Текст книги "Три путешествия в Рим к Марии Монтессори"

В школах Монтессори почти отсутствуют коллективные уроки.

«Если в первое время дисциплина не научила ещё детей коллективному порядку в школе», – пишет она, – «и это достигается только упражнением сознательных действий, приучающих детей различать добро от зла, – то ясно, что учительница не будет в состоянии давать коллективных уроков…

Но во всяком случае уроки эти должны быть очень редки, так как детям, приученным к свободе, – редко приходится сидеть спокойно на одном месте, чтобы слушать учительницу или смотреть на то, что она делает».

«В сущности, коллективные уроки имеют такое второстепенное значение, что они нами почти что упразднены».

«Уроки должны быть индивидуальны. Их особенность должна быть – краткость. Данте преподаёт хороший совет учительницам словами: «да будут слова твои сочтены».

«Урок будет тем совершеннее, чем менее будет в нём слов».

Другое характерное качество урока – это его простота: он должен быть очищен от всего, что не есть безусловная правда. Что учительница не должна распространяться в пустых словах, это уже включает в себе первое качество; второе есть дополнение первого, – т. е. считанные слова должны быть как можно проще и относиться только к правде.

Третье качество урока – это его объективность. Личность учительницы должна исчезнуть, и должен быть ясен только предмет, на который она хочет обратить внимание ребёнка».

«Короткий и простой урок служит большей частью объяснением предмета и того употребления, которое ребёнок может из него сделать».

«Основным руководством таким урокам должна служить метода наблюдения, в которой включена свобода ребёнка. Таким образом, учительница будет наблюдать за тем, интересуется ли ребёнок данным предметом, как он им интересуется, надолго ли и т. д., отмечая выражение его лица и заботясь о том, чтобы не оскорблять принципа свободы, так как, вызывая усилие, учительница не будет уже знать, какова самостоятельная деятельность ребёнка».

Дальше Монтессори даёт ряд примеров неправильных уроков. Вот один: «Учительница, для того, чтобы привлечь к себе внимание всех детей, сразу спрашивает: «Угадайте, дети, что у меня в руке?» Учительница знает, что дети угадать не могут, значит, она привлекла их внимание фальшью.

В другой раз учительница говорит: «Дети, взгляните на небо. Вглядывались ли вы когда-нибудь в него? Глядели ли на него, когда оно ночью всё покрыто блестящими звёздочками? Теперь посмотрите на мой фартук. Знаете, какого он цвета? Не кажется ли вам, что он того же цвета, как и небо? Посмотрите ещё на этот цвет: он одинаков с цветом неба и моего фартука, он голубой. Посмотрите вокруг себя, не найдёте ли вы чего-нибудь такого же голубого цвета? А знаете ли, какего цвета вишни? А горячие уголья?» и т. д. и т. д.

При этом у детей происходит в голове целый водоворот мыслей: и небо, и фартук, и вишни, и уголья и т. д. В этом беспорядке ребёнку трудно отделить, извлечь суть и цель урока, тем более, что ребёнок неспособен следить за длинной речью.

Всё великое просто. «Взглянем на логическую мысль людей, признаваемых нами за гениев», – пишет Монтессори. – «Вот Ньютон спокойно сидит на открытом воздухе. С дерева падает груша. Он наблюдает и спрашивает себя: «почему»?

Никакое явление не бывает малозначащим: падающий плод и всемирное тяготение в уме гения могут найти в себе связь… Галилей наблюдает за качанием люстры, привешенной к потолку, и открывает закон маятника. Как в умственной жизни простота и разоблачение некоторых предрассудков ведёт к новым открытиям, так в нравственной жизни смирение и материальная бедность ведут к духовным победам. Если мы начнём изучать историю открытий, мы найдём, что они зависят от истинно объективной наблюдательности и логического мышления. Вещи простые, но очень редко находимые в человеке»…

Посредственность любит лишние нагромождения и осложнения, бесплодно утомляющие ребёнка. Этого очень боится Монтессори: «Дать луч света и пройти мимо. Вот наша задача», – говорит она. – «Разбудить жизнь, оставив её свободно развиваться, – вот первоначальная цель воспитателя. В этой тонкой задаче нужно искусство для того, чтобы подсказать минуту, когда следует отстранить всякое вмешательство, могущее смутить или сбить с дороги, и чтобы помочь душе, рождающейся к жизни, в которой она будет жить своими собственными силами… Когда учительница таким образом притронулась к каждой душе своих учеников, как невидимая волшебница, воскрешая и пробуждая в них жизнь, – она будет владеть этими душами, и ей будет достаточно одного знака, одного слова, чтобы всякий её слушал в надежде на то, что та, которая дала им жизнь, будет продолжать открывать им новые горизонты».

Монтессори обещает, что с этой методой придёт день, когда учительница увидит, к своему собственному удивлению, что все дети будут ей повиноваться, как ягнята.

Это не мечтания. Опыт это показал. Я могу сказать, что, не видавши, я не поверила бы в то, чему я была очевидицей. Но я видела замечательную дисциплину в школах Монтессори. Я видела, как пятьдесят или шестьдесят малышей от двух с половиной до шести лет по одному знаку, все без исключения, замолкали и делали то, что учительница им говорила.

Когда кто-то спросил Монтессори, одобряет ли она такое беспрекословное повиновение, – она ответила: «Да, сознательное послушание я допускаю»…

Первое, что поражает в школах Монтессори, – это тишина. Я это сказала ей. Она улыбнулась и заметила: «Редкие учительницы понимают, что для того, чтобы заставить молчать ребёнка, надо самой молчать». Это такое же Колумбово яйцо, как и то, что принудить ребёнка к занятиям можно только отсутствием принуждения, что дать ему интерес к работе можно только тем, чтобы не навязывать ему этого интереса, что самая лучшая парта для того, чтобы сберечь здоровье ребёнка, – это совершенное отсутствие её, и т. п.

Второе, довольно редкое явление в школах, это то, что дети в монтессорских «детских домах» отличаются необыкновенной вежливостью и благовоспитанностью. Это, конечно, происходит от самого строго-вежливого и внимательного отношения учительниц к детям. Я видела, как учительница, нечаянно задев ребёнка, извинилась перед ним, как другая, прежде чем взять со стола ребёнка какую-то вещь, спросила у него позволения это сделать, и слышала, как всегда, прежде чем проэкзаменовать передо мною или другими посетителями ребёнка, – учительница у него спрашивала: «ты желаешь показать синьоре, как ты это делаешь?» Дети, склонные к подражанию, сейчас же перенимают этот тон и не только делаются вежливыми в школе с учительницей и товарищами, но переносят этот тон и в свои семьи.

Расписания у Монтессори не существует. Дети все заняты различными делами по их выбору. Приходят они в 9. В 12 уходят домой на обед и в 2 опять приходят в школу до 4 часов. Монтессори говорит, что желательно было бы, чтобы дети оставались в школе – зимою от 9 утра до 5 вечера, а летом от 8 до 6-ти вечера, и хорошо было бы дать им не только нужную им пищу, но также дать возможность самым маленьким среди дня поспать. Но пока это ещё не устроено. Я видала, как в 12 часов дня приходили отцы и матери и на руках уносили своих ребятишек домой. К двум часам все дети опять собираются, раньше даже, чем учительница приходит в класс. Также и утром – все дети с нетерпением ждут на дворе открытия школы.

Школа начинается с того, что в присутствии матерей, которые налицо, делается осмотр ребёнка: осматриваются (не делая, впрочем, прямых замечаний) чистота и опрятность ребёнка. После этого надеваются фартуки, причём дети помогают друг другу. Потом осматривается обстановка: смотрят – в порядке ли все вещи, чисты ли они: учительница указывает на те места, в которые обыкновенно забивается пыль, и даёт детям необходимые предметы для уборки (половые щётки, веники, тряпки и т. п.).

Затем дети садятся на места. – Учительница даёт им понять, что естественно человеку – сидеть каждому на своём месте, молча, прямо, не мешая друг другу, и что, кроме того, приятно для глаза, когда во всём виден порядок. Она говорит, что вставать с места и двигаться надо только тогда, когда имеешь для этого определённую надобность. После этого дети свободны делать, что хотят. «И потому», – говорит Монтессори, – «если они, поняв то, что им сказано, встают, говорят, меняют место – они делают это не так, как прежде, не зная зачем и ни о чём не думая, – но делают потому, что действительно для чего-нибудь хотят встать, говорить, двигаться»… Монтессори говорит, что она замечала, что движения детей при таком воспитании становились с каждым днём более осмысленными и порядочными, так как дети привыкли размышлять над своими поступками, в которые учительница вмешивается только тогда, когда видит что-либо вредное или непристойное.

Таким образом, образ старинной учительницы, надрывающей свои лёгкие в старании заглушить всякие проявления жизни в ребёнке – сам собой исчезает. Он отчасти заменён «дидактическим» материалом, содержащим сам в себе свою проверку и позволяющим ребёнку самовоспитание.

Учительница должна только наблюдать и направлять. Она должна быть una paziente e una silenziosa, как говорит Монтессори: – терпеливица и молчаливица.

Я слышала о том, что есть школы по системе Монтессори в Англии, Франции и Америке, и читала о том, что во всей итальянской Швейцарии начальные школы ведутся обязательно по её методе. Но я могу говорить только о тех нескольких школах в Риме, которые я посетила.

Первые монтессорские «Дома Детей» (Case dei Bambini) были устроены «Обществом Недвижимых Имуществ» (Societa dei Beni Stabili). Это общество владеет в Риме целыми кварталами, которые содержатся по самым последним научным данным в смысле гигиены и удобства.

Кварталы эти разделены на квартиры для бедных людей, от одной до нескольких комнат с кухней, и сдаются беднякам на льготных условиях, с обязательством соблюдения чистоты и опрятности. При каждом таком квартале находится бесплатная школа по системе Монтессори, для детей его обитателей.

Кроме этих школ, в некоторых городских школах Рима самые первые классы ведутся по её методе. Но так как Марией Монтессори пока выработана система обучения только до семилетнего возраста, то последующие классы ведутся по-старому.

На холме Пинчио в парке устроена такая же платная «Case dei Bambini» для детей зажиточных родителей. На картине № 16 изображена умывальная комната при этой школе. Дети сами наливают себе воду в маленькие кувшинчики и, вымывшись, сами убирают свои умывальники.

Один из самых лучших и больших «Домов Детей» устроен при Францисканском монастыре для мессинских сирот, которые там призреваются.

Мне пришлось присутствовать при одном обеде малышей в этом монастыре, и мне хочется рассказать о том впечатлении, которое этот обед на меня произвёл.

Я пришла незадолго до 12-ти. Дети все ещё были заняты. Когда пробило 12, все дети принялись убирать свои вещи. Надо было видеть, с каким старанием эти крошки трясли и чистили веником свои коврики и с какой аккуратностью они их складывали! Как тщательно они укладывали по отделениям вырезанные картонные буквы и как ловко они всё перенесли и поставили в расставленные по стенам шкафы! Я ни разу не видала, чтобы кто-нибудь из этих детей сделал бы что-нибудь спешно, кое-как. Напротив, когда мне казалось, что ковёр вычищен и сложен вполне удовлетворительно, дети оставались недовольны своей работой и опять разворачивали и опять метёлкой чистили и более правильно складывали ковёр.

Пока остальные дети были заняты уборкой вещей, две девочки отделились от остальных, надели на руки белые рукава (белые фартуки с утра надеты на всех детях), накрыли в уголке маленький стол на два прибора и ушли в кухню, откуда он скоро принесли себе мисочку с супом. Он сели друг против друга и спокойно, иногда разговаривая между собой, пообедали. Затем он принялись служить другим, ловко и бесшумно исполняя своё дело. Не всякому буфетчику впору так служить, как служили эти две крошки. На картине № 17 две девочки разливают и разносят суп своим товарищам и товаркам.

Ни учительница, ни монахиня, присутствующая при этом, ни одним словом, ни одним замечанием не вмешались в дело детей, так как на это не было никакой нужды.

Когда дети пообедали, дежурные малютки также опять ловко и бесшумно всё прибрали (картина № 18).

Глядя на изумительные результаты этого воспитания, меня заинтересовал вопрос о том, как впоследствии развиваются эти дети, попав в старинные условия обыкновенных школ. И вот раз, когда жена римского городского головы г-жа Натан повела меня осматривать школы, я попросила её зайти в городскую школу, в которую перешло несколько детей из «Детских Домов», чтобы поговорить о них с начальницей. Я расспросила начальницу о том, отличаются ли дети монтессорских школ от других детей, и чем отличаются. Она очень добросовестно и подробно рассказала мне об их отличительных чертах. «Во-первых», – сказала она, – «они несомненно гораздо развитее, гораздо самостоятельнее других детей, и видно, что они привыкли сами за себя отвечать». – «Ну, а как насчёт дисциплины?» – спросила я. – «Так же ли они дисциплинированы, как дети из обыкновенных школ?» – «Anche di piu (даже больше)», – ответила мне начальница. – «Ну, а впоследствии», – спросила я, – «остаются у этих детей особенности, привитые им их воспитанием?» «Нет, синьора», – ответила она. – «После двух-трёх лет они сравниваются со своими товарищами».

Я не сказала, но подумала, что это совершенно естественно, так как два-три года старого режима вполне могут погасить те зачатки жизни, которым давался простор в монтессорских школах.

Мне остаётся затронуть самый важный вопрос воспитания: это вопрос религиозного воспитания.

Всякий знает о той тяжёлой розни, которая существует в Риме между церковью и государством. Эта рознь отразилась и на деятельности Монтессори. По рождению и воспитанию – Мария Монтессори – католичка. А по её убеждениям – насколько я могла судить – она христианка в более широком смысле этого слова. Когда «Общество Недвижимых Имуществ» обратилось к ней с просьбой устроить у него «Case dei Bambini», то она не только не отказала, но рада была на деле применить свои теории. Также охотно ответила она на просьбу францисканских монахинь, когда они приняли к себе несколько сот мессинских сирот и обратились к Монтессори за помощью. Она дала им свою учительницу и не отказалась руководить устроенной школой. Затем и город обратился к ней за её содействием. Она и на этот запрос откликнулась.

Но вскоре создалось такое положение, при котором Монтессори почувствовала, что ей невозможно участвовать и тут и там, и одновременно служить своим трудом и участием и городу и монастырю. Её стали раздирать на части, стали упрекать за участие в противной партии, стали пытаться всякими способами перетянуть её к себе и отвратить от противника. Выросли всякие сплетни и неприятности. И в конце концов ей пришлось бросить всё. Зимой 1911 – 1912 гг., когда я была у неё – она уже не принимала никакого участия ни в тех, ни в других школах, а, запершись у себя, имела свой собственный «Дом Детей», в котором она вырабатывала программу для более взрослых детей.

Сама Монтессори не противница религиозного воспитания. Напротив, как она пишет в своей книге, она убеждена в том, что ребёнку так же свойственно религиозное чувство, как и любовь к знаниям, и что воспитание этого чувства необходимо. «Но», – сказала она мне, – «если вообще считать принуждение вредным, – то в деле религии оно преступно».

Она мне этого не сказала, но я поняла, что в Риме она не имеет возможности применить религиозное воспитание в том виде, в котором оно казалось бы ей нужным.

В последней главе своей книги «Заключения и впечатления»), она пишет: «Задача религиозного воспитания, важность которого недостаточно нами ещё сознаётся, должна быть разрешена опытной педагогикой.

Если религия родилась вместе с цивилизацией, то она вероятно, коренилась в самой природе человека.

…Мы присутствовали при назидательном зрелище инстинктивной любви к науке в детях, которых мы, по устарелому предрассудку, считали любящими только пустые развлечения и игрушки без мысли. Ребёнок, пренебрегающий игрой для знаний, является истинным сыном того человечества, которое веками создавало просвещение и науку. Мы же развращали этого сына, приучая его к унизительной игрушке и стараясь задушить его в бездействии ложной дисциплины.

Теперь этот ребёнок должен сам свободно ответить нам на вопрос, действительно ли человек по природе существо религиозное?

….Отрицая a priori религиозное чувство в человеке и лишая человечество этого чувства, мы можем впасть в ту же педагогическую ошибку, в которую мы впадали, a priori отрицая в ребёнке любовь к познанию и науке. Ошибка эта побуждала нас покорять его в рабство для того, чтобы сделать его наружно дисциплинированным.

Утверждая также, что только взрослый человек способен к религиозному воспитанию, мы можем впасть в такую же глубокую ошибку, как та, которая заставляла нас в области физической пренебрегать воспитанием органов чувств в ребёнке в том возрасте, в котором он легче всего поддаётся воспитанно, – т. е. в детском. А, между тем, во взрослом человеке эти чувства должны служить для восприятия в его сознании всех окружающих впечатлений. В результате же часто встречается та несостоятельность в практической жизни и та неуравновешенность, вследствие которой потом тратится столько лишних сил…

Сравнивая воспитание физическое, как руководство к практической жизни, с воспитанием религиозным, как путеводителем к нравственной жизни, – я не хочу делать аналогии между этими двумя родами воспитания. Я только употребляю это сравнение для того, чтобы отметить, как часто в нравственной, как и в физической жизни, наблюдается несостоятельность среди людей нерелигиозных, и сколько драгоценных моральных сил самым печальным образом тратится понапрасну.

Сколько людей через это прошло!

…И тогда, когда в зрелых годах приходит это позднее откровение, – у одних вследствие собственной потребности религиозного сознания, у других вследствие испытания тяжёлого горя, – разум, непривычный к духовной жизни, так уже закоренел в этом состоянии, что нарушенное равновесие не может уже больше восстановиться.

Тогда происходят на наших глазах одинаково жалкие и унизительные зрелища: либо обращение в фанатизм низменной и формальной религиозности, – либо душевная борьба, полная драматизма, между чувством, ищущим среди жизненных бурь единственного выхода, и мыслью, беспощадно возвращающей сознание обратно в бушующие волны беспокойного моря.

Психологические явления величайшей важности! Жизненная задача, значение которой среди всех остальных может быть самая важная!

В Европе и, преимущественно перед всеми цивилизованными странами, – в Италии, мы сущие рабы мысли и полны предрассудков и суеверий относительно этого вопроса.

Мы воображаем, что свобода совести и мысли состоит в отрицании некоторых принципов, – например, религиозных, тогда как, в сущности, свобода не может существовать там, где идёт борьба для заглушения чего-нибудь, а может жить только там, где допускается безграничное развитие всякой жизни.

Тот, кто действительно не верит во что-нибудь, не боится того, во что не верит, и не сражается с тем, что не существует. А если верит и сражается, то становится борцом против свободы…»

«Мы не можем знать будущего развития мысли… Может быть, через победу свободы мысли и совести мы приближаемся к великому торжеству религии»…

Я ничего не сказала об отрицательных сторонах системы Марии Монтессори. Они, конечно, существуют. И избави меня Бог желать слепого подражания её внешним приёмам без понимания тех внутренних побуждений, которые руководят её деятельностью.

Каждый человек, взявшийся добросовестно за дело педагогии, выработает те приёмы, которые пригодны для тех условий, в которых он работает. Но он неизбежно прикинет к своей деятельности результаты работ тех педагогов, которые до него занимались тем же делом.

Я считаю, что, – несмотря на могущие быть ошибки в системе Монтессори, – она поставила нам несколько новых путеводных вех в деле воспитания, которых ни один серьёзный педагог теперь не вправе обойти.

Принцип свободы и уважения к личности, за который борется Монтессори, признаётся теперь всем передовым человечеством, и мы не имеем права лишать ребёнка тех преимуществ, которые даёт этот принцип и на которые, как всякий другой член общества, имеет право и ребёнок.

Мы в вопросе воспитания, как и во многих других, уже многое завоевали, чего нельзя у нас отнять. Ещё только полвека тому назад Пирогов считал нужным поднять вопрос о том, «нужно ли сечь детей и сечь в присутствии других детей?» о чём и написал целую статью. А сейчас найдётся ли человек, который не счёл бы праздным подобный вопрос? Какие бы отступления ни существовали на практике, – вопрос этот решён, и решён бесповоротно.

Совершенство бесконечно. И в деле воспитания, так же, как и во всяком другом, есть абсолютный идеал и возможное практическое приближение к нему.

Наше дело – искать направления к этому идеалу и сделать по этому пути столько шагов, сколько позволят нам наши силы.

Мария Монтессори показала, как много можно сделать при той горячей любви к делу и той добросовестной работе, которыми она отличается.

И если бы каждый из нас помнил ту ответственность, которую он несёт перед подрастающим поколением, то оно могло бы вырасти лучше, сильнее и свободнее нас…

«Сеятель, кидающий семена», – говорит Амиель, – «отец или мать, бросающие в душу ребёнка плодотворное слово, совершают священное дело и должны бы всегда совершать его религиозно, с благеговением и молитвой, ибо они трудятся для Царствия Божия».