Текст книги "Драконы ночи"

Глава 13
ВОРОНЬЕ

Они еще долго не спали с Анфисой, обсуждая, нет, точнее, чисто по-женски сплетничая об окружающих:

– Ида ничего, приятная. Но воображала. Ты думаешь, она сюда зачем приехала? Да мужика себе ловить. А этот треп про офисный крах, про внеочередной отпуск – для отвода глаз. Посмотри, как она одевается. Этот ее образ Диты фон Тиз один чего стоит. А все зачем, думаешь, для кого? Тут же иностранцы останавливаются. Вот она и решила ловить здесь себе какого-нибудь «прынца». Но принцы все улимонили вчера, а новых что-то пока не видно. Вот Идка и места себе не находит, тоскует, томится, – говорила Анфиса.

– Анфис, а эта твоя Ольга тоже ничего – приятная, – говорила Катя.

– Хваткая она баба, деловая, оборотистая. Говорить-то она о чем угодно может – о студенческих годах в Москве, о театре, о былом, о думах, а на уме у нее только деньги. Прибыль, выгода.

– Она о девочке своей в основном говорит, о дочке.

– По-моему, она Даше отчима активно подыскивает. Молодого гарного хлопца по имени Гоша Хохлов. – Анфиса зевнула. – Я, Катенька, в таких делах не ошибаюсь никогда. Запомни.

– А он ничего, тоже приятный. Между прочим, я по дороге сюда познакомилась еще с одним приятным – сказал, что зовут его Симон.

– Это что, «ник» или прозвище типа Гоблина?

– Как хочешь, так и понимай – Симон. И этот самый Симон прямо по-рыцарски галантно доставил меня с вокзала сюда. А ему перед этим большой такой посылочкой доставили в вагоне речной катер, который он, по его словам, и собирается опробовать на днях.

– Тут много по Валдаю упакованных чуваков сейчас шляется, приключения ищут на свою голову, денежки тратят. Симон… Надо же какой… Говоришь, приятный он?

– Да, ничего. Но какой-то странный, вроде как с небольшим приветом. – Катя попыталась вспомнить лицо Симона и… не смогла.

Вместо лица всплыло какое-то пятно, превратившееся в белую отксеренную листовку. Воротничок клетчатой детской рубашки, щербинка передних зубов, огни на Брыковом болоте – желтые, настороженные, как глаза зверя, змеиное, извилистое русло реки, теряющейся в лугах, в лесах, две луны – одна в облаках, другая внизу, в темной воде, снова огни, огни…

Огни погасли. Катя уснула.

Сна своего она тоже не помнила. Помнила лишь то, что СОН ВЗОРВАЛСЯ. Что-то где-то ахнуло, грохнуло подобно грому. Разлетелось кусками. Тишина сменилась невообразимым хаосом и гвалтом. Криками птиц, карканьем, гомоном воронья.

Потом Катя часто думала: а было ли это на самом деле? Не во сне ли все это с ней произошло? Не во сне ли она сползла с кровати и как сомнамбула подошла к окну? Не увидела ночи и тревожных огней, увидела лишь серое осеннее утро, багряную листву, сырые стволы и кружащую в небе стаю ворон. Не во сне ли уши закладывало от их криков, с которыми они носились над «Валдайскими далями», над лесом, над пляжем и детским городком? Не во сне ли ей привиделось и другое: бьющаяся в агонии на садовой дорожке черная птица? В десяти шагах от нее, там же, на садовой дорожке, прямо под окнами отеля человек в «хаки» с помповым ружьем. На ступеньках отеля – женщина в белом, неподвижная, отрешенная, как мраморная статуя. А на деревянной террасе второго этажа – женщина в красном, наблюдавшая ВСЕ ЭТО, крепко вцепившись в перила?

Издыхающая птица обернулась подстреленной вороной. Воин в «хаки» – менеджером Игорем Хохловым. «Белое» на женщине – махровым халатом. А «красное» – атласной комбинацией с кружевами.

– Катя, вас тоже разбудили? Какое варварство…

Варварство, варварство… Все дело было в том, что Катя не могла дать себе ясного отчета: спит она или бодрствует. И слышит ли это самое «варварство» от женщины в красном, обернувшейся Идой. Слышит ли и другую фразу:

– Ваше приказание выполнено, хозяйка. С одного выстрела, Ольга…

– Убери эту падаль.

– Олечка…

– Убери эту падаль! И подымайся ко мне.

Голоса внизу: женщина в белом, обернувшаяся хозяйкой гостиницы. И ее служащий – менеджер с ружьем. Стрелок по прозвищу Игорь Хохлов, по имени Воронья Погибель.

Чем же им ворона-то помешала?! Кровь на палых листьях, кровь на садовой дорожке, черные перья, как хлопья сажи. Какое же варварство – стрелять, убивать, будить…

– Оля!

– Зарой эту падаль. И приходи ко мне.

Женщина в белом махровом халате, хозяйка гостиницы, скрылась за дверью. Менеджер с ружьем нагнулся и поднял мертвую ворону за крыло. Хоть это, возможно, и происходило только во сне, однако Катя почувствовала тошноту.

Чем же ей, хозяйке, помешала ворона? Бог мой, у нее же ребенок, дочь. А что, если бы и она, Даша, проснулась, увидела все это? Проснулась? Значит, все-таки это явь, а не сон. Или все-таки сон?

Когда Катя открыла глаза, она была в своей постели. Осеннее солнышко, робкое и лживое, заглядывало в окно.

Как будто и не было ничего, кроме… взорвавшегося вороньем сна.

А в номере люкс на втором этаже, который занимала временно сама хозяйка гостиницы Ольга Борщакова, не раздвигали штор, не впускали солнце, вообще не замечали, что белый день давно на дворе. Штормовка цвета «хаки», испачканная болотной грязью, валялась на китайском ковре. Помповое ружье стояло в углу. Белый махровый халат, сброшенный впопыхах, лежал у кровати – широкой, двуспальной, в которой среди подушек тонули, барахтались, обнимались, целовались двое. Сплетались как виноградные лозы, как задыхающиеся Фениксы, мокрые от пота, сгорающие от похоти и тут же воскресающие из пепла долго сдерживаемой, но вырвавшейся на волю страсти.

Игорь Хохлов наконец-то получил от своей хозяйки то, что давно желал получить.

– Оля, я…

– Молчи, ты лучше совсем молчи сейчас, – она закрывала его рот горячей ладонью.

Он впивался в эту ладонь губами, а потом в ее шею, в ее жаркие губы. Она обнимала его и думала со страхом, что… Нет, она ни о чем не думала. Просто считала его годы, свои годы, сбивалась со счета. Господи, такой молодой… Взяла, приняла на работу… Красив, сил моих нет как красив… И такой наглый, настойчивый. Добился своего, все-таки добился… И что теперь? Как ей быть с ним и с собой?

А он сжимал ее в объятиях, и она уже ничего не могла подсчитать, ничего решить, ни о чем таком подумать. Только безумно хотела его. Он был сильный и горячий, молодой, жадный. И с ним все было совсем не так, как когда-то даже в лучшие их годы с мужем. Совсем не так, а намного слаще, острее.

– С первого раза снял эту чертовку. – Игорь Хохлов по имени Воронья Погибель не мог не вспомнить сейчас свой королевский выстрел, позволивший ему наконец-то добиться желаемого. – Ты довольна? Теперь ты довольна мной? Видишь, все для тебя сделаю. Все, что захочешь.

Она целовала его благодарно. Ворона, та, что прилетала на крышу… Теперь она уже не будет изводить ее видом своим бесовским. Он убил ворону. Убил…

– Хватит, довольно, не могу, умираю…

Она не узнавала своего голоса. Не чувствовала своего тела. Только жар.

– Нет, нет, не останавливайся… Еще… Еще…

Он исполнял все, что она требовала. И сам проявлял инициативу. Он всегда не прочь был заняться с ней этим – завалить ее в койку. Это было, по его мнению, самое первое, самое простое дело в их весьма непростых отношениях подчиненного и хозяйки. Следующий шаг был гораздо сложнее, и его следовало просчитать.

Он обнимал ее, и перед глазами его все плыло, он ведь был живой, не из камня и не из пластилина. Но в самые сильные моменты он видел вовсе не «белое», не тот хозяйский махровый халат, наброшенный впопыхах на голое тело прямо с постели, который, возможно, и решил все так удачно в его, «хохловскую», пользу в это утро.

Он видел «красное», рдевшее как победное знамя. Видел, вспоминал, грезил о кружевах и атласе, о смуглой коже, о губах ярких, как тюльпан, от алой помады… ОНА тоже слышала выстрел. ОНА не спала. ОНА наконец-то заметила его. ОНА, ОНА, ОНА… Алое грозовое облако, призрак, так внезапно возникший перед ним в утренней мгле из пороховой гари, из осени, из вороньих перьев.

Глава 14
РИСУНОК

Было – не было. Случилось – не случилось. Привиделось во сне или произошло наяву. Катя не стала ломать над этим голову. Она просто снова уснула и спала долго в этот день. День, с которого ВСЕ НАЧАЛОСЬ и покатилось в «Далях» в тартарары.

Проснулась одна в номере – Анфиса давно уже спустилась в ресторан завтракать. Пока принимала душ, причесывалась, прихорашивалась, и завтрак уже почти закончился. В дверях ресторана Катя столкнулась с четой Зубаловых.

– Доброе утро, – вежливо поздоровались они.

Олег Ильич Зубалов расположился в холле в кожаном кресле с «Аргументами и фактами» в руках.

– В Косове беспорядки, – объявил он в пустоту, – а тут снова полемика насчет того нашумевшего фильма о крахе Византии и деструктивной роли Запада. Прямые параллели проводятся с нашей нынешней реальностью.

Мимо ресепшн вприпрыжку промчалась Даша – в белой спортивной кенгурушке, с развевающимися волосами, легкая, верткая, живая, как бабочка-капустница. Следом за ней, опираясь на трость, к ресепшн подошла Маруся Петровна, что-то стала тихонько спрашивать у девушки-портье. Вид у нее был растерянный и озадаченный.

– Все еще у себя? Не выходила? – донесся до Кати ее дребезжащий фальцет. – Она же обычно рано встает. Просила не беспокоить ее? Ну, если просила, то конечно, только…

– Где мама? – спросила громко Даша. – Я хочу к ней. Бабушка, я к маме.

– Нет, нет, Дашунчик, нет. У мамы головка болит. – Маруся Петровна растерянно засуетилась. – Подожди, потом. Она спустится и… Постой, я тебе говорю!

– Тогда я на улицу. – Даша бросилась к дверям.

Олег Ильич Зубалов проводил ее взглядом. Он перестал шуршать своей газетой, да и к «византийским параллелям» и полемике на страницах потерял интерес.

– Марина Ивановна, – обратилась Катя к его половине, – вы сегодня утром ничего не слышали? Шум вас не разбудил?

– Что, простите? – Марина Ивановна смотрела на мужа.

– Я говорю: шум вас сегодня утром не разбудил?

– Шум? Какой шум?

– Грохот, как будто выстрел.

– Выстрел?

– Да, тут вроде как во дворе открыли охоту на ворон.

– Я ничего не слышала. Никакого шума, тем более выстрела. Мы отлично спали с мужем.

Катя вздохнула: ну, вот, все правильно, значит, ВСЕ ЭТО ей просто приснилось. Неужели она дошла до того, что начала путать сон и явь?

– Здесь чистый речной воздух, оттого и спится крепко, – продолжала Марина Ивановна, – но даже если и был какой-то шум… Знаете, у нас дома под окнами строят дом. Был такой тихий переулок в самом центре Москвы, и вдруг начался сущий ад – с одной стороны стройка, с другой. Жить просто невозможно, никакие евроокна не спасают. Пробовали переехать за город, у нас загородный дом хороший на Николиной Горе. Но оттуда ехать утром порой очень сложно – жуткие пробки, а Олегу надо на работу, иногда в департамент, иногда в министерство, и все срочно, опоздать ни-ни, сами понимаете – не тот уровень. Так неделями, месяцами и мучились. Я под этот шум строительный, под грохот засыпать даже научилась. А что? Жизнь – она заставит.

Катя решила спросить «про выстрел» и Анфису. Но ее в ресторане не оказалось. Катя покружила в одиночестве вокруг «шведского стола».

В окно был виден пляж и детский городок. Там, несмотря на «школьный» час, было полно детей. То тут, то там мелькало белое пятнышко – костюм «бабочки-капустницы».

«Тоже в белом, как мать, – подумала Катя машинально, вспомнив белый халат Ольги. И тут же одернула себя: – Да это же только сон. Они же приснились мне сегодня утром все – Ольга Борщакова, Ида и этот красавец-менеджер Хохлов по имени Воронья Погибель… Помповое ружье он держал под мышкой, а дохлую ворону за крыло. Борщакова сказала: иди ко мне. И он поднялся по ступенькам с таким видом, словно подвиг совершил, словно вернулся с войны и теперь требовал от нее награды».

«Все еще у себя? Не выходила? Она же обычно рано встает», – это сказала про Ольгу ее тетка Маруся Петровна. Что бы это значило, а?

Крики детей… Что бы все это значило? Официантка принесла свежего кофе. А что с поисками пропавшего мальчика? Как там обстоят дела? Ночные огни на болоте погасли, а был ли результат?

Хохлов ночью был там, среди поисковиков-добровольцев, он же отряд чоповцев возглавлял. А утром вернулся в отель и… Эта птица… эта ворона… Черт, отчего эта сцена из сна ли, из реальности ли так и засела гвоздем в мозгу?

Катя посмотрела в сторону детской площадки. С поисками пропавшего мальчика, кажется, у НИХ ничего не вышло, несмотря на аврал, на сбор всех частей. А тут столько детей. И они одни, без взрослых.

Но почти сразу же она успокоилась, увидев охранника. Он стоял, широко расставив ноги, в руке у него была рация. Это был крепкий молодец, вид его внушал уверенность. Дети, качавшиеся на качелях, съезжающие с горок, игравшие в бадминтон на волейбольной площадке, были под его надежной защитой.

После завтрака Катя двинула на поиски Анфисы, но не нашла ее ни в холле, ни в зимнем саду, ни в парке, ни на террасе летнего кафе. Анфиса сама позвонила ей на мобильный. Она коротала время в номере Иды.

В номере был открыт настоящий «модный магазин». Шкаф-купе был распахнут, на кровати, на кресле ворохом лежала одежда. Платья на вешалках висели на двери ванной.

– Нет, Идочка, я бы такое никогда не решилась надеть на себя, – услышала Катя, открывая дверь на громкий призыв «войдите!».

Ида в алых атласных туфельках на совершенно безумных по дерзости шпильках крутилась перед зеркалом в платье – красном в крупный белый горох. Платье, спереди целомудренно закрытое до горла, сзади имело вырез до середины спины. Весь покрой снова неуловимо напоминал силуэт сороковых.

Волосы Ида спереди накрутила и приподняла, взбив кок, и эта прическа – немного старомодная и карнавальная – очень шла ей и гармонировала с ярким веселящим взор нарядом.

– Я бы не решилась, но тебе идет, классно! Просто классно! – воскликнула Анфиса, раскинувшаяся в свободной позе среди вороха чужих нарядов. – Дита фон Тиз и Эвита Перон в одном лице. Честное слово, на ком-то другом это смотрелось бы прикидом для киношной массовки, но тебе зверски идет. Самое потрясающее, что этот стиль ретро полностью твой. Правда, Катя?

– Нет сомнения, – подтвердила Катя, ища свободный от тряпок уголок, куда бы приткнуться.

Она разглядывала Иду. Итак, красная атласная комбинация обернулась платьем в стиле Диты фон Тиз. Может, комбинация тоже где-то тут, среди вещей? Кружева и атлас – свидетельство того, что утренний «вороний инцидент» был не во сне, а на самом деле. Но красного атласа среди вещей что-то не было заметно.

– Ида, а теперь вот это, – Анфиса указала на белое вечернее платье, висящее на плечиках на двери ванной.

Ида улыбнулась и, взяв платье, скрылась в своей импровизированной гардеробной.

– Здорово все же найти свой стиль, – вздохнула Анфиса. – Но для этого фигура важна и внешность, а с моим брюхом… Куда мне такой бурлеск. Мне, Катька, всегда больше варежки меховые шли, в которых Бьорк любит фотографироваться, и валенки «угги».

– «Угги» ужасны, они ноги уродуют. А Бьорк одеваться не умеет совсем, – откликнулась из ванной Ида.

– Ну не скажи. А ее платье в виде лебедя?

– Какое же это платье? Это просто чучело дохлой гагары, наброшенное на себя. Платье должно украшать, соблазнять. – Ида вышла.

Белое платье с «американской проймой», с открытыми плечами смотрелось на ней строго и сдержанно.

– Шик-блеск. – Анфиса хлопнула в ладоши. – Скажи, Кать.

– Ида, вам очень идет, но мне то первое нравится больше, – заметила Катя. – А по поводу дохлой гагары я с вами согласна.

– Вам удалось потом заснуть? – кротко спросила Ида.

Их с Катей взгляды встретились. «Значит, это был не сон», – Катя подумала это со странным облегчением и вместе с тем с тревогой, которая вернулась.

– Жутковатые у них тут забавы, – сказала Ида.

– Да уж, – согласилась Катя.

– О чем это вы? – спросила Анфиса.

– Сегодня на рассвете нас выстрел разбудил. – Ида оглядела свой гардероб с намерением продемонстрировать что-то еще.

– Выстрел? Вы с ума сошли? А кто стрелял? В кого?

– Хохлов, – ответила Катя, окончательно уверившись, что с ее восприятием реальности все в порядке (слава богу!), и коротко рассказала Анфисе детали.

– А я почему же ничего не слышала? – Анфиса пожала плечами. – Я же очень чутко сплю. Когда Костя во сне храпеть начинал, я всегда… – Она оглянулась на Иду. – Ладно, что уж там. А Хохлову надо сказать, чтобы охоту на ворон устраивал где-нибудь в другом месте, а не под окнами и… И Ольге на него надо наябедничать, пусть приструнит фаворита своего.

– Фаворита? Ого! – Ида подняла темные брови.

– А ты ничего между ними не заметила разве?

– Я нет, но… А вот и он, легок на помине, по лестнице спускается.

Ида кивнула на открытое окно, выходившее на деревянную террасу, служившую крышей кафе. Это было что-то вроде импровизированной лоджии и одновременно наблюдательного пункта. Именно здесь Катя и увидела «красную комбинацию». И это, оказывается, вовсе не было сонным глюком.

По черной лестнице со второго этажа быстро спускался Игорь Хохлов, приглаживая волосы, застегивая на груди рубашку. Куртку «хаки» – ту самую, утреннюю, измазанную грязью Брыкова болота, он держал под мышкой. Катя видела, как он спустился к кафе, быстро переговорил о чем-то с охранником, а потом направился мимо детского городка в сторону пляжа.

– Синий тебя старит. Вообще это цвет старых дев.

Катя обернулась, привлеченная репликой Анфисы. Ида снова переоделась. Она меняла цвета, как хамелеон. И теперь на ней было узкое синее платье с плечиками, опять в стиле сороковых. На руках – черные перчатки до локтя, а на голове крошечная шляпка-эгретка с вуалью. Наряд шел ей, однако прибавлял возраст. И все же нельзя было не залюбоваться.

– Ну куда так можно пойти? – вопрошала Анфиса.

– Куда угодно. – Ида поправила вуаль.

– Здесь? В Двуреченске? Не смеши меня. И в Москве-то так не особо куда покажешься, разве что в клуб. В ресторан с приятелем? Так сойдешь за его бабку, наглотавшуюся средства Макропулоса, – не унималась Анфиса. – Но шляпку с вуалью я бы, пожалуй, примерила, шляпка смешная.

Ида протянула ей эгретку. Анфиса приладила ее на волосах. И заулыбалась, тут же приклеилась к зеркалу. Вуалетка ей шла. Катя не выдержала и тоже стала примерять.

– Наденьте вот это. – Ида извлекла словно из волшебного сундука еще одно белое платье с пышной юбкой опять же в горох – на этот раз мелкий, бирюзовый. И Катя не удержалась от соблазна.

– Ой, держите меня, – увидев ее, Анфиса всплеснула руками. – Вот это да! Полный финиш!

– Локоны надо подвить и спереди начесать. – Ида оглядела Катю с ног до головы. – Ну, кто сказал, что этот стиль не ваш?

И они самозабвенно погрузились в примерку все новых и новых вещей. Даже толстушка Анфиса не отставала, натягивая на себя перчатки, примеряя беретки, шляпки, прикладывая к себе то то, то это.

– Вот это класс, девочки, только мне на два, нет, на три размера надо больше. Ширше нужно шить, свободнее.

Катя покрасила губы ярко-алой помадой. Никогда прежде на такой шаг не решалась, но сейчас хотелось эксперимента, хотелось эпатажа.

– Надо устраивать себе такие маленькие праздники. – Ида помогала ей застегнуть сзади молнию. – Когда что-то не ладится, когда все кругом не так, плохо, нужно делать себе этот праздник своими руками. Никто другой не сделает, только ты сама. У меня сейчас у самой сложный момент в жизни. Я вам говорила – с работой какая-то хрень, и вообще. Так я перед отъездом сюда шопинг для себя организовала. Психотерапия, скажете? Еще какая действенная. Такой прилив сил сразу, такой эмоциональный подъем. И надо волю себе давать. Понимаете, полную волю всем своим фантазиям. Что мы слышим обычно, что читаем? Что нельзя одеваться эпатажно, крикливо, нужно покупать базовые вещи, инвестировать только в них. А что такое базовые вещи? Дерьмо, настоящее дерьмо: джинсы, маленькое черное платье, белая рубашка, водолазка. Я всю эту хрень просто ненавижу. Это скучно, это такая банальщина. Это все сейчас носят. И все похожи друг на друга, как амебы. А надо отличаться от других. Иногда надо быть непохожей на саму себя. В определенные моменты жизни это может очень пригодиться.

– Слушайте, а давайте сейчас же продемонстрируем себя преображенных, – загорелась Анфиса, не расставшаяся с вуалеткой. – Айда на лоджию – вот так. Пусть нас увидят – таких прекрасных!

– Кто увидит? Никого ведь нет, – засмеялась Катя. Ей идея понравилась. Платье в бирюзовый горох было немного ей коротковато, ну да не беда! Зато сколько восторга в этом импровизированном карнавале.

Они, как три грации, профланировали на террасу. И тут их постигло разочарование. Двор отеля был пуст. Только на детской площадке было по-прежнему шумно и оживленно. Дети гонялись друг за другом, визжали, хохотали – в основном самого мелкого возраста, явные дошкольники.

Катя увидела Дашу Борщакову. Девочка медленно брела к отелю. В руках у нее был лист бумаги. Очень похожий на ту, отксеренную листовку, посвященную пропавшему мальчику. На садовой скамье под липой, в нескольких метрах от Даши, сидела Маруся Петровна.

– Что не так, сокровище мое? – услышала Катя ее голос. – Ты что нос повесила, а? У тебя зуб болит?

Даша покачала головой – нет. Листок бумаги был зажат у нее в кулаке, как веер. Подойдя к Марусе Петровне, она протянула его ей.

– Это еще что за художество? – ворчливо спросила Маруся Петровна. Она достала из кармана своего вязаного кардигана очки, водрузила их себе на нос. Катя видела все это с террасы. Ей хотелось окликнуть их, помахать рукой – эй, вверх смотрите, вверх, на нас, «трех граций».

– Откуда это у тебя?!!

От неожиданности Катя вздрогнула: неужели эта пожилая представительная дама так кричит? Неужели она вообще может вот так? Неужели ее горло, старческое горло способно…

Она увидела, как Маруся Петровна, схватившись за сердце, начала медленно клониться на бок.

– Господи, ей плохо! – Состояние старухи заметила и Анфиса.

Они втроем, в чем были, спотыкаясь на каблуках, подхватив юбки своих карнавальных нарядов, бросились вон из номера. Ида, голося: «Помогите!» – устремилась на ресепшн, Катя и Анфиса выскочили во двор.

– Маруся Петровна! Дорогая, – Катя обхватила пожилую даму, – что с вами? Сердце, да?

– Зажгло, в груди все зажгло, – Маруся Петровна дышала с трудом. – Сейчас пройдет, отпустит… В глазах даже потемнело… Катенька, вы? Посмотрите сами… Я не могу… Это ужасно…

Катя подняла с земли выпавший из рук Маруси Петровны листок. Это был рисунок, сделанный карандашом. На нем была изображена Даша. Сходство было одновременно и схематичным, и весьма четким – темная челка, угловатая хрупкость детских плеч, овал лица, Дашин подбородок, губы и нос.

Девочка на рисунке была совершенно голой. Она лежала на спине, беспомощно раскинув руки. Мертвое лицо искажено, обезображено гримасой боли. Шея как-то неестественно свернута набок. На рисунке была еще одна ужасная деталь. Катя, всмотревшись внимательно, похолодела. У мертвой девочки на рисунке зияла жуткая рана – грудная клетка и брюшная полость были рассечены почти до самого лобка. На белом листе черными штрихами, сливавшимися в кляксы, была нарисована натекшая из раны лужа крови.