Текст книги "Прощание с кошмаром"

Глава 10 «ВАВИЛОН»

Впереди маячил все такой же пустой и унылый понедельник. Катя поняла это еще в воскресенье – Кравченко позвонил из Питера и мрачно сообщил, что Чучело из-за неумеренного потребления алкоголя снова схлопотал «приступ печенки» и теперь…

– Лежит как бревно в гостинице, – хмуро поведал Кравченко. – Билеты на поезд мы с ребятами уже сдали. Врач говорит – транспортабелен будет не раньше пятницы. Катька, как, соскучилась без меня, а? Эх… А ты футбол смотрела? Тут везде, конечно, телики, но ни присесть, ни глазом, понимаешь… Как французы с хорватами вчера сыграли?

Катя отвечала уклончиво: а Бог их знает. Ее крайне опечалило, что драгоценный В. А. застрял в Северной Пальмире с недужным Чугуновым, но… Но за эти дни она немного уже свыклась и с тишиной в квартире, и с собственной неприкаянностью: никому-то не нужна, никто ею не интересуется, кроме…

Этот понедельник прежде она намеревалась посвятить сугубо домашним делам. Но раз Вадичка задерживался, то и суетиться не стоило. Вытащенная было накануне и торжественно возложенная на кухонный стол в качестве главного руководства к действию кулинарная книга, испещренная закладками, помарками на полях и советами великого повара Мещерского, снова вернулась в шкаф, а квитанции на получение белья из прачечной по-прежнему сиротливо торчали из ящика в прихожей.

На работе же этот унылый понедельник Катя начала с того, что твердо решила: раз гора не идет к Магомету, то Магомет, то бишь она, сама должна начинать все с нуля в том деле, которое ее сейчас интересовало до чрезвычайности.

Как водится, самый легкий путь «начать с нуля самой» был позвонить Колосову. Она позвонила. Но начальника отдела убийств уже где-то с утра носило по его важным и тайным оперативным делам. Трубку поднял один из самых молодых сотрудников этого отдела Андрюша Воронов, с которым у Кати были самые дружеские отношения на почве общей любви к литературе.

Воронов был поэт-самородок и каждый месяц являлся в пресс-центр радовать Катю новой героической балладой о буднях милиции или о неразделенной любви к НЕЙ (Катя не имела к этому никакого отношения, это был всего лишь поэтический вымысел). Так было и на этот раз – по телефону. Она слушала, изредка придушенно ахая от восхищения – чтоб он слышал, радовался. Господи, ну кто больше юного безусого рифмоплета нуждается в похвалах и восторгах? А стихи, даже самые наивные и нескладные, если их читал ей милый молодой человек, всегда вызывали у Кати умиление. От них щипало в носу, как от газированной шипучки.

Устав наконец хвалить поэтический гений оперуполномоченного Воронова, Катя тихонько перешла к сути своего шкурного интереса, как-то: есть ли какие-то сдвиги по делу обезглавленных? Воронов как-то сразу завял, замялся:

– Да нет пока… Шеф вот уехал. В Москве кое-что произошло ночью вроде… – Катя насторожилась: Колосова вызвали московские коллеги – зачем, куда? На новое место происшествия? На новый труп без головы?

Однако Воронов мялся и ничего конкретного не говорил, хотя Катя настаивала.

– Не знаю я ничего – меня еще не было, когда Никита Михалыч отбыл… Слушай, Кать, а тут вот другое… Сейчас ответ принесли для шефа. Но это тоже не по нашему случаю, а по тому эпизоду, что на Юго-Западе, ну, когда труп на берегу пруда в Олимпийской деревне нашли. Колосов по дактилоскопии и татуировкам банк данных запрашивал на всякий случай. Так вот, потерпевший из Калмыкии, из Элисты. Дважды судим. Оба раза отбывал наказание за бытовое хулиганство. Баклан в общем. – «Баклан» значило махровый нарушитель общественного порядка. – На зоне ему спину и грудь так разукрасили – живого места не осталось. По тем картинкам и установили личность – Дастерджанов Керим. Двадцать восемь лет. Но как он в Москве очутился, неизвестно. Видимо, после освобождения осел. Будем, точнее, московские будут устанавливать, где проживал, что делал… Установят. МУР, Катенька, есть МУР.

«Объелся кур, – про себя передразнила Катя. – МУР – подумаешь! Устанавливать и миллион лет можно».

– А что тебя так это дело интересует? – осведомился Воронов.

– Да писать не о чем совершенно, – честно призналась Катя. – Газетам нашим обычный рядовой криминал уже не интересен. Все чего-то этакого требуют, с вывихом, а я…

– Слушай, насчет вывиха… Наши тут в Чудиново минут через двадцать едут, там рейд сегодня профилактический в «Вавилоне»…

– Где? – Катя напрягла память: в Чудинове нашли первых двух обезглавленных вьетнамцев. А «Вавилон», Колосов говорил, это…

– Общага там интернациональная бывшего комбината, – подсказал Воронов. – Ну и бардак там сейчас первостатейный! Сегодня местные пинкертоны строгость будут там наводить – проверка паспортно-визового, ну и все прочее, а наши там… Ну, наши по своим делам туда едут. Вот мигают мне – могут подбросить тебя. Материал там такой найдешь о житухе беженцев из страны Лимпопо в Подмосковье – ахнут твои журналы.

Катя колебалась недолго: в Чудиново ехать стоит. И дело даже не в материалах о жизни иммигрантов (хотя и они не помешают). А вдруг она узнает в этом «Вавилоне» что-нибудь новое про тех обезглавленных вьетнамцев? Правда, и Колосов, и следователь прокуратуры, и оперативники в общежитии уже бывали и не раз допрашивали тамошних обитателей, но… «Кажется, не глупей я их, – ревниво решила Катя, уже прыгая через три ступеньки по лестнице вниз – скорей, машина ждать не будет. – И потом надо же хоть что-то делать! Не сидеть же весь понедельник сложа руки!»

«Вавилон» встретил их, как и полагается, смешением языков, лиц, наречий, нравов и одежд. Катя сначала даже как-то потерялась в этом гулком шестиэтажном кирпичном муравейнике, который был битком набит… Боже ты мой, кто только не жил теперь в этой текстильной общаге! Катя робко жалась к местному участковому – степенному пятидесятилетнему великану в кожаной форменной куртке, галифе старого покроя и новехонькой пилотке, лихо заломленной набекрень. Фамилия его была Арбузов. И его кулаки были величиной с хороший арбуз.

В прохладном вестибюле, выложенном давно не мытой кафельной плиткой, во дворе общежития, на лестничных пролетах собрались, точно на митинг, почти все жильцы «Вавилона»: невозмутимые смуглые курды, быстрые, точно ртуть, вьетнамцы, афганцы со жгучими скорбными глазами, окруженные многочисленной родней. Видно было – все они обосновались здесь давно и надолго, спасаясь от войны, революции, голода и землетрясений. Были тут и весьма экзотические, ни слова не понимавшие по-русски пришельцы из Анголы, Конго, с Берега Слоновой Кости и других стран. Как, какими путями покинули они родную Африку, оказавшись за тысячи километров в далекой снежной России, каким образом без всяких документов, а порой и без гроша в кармане пересекли океан и все границы – оставалось тайной не только для несведущей Кати, но и для многоопытных зубров из ОВИРа и иммиграционной службы.

Проверку документов все эти плавающие и путешествующие восприняли со скорбными охами, стенаниями и причитаниями на всех ведомых и неведомых языках. И огласился «Вавилон» плачем и воплем: горе, горе тебе, о великий город! Кате чудилось, что она присутствует при отзвуках какого-то почти библейского действа…

– Куда мы пойдем? Гонишь, не разрешаешь. Тогда скажи – куда нам? – патетически восклицал худой, точно Царь-Голод, афганец, за брюки которого держались, мал мала меньше, шестеро черноглазых, испуганных, точно мышата, ребятишек. – Ну нэт у меня разрешения, нэт визы… Ну куда мне идти отсюда? Я офицер, в Кабуле жил раньше. Бабраку служил, Наджибулле, вам же служил, как пес, – голос его пресекся. – А теперь… Вы ушли – нас там рэзать свои же стали, головы – долой…

Катя вздрогнула невольно: это он к чему?

– Куда я с детьми, с матерью больной без копейки пойду?

– Я тебя понимаю, Резвон, – басил в ответ участковый Арбузов (видно было, что афганца этого он отлично знает, проверял вот так уже не раз, и все это было словно хорошо отработанный, однако безрезультатный ритуал, потому что в самом деле – куда этих вот оборванных, нищих беженцев-горемык было девать?). – Я все понимаю. И детей мне твоих жаль, Резвон. Но и ты нас пойми. Порядок есть порядок.

Они долго еще выясняли, «что есть порядок», Катя же почти оглохла от воплей, причитаний, призывов. Ее со всех сторон дергали, теребили за платье, что-то горячо объясняя по-арабски, по-бенгальски, по-курдски…

Однако в этом содоме она все же успела заметить, что в растревоженной горластой толпе разные люди ведут себя по-разному. Вьетнамцы, например, держались особняком от остальных. Документы у них были в полном порядке. И вообще они не производили впечатления людей, задавленных нищетой и сломленных отчаянием. Катя, когда ажиотаж вокруг Арбузова и сотрудников ОВИРа несколько поутих, попросила участкового показать ей тех вьетнамцев, которые с трудом, но все же опознали в обезглавленных своих соплеменников. И спустя десять минут Арбузов подвел к ней двоих. Катя сначала думала, подростков – они ей до плеча едва доходили, но оказалось, что это взрослые и даже пожилые мужчины.

Говорили они по-русски сносно. Впрочем, когда речь заходила о вещах, которые они по какой-то причине не желали обсуждать, тут же прикидывались, что «моя твоя не понимай».

После получасового увертливого диалога Кате удалось узнать очень немногое; что тех пропавших звали Чанг и Тхо. Что жили они в Чудинове уже пятый год, деньги семьям в Ханой посылали регулярно. А сами занимались тем, что торговали, как и рассказчики, на вещевой ярмарке за Кольцевой дорогой хлопчатобумажными изделиями, полотенцами и постельным бельем. Что – «весной это случилось, а когда – точно не помним», – собирались они в Малый Ярославец за товаром. «Господи, – подумала тут Катя, – куда их носит!»

Но из поездки той Чанг и Тхо так и не вернулись. «А потом нас больница полиция везла, – продолжали вьетнамцы, – а там мертвые, уй-юй-юй нехорошо это…»

Катя кивала головой: конечно, нехорошо, а сама уныло думала – примерно то же самое рассказал ей и Колосов. Не стоило и тащиться в такую даль, в этот сумасшедший «Вавилон», чтобы…

– Ходить за мной быстро, не оборачиваться! – Кто-то прошипел ей это в ухо, ущипнув за руку.

Позади, точно видение из экзотического сна, стояла молодая пышнотелая мулатка, похожая на спелый грецкий орех, в синем открытом сарафане и желтом тюрбане. Очень даже нарядная для этой ночлежки. Плавно лавируя в толпе, она двинулась куда-то по коридору. И вот желтый тюрбан мелькнул уже где-то на лестнице, ведущей на второй этаж…

Катя начала протискиваться следом в толпе жильцов. «Вах! – брутальный индус в бархатной черной чалме сделал вид, что ослеплен ее видом. – Вах, какой сладкий русский дэвочк!» Катя заскользила, как угорь, вертя головой: ей не очень-то хотелось углубляться одной в недра этого «Вавилона», теряя из виду Арбузова и сотрудников милиции, плотно занятых проверкой документов еще пока только на первом этаже.

А мулатка, вертя пышным задом, поднималась уже на третий. Катя, собравшись с духом, шла по пятам за ней. Ах, если бы все это приключение происходило где-нибудь на Багамах, в какой-нибудь ромово-банановой фазенде… А не в подмосковной хрущевской развалюшке на шоссе Москва–Рязань…

– Сюда ходить. Здесь. – Мулатка толкнула одну из дверей. – Тихо, ш-ш-ш… – Она таинственно приложила палец к губам.

Катя оглянулась – нечто вроде общественной кухни циклопических размеров: столы, газовые плиты, странные запахи, немытая посуда в рыжей от старости раковине…

– Ты понять меня. Ты русский, но баб. Я – Мозамбик, но тоже баб. Мы обе – баб, и понять должны. – Мулатка тараторила, как мельница, тихо, но с великим жаром. – Тут один бой, шибко хороший. Мэйк лав, любовь, понимаешь? Любовь мне, мой. Сильно хорошо. Едем Гамбург: он, я. – Она ткнула себя в пышную грудь. – Бумаг – нет, баксы, долларс – нет, понимаешь? Серая Голова сердит, гонять хочет. Скажи ты своя Серая Голова, – тут Катя с превеликим трудом поняла, что ее явно просят замолвить словечко перед участковым Арбузовым, трогательно именуя его «Серой Головой» из-за форменной пилотки. – Скажи: не надо гонять – я, он – любовь, понимаешь? Пусть – Гамбург, понимаешь? А я… про Сайгон сейчас спрашивала? Сайгон тоже любовь мне делать – слабо, – мулатка усмехнулась. – Потом я бросать его для бой… Скажу тебе. А ты скажешь Серая Голова?

– Скажу, скажу, – заторопилась и Катя: ох, Сережку Мещерского бы сюда! Он спец великий по африканским диалектам, пять лет в институте зубрил. А тут как сквозь дебри: про погибшего вьетнамца эта шоколадная прелестница что-то толкует, который был ее прежним любовником и…

– Они машину искать то утро. Холодно быть. Дождь. Машину голосовать – я видеть. – Мулатка наклонилась к Кате. – Я следить, хотеть видеть, как Сайгон уезжать, – он ревновать меня, бить, понимаешь? Две машины они останавливать, торговать. Их не брать – мало давать денег. Потом третья взять. Они садится в нее и ехать, понимаешь? И все – не приезжать.

– Какая это была машина? Какой марки? – спросила Катя. Мулатка лишь пожала плечами:

– Маленький. Марка – я не понимать.

– Не грузовик? Легковая, значит… А цвет? Какого цвета машина была?

Мулатка молча ткнула в Катину бежевую летнюю сумочку.

– Такой. И грязный. Дождь. Они садится, ехать и не быть назад. Теперь иди ты, говори Серая Голова: гонять не надо, надо – Гамбург.

Катя, спустившись вниз, поискала Арбузова, а наткнулась на колосовских оперативников, привезших ее сюда. Они о чем-то беседовали с афганцами. Катя (жадиной на существенную для дела информацию она сроду не была) кратко поведала им суть дела, указав глазами на мулатку, терпеливо караулившую на лестнице.

– Сейчас сами с ней потолкуем, – заверили сыщики. – Постараемся уладить и с ней, и с ее дружком. Если она что-то видела, понадобится нам в качестве свидетеля.

«Итак, вьетнамцы торговались с водителями, нанимая машину для дальней поездки. И их взяла какая-то легковушка бежевого цвета. Значит, тот, кто был за рулем, много не запросил с них… – Кате отчего-то стало вдруг жарко. – Но и довезли их за эту цену недалеко. Всего-то до… Трупы в лесу были найдены на двадцать втором километре. Они совсем немного пробыли в той машине… И в тот день как раз шел дождь, смывший и следы на дороге, и кровь…»

Глава 11 «ИХ СПУГНУЛИ»

То, что произошло этой ночью в Солнцеве, стало для сотрудников милиции предметом нового расследования. Колосову, едва он утром приехал на работу, дежурный передал, что звонил капитан Свидерко из УВД Юго-Западного округа, мол, срочно просит, чтобы с ним связались.

Николай Свидерко был старый колосовский знакомый. Впервые их пути пересеклись во время работы по одному весьма странному делу, имевшему неожиданный конец и доставившему обоим массу острых впечатлений. Свидерко и правда прежде работал в УВД Юго-Западного округа, а сейчас перешел в спецподразделение по раскрытию преступлений против личности на Петровку.

Последний раз они виделись с Колосовым около месяца назад, когда на юго-западе Москвы на берегу пруда было найдено обезглавленное тело. Эта находка обнаружилась почти сразу же после того, как в подмосковном Чудинове были найдены обезглавленные трупы вьетнамцев. И чудовищная общность почерка в обоих этих преступлениях сразу же тогда насторожила областных и столичных сыщиков.

Колосов был рад, что и этим паскудным, полным тайн и загадок делом с ним занимается в спарринге – как он говаривал – именно Свидерко. Этот рыжеватый, энергичный, подвижный как ртуть крепыш горячего и задиристого нрава нравился ему и как настоящий профи, и как свой в доску парень. Только уж очень скор был Коля на выводы и на принятие «неадекватных» решений. Он был из тех, кого в розыске зовут трудоголиками, – обожал риск в работе и порой, что греха таить, когда без этого по делу «ну никак не получался нужный расклад», действовал не всегда согласно строгой букве УК. Он также терпеть не мог и чьих-либо советов, и предостережений о том, что при такой дерзости недалеко и до… Ну, уж такой он был человек – фанатик и в принципе великий трудяга, один из тех, кому еще было не все равно, как она будет течь дальше, эта наша маленькая жизнь. И за это «не все равно» Колосов мирился со всеми его недостатками. С Колей работать было легко и приятно – они понимали друг друга с полунамека.

Свидерко звонил из района – а это что-то да значило. Колосов разыскал его через дежурку, тот был чертовски на что-то зол и лаконичен:

– Привет, Никита. Ну, как губерния поживает? Дышите еще? Ишь ты… А мне кислород перекрывают, – буркнул он в трубку. – Ты меня в пути застал. Мчусь, угу, угадал, на всех парах, щас колеса отскочат. Если желаешь, подъезжай и сам к нам на Боровское шоссе… Район Терешково. Тут пост ГАИ – спросишь. Они в курсе. Вроде новый у нас, понял? Почти все детали сходятся, кроме… Ну, на месте увидишь. Это у переезда железнодорожного – тут свалка дикая. ГАИ покажет, в общем. Или оно не ГАИ уж, ГИБДД какое-то, язык сломаешь… В общем, тут такое дело, Никита: есть свидетели вроде. Понял, нет? Так что, ежели заинтересовался… Жду, в общем. Мигом давай.

«Новый» и «давай мигом» в устах Свидерко означало лишь одно: ЕЩЕ ОДИН ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ ТРУП. И Колосов поторопился увидеть его собственными глазами. Это дело начинало приобретать действительно чудовищный оборот: убийства начинали учащаться.

Если раньше между страшными находками проходил минимум месяц, то… После убийства корейца в Кощеевке прошло всего-то три дня…

Как ни совестно было признаться начальнику отдела убийств, но в этом Солнцеве он едва-едва не заблудился: там поворот запрещен, там, как кроты, что-то роют – объезд, там асфальт кладут. Слава Богу ГАИ (новое название, как ни старался Колосов, не приживалось) вразумило. «Там уже опергруппа работает с Петровки», – сообщили Колосову, внимательно изучив его удостоверение.

Место происшествия на этот раз представляло собой действительно дикий, заросший густым бурьяном, захламленный до безобразия пустырь у заброшенного железнодорожного переезда, каких немало вокруг Москвы. Чахлый клин «зеленых насаждений» у дороги, насыпь, завоеванная сорняками, вдали – развалившиеся корпуса какой-то фабричонки… Прямо у насыпи – круглая глинистая яма, наполненная гнилой от жары водой: то ли пруд, то ли просто большая дырка в земле. Кругом раскидан разный ржавый хлам – от чугунных увесистых, вросших в землю болванок до остова кабины грузовика «ЗИЛ».

Колосов припозднился: осмотр трупа уже закончился. Милиция, как он узнал, находилась на пустыре с пяти утра – с того времени, как стало известно об убийстве. Свидерко вынырнул откуда-то из-за милицейских машин. Они с Колосовым поздоровались.

– Нам там уже или пока еще делать нечего – и так народу полно. Давай-ка притулимся в твоей развалюшке. – Свидерко по-хозяйски плюхнулся на переднее сиденье колосовской машины. – Я тебе в двух словах сейчас обрисую ситуацию. А потом по свидетелям двинем, пока прокурорские чухаются.

Рыжеватые усики Свидерко топорщились. И весь он был сейчас похож на взъерошенного рыжего кота, у которого удрала из-под носа уже пойманная мышь. Говорил он, словно рапорт читал: личность потерпевшего на этот раз устанавливать не надо, документы при нем найдены в кармане – Рахмонов Рахмон, житель города Ташкента.

– На вид ему лет двадцать с небольшим, салага еще зеленая. Эксперт на месте экспресс-анализ сделал – в крови зафиксировано значительное содержание алкоголя. В дупель пьян он был, когда его кончали, – повествовал Свидерко. – Не соображал, куда его привезли, сердешного. А красивый малый, прямо что тебе Чингисхан в рекламном ролике.

– Погоди… Ты что, его лицо видел? Ах да, там же паспорт, – Колосов разочарованно спохватился.

– Не только паспорт. На этот раз голова цела, Никита. При нем. Но, увы, только на три четверти, – Свидерко поморщился. – Они на этот раз просто не успели все закончить. Их спугнули.

– Их? Свидетели точно видели, что их двое?

– Свидетели одного видели. И тачку ихнюю. – Свидерко хмурился: – Только это все равно пока туфта… Да сам сейчас поймешь, отчего я такой скучный. А дело было, как мы установили, вот как…

Ночью на солнцевскую свалку забрели двое бомжей. Зачем и почему именно ночью? «Так у них же конкуренция, – рассказывал Свидерко. – Бутылки, тряпье, утиль разный собирать – они ж друг с другом из-за такого богатства на ножах. С вечера на промысел приладились ходить, ну, чтоб конкурентов опередить. Эти наши Барсуков и Водкин…»

– Кто? – Колосов не мог не усмехнуться.

– Фамилия такая русская. Водкин Петр Захарыч. Амбре от него – с ног прям валит, закусывать надо. – Свидерко сплюнул в окно и закурил. – В общем, они на пустырь где-то во втором часу заявились – до этого пили в ларьке у станции метро. Пришли, говорят, за ломом. Присмотрели, мол, накануне какую-то чушку тут – вроде медная. А у метро третий день фургон стоит с объявлением «Металлолом покупаем». Ну, начали возиться, чушка тяжеленная, чуть пупки не надорвали. Вдруг слышат шум машины. Ну, им плевать – проехала и проехала. Ан, слышат, останавливается. Дверца потом хлопнула. – Свидерко глянул в окно. – Э, да вон они, кажется, налево уже намылились, ну я им покажу, сказано же было не уходить… Сиди, сейчас от них все узнаешь сам.

Свидерко выскочил из машины пулей, исчез, а через секунды вновь появился, точно у него была шапка-невидимка и он то нахлобучивал ее, то снимал. Его сопровождала уже компания: молоденький лейтенантик в форме и двое оборванных существ неопределенного на первый взгляд пола и возраста.

Лейтенантик был явно теперь уже приставлен следить за этими свидетелями без адреса, которые хотели дать тягу, потому что затянувшийся осмотр и допросы их уже давно тяготили. Амбре от обоих исходило действительно устрашающее: Колосову померещилась даже уборная-очко в той разбойничьей коммуналке в Красноглинске. Он еле заставил себя выйти из машины, чтобы выслушать оборванцев.

Оба бомжа, грязные, небритые, завшивленные (Водкин еще ко всему как-то подозрительно отхаркивался, сея себе под ноги жирные плевки), начали при виде начальника отдела убийств сразу в унисон истово и заполошно выкликать:

– Да товарищи-господа-начальники, мы-то штой-то у вас… Да нам итить надо, да мы с утра не жрамши… Да сколь можно об одном и том же талдычить?

– Вас еще следователь не допрашивал, – строго обрезал их Свидерко. – Не жрамши они… Не опохмелились, скажите лучше. Снимут с вас показания, тогда гуляйте на все четыре стороны.

– Да каки-таки показания? У нас и в горле сушь, и язык отмолотили весь…

– Расскажите мне, что вы видели. – Колосов произнес это голосом усталого и важного «большого начальника» – кого-то из министерства передразнивал, кого – забыл. – Вас скоро отпустят, вы и так очень помогли следствию, товарищи. – Пересилив себя, он доверительно положил руку на плечо Водкина, зорко следя, чтобы к нему не перекочевали вошки.

Мало-помалу бомжи утихомирились, уяснив, что их все равно без «разговора» на четыре стороны не отпустят, а значит…

– Ну, корячились мы тут с энтой железякой, – начал обреченно Водкин. – Слышим, машина подъехала. Ну, я Сашке и говорю…

– Это я тебе говорю, – влез ревниво Барсуков, – я и говорю, кого на хрен несет сюда за полночь? А лунища-то как бельмо – белая-белая, видно все как днем. И она тоже белая, машина-то у леска, как вошь… Смотрю, движение какое-то вроде возле…

– Ну-ка, пальцем ткни, где вы корячились и где остановилась машина? – вклинился Свидерко.

– Мы о-он там были, где бузина растет, мать ее, – указал Водкин. – А машина стала на шаше… Встала – фары горят, как зенки. Потом гляжу – двое из нее вышли. Точнее, один на своих ногах, а второго он волоком. Тот стоит – шатается. Ну, я думал, рвать его сейчас начнет, укачало. Чего, думаю, на блевотину глядеть? Стали мы с Сашкой дальше корячиться. Потом спины разогнули, глянули в ту сторону – ба-атюшки! Один стоит, а второй уж лежит! И тот первый пал на него сверху наземь-то, как коршун. Глядим… Что-то чудное происходит. А машина – фары снова включила, и лунища светит… И этот с машины над лежащим что-то… Ну, я возьми да и шагни из кустов. Думаю, чего он там – обирает этого, што ль? Как увидел он нас – кэ-эк попятился, что твой зверь. Скок в машину, она газанула! Мы с Сашкой рысью туда. А там, мать моя начальница…

– Айн момент, – прервал его Свидерко. – Что за машина была? Марка какая?

– «Жигуль». Не новая, не такая, как эта. На «копейку» вроде смахивала, белая или бежевая… Как вошь, я ж говорю.

– Первая модель «Жигулей»?

– Ну, может, не первая, а третья, пятая… Хрен ее знает – фары круглые, тупорылая такая, старая, в общем, не как эта ваша, – бомж отмахнулся. – По глазам вижу – щас про номер спросите. Не видал я номера! Что я, филин, в ночи цифирь углядывать?

– Лунища же светила, – фыркнул Свидерко. – Ладно, папаша, не помнишь номера – Бог с тобой. А в машине еще кто-то был?

– Был. Был. Двое, точнее, трое их всего было. Один остался – мухи его вон уже облепили. А те двое утекли, как нас увидали, – вмешался снова Барсуков. – Этот, ну, который убивал-то потом… Ну, в общем, он назад сиганул – я видел, на заднее сиденье. И машина сразу же тронулась. Выходит, шофер у него был.

– Выходит. Наблюдательный ты, – одобрил его Колосов, перейдя на «ты» – «вы» эти челкаши даже не знали что такое. – Потом ничего у убитого не брали?

– Да что мы, звери, что ли? Как увидели, какой он, – давай только Бог ноги. К Трифонычу побегли в бойлерную, во-он в том доме. Он потом сам и до телефона побег вам звонить… Вы вот что, товарищи-господа-начальники, нас уж тут все насчет опознания пытают. Ни-ни – поняли? Никаких опознаний. Мы энтого и видели всего минуту-две. Молодой вроде, в черное одет, а уж какой с лица – не запомнили, да рази до того было?

– Эти наши ханыги их и спугнули, – подытожил Свидерко, когда свидетелей под конвоем бдительного лейтенантика позвали к прокурорскому следователю, крайне недовольному, что их «опрашивают какие-то посторонние лица». – Парень, как и те, наши и ваши, убит ударом ножа. На этот раз в горло. Ударили, видно, в самый тот момент, как он вышел из машины. Там кровь на траве. Если он был действительно сильно пьян, даже и сопротивляться-то не мог. Потом, когда он упал, его перевернули лицом вниз. Эксперт описал механизм нанесения последующих повреждений. Перед тем как начинать его разделывать, с него сняли кожаную куртку и свитер. В такую-то жару так утеплился! Ну, узбек же, они привыкли там у себя… Мда… Вещи рядом с телом валялись, они бросили все, как есть. Там, кстати, и документы были…

– А деньги там были? – спросил Колосов.

– В кармане брюк стольник с мелочью. Пил не на свои, на чужие, правильно ты думаешь. – Свидерко глянул на коллегу. – Могли и специально напоить, чтоб потом легче справиться. Слушай, а разве им Коран пить разрешает? Впрочем, Коран дома, а тут… Ему не успели отчленить голову. Только готовились: на шее трупа на затылочной части глубокий поперечный разрез длиной около восьми сантиметров. Словно каким-то острым широким лезвием сначала наметку сделали. Мышцы рассечены, вены, эксперт говорит, что позвоночный столб не затронут, не успели…

– Что-нибудь еще найдено на месте? – спросил Колосов.

– Только смазанные фрагменты протектора. Стандарт, никаких особых примет. Следы действительно принадлежат «Жигулям», модель наши в лаборатории определят, так что… Эхма, да что это пока дает? Что же это, Никита, у нас получается-то, а? Два параноика, что ли, буйных в союз объединились?

Колосов не отвечал, перебирая в уме скудные данные: светлые «Жигули» неопределенной модели, старые. Потерпевший снова с Востока. Почему их так привлекает этот тип? Это какой-то особый фетиш или это отчего-то очень важно для них – вот такой внешний вид жертвы – восточный? И еще одна деталь: нападение снова совершено у воды. И вьетнамцев, и того беднягу с Юго-Запада находили одних у лесного ручья, второго у пруда. Кощеевского корейца убили на шоссе возле оврага, пытаясь потом спрятать труп в трубе для сточных вод. И здесь вон рядом водоем – яма… Что это? Простое совпадение или же… Далее, чем занимался этот Рахмон Рахмонов в Москве? Из пяти жертв – один ранее судимый, двое полулегальных иммигрантов-торговцев, один даже наркокурьер. А этот кем был? Ну да это можно установить на этот раз почти точно… Но зачем им, этим ублюдкам, их головы? Что это за дикая охота за скальпами при луне? Кто же они, те двое из бежевых «Жигулей», пассажир и водитель – сдвинутые с катушек маньяки? Сразу вот так оба синхронно на одном пунктике сдвинутые? Объединившиеся ради одной цели? А что, разве такого не бывало – два маньяка? Редко, но… Правда, серийный убийца такого полета – чаще всего закомплексованный одиночка. Но в криминальной практике встречались и такие вот «двойняшки». Правда, не в нашей стае, как говаривал старина Киплинг, однако…

Колосов понуро смотрел себе под ноги: итак, свершившийся уже факт – случаи нападений начинают учащаться. А это значит… либо у этих полоумных наступил некий пик активности (луна, что ли, действует?), либо же… Либо тут кроется что-то еще. Дело в чем-то ином… В чем, Господи? На этот раз у них все планы сорвались по вине случайных свидетелей, а это значит…

– Ждать нового жмурика, Никита, – вот что нам, кажется, остается, – эхом, словно угадав его печальные мысли, откликнулся Свидерко. – И где он всплывет – у нас ли, у вас ли… Объект посягательств у них одинаков в каждом случае: приезжие с Востока. Причем такие, к которым сторожа, даже если б мы очень хотели, приставить все равно бы не смогли. Приезжие – перекати-поле, кого и не хватится никто. Хрен знает почему, но только азиатов они отчего-то и уважают… Может, обиженные какие? Мстят за какие-то грехи на межнациональной? Только этого нам тут не хватало! А надо и эту версию проверять. Тут, глядишь, и фээсбэшники еще подключатся… Сейчас тело в морг повезут. Не хочешь лично на затылочную рану взглянуть?