Текст книги "33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь!"

Мы с ней Клячкина и Городницкого вспомнили, и она удивилась, откуда я эти песни знаю.

– Вот я понять не могу, откуда вы всех знаете? Бардов, песни наизусть? Вы же вообще другое поколение.

А я удивилась, как она не может понять, откуда я знаю.

– Я же дочка! Я дочка вашего поколения! В книге Бобышева “Я здесь” про моего папу написано, он с вашими друзьями тоже дружил, и меня с пяти лет мама с папой в ДК пищевиков на концерты водили, и Высоцкого, и Клячкина, и Кукина, может быть, мы с вами видели друг друга… – сказала я и глупо добавила, – но я тогда не знала.

Чего я тогда не знала? Что через пятьдесят лет встречу ее во Флоренции? Мы разговаривали, смотрели новости, пили чай, разговаривали, она меня не пустила идти ночью в отель, и я осталась ночевать на разложенном в соседней комнате диване для гостей, а утром мы выпили кофе и я ушла от нее во Флоренцию.

Пришла в отель, взяла на рецепции ключ – номер 302, – а Фредерико тут как тут.

– Как вы? Я беспокоился! Вы не ночевали! У вас же здесь нет знакомых, где, где, ГДЕ вы ночевали?! (I wanted to call the police!)[3]3
  Я уже хотел звонить в полицию! (англ.)


[Закрыть]

Фредерико вел себя как строгий муж, и я, как неверная жена, что-то невразумительное пролепетала – да вот, я встретила знакомых и…

– И? – спросил Фредерико. (Have you met friends? Do you know them well? And where did you go?)[4]4
  Вы встречались с друзьями? Вы их хорошо знаете? И куда вы ходили? (англ.)


[Закрыть]

Через полчаса, когда я уходила гулять и сдавала ключ, Фредерико спросил:

– Может быть, вам что-то нужно? Вам удобно в номере?

– Очень! Очень удобно! – я, как неверная жена, уверяла, что всем довольна.

– Постойте. Желание гостей для нас закон. Вы ведь любите старые сумки Gucci, так ведь? Вот, я принес для вас. Красивая?

– Да, прекрасная!

– Тысяча пятьсот евро (one thousand and five hundred euros). Вы сказали “Я так люблю старые сумки Gucci”, и я принес.

– Ну, я… Я не так люблю.

Ругала себя за всё: за то, что я сказала, что люблю старые сумки Gucci, за то, что выгляжу незнайкой, которой неизвестно, что винтажные сумки Gucci стоят очень дорого (но мне это известно), за то, что мне стыдно выглядеть незнайкой в глазах Фредерико, – кто он мне?.. Хотя нет, Фредерико мне очень даже кто, он беспокоился, когда я не пришла ночевать.

Уффици – Дуомо – Галерея Академии – Пьяцца Сан Марко – Пьяцца Либерта – улочка из трех домов – третий дом слева, второй этаж, хриплый голос: “Ну, рассказывайте, где были”. На этот раз мы с ней говорили о настоящем – обо мне. У нее какое-то особое свойство, надежность, рядом с ней человеку становится легче, она – такой помогатель по жизни, такой “держись, геолог, ты солнцу и ветру брат”. Нужно ли говорить, что я осталась ночевать на диване?..

Рано утром мне нужно было в отель за вещами, потом в аэропорт, в Рим. Я надеялась застать Фредерико – попрощаться, я даже была готова услышать его строгое “ПОЧЕМУ не ночевала дома?!” – но на рецепции был другой человек, чужой. А в моем номере появилось кое-что – розы! Я уверена, это Фредерико принес мне розы, чтобы я ночевала дома…

Я хотела поблагодарить Фредерико, но его не было в холле. И только сумка Gucci ждала меня на рецепции как тайный знак, как конспиративный цветочный горшок на подоконнике, знак того, что Фредерико думает обо мне. Это чувство, как будто меня выбрали, как будто из безликой массы туристов я одна для него – друг и любительница козла, это чувство обманчиво, конечно, но приятно же обольщаться… В следующий свой приезд во Флоренцию я непременно остановлюсь у Фредерико, на Via delle Terme, уже не в образе старой англичанки, а в каком-то ином, мне кажется, что не я одна путешествую в каком-нибудь образе и не я одна еду за туманом.

Филипп Киркоров
Звезды Элунды

Личный опыт

Вся моя жизнь – это бесконечная череда гостиниц. Какие-то из них я могу сразу узнать по запаху в лобби. Какие-то – на ощупь или просто по одному тому, как заправлены в номере кровати. Терпеть не могу эти вечные накрахмаленные “конверты”, которые любят сооружать старательные горничные. Якобы для уюта. Какой уют! Сражаешься с этим уютом полночи, пока не вытащишь пододеяльник, засунутый под матрас, а там и сон прошел. Раньше я бы прямиком направился к холодильнику, чтобы хоть как-то заесть тоску и бессонницу. Но после того, как однажды мне пришлось сбросить двадцать четыре килограмма, больше себе этого никогда не позволяю. Для меня есть на ночь – слишком дорогое удовольствие. Лучше буду голодать перед телевизором. Ночью там, как правило, показывают еще больший ужас, чем днем. Сериалы какие-то стародавние, люди как на подбор все страшные-страшные. Но это даже немного расслабляет. На самом деле всегда приятно посмотреть на тех, кому еще хуже, чем тебе. Для меня номер без телевизора – сирота. Что там делать, если его нет? А так у тебя всегда есть друг, товарищ и брат. К тому же, если очень надоест, его всегда можно выключить.

Что еще мне важно в номере? Хороший Wi-Fi – это теперь просто must! Я же отец-одиночка. У меня маленькие дети. Их всё время надо контролировать. Из любой точки мира или нашей необъятной Родины мне надо быть с ними на постоянной связи. Вечером они ждут от меня своей законной сказки или песенки. Иногда я думаю: бедные дети, как они меня воспринимают? Кто я для них? Голос из телефонной трубки, прорывающийся к ним сквозь шумы и помехи? Лицо по скайпу, так часто искаженное и постоянно исчезающее, что лучше на него вообще не смотреть?

Вот и маюсь всю дорогу с этими гаджетами. Извожу гостиничный персонал одним и тем же вопросом: что у вас с Wi-Fi? То сяду на подоконник, то пристроюсь на балконе, то залезу куда-то под потолок. Только не отключайтесь, пожалуйста! Папа еще здесь, с вами! Тут просто очень плохая связь… Но разве для них это может служить оправданием? Чтобы связь была хорошая, надо просто сидеть дома, всё время быть с ними рядом, держать их за ручки. А это у меня получается редко. И зачем мне сейчас объяснять почему.

Итак, как мы выяснили, номер для “короля российской эстрады” – это прежде всего идеальный Wi-Fi, удобная кровать и телевизор-плазма со скучными сериалами. Что еще? Если за окном нет моря, то вид для меня не имеет значения. Просто задергиваю шторы, опускаю жалюзи и зажигаю настольную лампу. Таким образом проблема решена. Джакузи? Да, это приятно. Но иной раз пока разберешься со всеми кнопками и программами, желание расслабиться в мыльной пене само собой пройдет. Рум-сервис? По мне, обслуга должна уметь одно – быстро шевелить ногами, а потом уже интересоваться, как мне спалось, или желать хорошего дня. Обойдусь без их фальшивого участия пятьдесят раз.

Впрочем, в отелях, где я обычно останавливаюсь, как правило, знают, что я человек нетерпеливый, вспыльчивый, могу под горячую руку сказать что-нибудь резкое. И лучше им поторопиться, если мне от них что-то надо. Ведь, как правило, мне не надо ничего, а точнее, только одно – чтобы меня оставили в покое. Гостиничная табличка со словами “Do not disturb” – моя заветная мантра, ежедневная молитва, девиз многих лет. Если бы я верил, что это может помочь, я бы повесил ее себе на шею и ходил бы с нею по улицам, как живая реклама пиццы или поддельных дипломов о высшем образовании. Но пока эта табличка срабатывает только в пятизвездочных отелях, когда ты ее предусмотрительно вешаешь с ночи на дверную ручку номера.

В общем, куда ни кинь, получается, что, несмотря на райдер, которым мой директор любит потрясать воображение журналистов из провинциальных СМИ, я не слишком привередливый и довольно скучный постоялец. Это раньше, лет двадцать назад, я бы мог поведать разные живописные подробности. Тогда с моей бывшей женой мы заезжали в президентские люксы, устраивали шикарные тусовки, а наши гости исправно опустошали все мини– и макси-бары в округе. А сейчас один из ключевых вопросов современности, который приходится каждое утро решать: “Вам овсянку на молоке или на воде?” И каких таких занимательных историй про гостиничную жизнь можно после этого от меня ждать?

Впрочем, если уж я согласился рассказать про любимый отель, то слово надо держать. Тем более такое место существует реально. Просто для меня это не отель в привычном смысле слова. И, конечно, не дом – там нет моих вещей, и я могу провести там не больше недели в году. Но каждый раз, когда я произношу его имя, то ощущаю невероятный прилив жизненных сил, какое-то предвкушение счастья, которое можно попробовать на цвет и вкус. Нигде в мире нет такого звездного неба, такого чистого моря, такой блаженной тишины и отъединенности от посторонних звуков и голосов. Это мой личный тайный остров, куда бежишь ото всех, чтобы творить, сочинять, фантазировать. Невозможно объяснить, что вдруг с тобой там происходит. Вся житейская пена куда-то отступает. Ее буквально смывает соленая морская вода, и ты становишься тем, каким должен быть, а точнее, каким тебя задумал Бог.

Нет, это не ашрам где-нибудь в Гималаях, куда устремляются в поисках духовного перерождения. Для этого я, наверное, слишком прагматичный и земной человек. Речь об Элунде, маленьком уголке на острове Крит. Представляю, как бы сейчас возмутилась, услышав мои слова, г-жа Элаина Кокотос, хозяйка отелей Elounda: “Филипп, тебе сто тысяч квадратных метров мало!”

Она тут абсолютная царица, фантастическая женщина из породы великих красавиц прошлого. Ее тема – постоянная экспансия. Она так и говорит: “Luxury is a territory!” Для нее, как и для меня, наикрутейшая роскошь заключается в том, чтобы по дороге к морю не встретить ни единой души и чтобы из окна твоей виллы или номера не было видно других окон. Над этой непростой задачей всю жизнь, не зная устали, трудится ее муж, знаменитый архитектор г-н Сипрос Кокотос. Собственно, “Элунда” – это в прямом смысле его рук дело. Будучи большим любителем и знатоком критской культуры и античности, он придумал, спроектировал и выстроил в одном стиле сразу три гостиничных комплекса – Elounda Mare, Elounda Golf & Spa Resort и мою любимую Elounda Peninsula. Получился небольшой городок, где всё близко, но при этом тебя не покидает ощущение какой-то приватности, отдельности. При каждой вилле, например, есть свой персональный бассейн. А в номерах бассейнами оборудованы все террасы. Плескайся и плавай, сколько твоей душе угодно. Кстати, при отеле есть и потрясающая яхта “Elaina K-IY”. Ее всегда можно арендовать, когда возникает желание отправиться в открытое море. В честь кого названа яхта, думаю, объяснять не надо? Г-жа Элаина тут ключевая фигура. Под ее неусыпным контролем здесь все, включая мужа, детей, постояльцев, прислугу. Как человек, много лет занимающийся шоу-бизнесом и поставивший немало концертных программ, я знаю, какой концентрации требует любое дело. Особенно гостиничное! Чтобы всё сверкало, как на витрине, и работало как часы, надо быть одержимым идей совершенства, как Элаина.

При этом сама она – женщина потрясающего достоинства, внутренней элегантности и породы. Я никогда не слышал, чтобы она повышала голос. Ей достаточно одной удивленно приподнятой брови, чтобы все бросились наперегонки выполнять ее поручения или исправлять допущенную ошибку.

Единственный человек, кто позволяет себе время от времени вырываться из-под ее неусыпного контроля и вести самостоятельную, отдельную жизнь, это ее младший сын Эллио. Кстати, он и открыл мне “Элунду” в 2004 году, когда я приехал в Грецию на фестиваль Евровидение. Деликатный, тонкий, одухотворенный человек, он буквально живет музыкой. У него потрясающая интуиция и слух на всё новое и подлинное. Не будучи профессиональным музыкантом, он превосходно разбирается в музыкальных стилях, мгновенно слышит любую неточность и фальшь, умет безошибочно угадать в еще безызвестных исполнителях будущих звезд. Есть унылое племя продюсеров, которые готовы из всего качать деньги и ни о чем другом даже думать не хотят. А Эллио – творец, художник, который помогает артисту найти себя, открыть свой подлинный талант, обрести свой голос. К тому же у него западная ментальность, он четко понимает, что может иметь успех, а что нет. С ним даже Аня Нетребко советовалась по поводу обложки своего диска “Верди”, за который ее потом номинировали на Grammy.

Но при этом он не может забросить и гостиничные дела. Всё-таки семейный бизнес! Эллио отвечает за коммуникации, отношения с туристическими компаниями и пиар. И, похоже, у него это получается тоже неплохо, если который год “Элунда” возглавляет строчку самых престижных отелей Греции. Ну и я по мере собственных сил и возможностей стараюсь в этом помогать. Кажется, всех своих звездных родственников и друзей сюда вывез. А ведь это особая публика, которой угодить в принципе невозможно. Ой, там жарко! Ой, далеко! Ой, от аэропорта надо ехать целых сорок минут! Но у меня разговор короткий. А вы не хотите полтора часа простоять в тоннеле Ницца – Монте-Карло? Или тащиться полдня на жаре по серпантину где-нибудь по Амальфийскому побережью?

Те, кого мне удалось заманить, остались довольны. И моя падчерица Кристина Орбакайте была в полном восторге, и ее всегда невозмутимому мужу Мише тоже понравилось. И Сережа Лазарев, которому мы с Элиасом поставили номер для Евровидения в 2016 году, просто за два дня там расцвел и возродился на глазах. Или, например, Данила Козловский. Вот уж кто сноб из снобов! Но и он был абсолютно тут счастлив. Говорил мне, что “Элунда” – лучшее место на земле. Вот только Аллу мне до сих пор не удалось уговорить. Но она, как известно, летает только в песне, а так всегда со своим прицепом на лето в… Юрмалу. Но, может, еще соберется?

С детьми в “Элунду” я выбрался всего один раз, когда они были совсем маленькими. Алле-Виктории – два года, а Мартину – один. С нами была моя тетя, женщина исключительной доброты и контактности. В том смысле, что любой может к ней подойти, и она со всеми будет разговаривать так, будто знает этого человека всю жизнь. Что называется, “душа нараспашку”. А тут смотрю, всё время рядом с ней и детьми ходит какая-то абсолютно незнакомая дама. Ну, у меня, конечно, первая мысль: “Журналистка из Life News”. Наверняка приехала сюда всё выведать и состряпать какой-нибудь гнусный материальчик обо мне. А что ей тут делать? В общем, зову тетю и строго-настрого приказываю, чтобы больше она с этой дамой не общалась и детей моих к ней не подпускала. Как говорится, от греха подальше, а от Life News тем более! Тетя смиренно подчинилась и больше на пляж с детьми не выходила, чтобы избежать ненужных контактов и моего гнева.

Прошло два месяца. У меня сольный концерт в Сочи в зале “Фестивальный”, куда пожаловала Светлана Медведева, супруга премьер-министра. После концерта позвали на чаепитие в директорской ложе. Всё, как полагается по протоколу. Чаем напоили, про погоду поговорили. И тут Светлана восклицает: “Ах, Филипп, у вас такие дети!” Я даже поперхнулся от неожиданности: “А вы-то их откуда знаете?” – “Мне о них столько рассказывала моя свекровь! Вы не представляете, в каком она была восторге от них и от вашей тети. Она вместе с вами отдыхала в «Элунде»”. О господи! За что мне это! Не хватало мне ко всем моим неприятностям поссориться с мамой премьер-министра! А ведь для этого были все шансы. Я даже не поленился потом Эллио спросить: “Как же так! Почему не сказал, кто тут с нами отдыхает?” А он божится, что сам не знал. Знала только его мама. Но она в таких случаях молчит как партизан на допросе. Privacy гостей – превыше всего! Жесткач такой, что ни один папарацци сюда за километр не приблизится. Конспирация и контроль – строжайшие. К тому же боги хранят “Элунду”.

Я это особенно остро почувствовал, когда снимал здесь клип на свою песню “Я отпускаю тебя”. Был апрель 2011 года. Еще довольно прохладно, не сезон. Только что накануне мы простились с Людмилой Марковной Гурченко. Мы были с ней знакомы, даже дружны. Она была первой, кто позвонил мне в очень плохой момент моей жизни, когда многие мои коллеги от меня отвернулись и даже требовали объявить мне бойкот, а меня самого поливали грязью буквально на всех углах. И вот именно тогда я услышал ее голос, требовательный и страстный: “Не сдавайся, не дай себя затоптать, не впадай в отчаяние. Давай я буду приходить на твои концерты, дарить тебе цветы. Пусть публика видит, что я в зале, что я рядом. Пусть они знают, что всё это клевета”. Люся буквально вытащила меня тогда из депрессии. Потом мы общались и даже вместе записали для новогоднего “Огонька” ее коронную песню “Пять минут”, только с новыми словами, – последнее ее появление на ТВ. И вдруг ее не стало. Не стало той, которая была всегда. Как с этим можно было смириться? Как впустить это в свое сознание? Как справиться с ледяной пустотой, которая поселилась в душе?

В общем, я уехал в “Элунду”. И там вместе с ее любимым фотографом и стилистом Асланом Ахмадовым мы сняли наш клип, в котором нам хотелось материализовать и свою тоску, и нежность, и нашу любовь. И чтобы на мгновенье она возникла снова. Ну, не она – это было невозможно. Но хотя бы ее тень! Все эти ее перышки, вуалетка, профиль… Я почему-то верил, что именно здесь, в “Элунде”, которую я так люблю, она обязательно пошлет мне какой-то знак: “Я здесь, я рядом, я никуда не ушла”. И в то же время я отдавал себе отчет, что нельзя ее бесконечно удерживать печалью, слезами, воспоминаниями. Мы сняли клип. И действительно что-то отпустило. Будто белый ангел улетел. И теперь, когда я думаю о Люсе, о всей нашей безумной, странной и прекрасной жизни, я закрываю глаза, запрокидываю голову вверх и представляю себе ночное небо Элунды, где, я знаю точно, есть и моя звезда.

Валерий Бочков
Звездная пыль

Рассказ

Номер в сутки стоил двадцать восемь долларов. Самый дешевый. Полина прикинула, оказалось, что это даже дешевле, чем снимать квартиру в том же Бронксе. Она набрала номер; бодрый, почти радостный женский голос ответил сразу:

– “Стардаст” к вашим услугам!

“«Звездная пыль», – перевела Полина и улыбнулась. – Вот именно такого оптимизма мне и не хватает”.

* * *

Мотель “Стардаст” напоминал длинный одноэтажный сарай, крашенный салатовой краской. Торцом он упирался в глухую стену склада. Все двери мотеля выходили на дорогу и были синими. На каждой по трафарету была набита лимонная звезда с номером комнаты, всего девять. За десятой дверью, со звездой и надписью “Контора”, обитала хозяйка. Полине достался седьмой номер. Из ее окна был виден кирпичный угол склада, кусок эстакады и рекламный билборд над шоссе. С выгоревшего щита драными обоями свисали клочья старых реклам. Шел дождь. Полина, упершись кулаками в подоконник, разглядывала трещины в мокром асфальте, мелкий мусор, застрявший в решетке стока.

Машину, ее дряхлый “форд”, вскрыли в первую же ночь. Брать там было нечего, шпана выгребла всю мелочь, даже медяки. “Форд” стоял за мотелем на бетонной площадке, усыпанной окурками и использованными иголками для шприцов. Там собиралось местное хулиганье, подростки-пуэрториканцы. Трусливые, но опасные, парни лет пятнадцати, вооруженные бритвами. Они были коренасты и жилисты, в мешковатых штанах и тупорылых солдатских ботинках. Они вились вокруг мотеля и возле складов, высматривая, чем бы поживиться. Караулили фуры на разгрузке, налетали стаей и грабили. Запросто могли полоснуть бритвой.

Дорис, хозяйка мотеля, она же портье, она же оптимистичный голос в телефоне, на деле оказалась теткой за пятьдесят, с желтыми, как у куклы, волосами и крепкими мужскими руками. На правом бицепсе синела татуировка – голова тигра и слово “Джаг”. Слово оказалось именем, Джаг был ее мужем, он в феврале по третьему кругу отправился в Афганистан.

Полина перечитывала “Жизнь Арсеньева”, курила и каждые полчаса подходила к компьютеру. Прошло две недели, ни одного ответа, ни одного интервью. Надежда, что всё решится и какая-то работа появится сама собой, постепенно рассеивалась, сменялась тревогой, переходящей в тихую панику. К тому же проклятые деньги просто таяли.

Полина вытащила сумку, порылась в бумагах. Нашла список, начала звонить. Через коммутатор добиралась до отдела кадров, спрашивала про свое резюме. Ответы можно было поделить на три группы: да, получили, но место уже не вакантно; нет, не получили, но посылать ничего не нужно, позиция занята. Ответ номер три – лицо, с которым нужно говорить, находится в отпуске, в командировке во Флориде или на Аляске, обедает, проводит встречу или просто страшно занят в настоящий момент. Полина записывала имена, фамилии, время, когда надо перезвонить, – постепенно бумага покрылась неразборчивой тайнописью, состоящей из жирных пятен, слов и цифр разнообразного калибра.

Телефонные разговоры выматывали. Говоря, Полина нервно ходила по комнате, жестикулировала. Через час у нее уже раскалывалась голова. Она курила, от курева голова болела еще сильней.

Незаметно стемнело, она опустилась на край кровати, потом устало повалилась на бок и тихо заплакала. Ночью она проснулась от стрельбы, казалось, что стреляют совсем рядом, за шоссе. Полина лежала на спине, боясь пошевелиться. Потом завыли сирены, жутко и протяжно. Сначала вдали, едва различимо, сирены постепенно приближались. Под конец истеричный вой уже раздавался под самым окном. Полина накрыла голову подушкой.

Утром она босиком подошла к окну, чуть отодвинув занавеску, с опаской выглянула наружу. Ничего. Там не было ни полиции, ни трупов, ни пятен крови на асфальте. Лишь на кирпичной стене склада появилось яркое граффити, похожее на узкое лицо с длинными ушами. Рисунок был набрызган по трафарету розовой аэрозольной краской. Полина поплелась в душ, открутила до упора горячий кран, вода полилась ледяная, потом чуть потеплела. С зубной щеткой во рту, она не мешкая влезла под слабые струи, зная по опыту, что если упустить момент, то вода снова пойдет холодная.

Страшно хотелось кофе. Намотав на голову мотельное полотенце, серое, с подозрительными ржавыми пятнами, Полина собралась в “Контору” – хозяйка поила жильцов кофе с семи до десяти. Кофе был дрянной, но горячий, а главное, бесплатный. Никелированный термос с краном стоял на табурете у двери.

Пристроив картонный стакан на бордюрный камень, Полина достала сигарету.

– А мой дедушка умер от сигарет, – раздался за спиной ехидный голос.

Полина повернулась. Девчонка лет девяти, в соломенной шляпе с лентами и бумажными цветами, смотрела на нее хитрыми глазами и улыбалась. Глаза были как перезрелые вишни, почти черные.

– Тебя как звать? – спросила Полина, сунув сигарету обратно в пачку.

– Меня? – удивилась девчонка. – Меня зовут Глория.

– Ух ты! Вот это я понимаю, имя! А сколько тебе лет?

– Мне? – снова удивилась Глория. – А дай мне кофе. Глоточек. Ты не бойся, я слюней не напускаю!

– Точно? – Полина сняла крышку со стакана, протянула девчонке. Та сделала глоток. Хитро глянула из-под шляпы.

– А можно еще?

Полина засмеялась:

– Валяй, допивай.

– Не, я только глоточек. Мне ж кофе нельзя. Бабушка если узнает, она меня знаешь как накажет! И тебя тоже. Хоть ты и взрослая.

Глория протянула стакан, вытерла ладошкой губы.

– А ты ангела видела?

Полина присела на корточки, поглядела ей в глаза.

– Опять хитришь? Какого ангела?

– А вон! – Глория вытянула руку в сторону склада.

– Так это ангел, – Полина засмеялась. – А я думала, что это уши. А это…

– Крылья! – Глория тоже засмеялась. Вдруг перестала и серьезно сказала:

– Это ангел Индалесио, моего соседа.

Дверь конторы распахнулась, на пороге появилась Дорис.

– Опять? А ну давай домой! – она грозно уперла руки в бока.

Полина вздрогнула, потом сообразила, что это не ей. Девчонка, придерживая рукой шляпу, припустила вдоль мотеля, бумажные ленты разноцветно вспыхнули и скрылись за углом.

– Как успехи? – спросила хозяйка.

Полина тоскливо махнула рукой.

– Ты это брось кукситься! – Дорис большими руками взлохматила свои яичного цвета кудри. Мужская линялая рубаха была ей велика, Полина подумала, что это рубаха Джага.

– А когда ваш муж возвращается? – спросила она первое, что пришло в голову. Говорить о себе ей совсем не хотелось.

Дорис оживилась, сбивчиво стала перечислять какие-то географические пункты – Карабастан, Забарастан, Абсурдистан, – они звучали одинаково нелепо и напоминали заклинание дервиша из арабской сказки.

– Обычно один тур – шесть месяцев, при учете военных действий, а если без, то девять, но кто сейчас соблюдает, могут загнать и на год, с них станется. Людей-то нет… – Дорис нервно вдохнула, словно ей не хватало воздуха. – Война десять лет идет, а всем плевать, даже и не замечают: “Что, где, какая война? А, эта…” Всем плевать. Только если у тебя там муж. Или сын. А так… – Дорис вдруг осеклась, развернулась и скрылась в конторе, хлопнув дверью.

Полина постояла, глядя на лимонную звезду. По краю желтый цвет смешался с синим и стал ядовито-зеленым. Из конторы послышался грохот, словно уронили буфет с посудой. Полина вздрогнула и, тихо ступая, пошла к себе. В восьмом номере тоже проснулись, из-за двери женский голос с тупой настойчивостью повторял: “Ну? Ну? Ну?”. Полина прислушалась. Женщина перешла на “Да! Да!”, потом застонала.

Полина сглотнула, сунула руку в карман, ища ключ. Ключ оказался в другой руке. Ее интимная жизнь приближалась к нулю. Она попыталась вспомнить – да, последний раз это было с Саймоном, когда она забыла проклятые серьги на ночном столике. Замок заедал, она вынула и снова вставила ключ, повернула.

* * *

День на Манхэттене прошел отвратительно. Две пустые встречи, на третью она опоздала. Телефон сдох, и она не смогла позвонить и предупредить. “Это просто заговор какой-то!” – Полина зашла в кафе, посмотрела на цены и вышла. Чуть не плача, она спустилась в подземку на Сорок второй. Вот и Бронкс. “Чертова дыра!” – она вышла из метро, нацепила черные очки, прижала сумку к животу и, не обращая внимания на оклики попрошаек, перебежала на другую сторону улицы. Черный парень в бейсболке и в грязной бельевой майке попытался ухватить ее за запястье. Полина увернулась, парень заржал и весело выматерился вслед.

У мотеля что-то происходило, толпились люди, на обочине нос в нос стояли два полицейских “форда”. “Будто секретничают”, – усмехнулась Полина и тут увидела, что дверь в ее номер распахнута настежь. Она подбежала, протиснулась.

– Ну вот! – закричала Дорис. – Я звоню ей, звоню! Эй, офицер! Тут она!

Замок был вырван с мясом, из двери веером торчала желтая щепа. В проеме на корточках сидел полицейский, он снимал отпечатки пальцев. На полу в раскрытом стальном чемоданчике блестели разные банки, тюбики, в ячейках лежали кисточки, похожие на макияжные. “Точно как в кино”, – растерянно подумала Полина, пытаясь заглянуть в комнату.

– У вас есть документы? – толстый мулат в мятом сером костюме выглянул из комнаты. – Я – детектив Льюис. Сэм, пропусти ее.

Обе створки шкафа были раскрыты настежь, тряпки валялись по всей комнате, с лампы свисал черный лифчик с лиловыми кружевами. Подарок Саймона. Полина протянула руку.

– Не трогать! – рыкнул толстяк. Он переписывал данные из ее водительских прав в блокнот. – Посмотрите как следует, что пропало. Деньги, украшения, электроника. Только не трогайте ничего.

Холодильник был распахнут, на двери у ручки чернела пудра для снятия отпечатков. Продукты валялись на полу, бутыль кетчупа, купленная вчера, была разбита вдребезги о край мойки.

“Как кровь”, – подумала Полина. Она с отвращением посмотрела на вываленное в красную жижу нижнее белье, майки. Ее замутило, захотелось немедленно уйти отсюда, всё оставить и никогда не возвращаться.

– Не знаю… – она пробормотала. – Вроде всё тут. Не знаю.

Исчезли черные джинсы и два совершенно новых платья. Почему-то сказать об этом показалось стыдным.

Толпа рассосалась, наступало время ужина, да и всё интересное уже показали. Строгий детектив Льюис уехал, Полина держала в руках его визитку с тисненым, приятным на ощупь полицейским значком города Нью-Йорк. Второй полицейский продолжал возиться с отпечатками. Полина присела на корточки рядом.

– Можно?

– Без проблем, – полицейский поднял голову. Он оказался молодым парнем ее возраста с нежным румянцем во всю щеку.

“Да он не бреется еще, – подумала Полина. – Милый какой”.

Они сидели в проеме двери, парень возился с какой-то белой пастой, похожей на сливочный пломбир. Он размешивал ее деревянной лопаткой, такой врачи смотрят горло. Паста постепенно густела.

– Как в кино… – сказала Полина первое, что пришло в голову.

– Ага… Вот тут они, родимые… – парень начал намазывать пасту на дверной косяк. – Мне нужно ваши пальчики снять тоже. Чтоб исключить.

– Я с удовольствием, – кивнула Полина.

Из конторы выскочила всклокоченная Дорис, желтые патлы торчали дыбом; увидев Полину и полицейского, она замешкалась, махнула рукой и вернулась к себе.

– Теперь нужно подождать, когда подсохнет, – полицейский закончил с пастой и теперь любовался работой. – Латексная основа. Резина. Можно использовать ленту – удобней, быстрей, но результат не тот.

“Наверное, гей, – подумала Полина, разглядывая маленькие руки полицейского. – Господи, ну почему, как симпатичный мужик, так непременно голубой?”

Он взял ее кисть и палец за пальцем прокатал по черной подушке, а после отпечатал на глянцевой, как пластик, бумаге. Парень всё делал старательно, руки его были теплыми и мягкими, как у детского доктора. От него слегка пахло одеколоном, чем-то горьковато-цитрусовым. Полина почувствовала, что начинает краснеть.

– Я вот только не понимаю… – начала она, голос получился в нос, противный. – Это ж не какой-то матерый взломщик, это ж шпана. Вон они, все там. – Она мотнула головой в сторону пустыря за мотелем.

Полицейский убрал ее отпечатки в пластиковый пакет, пакет надписал и спрятал в чемодан.

– Просто столько сил… – Полина продолжала говорить тем же противным голосом, хотела замолчать, но почему-то не могла. – Столько денег, времени. И всё на какое-то обдолбанное хулиганье. Вот что совершенно непонятно…

– Конечно, непонятно! – неожиданно резко перебил ее парень. – Раньше суд вот за такое, не моргнув, давал три года, а сейчас – месяц колонии, а если малолетка, так вообще на поруки отпустят. Вон они – малолетки, с бритвами. Глотку за пару баксов перережут.

– Ну так что делать? – спросила Полина растерянно.

– А что тут делать? Я вот собираю пальчики. Он завтра, сучонок, вскроет тачку или попадется на взломе. Мы пальчики его снимем, сравним с этими. Совпадет – сразу пойдет по совокупу. А это уже три года минимум.

– А потом?

– Что потом? Потом выйдет, а мы его снова упрячем. Они ж больше месяца не гуляют. Главное, его, сучонка, в систему ввести, чтоб на коротком поводке был. – Полицейский выпрямился, подмигнул, закончил почти весело. – Вот я этим и занимаюсь. Вот салфетка, вытрите пальцы.