Текст книги "Магнолии, девушка, солнце…"

– Да, наверное… – задумчиво пробормотала Маруся. – А с кем ты танцевал? Кто тебе нравился из девочек?

– Мне смертельно нравилась Даша Рябинина, – усмехнулся Арсений. – Слава богу, что ты, Маруся, непохожа на прочих женщин и не ревнуешь меня к моему прошлому, даже такому далекому, поэтому я могу рассказать тебе все без утайки… Впрочем, ничего невинней этой первой юношеской любви и придумать нельзя!

– Говори, очень интересно! – засмеялась она. – Какой она была, эта Даша Рябинина?

– Очень милой, тихой девочкой, кстати, внешне очень похожей на тебя. Невысокого роста, тоненькая, с рыжеватыми такими, пушистыми волосами… И глаза у нее, кажется, тоже были твоими – зеленовато-серыми, очень светлыми. Отчего иногда светлые глаза кажутся такими яркими, такими пронзительными? Пожалуй, подобные глаза производят не менее сильное впечатление, чем какие-нибудь «очи черные»! Так вот, мы с Дашей почти не разговаривали – едва ли перебросились парой фраз по каким-то школьным надобностям, но точно знали, что нравимся друг другу. Перед новогодним балом она вдруг подошла ко мне и спросила очень серьезно: «Бережной, ты будешь со мной танцевать? Если нет, то скажи сразу». Я как дурак: «А зачем?» – «А затем, Бережной, что если ты со мной не будешь танцевать, я на этот бал просто не приду», – все так же серьезно, тихим голосом ответила она.

– А ты?

– Я сказал: «Рябинина, я тебя приглашаю сразу на все танцы. Только ты знай – если ты еще с кем-то будешь танцевать, кроме меня, то я с этого бала сразу же уйду». Не знаю, почему я ей так сказал – вероятно, это юношеская потребность все время ёрничать, играть словами, дурачиться… Или из серии «каков вопрос – таков ответ», – Арсений снова встал, налил себе шампанского.

– Ну дальше, дальше! – нетерпеливо воскликнула Маруся. – Вы танцевали?

– Да, – Арсений сделал несколько жадных глотков – точно воду пил. – Мы оба явились на бал, впрочем, как и все остальные – расфуфыренные, смешные и дико трогательные. И танцевали… Всю первую часть вечера, до перерыва. Знаешь, потом, задним числом, вспомнил: Бобр сидел у стены, положив ногу на ногу, и с таким ленивым, немного сонным видом озирался вокруг, точно сам не понимал, зачем пришел сюда. В перерыве меня позвали – что-то там передвинуть, и Даша ушла вместе с другими девчонками. Выпить воды в буфете, напудрить щеки в туалете, еще что-то там такое… А потом случилось это.

Маруся, затаив дыхание, внимательно слушала Арсения.

– На ней было платье – пышное такое, с кринолином, нижними юбками, верхним чехлом из кружев… После перерыва Даша вдруг вбежала в зал – бледная, испуганная, онемевшая. Подол ее платья горел, и огонь быстро шел вверх, съедая кружево, она крутилась на месте, точно танцуя… Это было страшное зрелище. Мы все обмерли. Оцепенели! И только физрук, следивший за порядком в зале, моментально сориентировался, одним движением сорвал тяжелую гардину с окна и накинул ее на Дашу, повалив на пол. Все произошло за считанные секунды!

– Даша сильно пострадала?

– Нет, не очень. Ей повезло, что физрук оказался таким молодцом, а еще то, что платье было многослойным. У нее немного руки обгорели и подбородок – совсем чуть-чуть. Ее увезли в больницу. Я ездил к ней каждый день, но она… она была уже не той, что раньше. Слишком сильно испугалась. Ее все спрашивали, и я в том числе, что же такое произошло тогда, но она все молчала, отнекивалась. Я из нее буквально клещами слова тянул! И выяснил – это сделал Бобр. Бобр поджег ей платье!

– Зачем?..

– Затем, что в перерыве он остановил ее и потребовал, чтобы во второй части она танцевала с ним, а Даша отказалась. И я знаю, почему она отказалась, – она все время помнила мои слова, мое дурацкое обещание: «Если ты будешь танцевать с кем-то, кроме меня, я с этого бала уйду». Она не хотела, чтобы я уходил!

– Бедная… Но ты вовсе не виноват!

– Не знаю. Пусть бог судит. Но дело в другом. Бобр, он… Я думаю, Даша Рябинина ему очень нравилась. И он тоже хотел танцевать с ней – поэтому и пришел на этот бал.

– Зачем он поджег ей платье? От ревности?

– Конечно, так проще все объяснить – от ревности несчастный Бобр чуть не сжег заживо бедную девочку! – мрачно воскликнул Арсений. – Но что за уродливая, больная любовь, если она толкает человека на столь дикие поступки! И потом, этот Бобр ничуть не раскаялся – он не извинился перед Дашей, он ни разу не заглянул к ней в больницу, он не пытался хоть как-то объяснить свой поступок. Ходил со своим всегдашним сонным, невозмутимым видом – глаза такие сонные, ясные, пустые-пустые! Возможно даже, он и не любил ее вовсе, а только хотел любить, но у него ничего не получалось. Вдруг позавидовал нам с Дашей, на том балу, я ведь так думаю, мы выглядели счастливыми, очень счастливыми. Он подошел к ней в перерыве в школьном коридоре, выгадав момент, когда рядом никого не было, и потребовал, чтобы Даша танцевала и с ним. Она отказалась – вероятно, слишком поспешно, даже со страхом. Она ведь боялась потерять меня! И тогда Бобр бросил зажженную спичку ей на подол. Синтетическое кружево вспыхнуло мгновенно…

– Его наказали? – дрогнувшим голосом спросила Маруся.

– Нет. Я, разумеется, рассказал обо всем, как только узнал правду. Донес на Бобра директрисе – старой, очень мудрой тетке, которую мы между собой звали Тортиллой… Она этого дела оставлять не стала, и, разумеется, Бобр получил бы по полной программе, но Даша вдруг стала все отрицать.

– Бобр угрожал ей?

– Нет. Она не хотела скандала, она не хотела быть в центре внимания – я уже упоминал, что после этого случая у нее что-то повернулось в голове. Она не сошла с ума, она просто стала другой. Когда к Бобру весь педсовет подступил с допросом, он заявил, что Рябинина оболгала его. Она якобы курила и сама случайно уронила спичку себе на платье. Но Даша вообще не курила!

– Она сказала об этом?

Арсений отрицательно покачал головой.

– Ей было уже все равно. Она стала какой-то равнодушной, нерешительной, упрямой. Она перестала что-либо чувствовать ко мне, словно Бобр заразил ее своей нелюбовью. По-хорошему, после этого происшествия ее следовало срочно направить к психологу, психоаналитику, который помог бы ей преодолеть этот стресс, но в те времена это было не принято, да и психоаналитиков еще поискать надо было… Словом, уличить Бобра не удалось. Тортилла, конечно, чувствовала, что я говорю правду, что Бобр виноват, но понимала также – доказать это было уже невозможно. Он все отрицал, Даша все отрицала, свидетелей не было, мое заявление – голословное… Тортилла провела с Бобром очень серьезную беседу – дескать, дай только повод! – и он затаился. До выпускных экзаменов оставалось всего полгода…

– Что было с Дашей потом?

– Ничего. Она закончила школу, пошла работать продавщицей в универмаг. Подстриглась очень коротко, растолстела, вышла замуж, родила. Однажды я встретил ее, уже после армии, она отвернулась, словно не узнала меня.

– А Бобр? Что стало с ним?

– Не знаю. Но когда выяснилось, что никакого наказания он не понесет, я словно с цепи сорвался. Я следовал за ним неотступно, я дразнил его, я пытался вывести его из себя, я хотел изничтожить его! Я ненавидел его. Все последние полугодие я только и делал, что смотрел на него – не понимаю, как только дырку не прожег в нем своим взглядом. И чем больше я его узнавал, тем больше поражался. Он – урод. Душевный инвалид… Чудовище! Я не скрывал своих чувств, я все время сообщал, что о нем думаю. Но, ты знаешь, он все сносил – видимо, боялся директрисы, помнил о ее обещании. И только однажды, перед выпускными, заявил, что отомстит мне. Он сказал – «Бережной, ты у меня когда-нибудь за все заплатишь. Я тебя убью».

– О господи! – вздрогнула Маруся.

– Но ты не бойся, я его больше не видел. Он пропал. Не знаю, где он сейчас и что с ним. Да и вообще, юношеским обещаниям не стоит верить. Все проходит, люди меняются… Наверняка Бобр и думать обо мне забыл! Но я тебе рассказал всю эту историю потому, что хотел сказать – не у всех людей есть способность любить. Есть индивиды, чьи сердца холодны уже с самого рождения. Они не знают той грани, которая разделяет добро и зло, они вносят хаос в этот мир.

Маруся обняла Арсения. Она чувствовала тепло его рук, слышала, как сильно бьется его сердце.

– Ты такой хороший… – пробормотала она. – Ты очень хороший человек – знаешь?

Он молча поцеловал ее.

– И ты талантливый… Я уверена, ты гениально сыграешь этого своего героя… Назанского!

Арсений засмеялся, обнял Марусю еще сильней.

– Я влюбился в тебя с первого взгляда, – сказал он. – Это потому, что я искал тебя всю жизнь. Именно тебя. А когда увидел – сразу узнал!

– А вовсе не потому, что я напомнила тебе Дашу Рябинину? – с добродушной иронией спросила Маруся.

– О нет! Это она была похожа на тебя – на ту, которую я искал все время… И только ты, одна ты – настоящая.

У него на руках Маруся незаметно провалилась в сон. Арсений перенес ее на кровать, осторожно раздел, лег рядом. Сквозь дрему она чувствовала, как он гладит ее по волосам, как целует плечо. В этих легких прикосновениях, в этой ночной тишине, в тепле, которое шло от его тела, заключалось все счастье мира. «Я бы хотела всю свою жизнь, до самой последней минутки быть с Сеней… – точно облако проплыла через Марусин сон ленивая мысль. – Я бы хотела умереть вместе с ним. Одновременно. Теперь понятно, почему в старых сказках говорилось о влюбленных – они жили долго и умерли в один день…»

На следующий день она проснулась поздно, с тяжелой головой.

– Ох, Сенька… Ты как себя чувствуешь?

– Неплохо, – бодро отозвался тот. Арсений обладал способностью пить, но не пьянеть и не страдать от похмелья на следующий день. Его организм легко переваривал любые дозы любого алкоголя.

– Нет, я, конечно, понимаю, что это необходимо для роли, ведь твой Назанский, насколько я поняла, тот еще пьяница… – забубнила недовольно Маруся.

– Абсолютно неправильное восприятие моей профессии! – засмеялся Арсений. – Хорошо сыграть пьяного может только абсолютно трезвый актер. Это факт! Поэтому не думай, что я теперь каждый день буду поклоняться Бахусу…

…Через неделю начались съемки «Поединка».

Это было самое лучшее время в жизни Маруси и Арсения. И в первую очередь потому, что фильм снимался в совершенно особенной атмосфере – ею были заражены и все те, кто в нем участвовал, и обслуживающий персонал, и те, кто хоть раз побывал на съемочной площадке.

Сценарий был превосходен, режиссер Михайлов – в ударе, актеры – на подъеме. Даже сама погода способствовала этому. В ноябре, выдавшемся очень теплым, снимали весну – то время года, когда деревья стоят голые, когда сельские дороги после осенних дождей напоминают также и об апрельской распутице…

Зимой были павильонные съемки, в марте, тоже выдавшемся очень теплым, снова снимали весну (апрель), а в апреле, когда все быстро зацвело и стала пробиваться первая травка, – лето.

Постоянно приезжала пресса, у актеров и у Михайлова то и дело брали интервью. «Поединок» экранизировали не единожды – разные режиссеры, в разные времена, но сейчас витало мнение, что именно этот фильм станет событием и что его ждет необыкновенное будущее.

В главных ролях были заняты звезды российского кинематографа, а Евгений Марушин, игравший Ромашова, ради этой роли даже сделал пластическую операцию, сильно его омолодившую (по книге – Ромашову было немногим более двадцати)… Об Арсении Бережном мало кто знал, но пресса «открыла» его для публики: «Талантливый актер, лишь по недоразумению остававшийся незамеченным до сих пор, поражает своим глубоким проникновением в роль. Тонкий психологизм, филигранная игра, трагическое обаяние…» и т. д. и т. п.

– Любят они поднимать шумиху! – как-то заметил Арсений, отшвырнув от себя газету. – Совсем эти журналюги зарапортовались!

– А что такое, Сенечка? – с любопытством спросила Маруся.

– Да они моего героя чуть ли не Христом сделали! Ну да, у Назанского много проповедей и морализаторства этого… Но он – просто несчастный, сломанный человек, спившийся от беспросветной армейской службы!

Маруся мечтала посмотреть фильм целиком, уже в готовом виде.

В середине мая съемки закончились и надо было приступать к монтажу и озвучиванию.

Неожиданно позвонила Людмила, произнесла голосом обиженной, капризной девочки:

– Совсем ты обо мне забыла, Маруська!

– А что такое? – встревожилась она. – Как Варенька?

Варенькой звали дочь Людмилы и Богдана.

– Да у меня день рожденья сегодня – вот что!

– Ой, а я и забыла… Людочка, милая, я тебя поздравляю! Желаю счастья, здоровья, успехов и еще много-много… – с раскаянием зачастила Маруся.

– Стоп, Маруська, поздравить меня ты сможешь лично, – остановила ее подруга. – Приезжай сегодня в один ресторанчик, неподалеку от Октябрьской площади, будет небольшой сабантуй. И Арсения захвати. Непременно!

С тех пор как Арсений стал сниматься у Михайлова, Людмила перестала критиковать выбор подруги. Теперь она усмотрела в Марусином поведении «тонкий замысел» и «великолепную интуицию». «Ты, Маруська, не самого великого ума девушка (уж прости меня за эту откровенность, но я тебе как друг говорю), но что-что, а нюх у тебя есть! Почувствовала в своем Бережном задатки! Он ведь теперь с этим фильмом прославится, и пойдут роли…» – «Да, уже поступило несколько предложений», – рассеянно заметила Маруся.

– Арсений сегодня очень занят. Допоздна в студии будет сидеть – озвучка…

– Ой, ну я в этом ничего не понимаю, однако какая жалость, что он занят… Точно не сможет прийти? Ну ладно, приходи одна!

…«Ресторанчик» был весьма солидным заведением с живой музыкой и анимационной программой для детей, чтобы те не скучали, пока взрослые пьют и закусывают, а «небольшой сабантуй» вылился в роскошную вечеринку.

Приглашено было человек тридцать, с детьми. Трехлетняя Варенька в атласном платьице вишневого цвета, с кудрями, в кружевных панталончиках выглядела настоящим ангелом, и первое время только она была в центре внимания. Потом ее и других детей увели аниматоры, наряженные клоунами.

– Ты посмотри, как все меняется… – прошептала Людмила на ухо Марусе. – Ведь совсем недавно это мы перед публикой прыгали, точно обезьяны, а теперь от меня зависит, заплатят этим клоунам, развлекающим моего ребенка, или нет!

– Ты это к чему? – удивилась Маруся.

– Я ненавижу их… Всех тех, кого принято называть обслуживающим персоналом, – сказала Людмила спокойно, без всякого выражения. – Потому что они ненавидят нас. Я сама побывала в их шкуре, я сама ненавидела этих скучающих, зажравшихся господ, которые в любой момент, придравшись к любой мелочи, могли нажаловаться моему хозяину…

– Ты сама себе противоречишь.

– Ничего подобного! Просто я знаю все изнутри… Ты думаешь, эти клоуны, что сейчас прыгают вокруг Вареньки, в самом деле восхищены ею?.. – Людмила закурила. С тонкой папироской, вставленной в длинный мундштук, она выглядела чрезвычайно стильно и утонченно. – Ну что ты на меня так смотришь?..

– У тебя очень славная дочурка. Ей-богу, ею нельзя не восхищаться! – честно ответила Маруся.

Людмила задумалась, держа сигарету на отлете, потом вдруг улыбнулась:

– Слушай, Гагарина, а вы с Арсением думали о ребенке?

– Да. Сеня очень хочет детей. И я тоже. Это, наверное, такое счастье…

– Счастье, когда есть деньги, чтобы растить его, этого самого ребенка! – усмехнулась подруга. – Ты, возможно, считаешь меня слишком прагматичной, рассудочной… Но разве можно представить Варьку в байковом ношеном платье, тапках из кожзама, в дешевых растянутых колготах, в китайском синтетическом комбинезоне с рынка? Разве можно вообразить ее жующей соевые полуфабрикаты и слипшуюся вермишель? Ее, летом среди мух и комаров в подмосковной деревне, на болоте, называемом озером, и чахлой заплеванной рощей рядом, которую местные жители называют с гордостью лесом, а не на самом лучшем курорте мира?.. Нет! Варьки не было бы, если бы Богдан оказался менее обеспеченным мужиком! Счастье, милая моя, это не то, что ты можешь завести ребенка, а то, что ты в состоянии содержать его.

– Наверное, ты права, – пробормотала Маруся.

– Ну наконец-то! Наконец-то ты хоть что-то стала понимать! – засмеялась Людмила. – Ведь твой Арсений теперь получает неплохие деньги?

– Да… Другие роли – другие гонорары, – кивнула Маруся, которой был почему-то тягостен этот разговор. – Только они у нас не удерживаются, мы все время тратим их на какую-то ерунду…

– Вы с Сенькой сами еще дети, – строго произнесла Людмила. – Ах, какая жалость, что он не смог прийти, я ведь всем разболтала, что будет гениальный актер, который снимается у самого Михайлова…

Далее вечер покатился по накатанным рельсам. Гостей усиленно потчевали всякими разносолами, рекой лилось хорошее вино, звучала живая музыка, застолье сменялось танцами, потом снова – застолье, дети вместе с клоунами прыгали в хороводе…

Людмила познакомила Марусю с Еленой, женой Богданова компаньона. Елена принялась в подробностях рассказывать, как они покупали квартиру в новостройке на Воробьевых горах, какой делают теперь ремонт и какой дивный вид открывается на Москву с двадцать пятого этажа.

– Ты в курсе, сколько Богдан отвалил за эту вечеринку? – спохватившись, спросила Елена у Маруси.

– Нет, а что?

– Три тыщи у. е! – нервно захохотала Елена. – Ох, любит он пустить людям пыль в глаза… Это так смешно, так по-мещански! У моего Валентина те же доходы, но он себе подобных трат не позволяет! Зачем приглашать такую толпу людей на день рожденья жены, большинство из которых Людмилу в первый раз видят?..

На Марусю вдруг напала тоска. Она была другой, она совершенно не чувствовала себя светской дамой, ей не хотелось обсуждать чужие деньги, квартиры, ей не хотелось рассказывать о себе и Арсении, не хотелось вещать с апломбом, что ее возлюбленный – гениальный актер, и какой гениальный фильм снимает сейчас Михайлов (наверняка за него получит «Оскара», не меньше!) и т. д. и т. п.

Все эти разговоры казались ей скучными, пустыми и постылыми. Она прекрасно понимала, что после вечеринки одни гости начнут обсуждать других гостей, будут мучиться от того, что сами наболтали лишнего…

Она немного поплясала в хороводе вместе с Варенькой, попробовала устриц с шампанским и убежала, сославшись на занятость.

– Ты не пропадай, – сказала на прощание Людмила, расцеловав ее в щеки. – Ты ведь единственная моя настоящая подруга… Да и Варька тебя обожает!

…Было довольно поздно, но еще светло. Маруся поправила на плече сумочку и хотела было уже сойти по ступеням вниз. В этот момент кто-то, неуклюже и тяжко топая, прошел мимо нее, стукнул в стеклянную дверь.

– Прошу прощения, но у нас сегодня частная вечеринка! – крикнул швейцар, выглянув наружу. – Заходите завтра.

– Завтра… – хмыкнул за Марусиной спиной неудачливый посетитель. – А на фига мне завтра, когда я хочу сегодня!

Голос показался ей странно знакомым. Она обернулась и увидела высокого, плотного мужчину в черном костюме. Эти коротко стриженные темные волосы, тяжелый затылок…

– Блин, уроды… – Недовольно пробормотал мужчина и тоже обернулся. И встретился взглядом с Марусей. «Господи, где же я его видела?..»

Они стояли и смотрели друг другу в глаза. У мужчины был неприятный, тягучий взгляд – и злой, и тоскливый одновременно. Странный взгляд… И такой знакомый!

– Барышня, минутку… – Мужчина шагнул ей навстречу. – Мы, типа, это… Мы раньше нигде не встречались?

«Встречались! – мысленно ахнула Маруся, вспомнив свои турецкие каникулы. – Это же тот нахал, что мне чуть палец не сломал!»

Прошло почти четыре года с тех пор, но ощущение боли, страха, недоумения, которые вызвал у нее этот человек, оказывается, никуда не исчезли.

Она ничего не ответила и стала поспешно спускаться по лестнице.

– Эй, стой!

Было еще светло, светили фонари, шли мимо люди – в эти теплые весенние дни никто не спешил домой… Это был родной город, хорошо знакомые улицы. Но Марусе стало не по себе – как и тогда, в турецком отеле.

– Красавица, погоди… Ну я ж тебя вспомнил! – топал за ней «старый знакомый».

– Что вы вспомнили? – бросила через плечо Маруся.

– Ну, летом… Это ведь ты была! Изаура!

Этого только не хватало… Он тоже хранил в себе воспоминания о той мимолетной встрече, произошедшей очень давно и так далеко отсюда. Судьба зачем-то снова свела их, и они сразу же узнали друг друга, словно существовал какой-то тайный замысел, пока недоступный для понимания!

– А тебе без парика лучше… – Он на ходу коснулся своей тяжелой и огромной ладонью ее волос.

– Без рук! – огрызнулась Маруся, уклоняясь в сторону.

– Ишь, какая сердитая! – вполне добродушно засмеялся тип. – Я, знаешь, после работы, устал как собака… Хотел посидеть где-нибудь, расслабиться, а все кабаки забиты под завязку, сесть даже негде… Или какие-то частные вечеринки, блин! – он сплюнул в сторону. Если задуматься, этот человек не угрожал ей, он просто жаловался на жизнь, но у Маруси по спине побежали мурашки.

– Отстаньте от меня.

– А, ну да, ты же замужем… – снова засмеялся тот. «Господи, он же все, все помнит! Я ему тогда сказала, что замужем…» – Боишься, что супруг ревновать будет?

Он ловким и совершенно незаметным движением перехватил ее за плечи – Маруся даже опомниться не успела, как они уже стояли под деревьями, чуть в стороне от дороги. Его руки были каменными, тяжелыми – у Маруси возникло ощущение, что могильная плита легла ей на плечи.

– Милиция! – тоненько запищала Маруся.

Никто из прохожих даже головы в их сторону не повернул. Со стороны они, наверное, выглядели обыкновенной ссорящейся парочкой: он терпеливо просил прощения и обнимал ее, а она, вздорная и капризная, упрямо вырывалась…

– Скотина! – с ненавистью выдохнула она.

– Не ругайся, детка, – с равнодушной лаской усмехнулся незнакомец, а потом ладонью приподнял ее голову вверх. Если бы этот человек захотел, то он, наверное, запросто смог бы свернуть Марусе шею, как цыпленку.

Он хотел поцеловать ее – его большая, бесстрастная физиономия была совсем рядом, чужие деревянные губы раздвинулись – и стали видны передние зубы, такие крупные, что были похожи на лошадиные. От него ничем не пахло – абсолютно ничем, лишь скучным ароматом стирального порошка слегка веяло от рубашки… Как будто этот мужчина и человеком не был. Призрак, фантом, явившийся к Марусе из беспокойного сна, или горячечная галлюцинация из тех, какие возникают во время сильной простуды. Но она не спала сейчас и не была больна!

Марусе отчаянно захотелось вырваться – настолько сильно, что она была готова пожертвовать своей жизнью. Она рванулась так, что почувствовала, как у нее захрустели косточки, ударила головой мужчине в подбородок.

– Ай… да что ж ты делаешь! – сипло отозвался тот, но Маруся, бывшая спортсменка, не дала ему опомниться. Вдавила каблук-шпильку в ногу негодяя. От боли тот ослабил объятия, и Маруся моментально выскользнула из них и, как и в первый раз, отбежала на безопасное расстояние.

– Вот дрянь… – простонал тип, болезненно сморщившись. – Ты ж меня насквозь проткнула!

Прихрамывая, он попытался сделать шаг – и тихо выругался, после чего угрожающе добавил:

– Ну, только попадись мне еще… Только попадись!

Но Маруся не стала слушать его – она побежала вперед, скользнула в подземный переход, затем, на другой стороне улицы, нырнула в метро. Быстро миновала турникет, заскакала по эскалатору вниз, то и дело рискуя сломать ноги на своих шпильках…

От волнения у нее все перемешалось в голове, и, выйдя из метро, Маруся поняла, что оказалась в центре, рядом со своей старой квартирой. «Ничего, сегодня здесь переночую…» Она не хотела возвращаться на улицы города, словно «старый знакомый» мог подстерегать где-нибудь.

…В родной коммуналке было тихо, бубнил телевизор в комнате Алевтины Климовны:

– …большое распространение во всем мире получило обеззараживание воды методом хлорирования. Под действием хлора погибают находящиеся в воде бактерии. Одновременно хлор окисляет органические вещества. Поэтому хлорирование – хорошее средство и для борьбы с возникающими в воде мельчайшими водорослями. Дозу хлора устанавливают пробным хлорированием так, чтобы в 1 литре воды, поступающей к потребителю, оставалось не менее 0,3 мг и не более 0,5 мг хлора, не вступившего в реакцию. Этот остаточный хлор – надежный показатель обеззараженной воды. Но для здоровья этот остаток весьма и весьма вреден. Очистить воду можно также путем озонирования или подвергнув ее ультрафиолетовому излучению. Преимущества этих процедур…

Словно в насмешку потянуло каким-то странным запашком.

Маруся заглянула на кухню – Виталик в синих тренировочных штанах, которые были ему уже давно малы, в короткой оранжевой майке, задравшейся над идеально круглым животом, задумчиво стоял у плиты. В пятилитровой кастрюле что-то бурлило, начиная закипать – и волны странного запаха потихоньку распространялись по квартире.

– Маруся? Привет! – обернулся Виталик. Лицо у него было опухшим, землисто-серого цвета, с нездоровым румянцем на скулах, рыжие волосы завязаны в хвост с помощью бельевой резинки. Маруся вспомнила, что Виталик из каких-то соображений не так давно перешел с водки на пиво. От пива он очень сильно опухал и мало что соображал, становился вялым. Впрочем, водка на него действовала тоже не самым лучшим образом.

– Привет. А что это ты готовишь?

– Да вот, борщ варю. Угостить? – любезно предложил Виталик. – Захотелось горяченького…

Маруся из-за его плеча заглянула в кастрюлю – странное варево сизо-фиолетового цвета бурно испускало голубоватую пену, в которой мелькали серые комочки чего-то (мяса? тушенки? супового набора?) и переваливались с боку на бок огрызки овощей. Судя по всему, картошку Виталик забыл почистить…

– Нет, я не голодна! – поспешно сказала Маруся. – Только что из ресторана…

– А твой где?

– Ой, у него столько работы… Надо не забыть позвонить Арсению, а то он волноваться будет! – спохватилась Маруся. За плитой, на кафеле, которым была выложена стена, извивались причудливые бурые разводы, уже совершенно окаменелые, отчетливо выпуклые, словно зарождающиеся сталактиты. Результаты прошлых кулинарных изысков Виталика… Алевтина Климовна готовила редко, питаясь в основном ванильными сухарями и диетическим творогом.

– Как у вас дела?

– Хорошо. А вы с Алевтиной тут как?

Виталик передернул круглыми дряблыми плечами. «Сколько ему сейчас? – попыталась вспомнить Маруся. – Господи, да всего сорок три!»

– Надоела она… – вяло произнес Виталик. – С утра до вечера телевизор включен. Вышивает цветочки свои и слушает какую-то ерунду… Что за жизнь у нее!

– А у тебя? – осторожно спросила Маруся.

Виталик бросил ложку, которой помешивал суп, в ржавую мойку и сел на кособокий табурет у окна. С треском почесал затылок.

– Я, Манечка, к сожалению, человек философского склада ума, – уныло произнес он. – Я, может быть, один из немногих, кто не питает никаких иллюзий насчет жизни… Ничего нет и, что хуже всего, ничего и не будет.

– Ты опять?

– Опять! – тряхнул он головой. – К чему все это трепыхание, называемое жизнью? Люди мечутся – покупают, продают, сходятся, расходятся, учатся, работают, интриги плетут, как будто смерти нет, как будто все они бессмертные!

– А что надо делать?

– Я не знаю! – с тоскливым раздражением воскликнул Виталик. – Я тут давеча сдуру брякнул: «Климовна, чего глаза портишь – ведь все равно твой бисер на помойку выбросят, как помрешь!» Она аж затряслась вся, обозвала меня нехорошим словом.

– И правильно обозвала! Разве было бы лучше, если б она сидела целыми сутками, сложив ручки, и думала только о смерти?..

Пена внезапно поднялась шапкой и с шипением стала стекать по облупленным бокам кастрюли. Виталик не шелохнулся, и тогда Марусе пришлось поспешно убавить огонь.

– Вот ты, Манюня, конкретно ты – счастлива?

Она улыбнулась:

– Да-а…

– И ты не думаешь о том, что рано или поздно твое счастье кончится?

– А почему это оно должно кончаться? – обиделась Маруся.

– Да потому, что в этом мире все настолько ненадежно и шатко, что ни на что надеяться нельзя! – с досадой заявил Виталик и опять почесал живот с круглым, вывернутым наружу пупком.

– И что ж мне теперь – сидеть и тоске предаваться, как ты? Ну, пускай, все конечно, все ненадежно, но я хоть одному дню, но порадуюсь! – упрямо возразила Маруся. – Вон мотылек… – Она указала на ночную бабочку, бившуюся в окно. – У него и жизни-то – всего день! Но он все равно что-то делает, выполняет какую-то программу…

– Вот именно – программу! – Виталик поскреб теперь уже поясницу. – А я человек, я понимаю, что программу в меня вложили, а на самом деле – ничего нет. Ничего! Холодным разумом оцениваю действительность – суета сует и томленье духа!

– Что же делать?

– Я же говорю – не знаю. Иногда думаю – лучше бы вообще не рождаться… И зачем я родился, а? Чтобы с муками, страданиями, постоянно преодолевая какие-то препятствия, оттрубить свой срок на земле и уйти в могилу? Зачем начинать, если конец давно известен?!

– Виталька, не надо… По сути, ты прав, но если обо всем этом думать, то можно с ума сойти! – умоляюще протянула к нему руки Маруся.

– Я не хочу умирать. Есть только единственный выход, чтобы избежать этого, – не рождаться, – мрачно вещал Виталик. – Но мне не повезло – я все-таки появился на свет божий и теперь вынужден испить эту чашу до конца. А зачем? Господи, зачем? Я не вижу никакого смысла в этой жизни! Я, словно осел какой, тащу на себе груз, не в силах сбросить его!

Маруся ушла к себе в комнату. Ей было не по себе – и от встречи со своим «турецким кошмаром», и от мрачных Виталиковых монологов… Она набрала на мобильном номер Арсения.

– Алло! – весело отозвался тот. У Маруси моментально потеплело на душе.

– Сенечка, я у себя! Так что не жди меня сегодня, я завтра приеду!

– Ну-у… – огорченно запыхтел тот. – Тогда я к тебе приеду!

Он не мог без нее, совершенно не мог. Даже одна ночь врозь была для Арсения Бережного катастрофой.

– А что за шум там? Ты где, на работе?

– Нет, мы уже закончили, посидим полчасика с ребятами в кафешке – это неподалеку от метро «Парк культуры»… Ты не против?

– Да ради бога! – великодушно ответила Маруся.

– Спасибо, Марусечка! Я тогда позвоню тебе перед выходом!

– Хорошо. Пока!

Она нажала на кнопку «отбоя». Вышла в коридор с электрическим чайником, чтобы набрать на кухне воды. Из комнаты Алевтины Климовны неслось:

– …в устойчивую теплую погоду плоды и ягоды сушат на солнце. Их размещают на листах фанеры или картона и ежедневно переворачивают, чтобы не прилипали друг к другу. При этом их следует прикрывать марлей, а на ночь убирать, чтобы они не вымокли от росы…

Маруся замерла, прислушиваясь. «Надо же, сколько возни! – машинально подумала она. – Переворачивать эти плоды с ягодами каждый день, на ночь в дом затаскивать…»