпороть так, что кожа лоскутами! За дерзость.

Макар отшвырнул ее от себя.

– Ну, давай, зови слуг, – приказал он. – Забей меня до смерти. А для начала просто катись. Пошла ты к черту!

Макар отвернулся.

У Савки, слышавшего этот диалог, челюсть отвисла от изумления. И он никак не мог понять…

Он лишь видел, что у барыни глаза горели как у тигрицы. А этот Макар, ее дворовый, был так хорош в гневе… Но что говорил, негодник! Как смел?!

Барыня носком атласной туфельки водила по ковру. Бросала на Макара взгляды. А он на нее не смотрел.

– Макар…

– Что?

– Ну, что ты, право… я же пошутила.

– Давай в шутку, я не против – позови слуг, – не унимался он. – Забей меня до смерти.

– Макар, – Скалинская коснулась его плеча.

Макар не повернулся к ней. Тогда она сама скользнула и оказалась пред ним вплотную. Подняла руки и обвила его за шею.

– Такой злой… такой прекрасный… как бог Вакх.

– Я твой раб. Твой актер. Твой подай-принеси… слуга… холоп.

– Ты мой муж, – шепнула Меланья. – Пусть не перед Богом наши обеты, а в страсти, но они даны друг другу. Ты мой муж… Ну, прости меня. Но ты ведь тоже не безгрешен.

Макар с гневом смотрел на нее.

Рука Меланьи скользнула в его светлые волосы, запуталась в них.

– А то я не заметила… – начала Скалинская, – тогда в Москве, когда в театре пьесу репетировали. Ты там не скучал, мой прекрасный. И после тоже не скучал, не скучал.

– Истинные ведьмы эти твои актерки…

– Да ты и со старухами. Когда такой жар здесь, – ее другая рука прижалась к груди Макара.

Лакей попытался отпрянуть, но Меланья прижалась к нему еще крепче.

– Мой Вакх! – застонала она. – Ты мой, только мой…

Макар высвободился из рук своей госпожи, а затем резким жестом рванул ее платье. Прильнул губами к плечам, осыпал поцелуями шею, грудь, волосы.

– Не как вакханку возьми! Возьми сейчас, но не как вакханку, – лепетала Меланья, закрыв глаза. – Как Ариадну, она же его жена… Вакх и Ариадна… такая любовь, такая страсть… Галантная Индия… как эти мои старые фигляры на сцене поют…

Макар снова рванул на ней платье с неистовой силой. Затрещал корсет…

– Ты все разрушаешь… – стонала барыня. – О мой дорогой, ты все разрушаешь, как он, Вакх… священное безумие… Платье так жаль… Новое совсем… Подожди, подожди, постой… О, боже, ты такой горячий… я сама разденусь, помоги мне…

– Слишком долго… ждать.

Макар приподнял ее и прижал к стене.

Темные кудри Меланьи закрыли дырку. И Савка более ничего не узрел. Лишь слышал – вздохи, стоны, крики… они становились все громче. Эти двое безумствовали. Торжествовали…

– Это все? – сухо спросил Александр Пушкин-младший.

– Все, ваше высокоблагородие. Дальше я не смотрел уж. Не мог. Это и святой угодник бы распалился от того, что он там с ней делал. Выскочил я из чулана пулей. Рукоблудство-то грех, а меня так самого и тянуло, потому что они там… ну такое вытворяли! На кухню я побежал к кухарке. Чтоб чин чинарем… тоже по доброму согласию, потому что когда баба сама дает…

– Дальше не интересно. Пошел вон, – махнул рукой Мамонтов.

– Нет, погоди, – остановил Савку Пушкин-младший. – А что этот поручик Дроздовский? Ты его во флигеле у номера барыни больше не видел?

– Нет, во флигеле не видал, ваше благородие. А вот в людскую он заходил. С ее горничной разговаривал. Спрашивал, чего она в людской, а не при барыне своей.

– И что ему на это горничная ответила?

Савка пожал плечами.

Когда он убрался вон, Клавдий Мамонтов сказал приятелю:

– Итак, значит, горничная. Надеюсь, она не окажется уж слишком-то глупой.

Глава 13
Гала и конюх

– Ты только не обижайся на меня, Кузьма, ладно? Ты же объективную оценку хотел от меня. А я врать не умею. Стихи твои громкие, пафосные, но как коровья жвачка они. Ты бы брал пример с твоего любимого Мариенгофа. Он по крайней мере великий циник. Все прикалывался, стебался. А ты в стихах – уж прости, ни рыба ни мясо. И нашим, и вашим. И потом у тебя столько политики. Зачем? Ты же сам говоришь – с партией своей этих национал-большевиков-девственников давно порвал, идеи их предал. Ты теперь являешь собой пример верноподданнической лояльности, граничащей с полным холопством. Интернет-канал «Царьградский Городовой» тебя похвалил и на эфир пригласил. Ну и двигайся в этом мейнстриме. Бабок заработаешь.

– Ты меня холопом считаешь? Я поэт! Я никому не служу. Я вместе с Гумилевым и Марлинским! А на прочих мне плевать!

Отчаянная озорница с видео по имени Гала (Катя вдруг вспомнила список майора Скворцова и фамилию этой девушки – Рейлих. Она в списке значилась как племянница Псалтырникова. И Катю тогда зацепило имя – как у жены Сальвадора Дали) беседовала с плешивым здоровяком в толстовке. Тот сидел на корточках возле копыт гнедой лошади и протирал их губкой, периодически макая ее в пластиковое ведро с водой.

– Кузьма Поцелуев, здешний помощник по хозяйству и конюх, – шепнул Кате Клавдий Мамонтов.

– Тебе бы все насмехаться, Гала. Злая ты.

– Кто сказал, что я над тобой насмехаюсь?

Перепалка заглохла – беседующие увидели подходивших к ним Катю и Мамонтова. Кузьма Поцелуев поднялся.

– Это вы из страхового фонда? – спросила Гала, разглядывая их с любопытством. – Макар меня предупредил. А что вы хотите?

– У нас к вам есть вопросы, – ответила Катя.

Она тоже разглядывала Галу. После бесшабашного видео девушка вызывала у нее неподдельный интерес. В полосатом свитере, серых потертых джинсах, шнурованных тяжелых ботинках, черной жилетке-дутике и со своей атласной челкой Гала представляла собой сейчас этакую парижскую витрину дома Сони Рикель – простота и шик. Как раз то, что Катя и сама обожала.

– Где стоял препарат для обработки лошадей, который изъяла полиция? – с ходу спросил Мамонтов Кузьму.

Тот медленно пошел к конюшне, распахнул дверь, ткнул пальцем в сторону большого стеллажа, где хранился инвентарь.

– Лошади заболели? – поинтересовался Мамонтов. – Давно?

– Месяца три назад появились первые признаки, – сообщил Поцелуев. – Сначала я не придал значения. Потом мы обратились к ветеринару. Он прописал одно лекарство, затем другое, ничего не помогало. Потом он выписал эти ампулы. Ортонатрий.

– Мышьяковокислый.

– Это вам полиция сказала?

– У нас свои источники в полиции. Мы же не вслепую работаем, – отрезал Мамонтов. – А кто на лошадях ездит?

– Сам ездил, – хмуро проговорил Кузьма. – Но редко. Суслова чаще, она верховые прогулки вдоль озера любит. Дроздов тоже ездит хорошо.

– А Макар с женой?

– Нет, они не ездили, узнали, что лошади в парше, видно, побрезговали. Но на конюшню приходили.

– Гости?

– Эти два чудилы? – хмыкнул Кузьма. – Нет, не наездники. Хотя тоже заходили сюда, если вы это имеете в виду.

– То есть все приходили в конюшню, где хранился препарат?

– Да я сюда каждый день прихожу, – откликнулась Гала. – Я ездить верхом боюсь. Но лошадок люблю гладить, кормить. Что вообще происходит, а?

– Полиция подозревает, что вашего дядю либо убили, либо он совершил самоубийство, – сказала Катя. – Фонд должен для себя этот вопрос расследовать. Если честно, я что-то не заметила здесь у вас особой скорби.

– Это потому что все мы до сих пор в шоке, – Гала отряхнула руки. – Я вообще не знаю, что вам сказать. Сначала – его смерть. Потом полиция приехала. Два дня весь дом обыскивали. Похороны. А затем нам всем это место полиция покидать запретила. Сказала, яд нашли у дяди. Мы все не знали, что и думать.

– А что вы думаете сейчас? Убийство или самоубийство?

– Только не самоубийство, – быстро ответила Гала. – Я понимаю, как можно мои слова истолковать. Но я знала дядю… он такой был человек… надежный. Он бы никогда себя не убил.

– Вы давно здесь живете?

– Дядя взял меня на воспитание, когда мне было пятнадцать, – Гала отвечала, словно тарабанила хорошо выученный урок. – Мама моя умерла скоропостижно. Тромб оторвался. И дядя взял меня к себе. Мы жили тогда в Барвихе. Он занимал такой высокий пост. Но потом я вышла замуж и жила с мужем отдельно. Приезжала, конечно, к дяде, но не часто. После развода, когда мы с моим бывшим имущество делили, я снова приехала жить к дяде. Это ведь мой единственный родной дом. Но вскоре я опять уехала, захотела самостоятельности. В Париж.

«Вот он – «парижский look», – подумала Катя. – Она одевается как истинная француженка, но повадки у нее… судя по видео… это нечто!»

– Вы там учитесь?

– Я в Париже прожила три года. Дядя купил мне квартиру на Елисейских Полях. Я вернулась месяц назад. Дядя меня позвал, потому что Макар с Меланьей собрались наконец приехать домой из Лондона. Семья собралась в кои-то веки под родным кровом.

– Значит, вы долгое время отсутствовали?

– Мы все отсутствовали – и я, и Макар с женой. С дядей были всегда Лариса и Дроздов. Даже когда его уволили со службы, они его не покинули.

– А жена Саввы Стальевича? Она ведь была, как нам сказали, больна?

– С рождения Макара. Я ее помню. Конечно, для дяди это был такой крест. Но он нес этот крест всю жизнь и не жаловался. Он с больной женой не развелся, не сдал ее в дурдом, не предал. Это, кстати, о многом говорит. Вы, наверное, дядю знаете по глупым пошлым статьям в прессе – а он был из другого теста. Это особенно ценишь, когда видишь, как близкие люди сплошь и рядом предают друг друга, бросают, разводятся. Я свой брак сравнивала с браком дяди. Небо и земля.

– Лариса Суслова помогала ему в домашних делах?

– Она его вечный секретарь. А с женой ему помогала другая женщина. Марина Ковалева. Она сначала работала у него референтом. А затем поселилась здесь в доме.

– Простите, вы говорите о любовнице вашего дяди? – прямо спросила Катя. – А где же она сейчас?

– Она умерла, – ответила Гала. – У нее тоже было что-то со здоровьем неладно. Но это мимо меня все прошло – эти потрясения домашние. Я тогда с мужем разводилась. Гнусные времена, вспоминать не хочется.

– Вы планировали вернуться в Париж?

– Ну, конечно, – Гала кивнула. – А что здесь делать? Знаете, я сейчас все думаю о том, что вам сказала, – это не самоубийство. Но тогда получается – убили его… Но кто? Он же всем нам помогал. Дядя Савва – глава и опора, мы все были за ним как за каменной стеной. Как же такое возможно?! У меня в голове не укладывается. Или это правда спецслужбы с ним посчитались? Кто-то ему из «силовиков» отомстил за прошлое? Потому что здесь, у нас дома… мы… Нет, это просто невозможно!

– Вы так уверены в своих домашних? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Ну, конечно! – Гала снова с жаром повторила свою любимую фразу.

– А вы, Кузьма, давно работаете у Псалтырникова? – спросил Мамонтов Поцелуева.

– Год, – сообщил тот. – Я здесь подрабатываю. Мое основное занятие – творчество.

– Книги пишете?

– Стихи.

– Стихи не прокормят, – заметил Мамонтов. – Вы правильно сделали, найдя непыльную работу, за которую вам хорошо платят. И вы здесь, в поместье, живете постоянно?

– Живу. Все лучше, чем в городе. В этом содоме вавилонском, – Кузьма Поцелуев протер ладонью вспотевшую плешь.

А Катя подумала – с чего это вдруг его в жар бросило?

– Давайте осмотрим конюшню, – предложил поэту Мамонтов. – Вы мне подробно расскажете, как вы применяли препарат – ортонатрий.

Поцелуев повел его вдоль пустых стойл.

– Этим ядом дядю отравили, да? – тихо спросила Гала, вместе с Катей двигаясь за ними. – Ну мы так все и подумали, когда полиция коробки забрала. Лариса даже Кузьме претензии высказывала – для чего ты купил? Но это же ветеринар прописал, как лекарство.

– За границей вы виделись с Макаром и его супругой? – вместо ответа спросила Катя.

– Они в Париж приезжали. Макар ко мне всегда хорошо относился. С детства. Я все понимала – что у дяди единственный сын свет в окошке, это Макар. Но я была любимой племянницей и кузиной любимого сына, а это немало. Кстати, я слышала ваш разговор с ними, – Гала искоса глянула на Катю. – Сидела за стеной на террасе у камина, а вы все вчетвером пришли в гостиную, сели. Я вас с вашим коллегой не видела, но слышала все, все, все. Макар такой покладистый вдруг стал. Все вам разрешил, все позволил. Он обычно не такой сговорчивый. Слышали бы вы, как он с полицейскими разговаривал. Чуть ли не до скандала. А с вами как шелковый. Это может означать лишь одно.

– Что?

– Я на вас сейчас глянула и только укрепилась в своих предположениях, – Гала улыбалась. – Все это означает, что вы Макару очень понравились. Сразу. С первого взгляда.

– Ваш двоюродный брат сейчас в глубоком трауре. У него умер отец.

– Мы все в трауре. Но для Макара… одно другому не помеха. Даже наоборот. Одно ушло, другое пришло. Появилось столь неожиданным образом. Я думаю, он сам удивлен.

– Он женатый семейный человек.

– Он человек страстный, – Гала в полумраке конюшни пристально посмотрела на Катю. – Он и в Меланью так в одночасье влюбился. Раз – и готово. Они в Лондоне познакомились. Она дочка Смирнова – а он очень известный юрист. Корпоративное право. Обслуживает интересы самых крупных российских компаний и бизнесменов в Англии. Она и сама классный юрист, работала и в Сити, и в Холлборне. Она вела у Макара какую-то его тяжбу. Они и познакомились. На работе – так это называется. Он как порох вспыхнул. Дядя был очень рад этому браку. Потому что подспорье в бизнесе такой могучий тесть-крючкотвор. И Меланья умная, как черт, молодая, но очень опытная в делах. Они живут уже в браке почти семь лет. Для Макара подвиг – такая супружеская верность.

– Гала, все это меня совершенно не интересует, – проговорила Катя строго. – Мы здесь по вопросам, связанным со страховым фондом.

– Ну, конечно, – Гала опять повторила свою любимую присказку. – Я так просто – болтаю вслух. Вы думаете, почему он вам все позволил? Страховка – да, но учитывая, сколько денег дядя на него перевел, страховочные деньги – это так себе. И в ваши детективные способности, уж простите, он не особо верит. С вашей внешностью… Детективов он бы себе таких нанял… А вы для него птица иного полета. Он просто хочет, чтобы вы приезжали сюда, к нему, когда он под этим дурацким чуть ли не домашним арестом. И сам не может проявлять бурную активность – вы понимаете… Чтобы вы приезжали, были у него на глазах. Чтобы он мог вас видеть. Я знаю Макара. Он само несовершенство, но это к нему и притягивает. И он не только страстный, он привык добиваться того, чего хочет. Точнее, того, что уже решил забрать себе.

Катя молчала. Оглянулась – Клавдий Мамонтов стоял в дверях конюшни. Он слышал болтовню Галы. На лице его было отрешенное, каменное, непроницаемое выражение, столь знакомое Кате по их прошлой совместной работе.