Текст книги "Флердоранж – аромат траура"

Глава 11
ГЛАВНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Днем многое воспринимается совсем по-иному, чем ночью. Особенно истории, леденящие кровь.

Разговор за самоваром прервался. Островская заторопилась домой. А Вера Тихоновна Брусникина вспомнила вдруг, что ей надо срочно на почту в Большое Рогатово получить денежный перевод от сына. Катя ловила на себе ее взгляды: Брусникина пыталась определить, какое впечатление на ее квартирантку из милиции, человека в Славянолужье чужого и к тому же москвича, произвел этот рассказ. Видимо, выражение Катиного лица учительницу крайне разочаровало. Брусникина обиженно гремела посудой на кухне, решив для себя раз и навсегда, что такой разговор за самоваром был затеян напрасно.

Сама Катя так не считала. Однако весь вид ее сейчас выражал снисходительность и скепсис. Она старательно прятала себя за этой вынужденной маской, потому что, по ее глубокому убеждению, крупной ошибкой было бы идти сразу на поводу у этих необычных свидетелей, давая понять, что рассказанная ими (явно неспроста) история воспринята как нечто большее, чем просто страшная сказка. А совсем уж непоправимой и вредной для дела ошибкой было бы после всего услышанного воскликнуть: но я ведь тоже видела вчера что-то очень, очень странное! Похожее на огни.

Итак, Катя решила во что бы то ни стало скрыть свои истинные чувства. Однако, подстраховав себя от двух серьезных ошибок, она, к несчастью, сделала третью. Если бы Островская и Брусникина поняли, что она готова обсуждать убийство Артема Хвощева именно в ключе этой странной местной легенды, они бы рассказали еще кое-что важное, что Кате не помешало бы узнать как можно раньше. Но этого, увы, в то утро не случилось. Плохо ли, хорошо ли, но разговор оборвался на самом интересном месте. И все как ни в чем не бывало разошлись по своим делам.

Лично у Кати никакого особого плана действий на этот день – пятницу – не было. Едва она вышла за калитку, ноги сами понесли ее к реке. Вчерашний путь надо было проделать снова. При дневном свете.

Медленно идя по дороге, Катя вспоминала свой последний разговор с Колосовым. Ситуация здесь, в Славянолужье, Никиту сильно беспокоила. Почему? Катя помнила десятки других, вроде бы гораздо более сложных случаев, когда расследование не клеилось и заходило в тупик, и тем не менее Никита не терял из-за этого душевного равновесия. А здесь…

Мысль о том, что Никита так необычно реагирует на это убийство из-за этой причудливой местной легенды, Катя решила всерьез не воспринимать. Дико было представить, что начальник отдела убийств слушает и заносит в протокол какие-то бредни про мстительного мертвеца, выпрыгивающего из разрытой могилы, про страшную смерть бандита Костальена, случившуюся бог знает в каком году, про роковое кольцо и эти таинственные зеленые огни.

Огни занимали Катю больше всего. За калиткой она отмерила шагами расстояние, которое отделяло ее вчера от этих самых… чертовых… зеленых, непонятных… Если встать здесь, возле забора, а вчера вечером она именно здесь и стояла, смотря в оцепенении во-он туда, то получается… Катя быстро пересекла дачную дорогу, шагнула в траву на обочине. В траве была прорыта неглубокая канава. За канавой начинался густой кустарник.

Катя перепрыгнула канаву, углубляясь в заросли. Раздвигала ветки, стараясь найти хоть какие-нибудь следы. Если то, что померещилось ей вчера в темноте, действительно было, то этому следовало отыскать какое-то рациональное объяснение. Например… это и правда сверкали глаза какого-нибудь животного – лисицы, барсука, дикой кошки. Или кошки домашней, или того самого, сбежавшего от Брусникиной дворового пса?

Но никаких следов животных на влажной черной земле под кустами Катя не нашла. Да и если хорошенько вспомнить – то, что она видела вчера, светилось не внизу, у земли, а вверху – примерно на уровне… глаз человека среднего роста.

Катя остановилась. Густой кустарник окружал ее со всех сторон. Солнце припекало. Нудно гудела мошкара. Среди кустов росла молодая березка. Катя продралась сквозь заросли к ней поближе. Тонкие ветви березки расходились как раз на уровне среднего человеческого роста. Если предположить, что вчера вечером здесь, на этой самой развилке, сидела все та же чертова кошка, то… Катя ощупала ствол – возможно, на нем сохранились царапины от кошачьих когтей. Там, где ветви расходились, кора была шероховатой, и Катины пальцы наткнулись на какое-то подобие бороздок. Однако ниже белый молодой ствол был чистым и гладким.

Катя вернулась на дорогу к забору. Еще раз оглянулась – нет, самые обычные кусты. Пройдя берегом реки мимо места, где вчера купалась, она свернула в поле. Достала из кармана джинсов карту, но от карты толку было мало. На бумаге чередовались скучные линии, желто-зеленые квадраты, какие-то непонятные значки, а здесь…

Здесь все было просто и очень красиво – живой золотистый ковер колосьев, волнуемый ветром. Темная полоса Лигушина леса. Невысокий, поросший травой холм. Катя вспомнила, что Трубников называл его Черным курганом. У подножия «кургана» мирно паслась привязанная за колышек коза. Катя посмотрела назад, на Татарский хутор. Нет, даже и намека не сохранилось в округе на сад помещиков Волковых, и от усадьбы их не осталось ничего. Вдали в густой зелени утопали крыши новых усадеб: черепичная – дачи Саввы Бранковича, крытая новым гофрированным железом – дома Павловского.

Катя неторопливо шла вдоль края поля, размышляя о том, что заповедная тишина недолго будет царствовать в этих местах: скоро на поле придут комбайны, машины. Начнется жатва. Жатву Катя раньше видела только по телевизору в новостях. И сейчас ей было отчего-то досадно, словно она упустила что-то важное, что не следовало упускать.

Мимо протарахтел на стареньком мопеде мальчишка с удочками. За ним, захлебываясь счастливым лаем, бежал лохматый, весь в репьях щенок. Мопед трещал где-то среди высокой ржи – узкая наезженная колея рассекала поле. До места убийства было совсем недалеко.

Внезапно Катя остановилась. Напротив того участка, где дорога резко сворачивала, на краю поля росла старая груша. Остальные деревья ветрозащитной полосы были на вид гораздо моложе ее. Груша выделялась на их фоне своим серебристым узловатым стволом, толстыми корявыми ветвями, клонившимися низко к земле, густой тенистой кроной. Катя обошла дерево кругом. Интересно, как долго живут груши? Вот бы у кого спросить. Не является ли это дерево последним могиканином того самого старого сада, вымерзшего и выкорчеванного более полувека назад? Судя по словам Островской, сад Волковых примыкал к этому полю вплотную. Где-то под фруктовыми деревьями были и могилы. Однако от Татарского хутора расстояние порядочное. Может, сад был большим – этакой настоящей фруктовой плантацией? Или – и это скорее всего – это совсем не то место. Мало ли где на краю поля могут расти старые-престарые груши?

Катя прислонилась спиной к нагретому солнцем стволу. Постаралась на глаз прикинуть расстояние от груши до дома учительницы Брусникиной. Случайно взгляд ее скользнул по гребню холма и…

Она замерла от неожиданности. Надо же… Совпадение или просто редкая удача? Сколько раз за эти дни она представляла себе эту встречу. Ломала голову, как это лучше сделать – снова ли ехать вместе с Трубниковым в тот печальный дом на берегу реки или искать какие-то иные подходы, а тут вдруг…

На холме стояла Полина Чибисова. Совершенно одна. Легкий ветерок трепал ее темное летнее платье, распущенные по плечам волосы. Полина стояла к Кате спиной, неотрывно смотря на колышущееся у подножия холма море ржи.

Раздумывать, медлить, разглядывать старые деревья, ища под ними несуществующие следы зловещих могил, – было некогда. Катя вихрем сорвалась с места. В ее голове роились тысячи самых разных предположений о том, что случилось и почему Полина Чибисова, недоступная, недосягаемая для следствия Полина – главный свидетель по делу, покинула стены отцовского особняка и стоит здесь, на холме, одна-одинешенька, вглядываясь пристально в то самое место, где свершилось убийство.

– Полина! – крикнула на бегу Катя, боясь, что девушка растает в прозрачном воздухе, как мираж. – Полина, пожалуйста, подождите!

Полина вздрогнула и обернулась. Катя на одном дыхании преодолела невысокий, некрутой подъем. Привязанная за колышек у подножия холма коза прекратила пастись и проводила ее недоуменным взглядом. В желтых глупых глазах козы застыл немой вопрос: ну что ты тут носишься в это тихое летнее утро? Чего кричишь, мешая другим степенно кормиться на сочной траве? Чего вообще тебе, чужой и приезжей, надо здесь – на этом древнем поле, на этом холме?

– Полина, постойте, не уходите! Не бойтесь, это я – вы помните меня? Я была у вас дома с участковым Трубниковым! – воскликнула Катя.

Напоминать Полине об обстоятельствах их первой встречи она совсем не хотела. Но так уж вышло – слово не воробей.

– Не ожидала увидеть вас здесь одну, – Катя подошла к девушке. – Здравствуйте, Полина. Рада, что вы уже… совсем здоровы. Только, пожалуйста, не бойтесь меня!

– Я вас не боюсь. Я знаю, кто вы, помню, – Полина смотрела на Катю совершенно спокойно и безучастно. – Я вас увидела, еще когда вы шли по дороге и стояли под деревом. Вспомнила сразу… Трудно забыть человека, который орет на тебя, когда ты… – Полина потупилась. – Потом… после я спросила у папы, кто вы такая. Он сказал, что вы из милиции.

– Меня Екатериной зовут, можешь звать меня просто Катя. Я вчера из Москвы приехала специально, чтобы встретиться с вами… с тобой, – Катя улыбнулась. – Давай присядем, а?

Полина послушно опустилась на траву, села, обняв руками голые загорелые колени. Кто знал ее раньше, тот сразу бы сказал, что за эти дни она сильно изменилась – похудела, осунулась. Лицо ее стало совсем детским, но в детскости этой не было ни свежих красок, ни бьющей через край юной энергии – только болезненная хрупкость и странная застылость, неподвижность черт. Лицо Полины было бесцветным и спокойным, неестественно спокойным.

– Как чувствуешь себя? – спросила Катя.

– Ничего, спасибо.

– Из дома сегодня впервые вышла?

– Да. Захотелось.

– А до этого было страшно выходить?

– Не знаю, не помню, – сказала Полина тихо. – Я ничего не помню, что со мной было…

– Ну, как же ничего? Ты даже помнишь, кто я такая, – сказала Катя. – И что я кричала на тебя… Тоже нашла что кричать, идиотка, в такой момент…

Полина повернула голову в ее сторону.

– Вы, наверное, тоже испугались, – сказала она. – Знаете, а дома со мной об этом не говорят. Совсем.

– Пожалуйста, давай на «ты», а? Я тебя хоть и старше, но все же не настолько, чтобы ты ко мне как к строгой тете из милиции обращалась. Дома, Полина, с тобой об этом не говорят, потому что не хотят тебя тревожить воспоминаниями. Боятся за тебя, оберегают.

– Я больше такого никогда не сделаю. Это было как во сне, – сказала Полина тихо. – И не потому, что повеситься гадко, неэстетично. Есть смерти гораздо хуже, страшнее. А вы… ты приехала, чтобы тоже меня допрашивать?

– А ты хочешь про это говорить?

– Я не хочу, чтобы меня допрашивали.

– А если просто поговорить? Пусть не со мной, с кем-нибудь?

Полина подумала.

– С мамой, может быть… – произнесла она очень тихо. – Но она не спросит, она у меня умерла. А со следователем, что приезжал, с врачами не хочу. Ни за что!

– Может быть, тогда с отцом? – осторожно спросила Катя.

Полина судорожно замотала головой – нет, нет. В темных глазах ее мелькнул животный испуг.

– А с Артемом, будь он жив, ты бы смогла об этом говорить?

Полина снова замолчала. Покачала головой – нет, потом кивнула – да. И вдруг всхлипнула, плечи ее затряслись.

– Вы любили друг друга? – спросила Катя.

Полина взглянула на нее сквозь слезы:

– Я виновата. Ужасно виновата перед ним, ужасно…

– Ну что ты? Почему?

– Я виновата. – Голос Полины дрожал. – Мне не надо было соглашаться, не надо было выходить за него, не надо этой свадьбы… Не было бы ее, он был бы сейчас жив.

– Никто не знает своей судьбы, Полина.

– Вы не понимаете – это не судьба, это я! Я одна во всем виновата. Когда мы за столом сидели, когда танцевали, я все время думала… все думала про себя: теперь конец, все погибло и ничего уже нельзя поправить… Только одно может меня спасти…

Катя взяла девушку за руку, крепко сжала ее холодную влажную ладонь.

– Полина, прежде чем ты сейчас что-то еще мне скажешь – подумай хорошенько. И успокойся.

– Но я должна сказать хоть кому-нибудь… Хоть вам… Мы танцевали, был фейерверк… Артем был со мной, он так радовался… А я… Я смотрела на него и думала: все погибло, все, и ничего уже не поправишь. Вот если бы он, Артем, вдруг исчез… если бы его вообще не было на свете… Или если бы он вдруг умер внезапно, то я бы… я была бы спасена. Я хотела, чтобы он умер, понимаете? Я очень сильно этого хотела. И тогда, когда нас в церкви венчали, и в загсе, и когда мы за столом сидели, и когда на машине в Москву ехали – всегда! Я желала ему смерти.

– Ты так страстно это твердишь, что я даже боюсь тебя слушать, – сказала Катя. – А вдруг ты сейчас скажешь – берите меня, сажайте в тюрьму, я убила Артема?

– Вы что? Нет! – Полина резко отпрянула.

– Но даже если бы ты сказала мне это здесь и сейчас, я бы тебе все равно не поверила, – продолжила Катя, внешне никак не реагируя на ее восклицание. – На убийцу ты, девочка, не похожа. Ты жертва и одновременно – наш главный свидетель. Очень важный свидетель, который так долго, упорно молчит. А перед женихом своим ты, наверное, действительно виновата. Он тебя любил, а ты, как я понимаю из того, что ты говоришь, его не любила. Совсем. А замуж все-таки пошла. Почему?

– Они все этого хотели. Так хотели нашей свадьбы – папа, дядя Тоша – отец Артема, сам Артем. Я не могла, не хотела их огорчать. И потом, я думала… я надеялась, что мне самой это поможет.

Катя терпеливо ждала, что она скажет дальше. Но Полина снова умолкла. И тогда Катя закончила за нее:

– Но самой тебе это не помогло, так? Стало только хуже?

Полина отвернулась.

– Наверное, все дело в том, что ты кого-то любишь, – сказала Катя, обнимая ее за плечи. – Не Артема, другого человека. Я угадала, да? Разгадка-то простая, очень простая. И догадаться совсем не трудно… Но есть в этой простой разгадке одна очень непростая деталь… Одно обстоятельство, которое, быть может, и есть самая главная причина и твоего упорного молчания, и чувства вины… Острая заноза, причиняющая боль…

Полина взглянула на Катю.

– Может быть, ты оттого так сильно винишь себя в смерти Артема, что в твоем сердце существует подозрение, или, может, даже уверенность, что… к этому ужасному убийству имеет отношение человек, который тебе близок и доро…

Катя не договорила. Полина с силой оттолкнула ее от себя. Лицо ее исказилось.

– Да вы что?! Вы с ума, что ли, сошли? – закричала она с надрывом. – Это же… Да как вы такое могли подумать о нем?!

Смена настроения девушки была столь резкой, а реакция столь бурной, что Катя невольно испугалась – не переборщила ли она? Но, взглянув в сверкающие гневом глаза Полины, на румянец, который вернула ее бледным щекам прихлынувшая к лицу кровь, она успокоила себя – нет, расчет верен. Такая встряска девушке сейчас только на пользу. Негодование и страх за любимого человека, кем бы он там ни был (имя и фамилию установим – дайте срок), помогут ей стряхнуть с себя душевное оцепенение, вытеснят из сердца тот, другой страх, что гнездится там с той самой трагической ночи.

Наблюдая разгневанную Полину, Катя была уверена – сейчас с ней можно уже не осторожничать, не церемониться, а задавать любые вопросы о той ночи. Желание отвести подозрения от любимого (опять же кем бы там он ни был) заставят ее вспомнить и рассказать все, чему она была реальной свидетельницей. О, это был долгожданный час! И Катя не собиралась его упускать.

– Что произошло там, в поле? Кто на вас напал? – спросила она резко. – Ты должна мне все рассказать. Сейчас же.

– Я не знаю, кто на нас напал!

– Это не разговор.

– Но это правда – я не знаю, кто это был. Но это не он, не он!

– А мне из твоих слов, из твоего поведения кажется обратное. – Катя внимательно следила за реакцией Полины, подливая и подливая масла в огонь.

– А я вам говорю – это не он. Он на такое не способен. Он человек, а не зверь. Не животное!

– А что, тот, кто на вас напал, больше напоминал животное, а не человека? – быстро спросила Катя.

Глаза Полины расширились. В них мелькнул ужас.

– Да! – выкрикнула она хрипло. – Да, да!

– Тихо, – Катя снова взяла ее за руку. – Ну не надо так, успокойся…

Но плотина была уже прорвана – Полина задыхалась, стараясь выговориться:

– Я не знаю, кто на нас напал, – твердила Полина. – Мы свернули с дороги, до самолета время оставалось, и Артем хотел, чтобы мы… Мы занимались любовью в машине. Была гроза. Молния сверкнула, ударил гром, и вдруг у нас вылетело лобовое стекло. Я ничего не поняла – испугалась, что это шаровая молния… Артем приподнялся, и в этом миг кто-то снаружи рванул дверь, оторвал его от меня, вытащил наружу. Я услышала, как Артем закричал – страшно, ужасно… Я была почти совсем раздетая, пошевелиться не могла, меня точно парализовало вдруг… Лежала, высунуться боялась. Потом приподнялась – я что-то услышала в шуме ливня, какие-то странные звуки. Мне показалось, кто-то из темноты заглядывает в салон через выбитое стекло и… Помню боль, наверное, меня кто-то ударил по голове, я потеряла сознание. Не знаю, как долго я лежала. Очнулась, вся мокрая – дождь через дыру хлещет, Артема в машине нет, я открыла дверь, выползла. Даже встать в полный рост не могла, так и ползла на четвереньках… И вдруг наткнулась на него, на Артема. Он лежал в луже. Молния снова полыхнула, и я увидела… увидела, что с ним сделали, – Полина зажала рот рукой. – Он был уже мертвый, весь в крови… Я хотела бежать оттуда, но поскользнулась, упала, ударилась обо что-то… И вдруг снова услышала эти звуки – хлюпанье по грязи: кто-то шел ко мне…

– Ты видела, кто это был?

– Он вышел изо ржи. Было темно – я видела только фигуру в черном. Не знаю, что это было – дождевик или саван… Он приблизился к месту, где лежал Артем, наклонился и… Я ничего не видела, слышала только звуки – чавканье грязи и стук… так стучат, когда мясо рубят на деревянной колоде… Я поползла прочь… Кричать я боялась. Старалась спрятаться во ржи, чтобы меня не нашли. Лил дождь, было холодно. Потом не помню ничего – наверное, я опять потеряла сознание.

– Нападавший к тебе не приближался?

– Я спряталась во ржи, – повторила Полина.

– Что на тебе было надето?

– Зачем это вам? – Полина резко вскинула голову. В глазах ее ясно читалось: как можно, после того как я рассказала такое, спрашивать о такой ерунде? – На мне было мое платье…

– Расстегнутое? – спросила Катя.

– Да, Артем расстегнул, когда мы… Я ползла и держала его вот так, чтобы оно совсем не сползло. – Полина стиснула на груди легкую ткань платья в кулаке.

– Вот видишь, сколько всего важного ты помнишь, – сказала Катя. – Все это нужно нам, все эти подробности… А туфли? Они были на тебе, когда ты ползла от машины?

– Одну я где-то потеряла, в грязи. Другая была на мне.

– А трусы? Их на тебе не было? Знаешь, где мы их нашли? На боковом зеркале вашей машины. Кто-то повесил их туда как флаг – не Артем?

Полина вздрогнула. Катя снова стала свидетельницей резкой перемены в ее облике – лоб, щеки, шею девушки залила краска стыда.

– Значит, это сделал не Артем? – повторила Катя.

Полина покачала головой – нет.

– И ты не видела, кто это сделал?

– Нет.

– Тебя должен посмотреть врач-гинеколог, – помолчав, сказала Катя. – Этого нам не избежать – тебя необходимо освидетельствовать.

– Я все рассказала, больше я ничего не знаю. – Полина смотрела в одну точку. – Даже не думала, что смогу это вспомнить… не хотела вспоминать. Гнала это от себя – этот ужас… А что вы на меня так смотрите?

– Полина, у меня к тебе последний вопрос – зачем ты снова сегодня пришла сюда? – спросила Катя тихо. – Неужели, чтобы снова взглянуть на это место?

Девушка низко пустила голову. Лицо ее снова стало отрешенным.

– Я бы не посмела, – продолжала Катя. – Ни за что не решилась бы, тем более одна… Тут у вас какие-то истории жуткие про это место ходят…

Полина никак не отреагировала.

– Правда, вид отсюда классный, – не отступала Катя. – С этого кургана… На реку, поле, лес, дорогу… А вон там вдали – что за строения?

– Это новая ферма.

– Чья? Твоего отца?

– Нет, Александра Андреевича.

– Какого Александра Андреевича?

– Павловского, – еле слышно произнесла Полина и вдруг стремительно вскочила на ноги, точно ее подбросило пружиной.

Поднялась с травы и Катя. Внизу по дороге в густом облаке пыли ехала машина. Катя узнала уже виденный однажды потрепанный бордовый внедорожник. Полина неотрывно следила за ним взглядом.

Машина поравнялась с холмом. И вдруг резко затормозила. Из кабины выпрыгнул мужчина в кожанке. Полина прижала к груди стиснутые кулаки, точно пытаясь удержать саму себя и свое сердце здесь, на вершине холма…

Мужчина встревоженно крикнул им: «Эй!» – махнул рукой, то ли приветствуя, то ли приказывая оставаться на месте, и начал быстро взбираться по склону. Это был именно тот, о ком они только что говорили, – Александр Павловский.