Текст книги "Счастливы по-своему"

Глава 4

«Абстиненция тебе на язык!» – мысленно пожелал Степа собаке, гулко лаявшей за забором. Он катил по Гороховой коляску с Ясей, и Яся спал. Степа укачивал-укатывал протестующе вопившего сына минут двадцать и совсем не хотел, чтобы тот сейчас же проснулся.

Сказку про жену, которой под хвост попала чудесатинка, и ее мужа, который по ночам, пока та спала, стал ей мозги по чайной ложке обратно в голову запихивать, Степа не успел досказать. Быстрый стал тереть глазки, зевать, пришлось сказку свернуть и перейти к более насущным задачам.

В агентство, на работу, Степа уже позвонил: извинялся, туманно говорил о форс-мажоре, сообщил, что будет отсутствовать весь день. На сегодня у него были назначены два просмотра квартир, в одном случае он был агентом покупателей, семейной пары с ипотечными намерениями, в другом – агентом продавцов. Всем заинтересованным лицам Степа позвонил, пришлось опять извиняться и талдычить «никак не могу».

Было ясно, что Юля еще не остыла. Трубку она не брала. Кто знает, может, и правда отправилась в свой музей? Значит, как минимум до вечера надо было рассчитывать только на себя.

Как только Яся перестал покрикивать в коляске и надежно уснул, Степа решил отправиться в гости. Было к кому пойти в разгар рабочего дня, к сожалению.

Его бывший одноклассник, старый друг, а ныне еще и партнер, Боря, сейчас наверняка был дома, потому что месяц назад его и еще шестерых сотрудников рекламного агентства «Веселый воблер» отпустили в бессрочный отпуск. Задержанную зарплату за март и апрель обещали выплатить как только, так сразу.

Боря Гребешков жил в десяти минутах ходьбы от Гороховой. По пыльной дороге, которую перебегали пятнистые беспородные кошки, мимо буйно расцветшей сирени, мимо облупленных хрущевских пятиэтажек, которые, согласно обещаниям предпредыдущего мэра, должны были расселить и сломать еще десять лет назад, мимо пластикового павильончика «Бельканто», где продавали женское белье, мимо мусорных баков, к которым кто-то вынес истертый старый диван… И вот Степа вкатил коляску со спящим Ясей во двор девятиэтажного панельного дома.

Девятиэтажка была похож на старый учебник, выцветший, вытертый и посеревший, зато двор был зеленый, затененный березами, тополями и каштанами. Степа оставил Ясю сопеть под большим каштаном, а сам кинул камушком в окно на первом этаже.

– Ну, привет, что ли, – сказал Борька, открыв окно.

Его лицо скульптурной лепки, напоминавшее о «Давиде» Микеланджело, в данный момент недовольно хмурилось. Щуплые, совсем не микеланджеловские плечи выглядывали из-за мясистых фиалок, стоявших на подоконнике.

– Ты, это… выйдешь?

– Я завтракаю, – буркнул Боря и скрылся в голубой тени квартиры.

– В двенадцать дня?

Окно начиналось невысоко, на уровне шеи, и Степа всунул голову на Борькину кухню, как раз между горшком с фиалкой и горшком с алоэ.

– Ой, здравствуй, Степочка! – заулыбалась Инна Петровна, мать Бори.

Боря с мамой сидели за столом, стоявшим возле окна. В глубине кухни виднелся широкий силуэт Бориного брата, Лешечки, тот с быстротой ниндзя рубил что-то ножом. Леша шагнул к столу, сгрузил брату в тарелку с кашей мелкую крошку зеленого лука и моркови, подлил матери чая. Его сосредоточенным крупным глазам не хватало живости, словно их обладатель прятал большую часть себя где-то внутри, в тайной комнате, и там проводил добрую половину жизни. Степа окликнул его: «Привет, Лешка!» – и Леша поднял голову, протянул улыбчиво: «Приве-ет!» Борин брат Степе всегда радовался. Он был самый добродушный человек из всех, кого Степа встречал. А еще у него была болезнь Дауна.

– Я говорила тебе, не сиди за компьютером ночью. Теперь зеваешь, как бледная немочь. Лег бы нормально, встал в семь, ну, восемь, зарядка, холодный душ – и нечего смеяться! – говорила Гребешкова-мама Борису. – Совсем другое настроение было бы.

– Угу. Когда мне зарплату выплатят за март, тогда у меня настроение будет. А если за март и за апрель, пойду на турник крутить сальто.

Это обещание было малосбыточным. И с зарплатой вероятность была невелика, и сальто Борис никогда не крутил. А в последние годы на любые подначивания он отвечал, что для работы дизайнера его мышц вполне хватает.

– Скорей бы вы ваше приложение сделали, – сказала Инна Петровна. – Если научите меня, я его тоже себе на телефон… как это?

– Я тебе установлю, – буркнул Боря.

– Очень симпатичное. Сразу видно, Боречка с такой любовью все монетки, все травинки прорисовывал!

– О-о! Он вам уже это, уже показал? – Сам Степа еще не видел финальный дизайн, Борис обещал предъявить ему сегодня.

– Просто прелесть, а не игрушечка! – сказала Инна Петровна. – Я, конечно, полный чайник, но ведь будут вам платить за нее? Да ведь?

– Обязательно будут! – заверил Степа. – Сначала там, понимаете, бесплатная версия, но нам за рекламу что-нибудь капнет. Да, сначала бесплатная – так все делают. А потом апгрейды, в смысле добавки, угу, улучшения разные. Уже за деньги. Деньги небольшие, рублей пятьдесят, но если, условно говоря, сто человек заплатят…

– Вот мне так же Борик объяснял. Сто тысяч человек заплатят – и вы богачи! И мы богачи, правда, Лешечка?

Лешка с матерью засмеялись. Большое лунное лицо Леши заколыхалось от смеха.

– А почему нет? Надо верить в лучшее! – встряхнула кудряшками Инна Петровна.

– Вот именно, – с ненавистью сунул в рот кашу Борька. – На хрена мы вообще это хреначим, ночей не спим, на хрена я в агентстве впахивал забесплатно, а потом еще приходил домой и компостировал себе мозг этим приложением, забесплатно опять же? Как там говорится? По вере воздастся вам? Нам железно воздастся, сто тыщ миллионов, не меньше.

– Я тебя сколько раз просила при брате не ругаться, – тихо сказала Инна Петровна.

Борис еще яростней накинулся на кашу. Он был похож на такого Давида, у которого уложить Голиафа не вышло, зато он может всем подробно объяснить, почему это с самого начала была дохлая затея.

– Не слушайте его! У нас все идет по плану. Да. Не в смысле… мм, а в смысле – прекрасное приложение будет. Как пирожки. Будет разлетаться, как пирожки. Может, Абрамовичами мы не станем…

– Чистая правда, – вставил Боря.

– Да, Абрамовичами не станем, но заработаем на этой игре хорошо. Не сомневайтесь, Инна Петровна.

– Очень бы хотелось, Степочка! Ну, мы будем собираться, – Гребешкова-мама потянула Лешу из-за стола, – мы хотели в гости к Марье Сергевне зайти. Она в последнее время хворает, а мы ее…

– Вылечим? – с надеждой спросил Лешечка.

– Ой, очень хотелось бы! Друзья лечат лучше таблеток, у моей мамы присказка такая была. А я Марье Сергевне еще просфорку принесу, мы с Лешей утром в храме на службе были, взяли просфорку… – Инна Петровна, продолжая журчать что-то про храм, пошла в глубину кухни, как вдруг вздрогнула и обернулась: – Степа! А ты почему здесь? Степ, тебя что, тоже?..

– О-о, только не говори, что тебя тоже уволили! – закричал Боря.

– Да не скажу! Все в порядке. Это я отгул взял. Юле нужно было… – замялся Степа, – нужно ей, по делам… а я, ну, я остался за Яськой присматривать.

Гребешковы облегченно выдохнули.

Инна Петровна с Лешей ушли, Степа же, которому надоело быть головой на подоконнике, предпринял новую попытку выманить друга наружу.

– А вот выйду, – хмыкнул Боря. – Покалякаем.

Долгожданный дизайн мобильного приложения, игры, которую Степа придумал сам и делал вместе с Борей, так и не был ему предъявлен. «Подожди, – сказал Гребешков. – Покажу кой-чего». И открыл страницу портала «IT новости».

Фонд Like Ventures, большой папочка с большими карманами, к которому мечтали прильнуть все стартаперы, проводил конкурс для разработчиков мобильных игр.

– Йухты-пухты! Трем финалистам по миллиону на рекламу! – воскликнул Степа.

– Да. Получить миллиончик рублей на раскрутку – это бы нам было кстати. Это бы нашу игру нехило продвинуло, – с горечью сказал Боря. – Кто знает, она могла бы влезть в топ… а не валяться никому не нужным хламом, как все, что мы прежде делали.

– Ты это, ты зачем сразу киснешь? У нас игра – супер-дупер. Супер-дупер в кубе, угу. Мы вполне можем выиграть.

– Ага, – скривился Борис. – Ты на дедлайн посмотри.

Степа посмотрел. Сроки у конкурса были такие, что седьмого июня, в воскресенье, аккурат в Степин день рождения, прием заявок заканчивался.

– Ну еканые пиксели… – протянул Степа. – Ну что же это… Ведь у нас еще конь не валя… Блин! Мне еще месяца на два работы, угу. Там с юзерфейсом возни, возни до фига, и в серверной логике дырищи, а еще интеграцию данных делать… а то и три месяца. Еканые пиксели! Ну кто так, кто так конкурсы объявляет?! Две недели срока? Они вообще, они офигели?

– Не они офигели, а мы профукали.

Оказывается, конкурс начался еще в начале весны, просто Степа с Борей его проглядели.

– М-да… получается, это. Надо было каждый день новости проверять, угу, – приуныл Степа.

– Получается! – передразнил Боря. Он захлопнул планшет с новостями и вскочил со скамейки. – Я, знаешь, как увидел – а-а! Задрав штаны, бежим! А потом дедлайн – бум! И у меня случился реассесмент. Полная иллюминейшн ин май хэд. Я понял: вот он был, золотой шанс на то, что наша игра заиграет. И мы его фук-фук, профукали. Потому что такая у нас логика процесса. Мечтаем о миллионах, выходит звяк на три копейки.

– Ну да, нам не везло… – неубедительно сказал Степа.

Ему было трудно возражать Боре. Они сделали вместе пять приложений. Первое – это был откровенный блин комом. А из последующих, несмотря на все радужные надежды, ни одно не выстрелило.

– Я провожу вечера и ночи над монитором, отрисовываю на хрен каждую трещинку – зачем? – вопросил Боря. – Все труды – в топку! Хватит, надо заканчивать эту бодягу с приложениями.

– Ты чего? Не доделать? Не доделать нашу игру? – ужаснулся Степа.

– А зачем? Уот, как говорится, фор? Уже ясно, что будет. Даже если мы доделаем, она будет пылиться в самой темной, в самой дальней точке задницы App Store. Никто про нее не узнает без раскрутки. Финиш.

– Нет, а если…

– Хватит с меня!

Спавший под каштаном Яся дернул ножкой.

– Тише ты, – шикнул Степа. – Разбудишь.

– А просто мне надоело! – зашипел высоким голосом Борис. – Думаешь, мы одни такие? Миллион человек в Цукерберги метят. Лемминги имени Цукерберга. Побежали, блин! Полтора миллиона приложений в App Store наколбасили. Мечтатели!

– Тогда кончай сидеть, пошли работать! – зашипел в ответ Степа. – У нас две недели есть. Вдруг мы это, вдруг мы успеем?

– Нет, мне-то дел на два дня осталось. Зато тебе – я знаю тебя! Ты четыре месяца еще будешь копаться, свою серверную, блин, логику дотачивать.

– А вот возьму и сделаю, – сказал Степа. И вышло это у него так твердо, так несомненно, что он даже чуток собой загордился. – Угу. Сделаю за две недели.

– Ха-ха-ха, – язвительно произнес Гребешков.

– А я сделаю.

– Кстати, не две недели, а уже тринадцать дней.

– Я сделаю.

– Ха-ха. Даже если убьешься, успеешь, с чего ты взял, что мы выиграем? – Боря схватился за кудри. – Оцени трезво! – шептал он. – Мы стучимся в закрытую дверь. Раз, два, три, четыре, пять раз постучали – за-кры-то. Не судьба, понимаешь? Вот одному на роду написано: «Быть тебе, Павел Дуров, королем Интернета, хошь не хошь». А другому на роду написано: «Быть тебе, Боря, лузером и тарелки носить».

Степа выдохнул через зубы и помотал головой:

– Да при чем тут тарелки?

– Я в официанты подался. Завтра выхожу.

– С дуба рухнул? – изумился Степан.

– Рухнул, еще бы, – язвительно отозвался Боря. – Это вы, получающие зарплату, в эмпиреях витаете. Всякая там самореализация, заниматься любимым делом, ах, надоело мне толкать панель и хрущевки, ой, хочу быть творцом, угу. А когда зарплаты нет и работы нет, потому что вообще-то кризис в стране и фирмы лопаются, то сразу требования заземляются.

Степа не знал, что сказать. Почему-то ему было стыдно перед другом, как будто это он не платил Борису зарплату… В этом Степа был не виноват, но это же он уговорил Борьку заняться приложениями… Боря молчал и обкусывал ноготь на большом пальце. Он глотнул чая из кружки, и вдруг для Степы сложились в одну картину детали, которые маячили неделями перед его носом, но он их не замечал. Кофеман Борис пьет краснодарский чай. Как ни зайди на ужин, ест гречку. Куда-то исчез его айпэд, и теперь Боря ходит со старым китайским планшетом. И прочее…

– Слушай, я вроде… Что-то я, извини, не подумал, что ты, ну, третий месяц без денег сидишь, – смущенно сказал Степа. – А у тебя Лешка…

– А у меня Лешка и мама на пенсии.

– Ты скажи, денег надо? А? Могу одолжить четыре или пять… – Степа полез в карман за деньгами, пересчитал, – нет, извини, четыре штуки. Извини.

– Не надо! – отрезал Борис. – Мой стакан мал, но я пью из своего стакана.

Они сидели на зеленом дворе девятиэтажного дома с облупившейся краской на дверях. Из соседнего подъезда вышла старуха в грошовом цветастом платье, потащила за собой сумку-тележку. Мимо проехала раздолбанная «девятка», копия Степиной во всем, кроме цвета. Это был мир, куда не заглядывали глянцевые истории успеха. Мечта о жизни, как в Силиконовой долине, здесь, на этом дворе, казалась чуждой и хрупкой, как всполохом залетевший в гущу голубей колибри. И все-таки Степа не хотел отказываться от своей мечты. Майский ветер гладил его щеку, словно успокаивал: ну будет, будет тебе.

Перед алым кабриолетом стоял мужчина, в джинсе с головы до ног, и размышлял. Его красная шея колебалась вместе с белой, под ершик стриженной головой туда-сюда, сюда-туда, брюхо, обтянутое джинсовой рубашкой, вздыхало и опадало. Кабриолет, повторявший угловатые линии больших американских машин 50-х годов, завлекательно подмигивал круглыми фарами. Размером он был примерно с чемодан и до того хорош, что хотелось схватить в охапку и немедленно унести.

– Ну и цены вы заламываете! – сказал покупатель тетке с рыжим шиньоном, в форменном халате продавщицы.

Шиньон сначала сделала вид, будто она тут не при чем (что скажешь? семнадцать тысяч, которые просили за автомобиль, для многих в Домске равнялись месячной зарплате). Потом пожала плечами:

– С такой ценой он и стоит третий месяц, никто не берет.

– Как же? Я беру! – раздался веселый голос.

Сзади к пузатому и продавщице подошел Богдан. Он прошагал весь «Детский мир» насквозь, нигде не задерживаясь. Китайское пластиковое изобилие сливалось в глазах в блестящий ком веселенькой расцветки. Алый кабриолет с хромированными контурами единственный из всего предлагаемого выглядел настоящим, это Богдан углядел за пять метров. А как углядел – тут же решил купить.

Пузатый обернулся и посмотрел на Богдана хмуро. Его длинное лицо, похожее на морду старого сеттера, выразило замешательство и наконец узнавание.

– Толич! – воскликнул он.

– Михалыч? – сощурился Соловей.

Это был Игорь Михалыч Воеводин, с которым Соловей когда-то работал в одном КБ, они девять лет рассчитывали буровые установки, сидя за соседними столами, ходили вместе в курилку, ездили в походы на байдарках… много всего было вместе, пока Богдан не ушел из КБ и не уехал в Москву. Когда-то они входили в один круг друзей, но с тех пор Соловей давно забыл про Воеводина.

– Ну ты даешь, Михалыч… ты прямо окреп! Я тебя узнал не сразу.

Михалыч не то чтобы окреп, а прибавил килограмм двадцать за те двадцать с лишним лет, что его не видел Богдан. Мешков под глазами и серебряной седины у него во времена КБ тоже не имелось.

– А ты почти не изменился. Все такой же стиляга. – Белозубая улыбка осветила лицо Михалыча. – Курточку под цвет глаз подбирал? – Он не только спросил, но и пощупал шоколадного цвета замшу.

– Но-но! Курточка полторы штуки евро стоила, не засаль, – усмехнулся в ответ Соловей.

– Видел я в твиттере пару твоих фотографий. Показали. Яхта на шестьсот лошадиных сил…

– Чего там, в аренду же, – скромно сказал Богдан.

– Отели пять звезд, завтраки с шампанским, девушки в купальниках…

– Да я не зову, сами ко мне тянутся, – продолжал скромничать Соловей.

– Ну, у нас жизнь поскучнее. Нечем в твиттере похвастаться. Работаем, работаем…

– Кем работаешь?

– Так. Ищу пути к сердцам… – покрутил рукой Михалыч, – и к карманам.

«Жиголо или маркетолог? – подумал Богдан. – Ставлю на маркетолога». У Богдана были еще пара-тройка часов до намеченного вечернего визита, и он подумал: а почему бы не поболтать со старым приятелем?

– А давай того-сего где-нибудь? Посидим, а? – в эту минуту предложил Михалыч.

Соловей даже не удивился совпадению. Он был уверен, что любой из старых друзей в Домске почтет за счастье посидеть с ним. Он привык, что люди, как мотыльки, летели на свет его успеха. А уж расспросить о подробностях жизни долларового миллионера, бывшего инженера, каждый был бы рад.

– Машинка хороша, – сказал Михалыч, кивая на красный кабриолет. – Цена безбожная, но я думаю, не купить ли? Внуку в подарок.

Рыжий шиньон, с большим интересом прислушавшаяся к разговору этих двоих, вмешалась:

– Автомобиль один у нас.

– Не развращай внука, Михалыч! – сказал Богдан. – Тем более что автомобиль уже я покупаю.

Про себя он подумал, что Воеводин и не собирается делать такие траты, но ему охота показать перед старым приятелем, что может это себе позволить.

Михалыч махнул рукой, соглашаясь и уступая автомобильчик, только пробурчал что-то про гусаров. Он предложил поехать в Заречье, сказал, что знает там отличный бар.

Через минуту они вышли из магазина. Воеводин втиснул свое обтянутое джинсовой рубашкой пузо в запыленный корейский джип и поехал впереди. Богдан последовал на своей изящной «дээс» за ним. Игрушечный кабрио в багажник не влез, он занял место на заднем сиденье, где раздувались белые пакеты из супермаркета – в них были всяческие деликатесы для вечернего визита.

Они доехали до Межи, по бетонному мосту на трех опорах пролетели над живописной рекой, отражавшей безоблачное небо, берега в романтических ивах и белые, серебристыми куполами увенчанные церкви. По дороге Богдан подумал, что стоит сделать один звонок: погулять по малой родине хорошо, но о делах забывать не будем. «Алло, Петра Сергеевича можно? Это Соловей, Богдан Анатольевич… Совещание? Ясно, перезвоню». Петр Сергеевич, зараза, уже вторую неделю оказывался на совещаниях, когда ему звонил Богдан.

В старой части Заречья, напротив краснокирпичного, украшенного башенками здания бывшего сахарного завода купцов Русановых (после революции – завода «Домский кондитер»), стоял обшитый желтой вагонкой дом в два этажа, с громадной рекламой во весь торец: «ПивКрафт. Возможно, самое вкусное пиво России». (Слово «возможно» было написано самыми мелкими буквами.)

Они вошли внутрь. Зал на первом этаже выглядел удешевленной копией популярных в Москве «ирландских баров»: там все закрывали темно-коричневыми досками от пола до потолка и сдабривали винтажными плакатами «Гиннесса», здесь были виниловые обои «под дерево» на стенах, линолеум «под дерево» на полу, а в простенках между окнами – два плаката советской эпохи, следующего содержания: на одном, озаглавленном «Долбанем!», ярко-красный рабочий заносил кувалду над винной бутылкой, на другом слепой в черных очках предупреждал: «Не пей метилового спирта!»

«Бог ты мой, куда меня занесло?» – подумал про себя Соловей.

– Не отравят тут нас? – полюбопытствовал он у приятеля.

Воеводин поморщился и примирительно сказал:

– Конечно, это не Рио-де-Жанейро. Но, поверь мне, здесь лучшее пиво в городе.

Его слова подтверждало то, что, несмотря на ранний для бара час, здесь уже сидели несколько пиволюбоводиночек и группа туристов, оживленно обсуждавших мощи святого в Зачатьевском монастыре.

Михалыч подвел старого приятеля к стойке, на которой было шесть пивных кранов (на ярких ярлыках красовались названия вроде «Копченый Пастор» и «Завтрак Махараджи»), а позади бармена выстроились в холодильниках ряды и ряды пивных бутылок всех мастей, с иностранными этикетками.

– Ты что предпочитаешь? – спросил Михалыч.

Богдан, развернувшись спиной к пивному изобилию, оперся о барную стойку.

– А помнишь, Михалыч, как мы с тобой как-то в июле случайно встретились? Году в 87-м или 89-м. Была суббота, и меня жена отправила на рынок, а заодно дала бидон для кваса. Иду, бидоном помахиваю, а тут ты. Вопишь: «Толич! За «Пионером» хорошее «Жигулевское» выкинули!» Ну, мы с тобой дернули к «Пионеру». Очередюга выстроилась!.. Где-то через час доползли мы с тобой до ларька. Жара, пот льет. Продавщица наливает нам по пол-литра – янтарное, холодненькое, кружки сразу запотели.

Михалыч усмехнулся, вспоминая.

– А я еще в бидон три литра взял, – продолжал Богдан. – Отошли мы к столикам, попробовали… Моча мочой!

– Точно, – кивнул Воеводин, – ты еще весь бидон бичам отдал.

– И с тех пор, Михалыч, как-то я к пиву равнодушен. Предпочитаю хорошее красное вино. «Шато Неф дю Пап», «Амароне Вальполичелла»… понимаешь?

– Давай я тебя угощу. – Михалыч взял Богдана под локоть. – Я теперь немножко в пиве разбираюсь. Не понравится – режь меня и ешь!

– Только один бокал, – предупредил Соловей. – Мне еще за руль.

Они уселись за деревянный некрашеный стол, Михалыч пошушукался с официантом и через пару минут им принесли два бокала с медового цвета напитком и крошечные бутерброды с колбасой.

– Это лагер, – с любовью сказал Михалыч. – Здесь варят.

– Не темноват он для лагера? – сощурился Богдан (все же он иногда пивал пиво и азы понимал).

Михалыч загадочно пожал плечами. Официант стоял рядом со столиком, вытянувшись, и с ожиданием смотрел на нового гостя. Богдан сделал глоток. Лагер оказался копченым. В кисловатый вкус пива вплеталась четкая дымная нота, будто над бокалом долго водили копченым свиным ребрышком.

– Одобряю, – удивленно сказал Соловей.

Михалыч расплылся в улыбке и переглянулся с официантом.

– Ну, как ты? Как сам? – спросил Богдан, когда официант отошел.

– А-а! – махнул рукой Михалыч. – Потихоньку. А ты помнишь Жеку Захарова, с которым мы по Оке плавали? Он теперь большой человек стал. Евгений Петрович, только так. В 90-е пошел в депутаты, а теперь – замглавы администрации…

Богдан стал расспрашивать про других из той компании, с кем он когда-то плавал по Оке и по карельским озерам, пил водку и «Саперави», играл в «дурака», в преферанс, в шахматы и на бильярде, разговаривал о ловле на мормышку и о Солженицыне… А как Санька, математик? Он иконы писать стал, уже лет пятнадцать пишет, теперь собирается в монастырь уйти… в какой? В наш, Зачатьевский, который из музея снова монастырем сделали. Артем, который за твоей женой ухлестывал… когда? Ну, понятно, после вашего развода. А что, Толич, ты в Москву уехал, а жена у тебя была женщина интересная… Да неважно, все равно у них ничего не вышло. Так вот, Артем познакомился с финкой и женился на ней, теперь в Финляндии обретается. Юра Горовец? Он погиб. Да. Вечный покой. Погиб по-глупому: поехал на дачу один. Я с тех пор никогда один не пью. Ну, что: выпил, уснул с сигаретой. Пожар-то потом соседи заметили, а он уже от дыма задохнулся. Андрей Трепавлов? Охо-хо. Инфаркт. Сорок пять лет ему было. М-да… Денис Королев? Он в 90-е годы, когда в нашем КБ совсем зарплату платить перестали, пошел балконы стеклить. Семью как-то надо кормить? Он всегда был рукастый. Так и стеклит с тех пор. Леша Гусев? А он теперь пенсионер. В шесть утра садится на берег Межи с удочкой и сидит до полудня. Потом обед и послеобеденный сон, и говорит: ничего ему больше не нужно…

Богдан слушал про этих людей, когда-то бывших ему друзьями, а потом отодвинувшихся в дальнюю даль; он слушал с сожалением, думая о том, как все прежние друзья постарели – кроме мертвецов, конечно, кроме мертвецов; он узнавал новости без удивления, через секунду говоря про себя: что-то в этом духе я и предполагал… к этому шло. Хотя жизни прежних друзей сложились по-разному, ему казалось, что, по сути, между ними много сходства. Только он один, Богдан, наособицу. Только он один из ровесников не постарел. Он держался этой мысли, отгоняя от себя ностальгию по невозвратно ушедшему времени и дружбе, оставшейся за одним из пройденных давно поворотов.

Копченый лагер был выпит, и Михалыч уговорил Богдана попробовать еще один сорт («ты такого не пил… хмелевая бомба!.. позволь, угощу тебя!»). Богдан вяло посопротивлялся («мне за руль»), но затем решил, что в крайнем случае может поехать на такси – и согласился. Официант мигом принес две запотевшие пинты рыже-коричневого индийского эля, называвшегося бледным вопреки цвету и вкусу – сладковато-горькому, плотному, с оттенком грейпфрута. К элю подали запеченные утиные ноги с белым рисом. Богдан куснул ногу и едва не увяз зубами в жестком мясе. На языке вертелась остро́та про водоплавающую ровесницу века, но Богдан уже понял, что Михалычу неприятны шутки по поводу выбранного им заведения, и прикусил язык. Вместо этого Соловей спросил:

– А ты-то как? Чем занимаешься?

– Я… бегаю, тыры-пыры. На хлеб с маслом зарабатываю… Лучше ты расскажи про себя! Ты мне скажи, Толич, научи, как в Москве большие деньги делаются?

Это «научи» Соловей помнил, еще тридцать лет назад водилось за Михалычем такое – косить под простачка.

– Эх, дорогой! – сказал Богдан. – Я простой человек труда, о больших деньгах читающий в газетах. Там иногда пошаговые руководства печатают, только маскируют их под расследования Генпрокуратуры.

– Это и мы почитываем, – покачал серебряной головой Михалыч. – Ладно, к лешему большие деньги, нам свои маленькие интересней. Расскажи хоть, как ты тогда в Москве устроился? А то уехал – как пропал.

Богдан отхлебнул эля. Михалыч налег тушей на стол, подпер щеку кулаком, выражая всем видом готовность внимать.

– Хм… – протянул Соловей. – Ну, как ты знаешь, я в Москву двинулся сразу после развода. Уехал с одним чемоданом. В чемодане были носки, рубашки и… пачка денег от продажи моих «Жигулей». Приезжаю. 93-й год. У вокзала продают дипломы МГУ и покупают ваучеры, цыгане толкают дурь, «МММ» обещает триста процентов годовых… Сразу видно, Москва – город возможностей. Я снял комнату в коммуналке, пошел осматриваться. День хожу, осматриваюсь, два… Набрел на один бар-ресторан с бильярдом. Ты помнишь, я на бильярде неплохо играл. И сейчас балуюсь, но в те годы – кто-то вечером бежит к жене и детям, а я бегал к шарам и кию, в Домске для меня уже равных партнеров не было. Короче, смотрю: цены в ресторане такие, что инженер из Домска может ползарплаты за ужин оставить. А люди пьют-едят и не жалуются, а потом у зеленого сукна делают ставки без всякой экономии. Серьезные люди подобрались.

Я к ним: примете? Ну, давай, говорят, сыграем партию в американку. Я сыграл с одним партию – выиграл, с другим – выиграл. Тогда прочих отодвигает, выходит мужик с во-от такими плечищами. Сам невысокий, а плечи как у шкафа, ручищи длинные, пальцы ловкие. Выглядит примерно как горилла, а по глазам видно, что мужик умнейший. Давай сыграем, говорит мне Георгий Шалвович. Это я потом узнал, что его так звали. Давай сыграем, говорит, только ставку поднимем, а то у меня азарта не будет. Насколько, спрашиваю? А хотя бы штуку баксов, говорит. Я стою, размышляю. Он рукой махнул, говорит: ладно, с тебя штука, а с меня – две, если ты у меня выиграешь. Тут уж я не мог устоять.

Разбили мы пирамиду. Георгий Шалвович с первого же раза, с отскоком от борта – мяч в лузу. Затем – нижний боковой винт, биток катится по дуге и от трех бортов – в лузу! Я думаю: ах ты собака, да ты развел меня с двумя штуками как ребенка! Ты же играешь как мастер спорта! Четыре шара Георгий Шалвович забил, а потом удача ему изменила. Пришел мой черед бить. Ну, тут я потанцевал у стола! Айн, цвай, драй – забиваю как бог! Удары у меня были – как для кино. Дошел я до шести шаров. Смотрю: Георгий Шалвович стал хмур. Ну еще бы! Проигрывать никто не любит. Но я замечаю: у стены два мордоворота стояли, так они придвигаются к нему и как-то нехорошо меня глазами буравят. А Георгий Шалвович брови свел и на своих мордоворотов поглядывает: мол, давать им сейчас команду «фас» или конца игры дождаться? Я кий натираю мелком, а сам думаю: что я за человек, почему так люблю выигрывать?

В общем, седьмой удар я такой сделал, что в анналы можно записывать. Сейчас повторить не сумею. Вдоль длинного борта, два отскока, третий – и…

Соловей сделал драматическую паузу.

– И что? – поторопил Михалыч.

– И шар вылетает со стола, – улыбнулся Богдан. – Понятно, удар переходит к Георгию Шалвовичу, и через полчаса он завершает партию.

Половина моих старых «Жигулей» утекла к нему в карман. После чего он пригласил меня за стол, мы разговорились. И Георгий Шалвович позвал меня к себе работать. Давай, говорит, средства у меня солидные, дел по горло, вон вчера пришли девять вагонов с лесом, хорошо бы их на вертолет обменять или на ксероксы, а заняться этим некому. Я говорю: да я раньше дел с лесом не имел… А он: ничего, научишься, ты парень умный. Я, говорит, это сразу понял, когда ты мне седьмой шар отдал.

Так я стал работать на Георгия Шалвовича. Если бы «Форбс» в то время вел учет российских миллионеров, Георгий Шалвович в первые два десятка вошел бы – это к слову о больших деньгах, – закончил Богдан.

Михалыч покачал головой задумчиво.

– Значит, вот как было. Лес на ксероксы… Там ты разобрался, что к чему, вырос, а лет через пять отделился и открыл свое дело… Так? Когда тебя уже все знали, связи налажены и капитал появился… Да?

Соловей усмехнулся.

– Нет. Я через неделю ушел от него. Посмотрел на парней с автоматами, которые у него в офисе прописались, послушал разговоры… Он же бандит был натуральный, Георгий Шалвович. А у меня какие-никакие идеалы. Да и к лучшему, что ушел, его через полтора года расстреляли вместе с охраной.

– Ах ты жук! – воскликнул Воеводин. – Я рот раскрыл, слушаю: как закалялась сталь, тыры-пыры… а ты!

– Нет, это ты жук, Михалыч! – возразил Богдан.

Он давно отметил, с каким тщанием официант выполнял их заказы, как другие официанты нет-нет да и поглядывали на Михалыча, как перемигнулся тот с барменом. Одно из двух: либо бывший инженер Воеводин стал местным авторитетом, во что Соловей не верил, либо…

– Это ведь твой бар?

– Мой, – широко кивнул Михалыч. – И пивоварня моя.

– А что молчал?

– Да ну! А если б не понравилось тебе пиво? Не люблю, когда из вежливости хвалят.

Богдан собрался прощаться, но старый приятель уговорил его задержаться еще немного: я тебе такую бутылочку открою, из особых запасов, на аукционе в Штатах купил… выдержанный императорский стаут, коллекционный.

Принесли две пол-литровые бутылки с развесистой короной на этикетке, два круглых бокала-снифтера и, что удивило Богдана, шоколадный пирог на закуску. В бокал полилась жидкость угольно-черного цвета, давшая плотную, сердитую полоску желтой пены.