Текст книги "Драконы ночи"

Глава 15
«ВЗРОСЛЫХ НЕ БЫЛО»

Над цветником, радужным и ярким от осенних георгинов и астр, гудели осы. На детской площадке визжали дети. На ясном небе не было ни облачка. Уголок рисунка был отогнут. Кате бросились в глаза темные пятна. След чьих-то пальцев?

Анфиса, наконец-то разглядев, что изображено на рисунке, потрясенно ахнула:

– Да что же это… Катя, это что – чья-то шутка полоумная?!

– Это не шутка. – Катя огляделась по сторонам.

К ним спешил охранник – тот самый, что дежурил возле детского городка. Из отеля выскочили Ида и девушка-портье. Со стороны лужайки, занятой коттеджами, показался менеджер Хохлов. На террасе летнего кафе привстал с плетеного стула привлеченный шумом Олег Ильич Зубалов.

– Мы вызвали «Скорую»! – одновременно возвестили Ида и девушка-портье. – Маруся Петровна… давайте мы вас в холл отведем, положим на диван!

– Подождите со мной. – Маруся Петровна не отрывала взгляда от рисунка.

– Как вы? – спросила Катя.

– Ничего, отпустило… Жива буду, ничего.

– Дашенька, откуда это у тебя? – Катя наклонилась к девочке.

Та молчала. Катя взяла ее за обе руки. Ладошки были холодные и влажные, как рыбешки.

– Ты это где-то нашла или кто-то это тебе дал?

Девочка отрешенно молчала. Катя усадила ее на скамейку рядом с Марусей Петровной. Анфиса села с другой стороны, словно хотела заслонить девочку своим бюстом от какой-то – еще пока непонятно какой – опасности.

Катя прикинула: сколько времени девочка находилась во дворе отеля? О том, что она «идет на улицу», Катя слышала еще в ресторане во время завтрака. Потом настал черед «модного магазина». Сколько времени они возились с этим дурацким тряпьем? Минут сорок? Час?

– Вы все время находились на своем посту? Никуда не отлучались? – спросила она запыхавшегося охранника.

– Я никуда не отлучался, смотрел за детьми.

– Кто был на площадке или возле нее?

– Одни ребятишки.

– Ребятишки? – переспросила Катя.

– Только они. Вот Даша и еще девочки, парнишки, мелюзга совсем. Взрослых на площадке не было.

– В чем дело? Маслов, что тут у вас? – раздраженно спросил подошедший к ним менеджер Хохлов.

– Да сам пока не пойму, Игорь Палыч, – ответил охранник.

– Кто-то напугал мою девочку, – Маруся Петровна по-прежнему говорила с великим трудом. Однако на побледневшее лицо ее вернулись краски. – Кто-то дал ей эту мерзость… эту дьявольщину…

– Какую еще дьявольщину? – Хохлов удивленно поднял брови.

Катя протянула ему рисунок. Он взял, всмотрелся:

– Ни хрена себе. Это ж…

– Точно на площадке не было взрослых? – снова спросила Катя охранника, пялившегося недоуменно в рисунок через плечо Хохлова.

– Да точно, я ж все время там был. Если бы кто зашел, я бы сразу увидел. Там только ребятишки гужевались.

– Дашенька, посмотри на меня, пожалуйста, ответь мне, это очень важно. – Катя присела перед девочкой. – Как к тебе попал этот рисунок? Ты его нашла?

– Нет, – губы Даши задрожали.

– Тебе кто-то его дал?

Девочка кивнула.

– Кто, Дашенька? Кто посмел это сделать?! – воскликнула Маруся Петровна, судорожно прижимая к себе девочку.

– Дашенька, это был… кто это был? – настойчиво допытывалась Катя. – Кто-то из взрослых? Дядя какой-то, да?

Она поймала на себе взгляд Хохлова. Потом он снова уткнулся в рисунок. Катя ничего ему не сказала, просто положила ЭТО в свою личную копилку, которую начала собирать – нет, не здесь, не во дворе отеля у цветника, полного георгинов, а еще там, в городе. И в этой копилке уже был один лист бумаги с отксеренной детской фотографией – клетчатая рубашка, щербатая мальчишеская улыбка, а еще там были военные машины на дороге, милицейское оцепление, огни на болоте, лай служебных собак, и тот мужчина, высокий, сутулый – ОТЕЦ, потерявший сына.

Пропавший Миша Уткин и этот жуткий натуралистичный рисунок с изображением мертвой изуродованной девочки… Катя ощутила ту самую прежнюю ноющую боль в виске.

– Дашенька, ну не молчи же, ну скажи мне, – она заглянула девочке в глаза. – Тебе дали этот рисунок?

– Да.

– Кто? Взрослый?

Даша отрицательно покачала головой.

– Кто же тогда, если не взрослый?

– Девочка, – еле слышно прошептала Даша.

– Девочка? – воскликнула Анфиса.

– Тихо, погоди. Дашенька, какая девочка?

– Маленькая.

– Ты ее знаешь? Как ее зовут?

– Не знаю, как ее зовут.

– Но какая она из себя?

– Вот такая, – Даша доверчиво показала рукой невысоко от земли. Рост малыша или гномика. Но какой злобный гном отважился вручить ей ВОТ ЭТО – на белой бумаге, в резких штрихах, в аккуратной растушевке, изображающее агонию, муку, кровь, смерть?

– Идем, ты мне ее покажешь. – Катя потянула ее за руку со скамьи. – Где ты ее встретила?

– Там, возле качелей. – Даша показала в сторону детского городка.

– Маруся Петровна, посидите тут, мы сейчас, – Катя обращалась к Карасевой и одновременно к ним ко всем, столпившимся в молчании вокруг скамейки, вокруг ЭТОГО РИСУНКА. – А вы, – обернулась она к охраннику, – идемте с нами туда.

Она снова перехватила взгляд Хохлова: «Ты чего тут раскомандовалась, а?» – словно говорил этот взгляд, но Катя решила пока не обращать на это никакого внимания. Другое было важнее сейчас.

Она подхватила Дашу и в сопровождении охранника направилась к детской площадке.

Оглянувшись на ходу, она увидела в дверях отеля Ольгу Борщакову. Волосы ее были в беспорядке, вместо прежнего делового костюма – нет, не утренний халат, а бежевое платье-сафари, криво застегнутое не на те пуговицы. Вид у Ольги был такой, словно она только-только поднялась с постели. Но и на этом Катя не стала пока заострять внимание – ибо детский городок был сейчас превыше всего.

Они подошли к качелям. Детей здесь было не так уж и много. И все в основном дошкольного возраста. Все – явно с соседских с «Далями» улиц – из заречья, с частного сектора. Пара малышей – девочка в синей куртке и мальчик в комбинезоне – выглядывали, как горошины из стручка, из оконца деревянного домика. Две девчушки постарше в ветровках и в джинсах с упоением качались на качелях. Еще трое дошколят, визжа от восторга, кружились на новенькой карусели-вертушке.

На Дашу и охранника дети не обратили никакого внимания, а вот на Катю воззрились в изумлении и даже с некоторой опаской. И только тут Катя поняла, как нелепо она выглядит – в платье в бирюзовый горох, с размалеванными красной помадой губами, с нелепым коком на голове, начесанным Идой. Но делать было нечего. «В случае чего скажу им, что я Снегурочка», – решила Катя.

– Покажи мне эту девочку, – попросила она Дашу.

Та осмотрела площадку.

– Ее тут нет.

– Точно нет?

– Точно.

– А этих девочек ты знаешь?

– Это Маринка, а это Полина и Настя, а там, в домике, Вася и его сестра…

– Все так и было? – обратилась Катя к охраннику.

– Точно так. Вчера вечером нас милиция инструктировала, – ответил тот. – Ну насчет детей и догляда. И вообще. Пацан ведь пропал. Мало ли что может быть-то с ним. Так ведь до сих пор и не нашли его. Ну, инструктаж был насчет незнакомцев и вообще посторонних. И Ольга Николавна приказала строго-настрого, чтобы возле площадки постоянно была охрана, чтоб за детьми смотрели. Не только за ее дочкой, но за всеми. Я и смотрел. Ничего подозрительного.

– Никаких посторонних, значит? – в который раз переспросила Катя.

– Да клянусь, никого взрослых – только этот вот мелкий народец.

Даша еле-еле доходила здоровяку охраннику до пояса. И точно – «мелкий народец».

К ним бежала Ольга Борщакова. Видимо, она уже увидела ТОТ РИСУНОК.

– Дашенька моя!

– Мамочка! – Даша ринулась к матери, уткнулась лицом в ее платье-сафари.

– Все, все, не бойся, я с тобой, мама с тобой и всегда будет с тобой. – Ольга обняла дочь.

– Даша сказала, что рисунок ей здесь дала незнакомая девочка. Мы хотели ее разыскать, но ее тут уже нет, – выпалила Катя.

– Они все твердят, что это какая-то жуткая шутка.

– Кто это твердит?

– Игорь… Мой менеджер Игорь Хохлов.

– Я не думаю, что это шутка.

– А тогда что же это такое?

– Что это – надо еще разобраться, – сказала Катя. – В городе мальчик пропал.

– Но какое это может иметь отношение… – Ольга от волнения запнулась. Лицо ее, лишенное косметики, покрылось красными пятнами, она судорожно прижала Дашу к себе.

– Ольга, вы поняли, что там нарисовано?

– Ужас, ужас!

– Я думаю, что в сложившейся ситуации, учитывая пропажу ребенка, надо отвезти этот рисунок в милицию. И как можно скорее.

– Анфиса только что сказала мне, что вы работаете в правоохранительной системе. – Ольга не отпускала Дашу от себя. – Вы думаете, что это… это настолько серьезно?

– Этот рисунок нужно отвезти в милицию. Если хотите, я сама это сделаю, только переоденусь.

– Правда? Вы мне поможете? – Ольга Борщакова словно и не заметила ни платья Кати, ни ее ретропрически, ничего. – Я… я как-то растерялась совсем… День сегодня какой-то сумасшедший, утро… Я сначала уснуть не могла, а потом уснула и проспала… Никогда со мной такого не бывало раньше, – она как будто оправдывалась – перед дочерью, перед Катей, чуть ли не перед всем миром.

В другой раз Катя непременно спросила бы ее про утреннее происшествие с выстрелом. Но сейчас и это было уже не столь важно.

– Я поеду в местный отдел милиции прямо сейчас. Рисунок заберу с собой.

– Я скажу, чтобы мои вас туда отвезли на машине.

– Но сначала я должна спросить Дашу еще кое о чем. Дашенька, – Катя обратилась к девочке, – расскажи как можно точнее, что произошло здесь. Ты играла с кем-то?

– Мы с Верой качались на качелях. Кто выше. Она прыгнула и ногу подвернула. Сказала, что пойдет домой.

– С Верой Жуковой? – спросила ее мать.

Даша кивнула.

– Это ее подружка, дочка нашей бухгалтерши. У нее тоже скарлатина, у бедняжки. Они на пару карантин держат.

– Ясно, значит, Вера ушла, а ты осталась. И что делала?

– На качелях сидела. Думала.

– Думала? – Катя улыбнулась. Господи, какие мысли роятся в этих головках-тыковках? – О чем?

– Так, просто. О папе, – Даша вздохнула. – Где он сейчас? Он мне снится иногда.

– Ты сидела на качелях, и что – эта девочка сама подошла к тебе?

– Да.

– А откуда она появилась?

– Вон оттуда, – Даша указала на маленькую избушку. – Вышла из-за нее и ко мне.

– Она подходила к кому-то из детей?

– Не-а. Сказала: вот, это тебе. И отдала бумажку. Я взяла, а она стояла рядом, улыбалась. Я посмотрела и… Я хотела ее спросить, – Даша снизу вверх глянула на Катю, на мать, – а она стояла и улыбалась.

– Какая эта девочка из себя? – продолжала расспрашивать Катя.

– Маленькая совсем. Младше меня, она в школу еще не ходит.

– Она сказала тебе это?

– Нет, это видно, она мелкая совсем. Она мне сказала…

– Подожди, давай закончим сначала с одним. – Катя положила руку ей на плечо. – Она беленькая или темненькая?

– У нее такие кудряшки… такие противные желтые кудряшки, – Даша сжала губы. – И вообще она вся противная.

– Что на ней было надето? Куртка?

– Не знаю. Она вся розовая была, как свинюшка. Такая противная, гадкая, розовая. Она сказала мне: «Вот, это тебе».

– Она еще что-то сказала?

– Да.

– Что? Дашенька, что она тебе еще сказала? – затормошила ее Ольга.

– Она сказала: так ты умрешь, – тихо произнесла Даша. – Мама, знаешь, я не испугалась, нет. Я даже хотела спросить у нее: как там папа? Я почему-то подумала, что она все-все про него знает.

Катя глянула на посеревшее лицо Ольги Борщаковой. И вспомнила, что хозяйка «Далей» – вдова.

Глава 16
БАЛЬЗАКОВСКИЙ ВОЗРАСТ

Анжела Харченко, известная всем в Двуреченске по прозвищу Аптекарша, вышла из парикмахерской, где делала себе маникюр и укладку, и направилась на улицу Ворошилова. До улицы этой было рукой подать, путь был знакомый, проторенный – сколько раз Анжела проделывала этот путь под руку со своим бывшим одноклассником, а ныне просто хорошим знакомым – завучем школы Кириллом Уткиным. Тем самым Уткиным, сына которого искали в Двуреченске вот уже третьи сутки.

Всю жизнь Анжеле больше везло в делах, чем в любви. Как всякая умная самостоятельная женщина, она хотела найти себе достойную партию. Но ей отчего-то попадались все какие-то никудышные, по ее мнению, кандидаты в мужья. В тридцать два у нее вроде бы появился, с ее точки зрения, стоящий парень. Он работал в администрации городского мэра, и с его помощью Анжела без особых препон оформила все необходимые документы на открытие в городе частной аптеки. Дело было прибыльное, и за его организацию она взялась с энтузиазмом. Планировала, как все у нее сложится, как получится – аптека, свадьба, семья, свой дом, ребенок.

Но тут нежданно-негаданно прокуратура возбудила дело о взятках и махинациях земельными участками. Мэр Двуреченска полетел сизым голубем со своего поста, а за ним и вся его команда. А потом был суд, жених Анжелы получил пять лет. Анжела решила, что с судимым ей не по пути, и быстренько занесла и этого кандидата в свой длинный черный список.

А годы шли. Молодость утекала как вода между пальцев. Зато бизнес вполне процветал. На многое Анжела и не замахивалась. Одинокой, незамужней, со стариками родителями, ей и одной аптеки вполне хватало, про какое-то расширение дела она и не думала. Ей иногда только было обидно – вот жена начальника местного отдела милиции Аркадия Поливанова за мужем как за каменной стеной: сначала кофейню в городе открыла, а теперь еще и салон сотовой связи оборудует в самом центре. А жена Бориса Борщакова Ольга вообще такой бизнес-леди заделалась, что рукой не достанешь. Однако муж Ольги Борис разбился на машине, и завидовать ее семейному крепкому тылу стало не с чего. Однако Анжела по старой памяти все равно втайне завидовала. Ведь Ольга, которую Анжела помнила с детства, со школы, сумела еще до автокатастрофы устроить свою личную жизнь. И даже вот ребенка родить в сорок сумела.

Сама Анжела Харченко о ребенке как-то и не задумывалась. Вроде уже и поздновато. Да и ни к чему. И не от кого. Материнских чувств она в себе особо не ощущала никогда. Так, в молодости установка была – если выйдет замуж, то родит. Но чтобы остро хотеть, мечтать о ребенке – нет, этого Анжела как раз за собой не замечала.

Вообще, детей она не очень любила. Что дети? Орут, пачкают пеленки – это если маленькие совсем, а постарше – болеют, озорничают, все ломают, портят, шумят, кричат. И потом еще неизвестно, что из них вырастет. Такое может вырасти, что и из дома убежишь – наркоман какой-нибудь, спидоносец или полный пофигист – умирать будешь, воды не подаст. У нее никогда не было иллюзий на этот счет. О том, чтобы взять кого-то на воспитание, усыновить или просто стать для кого-то мачехой, не было и речи.

И когда у Анжелы начались отношения с завучем местной школы Кириллом Уткиным, вопросов о его сыне Мише поначалу даже и не возникало.

Отношения начались самым банальным образом – однажды Уткин зашел в ее аптеку по пути с работы домой. Она знала его тысячу лет – они когда-то учились вместе. Потом их пути разошлись. Она знала о нем то, что знал весь город – что тот после окончания пединститута вернулся в Двуреченск, женился, заимел сына, работал в школе учителем физики и… Ну что такое учитель физики в заштатном провинциальном городке? Анжела считала, что это не ее поля ягода. Деятель городской администрации, оказавшийся, увы, вором, был по крайней мере до судебной скамьи вполне успешным, вполне обеспеченным. А учитель… что это за профессия для мужика? И какая у него, простите, зарплата?

Но годы шли, молодость, красота утекали как вода. На любовном горизонте появлялись одни лишь командированные, прохиндеи-отдыхающие (все сплошь женатики) да откровенные альфонсы. Все – сплошь алкаши и бездельники, которые не прочь были поживиться за счет ее аптечного бизнеса, который она одна строила все эти годы с таким трудом. А об Уткине до Анжелы долетали слухи, что его бросила жена – закрутила роман с каким-то армянином и уехала к нему то ли в Ростов, то ли в Сочи, прихватив сына. Через какое-то время они оформили развод, потом Уткин получил повышение и стал завучем школы. Опять же по слухам, ему в самом скором времени прочили место школьного директора.

И тут Анжела заставила себя взглянуть на него совсем под иным углом зрения. Ей недавно исполнилось тридцать восемь лет. Ни одного стоящего кавалера, ни одного путного кандидата, с которым можно было бы жить совместно, она ни в близком своем окружении, ни в дальнем не замечала. Старые родители дышали на ладан. Дом, в котором Анжела родилась и выросла, – в частном секторе, с огородом в пятнадцать соток и хорошим садом, требовал ремонта. Она наняла бригаду шабашников, но очень быстро убедилась, что с одинокой бабой – пусть даже и удачливой, хваткой бизнесменшей, шабашники особо не церемонятся, норовят словчить, завышают расценки, бессовестно обсчитывают и делают все кое-как, спустя рукава. «Был бы у тебя муж, хозяин, разве они б посмели, сволочи», – вздыхала мать.

Кирилл Кириллович Уткин зашел к ней в аптеку и попросил у девочки-провизора горчичники и таблетки аспирина. Анжела потом думала: а что, если бы он купил тогда упаковку презервативов? Легче было бы ей выстраивать в отношении его этот самый «другой» угол зрения? Они разговорились как старые знакомые, просто как соседи, горожане. Она оглядела его украдкой – сутулый, худой, после развода неухоженный мужик, даром что завуч. Лицо какое-то серое, и глаза какие-то рыбьи. В аптеку, помнится, тогда забежали школьники, громко что-то обсуждая – фильм, кажется. И Уткин тут же сделал им строгое замечание. И школьники моментально заткнулись, сделались тише воды ниже травы. Это как раз Анжеле понравилось: значит, не рохля завуч, мужик, и с этими переростками, с хулиганьем этим умеет себя вести и, возможно, шабашников-воров сумеет приструнить.

Мысль была случайной, шалой. А что, если и правда… Холостяк, разведен… вроде не пьет, не замечен, если бы что и было в этом духе, молва по городу давно бы разнесла, а тут нет… Но, взглянув на Уткина, Анжела только вздохнула тяжело. Нет, герой не моего романа. Совсем не моего, не нравится, не глянется, серый какой-то, малосимпатичный, мужской сексуальности ни на грош – ходячая формула. А с формулой сладко ли любовь крутить?

Но потом и это самое «про любовь» тоже отошло на второй план. Анжела просто заставила себя. Сердце ее молчало, в ход шел один только трезвый расчет. Она постаралась попасться Уткину на глаза – и раз, и два. И видела, что ее усилия даром не пропали. Черт возьми, она же была яркой, самодостаточной женщиной в расцвете сил, хозяйкой собственного бизнеса. Она была обеспеченной бабой, а он со всем своим директорством не получал, наверное, больше двенадцати тысяч… Он попался в ее силки, как перепел, клюнул на ее удочку, как карась. Отношения, которые у них начались, нельзя было назвать романом в прямом смысле – ведь Анжела не любила его и даже не желала особо как секс-партнера. А он… О, она видела по его глазам, что она ему нравится и как женщина, и как партнер, и как хозяйка аптеки. Нравится, глянется во всех ипостасях.

Сделал предложение он ей красиво и несколько старомодно: подарил золотое кольцо своей покойной матери и сказал глухим голосом, смущаясь как мальчик: «Анжела, выходи за меня замуж». Она ответила: «Что ж, Кирилл, я подумаю».

Она бы, конечно, сказала ему «да». Он был, как ей казалось, последним, самым последним сносным вариантом на брачном двуреченском горизонте. С ним можно было бы жить только из одного того, что он не пил. А ведь даже начальник местного ОВД подполковник Поливанов, по городским слухам, не прочь был иногда хорошенько поддать в теплой компании местного прокурора и председателя городского суда, не говоря уж о прочих, прочих, прочих…

Она ответила бы ему «да», но тут случилось одно неожиданное происшествие: в Двуреченск приехала его бывшая жена и привезла с собой маленького Мишу. Она оставила сына Уткину. В городе потом болтали досужие языки, что подкинула эта шалава сына Уткину как шелудивого котенка со словами: «Я его шесть лет кормила, а теперь ты корми, расти, у меня из-за него с мужем нелады, я второго ребенка жду, видишь – беременная на седьмом месяце. И вообще – это твой сын, ты с ним и колупайся».

Уткин в одночасье превратился из холостяка в отца-одиночку. Анжелу такой поворот дела не обрадовал. Она сказала Уткину, что с браком им надо подождать. Воспитывать чужого ребенка она была не готова, хотя в душе мальчика ей было жаль. Она не была злой, но черствостью грешила, и грех этот за собой знала. Она оправдывала себя: куда мне этот пацан? У меня и так старики на руках. И потом он чужой, ему уже восемь лет, он уже сформировавшийся мальчишка, а я… Нет, нет и нет, это не семейная жизнь у нас получится, а каторга. И покоя никакого не будет – ни поехать никуда, ни отдохнуть. И кто будет его содержать – этого ребенка? Отец на свою жалкую учительскую зарплату? Или я должна содержать их обоих на свои деньги? От этой мысли стало совсем невесело. И Анжела подтвердила свое решение Уткину еще более категорично: с женитьбой надо обождать.

А потом случилось это несчастье. Весь город узнал, что Миша Уткин пропал. Анжела не считала, что пропажа эта – следствие какого-то ужасного криминального происшествия. Ей казалось, что скорее всего мальчишка просто удрал. Куда? Да куда же еще? К своей непутевой матери. С отцом, с Уткиным, ему жилось, кажется, не так вольготно, как с ней. Уткин с учениками был строг, и сына своего стал воспитывать в строгости. Они жили вдвоем в двухкомнатной квартире в доме на улице Ворошилова. Изредка к ним из Елманова наведывалась мать Уткина, переехавшая после женитьбы сына из Двуреченска в деревню.

Все эти дни Уткин был занят поисками сына. Анжела пробовала ему звонить, но он разговаривал сухо и кратко, было видно, что ему сейчас ни до чего. Анжеле же было искренне жаль его. Она подумала, что если все произошло так, как ей кажется, если мальчишка удрал назад к матери своей, то… Уткина снова можно брать в расчет. Не сейчас, конечно, а потом, когда все наконец разъяснится, когда вся эта суета с поисками, весь этот ад кромешный уляжется сам собой.

Из чувства приличия она решила навестить Уткина. И отправилась после парикмахерской к нему на квартиру. Вспомнила, как она впервые осталась там у него на ночь – после вечернего сеанса «Пиратов Карибского моря», который они смотрели в местном кинотеатре. Что ж, по крайней мере, он был не импотент – и на том спасибо (она грешным делом опасалась – не в этом ли причина его развода с женой). Не мачо, конечно, не половой гигант, но ничего, вполне сносный мужик…

Мачо на всех, увы, не хватает. Особенно в таких маленьких городках. А которые появляются… Анжела вспомнила того типа на джипе, который купил у нее в аптеке порошки от изжоги и таблетки «Алко-зельцер» от похмелья. Она не знала ни имени его, ни фамилии, знала лишь, что он оттуда – с охотничьей базы, что явно не беден, судя по тачке и способу проводить свой отпуск и… Он пялился на нее весьма откровенно, и она эти его взгляды сразу же засекла. И если бы он дал ей как-то понять, что… В общем, она бы, наверное, недолго ломалась, отнекивалась. Это было бы просто приключением, маленькой женской шалостью, вояжем в койку – просто ради чистого секса, ради той радости, которую может испытать одинокая самодостаточная женщина в объятиях настоящего самца. Уткин же самцом не был. Он был учителем физики, и что греха таить – занудой, и этим все сказано.

С типом на джипе не вышло ни хрена. Он сел в свою тачку и был таков. Мачо… ах, мачо…

Про «мачо» скулила Земфира из открытого окна дома на улице Ворошилова. Это была пятиэтажка из силикатного кирпича, точно такая же, куда направлялась Анжела Харченко. Почти вся улица Ворошилова с начала семидесятых была застроена такими вот домами. Их возвели на месте старого квартала, состоявшего из бывших купеческих домов. Квартал сгорел во время памятного всем горожанам «Большого пожара на улице Ворошилова». Анжела помнила из своего детства и этот пожар, и эту стройку. В городе потом говорили, что пожар начался с дома номер шесть. В доме этом в те годы никто не жил, там располагался склад скобяных товаров и была мастерская по металлоремонту. Так вот – то ли это было неосторожное обращение с огнем, то ли поджог… По поводу самого старого дома никто особо в городе не печалился. Когда Анжела еще в школе училась, про этот дом на улице Ворошилова рассказывали всякие истории, трепались все, кому не лень, – подружки, бабки на завалинке, даже мать самой Анжелы – якобы после войны, году этак в сорок восьмом, там, в этом доме, зверски убили мужчину и женщину – каких-то заезжих артистов, то ли циркачей, то ли эстрадников.

И с убийством этим было что-то такое, темное, оставившее на вполне светлой и прозрачной истории Двуреченска какое-то трудновыводимое (годами, памятью, временами, нравами) пятно.

Но старые истории Анжелу не интересовали. Она всегда старалась глядеть вперед. И глядела в оба.

Она вошла в подъезд дома Уткина (как раз почти напротив дома номер шесть). На месте этого дома когда-то стоял деревянный барак, где были коммуналки, в которых жили учителя. Барак тоже сгорел во время пожара. На его месте построили дом, и квартиры в нем распределяло РОНО. Уткин жил в этом доме уже почти девять лет.

Анжела поднялась на третий этаж, позвонила в его квартиру. Никто не ответил. Тогда она позвонила в соседнюю. Здесь проживало семейство Маслаченок. «Сама» преподавала в школе русский язык и литературу, супруг ее вкалывал на молокозаводе инженером-технологом. А дома всегда находилась мать-старушка, любопытная языкастая всезнайка тетя Галя.

– Кто тама?

– Тетя Галя, это я.

Анжелу старуха знала и как Аптекаршу, и как сожительницу завуча Уткина – видела в окно, как они вечером поднимались вдвоем в квартиру, а утром выходили вместе – он на работу в школу, а она домой к старикам-родителям завтракать, начинать новый день.

Старуха открыла дверь.

– Здравствуйте, что-то Кирилла дома нет, неужели все еще ищут?

– Цельну ночь искали и цельный день вчера, – старуха замахала руками, – там из школы народ собрался, и с завода – наш-то Иван и тот после смены пошел, все собрались, кто мог. А Кирилл бедный прямо с лица спал, черный весь с лица-то. Приехали они под утро на машине мокрые, грязные все – я в уборную вставала, видала из окна. Знать, все без толку… А часов этак в десять за ним опять приехали – на этот раз на милицейской машине. Он со мной во дворе столкнулся, я с Мушкой (это была старая болонка) гуляла. Сказал, если кто меня спрашивать будет, я в милиции.

– В милиции? – переспросила Анжела. – Опять он в милиции? Сколько уж раз был за эти дни.

– Заездили совсем мужика. А что, милая, правду в городе говорят, что завелся у нас этот, как его… маньяк-детоубивец?

– Я ничего такого не слышала, – ответила Анжела.

– А я слышала – народ шепчется, а народ, он того, он знает… А сейчас только что по кабельному по нашему мэр выступал – то да се, да будьте бдительны, граждане, да не оставляйте детей без присмотра. – Старуха покачала головой. – И надо ж такое дело. И с кем? Ведь такой тихий мальчик был Мишенька. Ясный, как ангелок, всегда вежливый, всегда послушный, как ягненочек безропотный.