Текст книги "Моя дорогая"

– Еле тащитесь, тут человек помирает!..

В комнате стонала бабуля.

Посмотрели, поговорили – острый панкреатит, надо ехать в больницу.

В больницу – тоже по пробкам, в приемном покое очередь.

Филипп постарался максимально точно заполнить сопутствующую документацию. Во-первых, от этих записей зависит жизнь человека. Во-вторых, родственники пациента могут подать на врачей в суд, карту вызова будут читать «заинтересованные лица». Даже если суд оправдает врача, то нервов в любом случае придется потратить много.

Очередной вызов.

– Слушай, Филя, я все тебе удивляюсь: ты как танк спокойный, – заметила Усольцева. – Я жду не дождусь, когда на пенсию.

– Ничего, нормально, – улыбнулся Филипп. – На том свете отдохнем.

– Вот именно, с такой работенкой – только на тот свет…

– Анекдот новый слышал. «Алло, «Скорая»? Приезжайте срочно, у меня на диване рогатый кот сидит!» – «А может, у вас „белочка”?» – «Да что я, белочку от кота не могу отличить, что ли?!»

– Ну тебя, Филя, вечно ты хохмишь! – то ли засмеялась, то ли застонала Усольцева.

Когда смена закончилась, Филипп, наконец, смог отправиться домой. Проспал почти полдня, затем сел за руль своего простенького, но вполне надежного авто, поехал в ближайший супермаркет, накупил продуктов – и вперед, к родному отцу, отдавать сыновний долг.

Петр Васильевич жил на окраине, почти на самом выезде из города. Неподалеку, за Кольцевой дорогой, находился крупный гипермаркет с довольно дешевым продуктовым отделом, где жители обычно закупались товарами на неделю вперед, но отец туда не ходил, утверждая, что у него кружится голова, когда он ходит по этим огромным торговым центрам. Мелкие магазинчики, что рядом, в соседних домах, отец игнорировал: там цены были «безбожные», по его выражению. Филипп напоминал отцу, что он перечисляет ему алименты, но тот словно не слышал. Еще Филипп предлагал отцу пройти обследование в медцентре, у знакомых и проверенных докторов – Петр Васильевич вежливо отказывался.

В конце концов, Филипп бросил эту борьбу, он понял, что его отец добивается лишь одного: чтобы сын раз в неделю заезжал к нему и привозил продукты.

В случае, если Филипп оказывался не в состоянии завезти продукты вовремя, Петр Васильевич разражался скорбным постом в социальной сети: сил все меньше, не столько физических даже, сколько моральных, а сын забыл о нем, как это печально, когда дети забывают своих родителей!.. К душераздирающему тексту отец добавлял лирические фото, сделанные, надо сказать, с большим профессионализмом: мокрый лист на асфальте, сломанная скамейка, разбитая чашка…

У отца было много друзей в сети. Петр Васильевич обладал талантом писателя и фотографа в полной мере, но почему-то так и не стал ни тем и ни другим. Тексты в своем блоге писал чуть не каждый день – небольшие заметки о жизни, иллюстрированные снимками. Хрустальная прозрачность прозы, тонкие наблюдения и пронзительные фото… Публика была в восхищении, каждый пост Петра Васильевича набирал множество лайков и комментариев. О мужчине говорили, что он живет напряженной духовной жизнью, что он один из последних русских интеллигентов.

Отец никогда и ничего не просил напрямую, но он умел ловко подать тему. Например, начинал свой рассказ с описания дождливого вечера и смеющихся прохожих на улице. Упоминал в следующем абзаце о себе родимом, одиноко гуляющем под дождем (старый зонтик, обувь протекает). Затем коротко сообщал, как по возвращении с прогулки он заварил себе на ужин лапшу быстрого приготовления, потому что ничего в доме нет, но не беда: «Много ли мне надо?..» К пронзительному тексту отец прилагал не менее душераздирающие, многозначительные фото, например, сломанного цветка, обрывка газетной страницы, часов с разбитым циферблатом и т. д. и т. п. И что? Всегда находился какой-нибудь честный и благородный комментатор, который, прочитав это лирическое эссе, мчался к Петру Васильевичу с мешком продуктов.

Еще отца до сих пор обожали женщины. Их было много, в основном средних лет, но попадались и совсем юные особы. Поскольку и на фото, и в жизни отец поражал своей небрежной импозантностью и благородной, покрытой патиной времени красотой. Густые, с седыми прядями, всклокоченные волосы, правильные черты лица, высокий рост, отличная фигура – ее отец сохранил до своих шестидесяти. Чуть мешковатая одежда, какая-нибудь старая растянутая кофта – трогательно, богемно.

Отец курил (немного, правда), любил выпить, но все в меру. Он был сибаритом: выбирал наслаждение, а не измождение.

Некрасивых женщин он терпеть не мог, хотя общался с ними особенно душевно, принимал помощь, целовал руки, фотографировал, фото размещал в своем журнале с подписью «С милой Сашенькой», «Ритуля, будь всегда!», «Лиза, мой ангел»… Но близко к себе не подпускал, поскольку – эстет, любитель прекрасного.

Женщина должна быть юной, красивой, и не просто красивой, а еще особенной. Гладкая кожа, свежие губы, ясные глаза, густые волосы, никаких депрессивных истеричек и грубоватых пофигисток. Женщина обязана источать нежность.

Правда, в последние годы молодые особы уже не бегали за отцом, появлялись больше в сети. Вели с отцом пылкие беседы, иногда пытались встретиться с Петром Васильевичем в реальности, но скоро понимали: перед ними пусть все еще красивый – царственной красотой стареющего патриарха, но нищий человек. И мало того что нищий, но и ко всему прочему готовый лишь получать, а не отдавать.

Иногда Филипп, заскакивая к отцу, заставал у него женщин – дам средних лет, смущающихся, удивленных и каких-то растерянных, что ли. Филипп их читал, словно открытую книгу. Дамам казалось, что они своим визитом осчастливят прекрасного седовласого принца, но нет, принц оказывался весьма придирчивым, требовал служения себе – и в быту, и в постельных утехах. Иногда, после их ухода, при сыне Петр Васильевич ронял небрежно, словно мимоходом: «А я еще ничего, виагрой пока не пользовался».

Женщины были для отца источником наслаждения, комфорта и помощи. Правда, приходящие дамы довольно быстро понимали, что не готовы стать служанками при капризном шестидесятилетнем мужчине, оттого и удивлялись, и терялись одновременно.

Филипп уже давно не реагировал на выходки отца, на все эти высказывания, вырвавшиеся якобы случайно. Даже когда отец официально подал на алименты, Филипп и то не возмутился, стал молча их платить.

Затевать войну с отцом – глупо. И неправильно. Не надо рвать из-за него сердце, припоминать старые обиды, доказывать, что папенька всю жизнь был сволочью и трутнем… Зачем? Надо просто кинуть ему то, чего он требует, кинуть – как собаке кость, и не думать ни о чем.

Отец, в общем, тоже не дурак и сейчас не наглеет: оформил себе алименты от сына, добился того, что Филипп каждую неделю привозит ему на дом продукты – ну и притих. И хорошо, что больше ничего не требует. Здоровье у Петра Васильевича, несмотря на то что он любил поныть иногда для жалостности, отменное, еще далеко до тех времен, когда за стариком придется утку выносить.

И о папаше – тоже лучше не думать, не реагировать.

Нет сердца – нет проблем!

…Дверь открыл Петр Васильевич.

– Привет, – шагнул в прихожую Филипп, обрушил на пол пакеты с продуктами. – Вот, принес.

– Спасибо, – низким, бархатным, своим знаменитым чарующим баритоном произнес отец. – Филя, посмотри, пожалуйста, что там в ванной приключилось. Я свет включил – и вдруг бах!..

Филипп молча направился в ванную. Быстро убрал осколки с пола, затем заменил перегоревшую лампочку на новую. Так проще – без скандалов и выяснения отношений. Отец мог вызвать электрика из ЖЭКа, но нет, есть же родной сын…

Причем, когда Филиппа не было в городе (несколько раз приходилось уезжать), отец со всем прекрасно справлялся сам или с помощью коммунальных служб.

– Ну все, пока.

– Ты даже со мной не посидишь, чаю не попьешь?

– Нет, пап, некогда.

– Холодное сердце, – с задумчивой печалью, с тоской и удивлением произнес отец. – Ты прости, Филя, но у тебя холодное сердце.

– Да, папа, я знаю. Даже больше того, у меня совсем нет сердца – ни холодного, ни горячего. Пока…

Филипп по пробкам потащился на машине домой. Час был неудачный: все как раз возвращались домой с дач, улицы были переполнены транспортом.

Дома он посмотрел какой-то боевик, а затем снова завалился спать.

Открыл глаза следующим утром, когда уже за окном вовсю светило июньское солнце, в открытую форточку доносились гудение машин и перезвоны колоколов на церквях, временами прерываемые пронзительным тарахтеньем мотоциклов.

Мотоциклистов Филипп не одобрял. Слишком часто приходилось с ними сталкиваться. Не в буквальном смысле, а как человеку, чьей помощи ждут на дороге…

Впрочем, люди имеют право жить как хотят и делать что хотят.

Филипп босиком, в одних трусах зашлепал на кухню. И, заваривая себе кофе – по старинке, в почерневшей от времени турке, – вдруг вспомнил, что сегодня должно произойти нечто интересное. Даже приятное. Только вот что?

«А, Надя. Та девушка… Я к ней собирался зайти!»

Филипп не обладал даром отца – сводить с ума женщин, эта способность не передалась ему по наследству. Но он никогда не жил схимником, время от времени в его жизни случались романы. Он даже влюблялся пару раз, впрочем, наваждение быстро проходило.

Все это скучно. Все эти отношения – только про тело, но не про душу.

– Ха-ха-ха, я думаю о душе! – вслух произнес Филипп, наливая себе горячий кофе в чашку. – Как в плохой мелодраме, блин…

Но Надя показалась ему тогда особенной девушкой. Не человек, а какая-то переменчивая, живая стихия – вот какой эта Надя была. Огонь или вода… Или ветер, играющий с облаками. Или земля – в виде бесконечных барханов, волн пересыпающегося песка…

Живая. Да, эта девушка показалась ему при знакомстве очень живой – вот правильное слово. Ее глаза блестели, рот улыбался, брови хмурились… Она выглядела смешной и милой одновременно, и каждое ее чувство отражалось в мимике, жестах.

В первый момент, увидев ее, Филипп был буквально сражен. Вернее, даже раньше, едва только услышал ее голос из переговорного устройства. Филипп по своей дурацкой привычке вздумал хохмить, а эта девушка отреагировала сразу же, шуткой поддержала его шутку.

Филипп терпеть не мог царевен-несмеян – печальных, пафосных, трагических девиц, у которых все всерьез, всюду надрыв и слезы. С заломленными руками, многозначительными статусами в соцсетях. Злопамятных и сентиментальных, с цитатами сомнительных гуру на устах, любительниц эффектных жестов… Подобных особ Филипп избегал, он всегда тянулся к девушкам легким, веселым, не строящим из себя драматических актрис. Но их, к сожалению, было очень мало, они почти не попадались Филиппу на его пути, по крайней мере свободными, готовыми на отношения с ним.

Словом, едва только услышав Надин голос, ее ответ ему, Филипп понял, что, возможно, сейчас он встретит особу, приятную ему. И не ошибся, когда поднялся на нужный этаж и дверь перед ним распахнулась. В квартире его встретила именно она – веселая, легкая девушка.

И возраст, и внешность – все в точку. Не слишком юная, но и не уставшая еще от жизни, без этих горьких носогубных складок на лице – печати разочарований. Светло-серые глаза, очень яркие и прозрачные (как хрусталь), в которых дрожала и переливалась сама радость. Волосы – точно облака в апреле, такие и светлые, и темные одновременно, с золотыми искрами; фигура – ни отнять, ни прибавить… Она, эта девушка, являлась реальным воплощением всех мужских фантазий Филиппа. Он всегда мечтал о подобной подруге. Правда, не в силах был представить этот образ во всех подробностях и деталях, так, обрывками, в снах мелькало нечто прекрасное… А тут сама жизнь – раз – и преподнесла ему сюрприз. Вот она – та самая, из твоих фантазий и снов, гляди. Мисс Совершенство.

Они болтали, Надя сняла с Филиппа мерки, и это оказалось настолько эротичным, интимным действом… Почти объятия. Почти любовная прелюдия.

Под конец их встречи Надя уже не смеялась, старалась сдерживать себя, но, даже закрывшись, она не потеряла своей живой прелести, потому что в глазах, в голосе продолжала переливаться радость жизни.

Ах. Сплошное «ах» – вот какой она была, эта девушка. Филипп пытался потом выспросить у Ольги, соседки Нади, что та любит, какие цветы, то да се… Но вот Ольга, в отличие от Нади, оказалась именно из тех девушек, которых Филипп не понимал и за глаза называл «драмтеатр».

Но ничего, все только начинается… Филипп покинул жилище двух подруг, двух компаньонок (так назвала их сестрица Катрина), находясь в какой-то безудержной эйфории.

Впрочем, минут через двадцать-тридцать эйфория прошла. Он вспомнил, что у него нет сердца. Филипп понял, что его восхищение – это просто результат действия гормонов. Они просто разбушевались, едва только встретился подходящий объект. Причина эйфории – всего лишь три месяца воздержания (именно столько времени прошло после того, как Филипп расстался с Ирой – замужней, несчастной, голодной и неприхотливой женщиной, вдруг решившей сбежать от мужа, от любовника, от работы в другой город).

Так что Надя – вовсе не та самая, единственная и неповторимая. Она, конечно, замечательная девушка, но чуда никакого нет. Просто солнце, просто июнь, просто затянувшееся мужское одиночество. Оттого ее смех так вскружил голову Филиппу, точно он бокал шампанского залпом выпил…

На самом деле счастья нет. Ну вот что их ждет дальше, если Филипп вздумает ухаживать за Надей? Допустим, их характеры и привычки совпадут, пару лет гармонии, потом Надя, как и все, начнет наезжать, что ее достала его работа, что он не олигарх, и, вообще, метр с кепкой, и только Том Круз может быть такого роста, а все прочие невысокие мужчины должны поставить на себе крест.

«А, ладно. Съезжу к этой Наде, заберу что она там мне нашила, расплачусь и больше к ней ни ногой!» – решил Филипп. И уже в мрачном, даже каком-то агрессивно-безразличном состоянии поехал к портнихе.

Набрал на панели домофона номер квартиры.

– Кто там? – отозвался знакомый нежный голос.

– Филипп, – коротко ответил он.

Надя встретила его в темно-зеленом сарафане в мелкий горох, волосы были собраны сбоку в небрежный хвост, через шею переброшен портновский метр. На ногах – белые тряпичные туфли.

– Все готово, Филипп, идемте мерить. Если не подойдет что-то, я переделаю…

Надя опять выглядела безмятежной и веселой, точно птичка. И ей явно было все равно, в каком состоянии сегодня Филипп. Она болтала что-то про погоду, потом со смехом пожаловалась на какую-то странную соседку…

– Вот сюда, пожалуйста, за ширму. Переодевайтесь, потом посмотрим.

Филипп взял стопку одежды, зашел за легкую складную ширму. Морщась, стянул с себя джинсы, футболку. Кое-как натянул брюки, влез в рубашку. Брюки – из темно-темно-серого тонкого материала («А говорила же, что черный?» – с недоумением вспомнил он), рубашка оказалась не белой, а тоже с легким голубовато-серым оттенком. «А, ладно, налезло, вроде впору и фиг с ним!» – с досадой подумал он.

Филипп вышел из-за ширмы, Надя подвела его к высокому, в полный рост, зеркалу. «Вроде ничего?» Он повернулся в одну сторону, потом в другую. Пожалуй, то, что брюки и рубашка были не столь контрастных цветов, как предполагал Филипп, оказалось плюсом. «Я бы в черно-белом, наверное, на какого-то из обслуживающего персонала был похож… А вот так даже лучше! – вздохнул он с облегчением. – Кажется, в индивидуальном пошиве что-то есть, Катрина права: рукава правильной длины и рубашка тоже…»

– Минутку, еще кое-что, – Надя подошла к нему, расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Затем расстегнула пуговицы на манжетах, подвернула их вверх, чуть поддернула.

Филипп не совсем понял ее манипуляций, но, кажется, с этими изменениями стало еще лучше.

Он смотрел в зеркало и все больше сам себе нравился.

– Ничего не надо переделывать, – заявил он. – Меня все устраивает.

– Ну и славно, – с нежностью произнесла Надя, смахнула с его плеча какую-то нитку. – К Ольге еще зайдите!

Филипп отправился в соседнюю комнату.

Ольга – девица все с тем же строгим, даже надменным выражением лица – без лишних разговоров повесила на плечо Филиппа сумку из мягкой коричневой кожи. На ее лице читалось: «Ну чем я не самый лучший в мире мастер, хвали меня, мужчина!»

– Что ж такое, я себя прямо не узнаю! – с восхищением, послушно произнес Филипп, опять разглядывая себя в зеркале. – Это не я, а какой-то киноактер, честное слово…

Лицо Ольги дрогнуло, только тогда она соизволила улыбнуться, едва заметно, уголками губ.

Филипп расплатился, рассыпался в похвалах, затем заставил себя покинуть жилище двух компаньонок. «Она хорошая девушка, зачем я голову ей буду морочить!» – с сожалением подумал он о Наде. Вышел из подъезда, держа под мышкой пакет со старой одеждой, сел на широкие качели во дворе. Пахло зацветающими липами, солнце светило сквозь листву. Было тихо и как-то особо благостно.

Филипп вдруг понял, что не может сейчас уйти просто так. Это какое-то извращенное издевательство над самим собой. Он достал свой мобильный, нашел в списке абонента под именем «Портниха». Исправил «Портниху» на «Надю». Нажал на кнопку вызова.

– Алло!

– Надя, это я, Филипп.

– Какой еще Филипп? Георг-Фридрих-Фердинанд-Филипп фон Гогенцоллерн? – промурлыкала она и засмеялась.

– Он самый.

– А я вас вижу. Вы вон, на качелях, у нас во дворе.

– Выходите, покачаемся вместе, – дрогнувшим голосом произнес он.

– Хорошо… – в трубке раздались короткие гудки.

Надя появилась через пять минут, села рядом с Филиппом на качели. Волосы она распустила.

Он оттолкнулся ногами от земли, качели плавно заскользили вперед, затем назад. Когда Филипп качался вот так? Да лет двадцать назад, не меньше…

В саду у ма… у мачехи то есть, у Марины Яковлевны, были установлены подобные качели, больше напоминающие скамейку, для того чтобы сидеть на них вдвоем.

– Я сегодня такой красивый, – с усмешкой произнес Филипп. – Теперь понимаю вас, женщин, когда вам требуется очередной новый наряд «выгулять»…

– Спасибо. Очень приятно это слышать.

Они взлетали на качелях то вперед, то назад, по щеке у Нади скакали солнечные зайчики, ее лицо то уходило в тень, то вновь освещалось этим медовым, летним светом, волосы иногда сверкали золотистыми искрами.

Вдоль дома прошла какая-то пожилая женщина, обернулась к ним – лицо суровое, длинный нос, похожий на клюв вороны. Посмотрела, нахмурилась, зашла в подъезд. За ее спиной хлопнула дверь.

– Чего это она такая недобрая? – с любопытством спросил Филипп.

– Да это соседка снизу, я говорила… Участковый даже сегодня приходил разбираться…

– Да-а? К вам? А давай на «ты»? – предложил Филипп.

– Давай.

– Так что участковый? Вы с компаньонкой устроили накануне вечеринку?

– Нет, что ты. Мы с Олей очень тихие жильцы. Не нарушаем… Но повод-то всегда можно найти, я тебе уже говорила сегодня. И потом мой бывший тут устроил скандал…

– Твой бывший? – напрягся Филипп. Он ощутил нечто вроде укола ревности. И это было странно. Какая еще ревность, если нет сердца?

– Да, бывший муж. Все забыть не может, преследует. Пришел рано утром в выходной, кричал, стучал… Конечно, я понимаю соседей…

– Слушай, он может быть опасен, – серьезно произнес Филипп.

– Никита? Нет. Он просто балабол, любит играть на публику. Так-то он и мухи не обидит, – улыбнулась Надя. – Но мы с Олей поспорили. Она считает, что я должна отвечать за Никиту, за его выходки, а я считаю, что ничего и никому не должна. Если он шумит в подъезде, то какие претензии ко мне, я ему никто уже. Я ему не мать, не начальство, не опекун. Чужой человек!

– Хочешь, я с ним разберусь?

– Что? – удивилась Надя. – О нет, ты подумал… Я это все не к тому рассказываю, что прошу помощи, а просто…

Кажется, Надя расстроилась. Она замолчала, глядя в сторону.

Эта девушка была либо дьявольски хитра, либо наоборот – бесхитростна, словно ангел. Скорее всего – второе.

– Вы одни с Ольгой, а я могу помочь вам.

– Нет, не стоит, – Надя опять замолчала, а потом вдруг повеселела, повернулась к Филиппу: – Я знаю, почему ты так говоришь.

– Почему?

– Ты просто привык всех спасать, да?

Он улыбнулся, в груди словно тепло разлилось. «Какая же она милая! Блин, она мне нравится, ну просто нереально нравится!»

– Может быть, прогуляемся? – предложил он. – Посидим в каком-нибудь кафе? Я, правда, эти места не слишком хорошо знаю, ты веди меня.

– Идем.

Филипп соскочил с качелей, подал Наде руку.

– У тебя такое красивое имя. И главное, редкое.

– О, мне все говорят эту фразу!

– Надежда. Надежда…

– А ты врач?

– Да, на «Скорой».

– Это, наверное, очень тяжело?

– Да как сказать?.. С бумажками, в офисе я, наверное, уже не смог бы работать.

– Катрина о тебе много рассказывала.

– Она хорошая, но болтушка ужасная… – усмехнулся Филипп. Потом опять заговорил о том, что его мучило: – Слушай, я серьезно. Всякого навидался, этих ревнивцев, преследующих бывших жен… Возможно, они поначалу кажутся безобидными, но, как показывает практика, способны на любые гадости.

– Я знаю, – мягко произнесла Надя. – Но это не мой случай. Никита абсолютно безобиден.

– Ты… ты его любишь до сих пор? Жалеешь, что развелась?

– Не люблю, не жалею, – ответила она. – Я вообще ни о чем не жалею. И не думаю. Я просто живу.

– Так ты счастливый человек!

– Да.

Чем дальше, тем сильнее Филиппу нравилась Надя. Вот вроде ничего особенного эта девушка не говорила и не делала, но расстаться с ней, уйти – уже невозможно. Каждое мгновение рядом с Надей приносило радость и удивление.

Они оказались у ворот, за которыми зеленели деревья.

– Это наш парк. Я его люблю. Почему – не знаю. Обычный маленький парк. Но – магия места, кажется, так говорят?.. Хожу и хожу сюда. Оле он надоел, сюда ее теперь не затянешь…

Надя болтала, а Филипп глядел на нее со стороны. Сейчас, в этих тряпичных белых балетках, она была одного с ним роста, не выше. Даже ниже, на сантиметр наверное. А в прошлую их встречу вроде показалась выше? «Она специально надела эти туфли. Для меня! – неожиданно догадался он. – Она ждала меня, именно меня!»

– Вы давно с Олей знакомы?

– О, тысячу лет… С детства. Мы всем говорим, что мы не подруги, а компаньонки, но мы все же подруги. Вдвоем проще.

– И вы не ругаетесь, не ссоритесь?

– Нет. То есть иногда спорим, выясняем отношения, да, но не до крика, не до обидных слов!

На аллеях маленького парка было пусто, лишь в центральной части, у клумбы, стояли две мамочки с колясками, о чем-то оживленно беседовали, да в стороне, на лавке, сидели шеренгой какие-то тихие подростки, уткнувшись в свои смартфоны. Цвели липы, сквозь трещины в плитах, под ногами, пробивалась трава.

– В сущности, у нас с тобой много общего. Мы работаем с людьми, а это, знаешь, очень непросто, – заметил Филипп. – А что там, кафе? Посидим?

В конце парка, ближе к другим воротам, ведущим на соседнюю улицу, располагалось летнее кафе под полотняными шатрами.

– Я тут обычно беру шоколадный коктейль.

Они сели за столик, официантка принесла меню, произнесла заученно-вежливо:

– У нас большой выбор крафтового пива…

– Нет, спасибо. Ты коктейль, а еще что?

– Все.

– Нам, девушка, два шоколадных коктейля.

Официантка ушла. Надя сидела напротив, с улыбкой глядела на него.

– Что ты?

– Ты не пьешь пиво?

– Ты удивлена?

– Да.

– Во-первых, я за рулем. Во-вторых, я вообще не пью. И не пил. А то есть такие товарищи – я не пью, я не пью, а потом выясняется, что он на самом деле закодированный алкоголик. Да, и я не курю. Я нетипичный медик, – признался Филипп.

– Это здорово!

– Ну как сказать, не все понимают… Моя мачеха умерла от последствий алкоголизма, причем у меня на руках. Я все это примерно знаю. Как это будет, до каких нехороших симптомов может докатиться. Как поначалу у пьющего эйфория, подъем, веселье и страсть, а потом, спустя какое-то время (у кого-то на это уходят десятилетия, у кого-то годы или даже месяцы), начинают отказывать все органы, отключаются потихоньку…

– Мачеха?

– Да. Мама, которая родная, умерла, я ее не помню. С мачехой у нас долго не складывалось, но потом… Потом мы с ней стали друзьями.

Надя вздохнула. Вопросов не задавала, судя по всему, Катрина успела ей что-то наболтать. Ну да ладно, что такого?..

Официантка принесла на подносе коктейли.

Надя отпила, отставила бокал в сторону. В этот момент на фоне темной листвы девушка выглядела особенно красивой, яркой. Филипп рассматривал Надю, словно картину в музее – редкую, кисти известного мастера, до этого момента доступную лишь по репродукциям.

– Завтра у меня смена, а вот послезавтра пойдем куда-нибудь? – спросил Филипп.

– Можно, – спокойно, но с готовностью ответила она. – В кино?

– В кино!

После кафе они опять принялись бродить по парку и говорили обо всем на свете – то перебивая друг друга, то напряженно слушая собеседника. Потом Наде позвонила какая-то клиентка, спросила о заказе.

– Да-да, жду вас завтра, как и договаривались, Вера Васильевна! – Она нажала кнопку отбоя. – Ой, мне пора. А то я не успею закончить работу к сроку.

– Тогда до послезавтра?

– До послезавтра.

Весь следующий день Филиппу было не до лирики – смена выдалась тяжелая. Много вызовов: поскольку стояла жара, с трудом переносимая хрониками, обострялись их болячки; потом выезжали на аварии, правда, к счастью, без тяжелых последствий. Одна, под вечер, особенно запомнилась: у набережной опрокинулось дорогое авто, девушка-водитель поранила ногу, у пассажирок – подружек неловкой водительницы – ушибы и ссадины. Все пьяные, веселые, ничего не слышали и не реагировали на просьбы врачей.

Девушка с рваной раной на ноге принялась звонить своему бойфренду:

– Стас, угадай, где я? Нет, не в клубе… Мы с девчонками в «Скорой», вот прямо в машине «Скорой помощи» едем, у меня кровь хлещет… Да, все по-настоящему, я не шучу! Приезжай за мной и привези коньяк с собой, слышишь?..

Следующий вызов – ножевое ранение. Прибыли раньше полиции. Пьяный муж ударил ножом жену. Крови было много, Филипп устремился женщине на помощь, но тут муж, до того хмуро сидевший в углу, бросился наперерез. Филипп ударил его под дых, Усольцева быстро связала мужику руки бинтом. Филипп остановил кровотечение у женщины, и вовремя, кажется, еще немного – и она истекла бы кровью. Тут прибыла полиция, мужика скрутили, потащили в отделение.

– Коля!.. – заплакала жена. – Отпустите его, он не виноват.

– Вот дура! – с отчаянием произнесла Усольцева. – Ты ж молодая, еще найдешь себе нормального…

– Поехали, дамочка, в больнице вас заштопают, – скомандовал Филипп. – А ты, гражданка Усольцева, напарница моя дорогая, не рви сердце, не поможет эта лирика, бесполезно.

Ранним-ранним утром чрезвычайное происшествие на стройке – мужчину придавило плитой. Вызвали спасателей, те решили поднимать плиту краном. Осатаневший прораб бегал, орал на рабочих, столпившихся вокруг, что всех уволит.

Пока суть да дело, Филипп осторожно подлез под плиту, сделал бедолаге в свободную руку укол морфина и препарат противошоковой терапии…

После смены Филипп, как всегда, поехал домой и провалился в долгий, без сновидений, сон. Очнулся – четвертый час дня…

– Алло, Надя! Не мог раньше позвонить, все еще в силе? Идем в кино?

– Идем! – с оживлением отозвалась девушка.

– Сейчас заеду за тобой, – Филипп замешкался на секунду: а не пригласить ли им с собой Ольгу, подругу-компаньонку Нади, но тут же передумал. Не хотел он никакой Ольги рядом, зачем портить свидание чрезмерной вежливостью?

В пять вечера он был возле дома Нади. Она вышла – в легком светлом сарафане, открытые плечи, руки, волосы убраны в узел, лежащий сзади низко, на шее, сбоку выпущены тонкие волнистые пряди волос.

– Тебе так идет эта прическа! – пораженно произнес Филипп. – Это тебе, – он протянул ей букет белых роз.

– И куда же мы с ним в кино по такой погоде? Погоди, сейчас отнесу к себе, поставлю в воду, я быстро. А потом, когда вернусь домой, буду твоими цветами любоваться! – Она убежала в подъезд, появилась через пять минут, уже без букета.

Отправились в ближайший киноцентр, взяли билет на первое попавшееся кино. Какая-то мелодрама, но не слишком противная, с детективными элементами… В кинозале – полупустом – сидели в темноте, временами прикасаясь друг к другу локтями. После зашли в кофейню. Ели мороженое и болтали опять непрерывно: обсуждали фильм, кино вообще…

Еще никогда Филипп не чувствовал себя так легко и свободно рядом с девушкой. Общение с Надей казалось ему каким-то праздником. Утешением. Отдыхом. Счастьем…

Но идти в отношениях дальше Филипп не то чтобы боялся, но медлил. Поздним вечером он подвез Надю к дому и вот тогда решил ее поцеловать в первый раз. Но не получилось: из подъезда вышла все та же сердитая старуха. Встала почти напротив – и ни с места.

– До завтра, – сказал Филипп Наде. – Я позвоню.

– Буду ждать! – Она коснулась ладонью его локтя, словно погладила, и скрылась в подъезде.

Филипп поехал домой в каком-то нестабильном, нервном состоянии. С одной стороны, он хотел Надю, хотел во всех смыслах, с другой – все время останавливал себя вопросом – а зачем? Все равно все кончится плохо. Поэтому зачем мучить бедную девушку, да и себя тоже?..

«Но это все потому, что я в голове держу эту историю из прошлого… Когда любовь равно боль. Сейчас повторение того сюжета невозможно!»

За окном – город в свете рекламных огней, золотые фонари над дорогой, словно множество солнц. И где-то там, в отблесках света и стекла, мелькали, как на огромном экране, чьи-то лица, двигались силуэты. Будто какой-то фильм показывали, надо только найти удобное место для просмотра, и вот тогда изображение станет отчетливым, лица – узнаваемыми.

Кто там? Какая-то девушка с детским лицом (такие называют «беби-фейс»), со светлыми длинными волосами, разделенными на прямой пробор. Это Лора. Она – и друг, и самая желанная девушка на свете. Милая авантюристка, мечтающая завоевать мир. В союзники она взяла Филиппа, парня помладше, но не беда. На него можно положиться. Вокруг Лоры – всегда движение, люди. Много мужчин. Филипп ревновал ее, но Лора смеялась над ним, говорила, что его ревность глупа. Мужчины ей нужны лишь для того, чтобы возвыситься, они – ступени вверх. Лора их использует. Кружит им головы, завлекает – и обманывает. Держит возле себя свиту: а вдруг да пригодится кто?

Филипп тогда – обычный юноша, без определенного будущего. Никто пока. Она – тоже обычная девушка, и в будущем ей ничего не светило. У ее матери долги, надо много и тяжело работать; об образовании, карьере Лоре и мечтать смысла не было. Поэтому надо что-то придумать, что-то невероятное, дерзкое, чтобы не прозябать всю жизнь в нищете, – вот так рассуждала эта девушка.