Текст книги "Серебряные слезы"

Я просила Аглаю пока не разглашать мою тайну, но она все-таки проболталась – через некоторое время весь институт знал о том, что я выхожу замуж. Коллеги-преподаватели проходили мимо со значительным видом и заводили туманные разговоры – дескать, в наше время женщине очень важно устроить личную жизнь.

Я знала, что Саша готовит мне какой-то подарок к свадьбе, и мне тоже очень хотелось подарить ему что-то. Но поскольку я была человеком, не располагающим особыми средствами, передо мной особенно остро стояла проблема выбора. И вдруг я вспомнила, что, кажется, в моем доме есть нечто, что вполне может послужить свадебным подарком жениху.

В бывшей маминой комнате все оставалось по-прежнему – так, как было при ее жизни. Я заходила туда редко, чтобы только смахнуть пыль и протереть зеркала. Рано или поздно этот порядок придется нарушить, и вполне возможно, здесь когда-нибудь будет детская (в последнее время мысли о пухлых розовых ангелочках чересчур часто посещали меня).

Я зашла в комнату, села прямо на пол перед старинным секретером, который уже вполне сошел бы за антиквариат (мама не любила выбрасывать вещи), и стала один за другим выдвигать ящики. Мне было не грустно – боль утраты осталась в прошлом, но как-то не по себе. Я всегда считала, что мама была достойна лучшего и ее жизнь могла бы быть гораздо счастливее.

За окном свистел по-зимнему холодный ноябрьский ветер. Перед фонарями у дороги качались голые деревья, и поднятые ветви напоминали чьи-то заломленные вверх руки.

Аккуратной стопкой сложенные журналы о рукоделии, выкройки из прозрачной бумаги, увязанные в тонкие рулоны (мама любила шить), фотографии в альбомах, красивые флаконы из-под духов, аромат которых давно истаял в прошлом, сувениры из ракушек и еловых шишек… В общем, секретер был забит всякой ерундой.

Наконец, в самом нижнем ящике, я нашла то, что искала, – маленькую коробочку, обтянутую красным бархатом. Я открыла ее – мягко блеснуло золото и прозрачные камешки – топазы довольно редкого желтого цвета.

Это были мужские запонки. У них короткая и весьма характерная история. Мама купила их очередному кавалеру (я тогда окончила школу и собиралась поступать в свой Филологический институт), представительному полковнику с пронзительным ястребиным взглядом. Кавалер был из тех мужчин, которые распахивают перед женщиной дверь и обязательно падают на колени, когда объясняются в любви. Во всяком случае, мою маму он покорил именно этим. Она купила запонки ко дню его рождения – поступок даже чересчур расточительный для одинокой женщины с неработающей дочерью, – но неожиданно выяснилось, что полковник был женат.

Повторилась старая история – мама мгновенно прервала с ним всякие отношения и даже, насколько я помню, перед тем грозилась рассказать все его жене. Полковник умолял этого не делать и даже упал на колени. Он говорил, что жена его – инвалид первой группы и что супружество его носит чисто формальный характер…

В общем, запонки остались у нас в доме.

Я с любопытством разглядывала их сейчас. Вот и бумажка с ценником осталась неоторванной… В сущности, эти запонки ничьи. Их никому не дарили. Так что, думаю, они станут неплохим подарком моему жениху…

На золотой поверхности запонок были выложены сердечки из маленьких топазов. Саша носит запонки. Он выйдет на сцену под луч прожектора, взмахнет руками над роялем, блеснут желтые камешки… Я представила эту картину и решила, что мама одобрила бы мой поступок.

Я сложила запонки обратно в коробочку, и вдруг взгляд мой упал на мамину записную книжку в истертом кожаном переплете. Повинуясь безотчетному порыву, я взяла книжку в руки.

Телефоны поликлиник и коммунальных служб, кинотеатров и нескольких домов отдыха – «Липки», «Звездочка», «Сосенки»… Многие номера и имена под ними были безжалостно вымараны, несколько страниц вообще вырваны. Что ж, вполне в мамином духе.

Сердце у меня быстро билось, как будто я была накануне открытия.

– Нет, – пробормотала я, еще раз перелистав страницы, – это тайна. Я никогда не узнаю ее. Как там у Блока? «Все это было, было, было, свершился дней круговорот. Какая ложь, какая сила тебя, прошедшее, вернет?..»

Я бросила книжку обратно в ящик и закрыла глаза, вспоминая подробности встречи с Аркадием Елисеевичем Синицыным. Если не он мой отец, то кто? Как ни странно, но мне вдруг ужасно захотелось узнать, кто был моим настоящим отцом. Найти его, прийти и сказать: папа, я твоя уже взрослая дочка, я выхожу замуж. Папа, мне ничего не надо, я просто хотела на тебя посмотреть… Мне так хотелось кому-то сказать это слово – «папа»…

А что, если тайну знала какая-нибудь мамина подруга? Мне мама никогда ничего не рассказывала, но она вполне могла поделиться своими переживаниями с какой-нибудь своей подругой. Ведь не может такого быть, чтобы ни одна живая душа не знала… Где они – Кира Филимоновна, Тиана, Любочка Гейзер, Алиса?..

Я снова достала книжку и подвергла ее тотальному исследованию, в дело пошла даже лупа.

Номер телефона Алисы и ее имя просматривались наиболее четко – мама перечеркнула их лишь одной небрежной линией. Алисе можно было позвонить. Прямо сейчас – ведь еще не особенно поздно!

Телефон стоял в другой комнате – я побежала туда и дрожащими пальцами стала тыкать кнопки. А что, если Алиса тоже умерла? Ну а если не умерла, то ничего не помнит из прошлых своих бесед с мамой? Или вообще она до сих пор сердита на нее и даже не захочет со мной разговаривать…

– Алло? – после нескольких гудков отозвалась трубка тонким нежным голосом.

– Добрый вечер, мне Алису…

– Я – Алиса. А вы кто?

– Я дочь одной женщины, которую вы когда-то знали… – стараясь не путаться, я напомнила ей о прошлом.

– Ах, вы Лиза! – вдруг рассмеялась она негромко. – Ну как же, как же… Я тебя помню – ты была еще маленькой девочкой… Можно на «ты»?

Я сказала, что можно.

– Чего ты хочешь, Лиза? Я, кстати, в курсе, что мама умерла. Мне очень жаль… Я помню о ней только хорошее.

– Спасибо… – растроганно произнесла я. – Вы могли бы мне кое-чем очень помочь. Сразу предупреждаю – просьба у меня странная и несколько необычная, хотя… Словом, как посмотреть…

– Вот что… – решительно произнесла моя собеседница. – Я чувствую, ты мне позвонила не просто так. Приезжай ко мне, и поговорим. Мне пятьдесят с лишним лет, одна, и мне скучно. Приезжай… В конце концов ты мне почти как дочь – ведь когда-то мы очень дружили с твоей мамой, пока… Ну, это неважно. Так приедешь?

– Да.

– Вот и замечательно! – сердечно сказала женщина на том конце провода.

* * *

Я приехала к ней через два дня, когда Саша снова вечером работал в своем клубе.

– Девочка моя! – воскликнула Алиса, стоя на пороге, и радостно меня расцеловала. – Как ты выросла! В последний раз я видела тебя, когда тебе было лет десять, двенадцать!

Я помнила подругу мамы именно такой – похожей на древнерусскую красавицу, иконописно утонченной. Широкая длинная юбка в стиле фольк, длинные прямые волосы, зачесанные назад, ряды красных бус вокруг тонкой шеи, длиннейший мундштук в тонких длинных пальцах… Но, конечно, Алиса постарела – в волосах запуталась седина, а тонкие пальцы предательски дрожали.

Она провела меня в просторную комнату, всю заставленную полочками с сувенирами, и приготовила чай на специальном низеньком столике – по китайскому методу, с множеством крошечных глиняных горшочков, переливая жидкость из одного в другой. А я пока рассказывала о себе – как живу, чем занимаюсь…

Узнав о том, что я преподаю русскую литературу начала двадцатого века, Алиса всплеснула руками.

– Боже мой, как это стильно! – воскликнула она. – Декаданс, Серебряный век… Обожаю! А я уже год как на пенсии. Была инженером. Мы когда-то работали вместе – я, твоя мама, а еще Люба, она секретаршей была… Ты ее вряд ли помнишь, она в Америку уехала.

– Почему же, помню, – улыбнулась я. – Любочка Гейзер? У нее еще прическа такая была…

– Ужасная прическа! – засмеялась Алиса. – Я ей предлагала носить пестрые бурнусы до пола и сандалии без каблуков – чтобы, знаешь, было в таком африканском стиле, у нее же волосы черные и жесткие, как у негритянки…

Битых полчаса Алиса говорила о том, как можно было преобразить Любочку Гейзер. Кажется, она стремилась стилизовать все и вся вокруг, это было ее пунктиком. А я терпеливо слушала ее болтовню, не решаясь задать свой вопрос. Наконец она сама спохватилась и вопросительно посмотрела на меня.

– Господи, я такая эгоистка… Лизок, ты же приехала по делу, а я тебя задерживаю! Наверное, тебя муж ждет, дети…

– У меня пока ни того, ни другого, – сказала я. Рассказывать о Саше сейчас не хотелось – Алиса завелась бы еще больше, узнав, что мой избранник поет романсы Вертинского. Это же еще более стильно, чем тема моей научной работы.

– Понимаю, – многозначительно кивнула она. – Мы с тобой похожи. Две чайки.

– Это вы о Ричарде Бахе?

– Да ну же, детка, очнись! Я прямо по твоей специальности – начало двадцатого века, Антон Павлович Чехов…

– Ах, да, «Чайка»… – Я, правда, не поняла, чем лично я похожа на чеховскую героиню, но сейчас меня волновало другое – способна ли Алиса вспомнить что-то из прошлого, или оно у нее тоже стилизовано под какого-нибудь автора?

– Так что за дело у тебя ко мне? Признаюсь, меня уже мучает любопытство…

– Я ищу своего отца, – прямо ответила я. – К сожалению, выяснилось, что тот, чью фамилию я ношу, моим отцом не является.

– Боже, как пронзительно… – зачарованно вздохнула Алиса, вставляя в мундштук очередную сигарету. – Но зачем ты его ищешь? Хотя, прости, я понимаю: прошлое не дает тебе покоя, тайна должна быть раскрыта. Спустя тридцать лет дочь начинает искать своего истинного родителя…

– Так вы знаете? – ахнула я.

– Знаю, – энергично воскликнула Алиса, стряхнув на меня пепел. – Конечно, тот мерзкий грубиян, Синицын, не отец тебе.

– А кто? – шепотом просила я.

– Кто? – Руки у нее затряслись еще сильнее. – О, Лизок, я чувствую необычайное волнение – на мне такая ответственность, такая ответственность…

– Почему? – похолодела я. – Вы обещали молчать? Но кому – маме или кому-то еще? В любом случае клятва теряет свою силу после стольких лет…

– Нет, я не о том, – вздохнула Алиса, и ряды красных бус задрожали на ее узкой груди. – Разве ты не изучила достаточно хорошо характер своей мамы? Она не требовала никаких клятв, потому что не верила в них. А свои тайны она держала при себе.

– Так вы не знаете… – разочарованно пробормотала я. У кого еще спросить? До Любочки Гейзер, уехавшей в Америку, мне не добраться, остаются Кира Филимоновна и Тиана. «У меня идея фикс, – констатировала я. – Раньше мной двигало обычное любопытство, а теперь я во что бы то ни стало хочу найти своего отца. Может, пора посоветоваться с психоаналитиком? Аглая говорила, что у нее есть знакомый психоаналитик…»

– Я знаю только то, что ее бывший муж не был твоим отцом, – стала торопливо объяснять Алиса, видя мое разочарование. – Да это все знали! Твоя мама его просто ненавидела и хотела сделать ему больно. Но погоди расстраиваться, Лизок, сейчас мы вычислим твоего отца логическим путем.

Я хотела засмеяться, но у меня не получилось.

– Вы думаете…

– Я уверена! – воскликнула она, закуривая следующую сигарету. – Вот погоди… После того, как твоя мать рассталась с этим нахалом Синицыным, она сразу же познакомилась с одним молодым художником… У него еще был друг, который рисовал дивные подмосковные пейзажи… – Алиса зажмурилась, словно силой заставляла себя погрузиться в прошлое. – Да-да! Я все точно помню… Мне очень понравился тот молодой человек, ведь именно поэтому я тоже занялась живописью… Правда, скоро бросила – терпения не хватило. Хотя это было так стильно…

– И что же мама? – взволнованно перебила ее я.

– Так вот – было два друга-художника, и с одним из них у твоей мамы закрутился очень серьезный роман. Сейчас попытаюсь сопоставить даты… – Алиса опять зажмурилась, а потом внезапно вытаращила глаза. – Боже мой, то был точно он, твой отец! Меньше чем через год родилась ты, я очень хорошо помню… Раньше мне было как-то все равно – кто, от кого, но теперь, когда с этим вопросом пришла ко мне ты…

– Вы помните его имя? – с надеждой спросила я.

– Да! У меня и адрес его где-то должен быть! Все дело в том, что мне очень нравился его друг – тот самый молодой человек, который рисовал пейзажи, и я, честно говоря, на кое-что надеялась… Но не получилось. Да! Ничего не получилось…

Она полезла в шкаф и достала оттуда тетрадь.

– Вот его адрес.

– Кого? – испуганно спросила я. – Того, кто вам нравился?

– Да нет же, его друга, с которым у твоей мамы был роман. Твоего отца. Голову даю на отсечение – именно он и был твоим отцом.

История была более чем правдоподобная при всей ее запутанности и наличии еще нескольких посторонних лиц, но тем больше она вызывала доверия. Надо же, я добилась от Алисы толку, несмотря на всю ее любовь к стилизации.

– О, дайте мне скорее…

– Вот – Брусникин Гена и телефон… У него еще мастерская была в самом центре!

«Выходит, на самом деле я Елизавета Геннадьевна Брусникина, – зачарованно подумала я. – Господи, неисповедимы пути твои… Может быть, мой отец даже не знает о моем существовании! Обрадуется ли он мне, когда я найду его? Надеюсь, что да. Ведь мне ничего от него не нужно…»

– Почему они расстались? – спросила я Алису, заканчивая разговор.

– Кто? Гена и твоя мама? Поссорились. Она на него обиделась.

* * *

Я чувствовала: мне непременно надо найти своего отца. Тем более – после ужасной истории с Аркадием Елисеевичем Синицыным! В этот раз, я была уверена, никаких эксцессов произойти не должно. Во второй раз мне не придется запираться в темной ванной комнате – хотя бы потому, что дважды в одну воронку снаряды не падают. Мой настоящий отец – тонкий, интеллигентный человек. Художник!

Я бросилась искать его на следующий день после того, как побывала у Алисы, не хотелось откладывать дело в долгий ящик.

Был ноябрьский дождливый вечер – темный и холодный. Какая-то неведомая сила вытолкнула меня из теплого уюта квартиры под противный и нескончаемый дождь. В метро все хлюпали носами и трясли мокрыми зонтиками – не самое лучшее время для прогулок, но меня это мало трогало.

Адрес указывал на один из переулков возле Бульварного кольца. Первоначально я обрадовалась, что не придется ехать далеко, на «спальную» столичную окраину, но потом поняла, что рано обрадовалась: по переулочкам-то транспорт не ходит. Пришлось долго идти по мокрому бульвару, потом по многочисленным кривым и узким улочкам, сворачивая то вправо, то влево…

Некоторые старинные московские уголки бывают столь неожиданно безлюдны, что в них страшно заглядывать. Очень мало осталось таких мест, но пока они есть. Через годик-другой и здесь наведут порядок – снесут низенькие домишки с узкими окнами, поставят вереницей сверкающие стеклом банки и офисы, откроют рестораны и непременно – чистенькие аптеки, налепят золотых вывесок, а у мраморных лесенок займут свое место серебристые плевательницы и грозные охранники в черном… Хорошо это или плохо? Москва меняется. На смену Москве уютной, патриархальной приходит Москва двадцать первого века.

Я долго шла по узкой пустой улице, потом оказалась в темном глухом дворе, где качался единственный фонарь, освещая мокрый черный асфальт. Я ругала себя почем зря за то, что забрела в такое жуткое место, но, как ни странно, ноги продолжали нести меня вперед, в глубь двора, где вполне могла скрываться целая толпа маньяков различной специализации. Но адрес, который дала мне Алиса, указывал именно сюда.

В общем, я дошла до глухой стены. Она была разрисована граффити – зловещие сцены, живописующие ад. Черти, раскаленные сковороды, зеленые лица покойников, багровые языки пламени и все такое прочее. Самое интересное, что в стене не было двери. Лишь лестница, ведущая вниз. Прямо в ад.

Я посмотрела на железные перила, по которым стекали капли дождя, и стала спускаться вниз. Как будто мне надо было пройти сквозь все круги ада – до счастья, к которому я стремилась, добраться было нельзя.

Внизу лестницы обнаружилась железная дверь с кнопкой звонка. Я нажала на нее, не слыша самого звонка, и стала ждать.

Открыли мне сразу, без всяких вопросов. В освещенном проеме передо мной возник немолодой мужчина с короткой седой бородкой и равнодушными усталыми глазами. Сердце мое дрогнуло.

– Вы – Брусникин? – спросила я.

– Он самый. Проходите.

И я прошла внутрь, уже ни о чем не беспокоясь. Он Брусникин, он мой отец. Он защитит меня от всех страхов и будет провожатым в этом аду…

Я, конечно, сильно преувеличивала – внутри помещение выглядело очень прилично. Даже стильно – наверняка над ним поработал хороший дизайнер. Маминой подруге Алисе здесь бы понравилось – все было оформлено под лубяную старину: обшитые деревом стены, половички на полу, грубоватые светильники в виде персонажей русских сказок. Впрочем, много я разглядеть не успела – Брусникин повел меня по длинному коридору.

– Здесь гардеробная, можете скинуть плащик. И зонтик тоже здесь можно оставить…

«Интересно, есть ли у него семья? Вдруг нынешней его жене не понравится мой визит?»

Хозяин ни о чем не спрашивал меня. Словно давно ждал. Или предчувствовал…

– Вот сюда, здесь у меня мастерская.

После гардеробной я оказалась в большой зале, хорошо освещенной. У стен стояли картины.

– Ходите, смотрите… Словом, выбирайте, какой стиль вам нравится.

«Опять стиль! – с ужасом подумала я. – С ума, что ли, все посходили!»

– А… – растерянно произнесла я.

– Цена от манеры исполнения никак не зависит, – быстро произнес Брусникин, словно упреждая мои вопросы. – Акварель или масло – тоже значения не имеет. В любом случае – триста долларов.

– Э…

– Ах, вы про размер? Ну, тут очень просто – чем больше, тем дороже.

Я беспомощно оглянулась – Брусникин стоял сзади и вежливо, равнодушно улыбался.

– Вы, наверное, приняли меня за клиентку… – сказала я, машинально улыбнувшись в ответ. – Но я вовсе не собираюсь заказывать вам портрет. Я по другому вопросу. По личному.

В первый раз в лице этого человека что-то дрогнуло, и он посмотрел на меня с интересом.

– Да-а?.. – протянул он. – А я-то думал… Ну, извините. Так рассказывайте же, в чем дело. Вот, в эти кресла, прошу…

Мы чинно уселись, и хозяин достал коньяк. «Уже лучше, – подумала я. – В прошлый раз, у Синицына, была водка, сейчас коньяк. Прогресс налицо!»

– Я – Лиза…

– Очень приятно – Геннадий.

Стариком он себя явно не чувствовал.

– Дело в том, Геннадий… – У меня язык с трудом повернулся назвать его так запросто, но я решила не отвлекаться на мелочи. – Помните ли вы?.. – и я назвала ему имя своей матери и поспешила добавить: – Это было очень давно… То есть вы очень давно с ней встречались.

– А… – промычал он, совсем как я в первые минуты нашей встречи. Рука у него дрогнула, и коньяк из рюмки плеснулся на джинсы. – О, черт!..

«Вспомнил, – сразу догадалась я. – Он такой славный! Кажется, мы похожи…» И я мысленно поблагодарила Алису, которая помогла мне найти отца.

А он смахнул брызги коньяка с коленей и залпом выпил.

– Помню, – сказал он несколько придушенным голосом. – Помню. А вы – кто?

– Ее дочь.

Я хотела еще добавить «и ваша тоже», но решила, что это будет несколько преждевременно.

– Да, у нее родилась потом дочь – я помню… – пробормотал он. – Кажется, именно Лизой ее и назвали.

Он знал обо мне!

– Папа! – воскликнула я и засмеялась. Мне так хотелось произнести это слово!

– Что? – с изумлением переспросил он. – Как вы сказали? Папа?

– О, я, конечно, чересчур форсирую события… – забормотала я, чувствуя, что почти не владею собой от волнения. – Но поймите меня правильно…

– Кто сказал тебе, девочка, что я твой отец?

– Девочке, вообще-то, уже почти тридцать лет… – опять некстати засмеялась я.

– Это она тебе сказала?!

– Что вы мой отец? Нет, мама умерла несколько лет назад. Она ничего мне не говорила, к сожалению, поэтому мне самой пришлось искать вас. Почти как в детективе.

Он быстро налил себе вторую рюмку и снова выпил залпом.

– Сейчас… у меня здесь где-то… – Он зашарил по столу руками, словно слепой, натолкнулся на тарелку с нарезанным лимоном. – Не хочешь закусить, Лиза?

Я в ответ помотала головой. Мне вдруг стало как-то не по себе – этот человек был совсем мне не рад, он явно испытывал тягостное, неловкое смятение.

– Вы… вы думаете, что я вас обманываю? – с обидой произнесла я. – Но зачем? Какой смысл? Вы думаете, что я ищу какую-то выгоду…

Он налил и залпом выпил третью рюмку и, не глядя, сжевал половину лимона.

– Лиза… – Глаза моего собеседника покраснели, то ли от коньяка, то ли… Неужели он плачет? – Милая девочка… Как бы я хотел, чтобы ты была моей дочерью! Видит бог, я отдал бы за такое счастье все – и эту мастерскую со всеми картинами, и… – Он не стал перечислять дальше, просто махнул рукой. – Я отдал бы свою душу! Но ты ошибаешься. Ты не моя дочь.

– Точно? – упавшим голосом спросила я. – Понимаете, я говорила с одной женщиной, маминой подругой, она довольно хорошо помнит то время и говорит, что, судя по срокам…

– Ой, не надо! – зажмурился, сморщился Брусникин, как будто только сейчас ощутил нестерпимую кислоту лимонного сока на языке. – Не говори мне про сроки…

– Хорошо, – кротко сказала я. – Но вы, мужчины, не понимаете…

Я собиралась прочесть ему небольшую лекцию о том, сколь невнимателен и легкомыслен бывает сильный пол в таких вопросах, как деторождение (по мотивам передачи «Здоровье», с цитатами из классиков литературы, которые касались семейного вопроса), но Брусникин опять замахал руками.

– Знаю-знаю-знаю! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Только дело совершенно в другом – я бесплоден. Я в принципе не могу иметь детей. В прин-ци-пе!

– Да? – недоверчиво переспросила я.

– Увы! Тысячу раз – увы! Мне не очень удобно признаваться в этом тебе, но я серьезно обследовался – диагноз окончательный и бесповоротный.

Я замолчала растерянно, потом сделала попытку встать – мне захотелось поскорее уйти:

– Ладно, не буду вам мешать…

Уж не знаю почему, но я ему поверила. Брусникин не лгал, отрицая свое отцовство, слишком много сожаления было в его словах.

– Погоди, Лиза… Так ты говоришь, мама умерла? Отчего, давно ли?

Я ему рассказала.

– Бедная, бедная! – покачал он головой, выслушав меня. – Я такой дурак! Черт, если бы можно было все вернуть назад…

– Не вините себя, – сказала я. – Мама умела ссориться. Я не знаю, из-за чего вы расстались с ней когда-то, но… В общем, она могла обидеться на любую мелочь. Не из-за того, так из-за другого – рано или поздно, но вы все равно бы разошлись.

– Нет, не мелочь… То была не мелочь, – мрачно произнес Брусникин. – Собственно, поссорились-то мы с ней из-за тебя.

– Как?

– Очень просто. У нас с твоей мамой, Лиза, был серьезный роман. Настолько серьезный, что я был готов ради нее на… На многое, словом. И вот однажды она пришла ко мне и сказала, что ждет ребенка. С одной стороны, я, конечно, обрадовался, но с другой… Я ревновал ее ужасно. И, поверь, было за что. Более красивой, более страстной и более… сумасшедшей женщины я в своей жизни не встречал. Мой друг – у меня был друг когда-то, тоже художник… Ну, словом, мне казалось, что между ними что-то такое… В общем, я совершил страшную глупость – позволил себе задать ей вопрос: от меня ли ребенок? Говорю же, я очень ревновал… Она рассмеялась мне в лицо. И ушла. Навсегда. Она не простила мне этого сомнения!

– Но ведь вы, как потом оказалось, были правы… – удивленно сказала я. – Тем более что доктора…

– Да черт с ними, с докторами! – Брусникин вдруг понизил голос до шепота, и лицо у него стало какое-то странное, отстраненное. – Ты веришь в мистику? Нет? Правильно делаешь, я тоже не верю. Ну, почти не верю… Но мне кажется, что если б я не сказал тогда твоей матери этих слов, то все в моей жизни было бы по-другому. Ты бы оказалась моей дочерью, она бы не умерла, мы жили бы с ней счастливо до сих пор…

– Но это…

– Не перебивай меня, Лиза… Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность – все из-за нее, будь она проклята… Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая… Потом я узнал о своем диагнозе.

Я хотела обидеться на Брусникина – за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.

– Вы совсем не никчемный – у вас замечательная работа, Геннадий, вы художник…

– Рисовать портреты всяких надутых идиотов на заказ, не замечать у старух морщин, а мужчинам выписывать чрезмерно развитые челюсти… Ты знаешь, некоторые так и просят – сделайте мне челюсть, чтобы как у Шварценеггера. Посмотри на эти портреты – мужественность, которой никогда не было, женственность, которая давно исчезла…

– Мама тут ни при чем, – сурово произнесла я. – Сходите к психоаналитику. Рисуйте для души, а не на заказ.

Он посмотрел на меня с удивлением, словно в первый раз увидел, и неожиданно рассмеялся:

– О-о, а барышня-то у нас суровая… Неужели в маменьку?

– Нет, – буркнула я.

– Лиза, Лиза… Не сглазь остаток моей жалкой жизни, не такой уж я и негодяй…

– Лучше скажите, что за друг? – перебила его я.

– Какой друг?

– Вы сказали, что у вас был друг, к которому вы ревновали мою маму. Не исключено, что именно он и есть мой отец.

– А, Жора… Его звали Жорой. Георгием. Говорю в прошедшем времени, потому как не знаю, где он сейчас и что с ним. Сто лет не виделись. Но был он тот еще Казанова… Дочка у него росла от первого брака, и с подругой твоей матери он шуры-муры крутил…

– С Алисой?

– Да, кажется, именно так звали ту особу. Не понимаю, что Жорка в ней нашел?

– Что вы такое говорите! – возмутилась я. – Я с Алисой недавно встречалась – очень милая женщина, стильная, ни о ком плохо не говорит…

– Она не женщина, она картина. Сама себя нарисовала. Портрет, а не живой человек. Наверное, до сих пор такой и осталась…

– А вы уверены, что между мамой и этим вашим другом… Георгием… действительно что-то было? Алиса ничего такого мне не говорила.

– Да было, было!.. Я же видел, как он на нее смотрел, на маму твою то есть! Хотя… да нет, я уверен!

Я была в полной растерянности. С Брусникиным все ясно: он не мой отец. А теперь вот еще какой-то Георгий появился…

– Дайте мне его координаты, – сухо попросила я.

– Что, и его на вшивость проверить хочешь? Ладно, дам тебе один старый адресок. Правда, не знаю, там ли он до сих пор обретается…

Я собралась уходить, и Брусникин пошел меня провожать. Он мне по-человечески понравился, и, честно говоря, я бы обрадовалась, если бы он оказался моим отцом.

– Знаешь что, Лиза… – сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами, – ты заходи ко мне. Нет, правда – я портрет твой нарисую. Бесплатно!

– Мерси.

– Да что «мерси» – ты на самом деле заходи! Я ведь совсем один, а ты… ты мне вроде как дочка!

* * *

– Сумасшедшая… – вздохнула Аглая, выслушав мой рассказ о второй попытке разыскать отца, и поправила на носу очки. – Я тебе говорила – никакого толку от твоей ностальгии не будет. И тот не отец, и другой… Очнись, Лизавета! Да нужен ли он тебе, этот отец, – у тебя скоро свои дети будут!

– Наверное, ты права, – вздохнула я. – Я брошу поиски. А то чем дальше, тем хуже – все почем зря ругают мою бедную покойную мамочку. Ты не представляешь, я такого про нее наслушалась…

– Вот-вот! Меньше знаешь, лучше спишь!

Мы стояли у окна в дальнем конце институтского коридора.

Мимо энергичной пружинящей походкой проходил Викентий.

Заметив нас, он подошел, положил руки нам на плечи.

– Ну, что делаем, девушки? Бездельничаем?

– Природой любуемся, Викентий Петрович, – примерным голосом произнесла Аглая. – Почти зима… У нас «окно» сейчас.

– У них «окно», и они смотрят в окно… – промурлыкал Викентий.

Аглая деликатно прыснула.

– Да, вот что я хотел спросить… – встрепенулся Викентий. – А будет ли на вас, моя дорогая, настоящий свадебный наряд? А то нынче, я слышал, такие вещи не в моде…

– Почему же, Викентий Петрович! – возразила я. – Обязательно будет! Как же без него…

– И когда же сие торжественное мероприятие – позвольте уточнить?

– В конце января.

– Ну да, в конце января… Что ж, это замечательно. Но про работу забывать тоже не стоит, – продолжил Викентий. – Как, Елизавета Аркадьевна, ваш научный труд поживает? Двигается дело?

– Еще как двигается! – ответила я.

* * *

– Нет-нет, что ты… Это теперь будет наша тайна! – с энтузиазмом воскликнула Дуся.

«Какое же она все-таки еще дитя… – с умилением подумал он. – Она играет в любовь, точно в игру, и тайна приводит ее в восторг!»

К вечеру неожиданно приехал Кирилл Романович. Дуся висела на нем, будто обезьянка, и решительно не желала отходить от отца. Она болтала с ним, смеялась и шептала что-то на ухо… Несколько раз Андрей обмирал от ужаса: ему казалось, она готова открыть их тайну.

На ужин, как всегда, собралось очень много народу – соседи и вся родня, старенький Антон Антонович, Карасев, который картинно курил гаванскую сигару, своим видом напоминавшую дирижабль… Мария Ивановна выглядела очень оживленной, она тоже обрадовалась приезду мужа.

– Все-таки в провинции публика лучше, – сказал Кирилл Романович, приступая к ужину. – Как нас две недели назад принимали в Нижнем!

– Чему ты удивляешься, Кир? – мягко улыбнулась ему Мария Ивановна. – Для них столичные гости что-то вроде небожителей…

– Театр скоро умрет, – важно заметил Карасев, который стоял на ступенях веранды, не желая мешать своим дымом присутствующим. – Ты, Кирилл, занимаешься абсолютно неблагодарным делом…

– Здрасте! – удивился глава семейства. – Отчего такой пессимизм? Театр никогда не умрет… Эх, да что говорить, был бы ты с нами на гастролях!

– Увы, я предсказываю гибель искусству – на смену ему идет синематограф.

– Уж кто бы говорил! – недовольно пробурчал старенький Антон Антонович. – Давным-давно изобрели фотографию, и что? Ты же, Ваня, без работы не остался…

– Да, я тебе не сообщала, Кир, – Иван Самсонович рисует Дусин портрет! – спохватилась Мария Ивановна.

– Что за честь нашей Дульцинее… Дуся, ты только не возгордись! Иван, что ты в ней нашел?

– Папа, ты думаешь, я недостойна? – обиделась Дуся.

– Евдокия Кирилловна – замечательная девица, и в ней есть все, чтобы быть запечатленной на холсте, – флегматично заметил Карасев, водя в темнеющем воздухе сигарой с алым огоньком на конце. – Родители не замечают, как быстро взрослеют их дети.

– Слишком быстро… – вздохнула Мария Ивановна.