Текст книги "Детектив-пикник"

Стук, осторожный, еле различимый, но все-таки стук раздавался сверху, ровно над тем местом, где я стояла сейчас. Что делать? Полезть на чердак? Но если там не Даниил? Я вся покрылась липким потом от ужаса. Где, черт его дери, Данька, когда он так нужен?! И тут я услышала его голос – приглушенный, едва слышный. Он с кем-то говорил по телефону там, на чердаке, и я почему-то вдруг совсем расслабилась. Слов Даниила разобрать было невозможно, но то, что это он, а не кто-то другой, меня успокоило. Вышел поболтать, чтобы не будить меня, забрался на чердак, но он и прежде любил там сидеть с книжкой или телефоном, говорил, что его успокаивает запах пыли и сухих яблок. Совершенно успокоившись, я вернулась в постель, а через полчаса пришел и Даниил, забрался под одеяло и, обняв меня, пробормотал:

– Б-р-р, замерз…

– Где был?

– О, а ты не спишь? – удивился он.

– Сплю.

– На чердаке сидел. – И я спокойно уснула, убедившись, что он меня не обманул.

– Любочка, а ты домой сегодня поедешь? – спросил Даниил после завтрака.

– Да, после обеда выдвинусь. А ты что, со мной не поедешь? – Я мыла посуду, повязав старенький, еще мамин, фартук.

– Хотел спросить – не возражаешь, если я тут недельку побуду?

– Что вдруг?

– Голову хочу прочистить, мысли в порядок привести, а здесь на неделе совсем тихо, нет никого. Я бы на чердаке порядок навел, выкинул ненужное, а?

– Нет уж! Жить – живи, а чердак не тронь.

Даниил рассмеялся, откинув назад голову:

– Ты все такая же старьевщица, Любочка. Никак не расстанешься с барахлом.

– Это для тебя барахло. А для меня – память. На чердаке ничего не трогай, – повторила я внушительно, и Даниил клятвенно заверил, что не тронет даже паутину в углах, чтобы, не дай бог, не потревожить пауков, которые могут быть мне знакомы.

Я уехала домой с ощущением тревоги и какой-то недосказанности. По дороге, проезжая поворот на поселок, вдруг решила заглянуть в больницу к Аркадию. Все-таки нехорошо бросать человека вот так, совсем одного. Может, нужно кому-то сообщить о том, где он.

В отделение меня пропустили без проблем – оказывается, Тимкин, сменяясь с дежурства, предупредил персонал. Аркадий лежал в трехместной палате, одна койка была свободна, а на второй дремал, свернувшись и положив на голову подушку, какой-то дедок – судя по висевшей на спинке кровати трости.

– Привет, – шепотом произнесла я, подходя к койке Аркадия.

Он удивился:

– Надо же… не думал, что мы еще увидимся.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, уже гораздо лучше. Голова побаливает, но это понятно…

– Я заехала, чтобы узнать – может, нужно кому-то сообщить, что вы тут?

Аркадий сморщился:

– Не стоит. Не хотелось бы обременять вас еще сильнее, и так всю пятницу со мной провозились.

И тут я вспомнила о бумажке, которую нашла в кармане его футболки.

– Аркадий, а ведь вы не случайно оказались на моей даче, правда? – внимательно глядя ему в глаза, сказала я. – Только не врите, я знаю правду и могу ее доказать. Хочется понять – зачем?

Аркадий сперва смотрел на меня ошарашенно, словно вспоминал что-то, а потом отвел глаза:

– Ну… вы правы. План нашли? Я совсем про него забыл, да и немудрено, так по голове получил…

– План я нашла, но не поняла, что именно вы хотели найти на моем участке. Вас же двое было, да? Ведь кто-то вас по голове ударил? И лопату из сарая тоже вы взяли. Не будете утверждать, что хотели картошки накопать – в конце июня?

Аркадий отвернулся к стене и натянул на забинтованную голову одеяло. Ну, я подожду, мне особенно спешить некуда, решила я и придвинула ногой табуретку. Время шло, Аркадий сопел под одеялом, я терпеливо ждала.

– Пообещайте, что в полицию не пойдете, – раздалось глуховато из-под одеяла.

– Я могла обратиться в полицию и в пятницу, и в субботу, и даже сегодня с утра. Но я сижу здесь и пытаюсь понять, что произошло. Давайте перестанем устраивать тут ясельную группу.

– Ваша фамилия Новикова, так? – Аркадий вынырнул из своего убежища и, подтянувшись рукой за спинку кровати, сел.

– Откуда вы знаете? – ляпнула я и опомнилась: – А, ну да – вы ведь тут под моей фамилией лежите.

– В общем, на вашей даче много лет назад один человек спрятал кое-что, и я хотел бы это забрать.

– А кто ваш родственник и как он попал на мою дачу?

– Это неважно. Попал он туда совершенно случайно, а вещь эту ему нельзя было в тот момент при себе держать, ну, вот он и спрятал. А потом так сложилось, что забрать не смог. Недавно он умер, но успел мне рассказать, где спрятал. Я решил забрать, вот и все. Вы ведь понимаете, что не имеете права на то, что вам не принадлежит? Если нашли – отдайте сами, мне бы не хотелось… ну, вы понимаете, я вам теперь вроде как обязан…

– Стоп-стоп-стоп, погодите… – Я сжала пальцами переносицу, пытаясь привести мысли в порядок. – Ничего вообще не поняла. Кто-то что-то где-то когда-то… что это вообще было? О чем речь?

– Небольшая коробочка. Деревянная. И в ней… – Аркадий поколебался минуту и махнул рукой: – А, что теперь-то… брошь в ней. Очень редкая и дорогая, еще дореволюционной работы. Бриллианты там – не чета нынешним. Словом, вы понимаете… Люба, я вас прошу – отдайте.

Я с опаской бросила взгляд на дедулю, лежавшего на соседней койке, – не слышит ли он нашу детективную историю.

– Не волнуйтесь, он глухой, вон и аппарат на тумбочке, – сказал Аркадий. – Без него вообще ничего не слышит, хоть из пушки стреляй. Люба, давайте договоримся, а? Я вам денег дам, хотите?

Я помотала головой. Денег я не хотела, мне вполне хватало того, что я зарабатывала. Мне нужно было только одно – как можно скорее избавиться от странной вещи, пылящейся где-то на моем дачном участке.

– Аркадий, я ничего не находила.

Его глаза вдруг стали злыми, и он зашипел, чуть подавшись вперед:

– Врете! Врете все! Нашли! А это не ваше!

– Ну, судя по всему, и не ваше тоже. А принадлежит оно тому, кто вам голову лопатой проломил.

– Какая разница! – снова прошипел Аркадий, и я поняла, что не ошиблась.

– Мне – никакой, вы правы. А вот человеку, которому принадлежит брошь, видимо, есть разница, раз он с помощью лопаты справедливость восстановить пытался.

– Да гнида он! – в сердцах бросил Аркадий. – Квартиру я снимал у его родственника… ну, того самого, что брошь эту спрятал на вашей даче. Старикан умер, а перед смертью мне рассказал. Ну, я поделился новостью с другом, а тот вдруг всполошился, стал расспрашивать – где, как… сказал, что место знает, предложил вместе поехать. А уже на даче повздорили мы, права он качать начал – мол, не твое, продадим – получишь двадцать процентов, и того слишком много. Нормально, да? Если бы не я – он вообще бы об этой броши ничего не знал…

У меня в голове закрутились нехорошие подозрения, но я никак не хотела верить в то, что сейчас происходит. Нет, это слишком жестоко…

– Скажите, Аркадий, а когда, вы говорите, умер этот ваш квартирный хозяин?

– Две недели назад.

– А жил где?

Аркадий назвал именно тот город, название которого я боялась услышать. Зажмурившись, я встала, схватилась за спинку кровати и, открыв глаза, произнесла:

– Поправляйтесь, Аркадий.

– Э-э, куда?! – в полный голос рявкнул он, когда я пошла из палаты. – Я тебя все равно найду!

– Я не прячусь, – бросила я и поскорее поспешила к выходу из отделения.

Сев в машину, я задумалась. И что мне теперь делать со всем этим? Какого черта я вообще поехала на дачу в эти выходные? Посидела бы дома, не умерла бы… А как теперь дальше жить, если никому нельзя верить? Совсем никому…

В местном отделении полиции меня встретил довольно пожилой капитан с седыми усами, очень похожий на актера, исполнявшего роль старика Хоттабыча в старом детском фильме. «Сейчас произнесет – трах-тибидох! – и все мои беды улетучатся», – грустно подумала я, понимая, что подобного, конечно, не произойдет.

Сев напротив, я сказала:

– Хотела бы заявить о находке. В моем дачном доме находится вещь, которая мне не принадлежит, зато представляет большую ценность.

У Хоттабыча взметнулись вверх седые клочкастые брови:

– Это как понимать?

– Как хотите. Мне нужно, чтобы со мной кто-то поехал и поискал, а я сдам это государству.

– Дамочка, а вам точно в больницу не надо?

– Я только что оттуда. Это не смешно. Я вас очень прошу… – и я сбивчиво рассказала все, что услышала в больнице от Аркадия, и то, до чего додумалась сама, пока ехала сюда.

Хоттабыч выслушал внимательно, подергал себя за седой ус, и я все ждала, что волосок сейчас выдернет, хотя настоящий старик дергал, кажется, бороду, а потом вздохнул:

– Это все, конечно, интересно, но сами подумайте, Любовь Андреевна, а как мы найдем эту брошь, если никто точно не знает, где она?

– У меня очень небольшой домик, думаю, вдвоем справимся.

«Тем более что и помощник там уже имеется», – добавила я про себя.

– Хорошо, – сдался капитан. – Время к вечеру, вроде спокойно все, я с вами сотрудника отправлю.

И через пятнадцать минут я уже возвращалась в дачный поселок, а рядом на сиденье недовольно хмурился старший лейтенант Виктор Смородин.

– Не понимаю, зачем мы едем, – бурчал он. – Впервые такое вижу – искать клад, чтобы государству сдать.

– Это не клад. А чужого мне не надо.

– Такое дежурство спокойное было… откуда вы взялись на мою голову, а?

– Слушайте, Виктор… вам самому не надоедает вот так нудить?

– А вы, похоже, не замужем.

– И что? Да, не замужем.

– И, кажется, не будете, если характер не поменяете.

Я обиженно умолкла. Смородин, кажется, понял, что ляпнул бестактность, и смущенно пробормотал:

– Извините, я не хотел вас обидеть.

Даниила на даче не оказалось, и я насторожилась – он ведь говорил, что поживет здесь. Мог, конечно, в магазин уйти, а он на другом конце поселка. В доме все было в порядке, и кровать заправлена, и посуда перемыта. Смородин внимательно огляделся:

– Здесь кто-то живет?

– Нет.

– А вот обманывать нехорошо, – уличил он, прикладывая ладонь к чайнику. – Вы уехали с дачи в два часа – так вы сказали в отделении, а чайник совсем недавно кипятился, горячий еще.

– А, это… вы спросили – живет ли кто, но здесь никто постоянно не живет, а сейчас тут мой молодой человек.

– И где же он?

– Наверное, в магазин пошел.

– А вы чего же в город?

– Мне на работу завтра.

– А ему?

– А он временно не работает.

Смородин хмыкнул:

– А говорили, что не замужем.

– Не замужем. Может, мы все-таки приступим? Давайте с чердака начнем.

Смородин пожал плечами и вышел на веранду:

– Лестница – на чердак?

– Да. Только вы аккуратнее, там пыльно.

Забравшись под крышу, Смородин присвистнул:

– А говорите – пыльно…

Я поднялась следом и остолбенела. Все на чердаке было перевернуто вверх дном, по всему полу раскатились яблоки, из двух сундуков было вывернуто содержимое, даже старые альбомы с фотографиями валялись тут и там, беспомощно раскинув страницы, как мертвые крылья.

– Думаю, ваш молодой человек тоже что-то знал.

– Разумеется. Он потому и вернулся, – машинально проговорила я, не веря своим глазам. Мне было не жаль того, что Даниил, возможно, нашел брошь и теперь шагает с ней в неизвестном направлении. Мне было жаль себя и одновременно противно оттого, что снова оказалась дурой, поверила ему и разрешила здесь остаться. Он не старые вещи на чердаке разворошил, он снова перевернул все в моей душе, натоптал и ушел, доказав еще раз, что любить меня не за что, а вот использовать – всегда пожалуйста.

У Смородина зазвонил мобильный, он отошел в дальний угол и ответил. Я не прислушивалась к разговору, сидела беспомощно на старом стуле и тупо смотрела перед собой. Я – действительно старьевщица, которая хватается за воспоминания и ради этих воспоминаний позволяет плевать себе в душу. Надо было выгнать Даньку еще тогда, ночью, и сейчас я не чувствовала бы себя настолько униженной и использованной. Он пришел сюда не ради меня. Он пришел потому, что Аркадий рассказал ему об этой броши. А брошь эту его дядя, проведший половину жизни в местах заключения, явно когда-то украл и спрятал на черный день. И так уж вышло, что сделал он это на моей даче, будь она неладна…

– Посмотрите, что мне сейчас начальник прислал, – вывел меня из раздумий Смородин и сунул в руки свой мобильный.

На экране я увидела изумительной красоты брошь в виде тонкой ветки с листьями, на каждом из которых был укреплен прозрачный камень – как будто капли росы.

– Это она? – спросила я, возвращая телефон.

– Да. В розыске давным-давно, украдена из частной коллекции. Единственный экземпляр, бриллианты высокой чистоты, ручная работа.

– Но ведь ее даже продать невозможно, раз она в розыске.

– Ну если частному лицу… знаете ведь, сколько развелось людей с дурными деньгами, они могут любую сумму выложить – вещь-то коллекционная. А теперь давайте-ка вашим молодым человеком вплотную займемся.

Этим я заниматься совершенно не хотела, не было сил. Как не было сил признать, что я непроходимая дура, доверчивая старьевщица, которую обманули и опять бросили. Ведь любому понятно, что больше я никогда не услышу голоса Даниила и уж тем более не увижу его.

Сообщив Смородину все, что знала, я попросила разрешения уехать.

– Я не могу больше тут находиться, – сказала я жалобно. – Я вообще сюда больше не смогу приезжать.

– Ну, это вы зря. Домик у вас очень уютный.

– Вам нравится? Дарю.

Смородин покачал головой:

– Вы, Любовь Андреевна, удивительно слабонервная и импульсивная для человека вашей профессии. Сейчас поезжайте домой, отдохните, а через недельку возвращайтесь. Вот увидите – все покажется неважным. А дом – он же память, как я понял. Нельзя памятью раскидываться. Но если в гости пригласите – я приеду с удовольствием, – сказал он и чуть покраснел. – И если номер телефона дадите – тоже буду рад.

Даниила задержали через три дня при попытке продать брошь. Дальнейшая судьба и броши, и самого Даниила меня совершенно не интересовали. Его мать звонила мне несколько раз, просила приехать, но я в конце концов решилась и внесла ее номер в черный список, где ранее оказался и номер ее сына.

На дачу я снова приехала только в конце июля и первое, что сделала, перебрала хлам на чердаке, выбросив все, что не имело никакой ценности. Виктор Смородин звонил мне несколько раз, мы разговаривали на какие-то отвлеченные темы, а однажды он напрямую спросил о том, когда же я появлюсь на даче. И я, не раздумывая, пригласила его в гости. Мы сидели на веранде, пили чай со свежим клубничным вареньем и изумительными булочками, которые Виктор привез, сказав, что они от его мамы.

– Она очень удивилась, когда я сказал, что у меня свидание, – признался он. – Так-то некогда, работаю много, в отделе некомплект, приходится сутки через двое, тут уж не до романов…

– А ты сказал, что собираешься на свидание со старьевщицей? – спросила я, улыбаясь.

– Сказал! – захохотал Виктор. – И мама настоятельно просила, чтобы я и ее с тобой познакомил. Она очень любит старые фотографии.

И мне вдруг стало так легко на душе, словно вместе с частью хлама я выбросила что-то, мешавшее мне жить и дышать. И можно было даже начать строить планы – почему бы и нет. Тем более что Виктор, похоже, тоже был не против.

Мы пили чай, ели булочки с вареньем, над круглым столом мягко светил абажур, отбрасывая кружевные тени по сторонам и создавая какой-то почти старинный уют и покой. Кончался июль, а у меня, похоже, начиналась новая жизнь.

Анна и Сергей Литвиновы
Лягушка
Летняя сказка

Зеркало в ванной – лучшая вещь в квартире. Волшебное оно, что ли? Или просто света здесь мало? Поглядишься в него – и душа аж поет. Чем не царевна? Глаза – огромные, взгляд – надменный, волосы – роскошные. Только дворца не хватает.

Марина улыбнулась своему отражению. Хорошо быть красивой! И вообще – все у нее хорошо. И друг, Костик, – классный, и работа – шикарная, а уж отпуск в такую жару – еще лучше, весь отдел обзавидовался! И у Костика тоже отпуск, и они вместе поедут на море! Или – в горы, или… решим, решим! Как хорошо, когда солнце плавит асфальт, а ты сидишь себе в прохладной квартире и выбираешь, куда поехать отдыхать. На Мальдивы, конечно, не хватит, но есть Турция, с чистым и теплым морем, с кебабом и обжигающим кофе. Есть Египет – разноцветные рыбки, акваланги, пахлава и свежевыжатый сок на завтрак. А Испания – паэлья, сангрия, фламенко? А Италия – настоящая пицца и лучшие в мире шмотки! И совсем скоро столичная бледность сменится загаром, а слегка располневшие бедра похудеют в морских волнах, и Костик, она знала, начнет злиться, когда в ее сторону станут поглядывать восхищенные иностранцы.

– Костик, ну давай поскорей выбирать, куда едем! – приставала она.

А Костик, зануда, все размышляет. Он все время такой: сначала раз сто отмерит. Посомневается. Все просчитает…

Знакомый психолог сказал Марине, чтоб она на Костю не злилась: «Закон компенсации, милочка. Ты – шебутная, он – спокойный. У тебя в голове – ветер, у него – компьютер. Терпи, лапочка, с твоим характером тебе такой друг и нужен. Ты – гоночный болид, а он – твой ограничитель скорости».

Сначала Марина покорно ждала. Подсовывала Костяну рекламные проспекты. Расхваливала скромную простоту Европы и экзотику Азии. Но тот упорно темнил. Заводил странные разговоры о «поддержке отечественного производителя». Выступал с монологами об «экономичном планировании бюджета». Расхваливал «первозданные красоты российской природы».

Марина расстроилась и насторожилась: «Неужели куда в глушь позовет? К деревенской родне?! Или, того хуже, в поход на байдарках?!!»

Байдарки Марина ненавидела лютой ненавистью. «Раз так – поеду сама. И подцеплю симпатичного мулата», – мрачно решила она.

Но в пятницу, в последний рабочий день, Костик улыбался столь широко и счастливо, что у Марины на душе потеплело. Лукошко с привозной, синтетической клубникой, вино, свежекупленные махровые полотенца… И триумфальный взмах самолетными билетами:

– Мы едем в поселок моего детства! В Абрикосовку!

– Куда-куда? – встрепенулась Марина.

– На Черное море!

– В Турцию?

– Нет, на наше Черное море, на Кавказ! Я туда в школе на каникулы ездил! Знаешь, как там шикарно!

* * *

Поселок Абрикосовка прятался меж невысоких лесистых гор. Из аэропорта долго ехали перевалами, дорога то карабкалась вверх, то, извиваясь, ухала вниз. Водила, нанятый в аэропорту Краснодара, форсил пред столичными гостями. Ревел движком, визжал тормозами, пылил по обочине, обгоняя справа тихоходные фуры. Костя упорно и безуспешно просил шофера «слегка сбавить газ». Марина жадно вдыхала озоновый запах гор и далекого моря.

– Кость, а водные мотоциклы там будут? – кричала она сквозь рев мотора.

Костя сиял, обещал ей и мотоциклы, и парашюты, и «акулу» – пластмассовую колбасу, на которой можно кататься, прицепившись к мощной моторке.

– А ресторанчики? А массаж? А теннис? – не отставала Марина.

– Все, все, милая, будет!

И Костя закрывал ей рот поцелуем, и рука его ласково ползла по Марининой коленке, и водила тактично прекращал посматривать на них в зеркальце…

Абрикосовка встретила ярким закатным солнцем и запахом перезрелой клубники. Марина увидела смешной, маленький рынок, прилавки, заваленные клубничными горами, отдыхающих с перемазанными ягодой лицами…

– Клубнику! – выкрикнула она.

– Будет! – радостно откликнулся Костя.

– Сейчас!

– Своя клубника будет! Прямо с грядки!

Машина пронеслась по центральной улице, свернула в переулок, потом – в следующий, забираясь все выше и выше.

– А где же море? – удивилась Марина.

– Море близко! Здесь все близко! Вот здесь, пожалуйста, остановите…

Марина, обалдевшая от дороги, от самолета и горных перевалов, выпрыгнула из машины. Водитель заглушил мотор, в уши ударила восхитительная, немосковская тишина – только далекий петух возвещал о наступлении вечера. Костя расплачивался, Марина жадно разглядывала окрестности. Какие милые домики! И навесы, все увитые виноградом! И шезлонги в уютных дворах, пред цветочными клумбами… Им навстречу уже спешила хозяйка, целовала Костю, причитала, каким он стал взрослым, любопытно разглядывала Марину… Отвела их в отдельный домик. Маленький, квадратный, он стоял на пригорке, полускрытый инжировыми деревьями. Со стола улыбались коротконогие южные розы, в открытые окна бился теплый морской сквозняк.

– Распакуемся? – предложил Костя.

– Нет, на море!

– Так одежда помнется же!

– Уже помялась! Купаться! Купаться!

Костя хотел возразить. Но взглянул ей в лицо и безропотно полез в чемодан за плавками-полотенцами.

– Пирог! Специально пекла! – запротестовала хозяйка, когда они вышли из домика.

– Антонина Матвеевна, милая, мы не голодные, мы купаться, велосипед мой цел? – зачастил Костя.

Женщина улыбнулась. Прикрыла пирог полотенцем. Вздохнула:

– Цела, цела твоя развалина. Бери вон, в сарае. А Марина пусть на моем ехает.

И они понеслись сквозь южный вечер, мимо белых пятен домов, по висячему мостику через обмелевшую речку, по старинному парку, где терпко пахло эвкалиптами… Море ждало их, нежно шелестело теплой водой. Они сдали велосипеды милой пляжной сторожихе, и бросились в пену несильных волн, и поплыли наперегонки, и Марина выкрикнула, задыхаясь от скорости и терпкого запаха йода:

– Костик! Ты просто супер!

* * *

Марине было двадцать три, Костику – столько же. Но людям сторонним казалось, что ей – лет шестнадцать, а ему – ближе к тридцати. Марина – бесшабашный матрос. Плывет по жизни нахально, без карты и курса, спотыкается о рифы, дрейфует на опасных льдинах. Экзамен? Спишу. Работа? Найду по объявлению. Даже в отпуск и то ушла внезапно. Просто потому, что очень захотелось. Костику такого разгильдяйства не понять. Он совсем не такой, он капитан, у него все серьезно, с компасом и секстантом. Марина любила Костика, но иногда так на него злилась! Случайно достаются билеты на моднейшую премьеру, а Костик не может, у него в расписании курсы английского. «Да плюнь ты на них! Подумаешь, разик пропустишь! Нагонишь потом!» – горячится Марина. А Костик хмурится, молчит – и идет-таки на свои скучные курсы. Или направляются они в пиццерию, там рекламная акция, салат-бар плюс пиво почти забесплатно. Весело, музыка, пиво хмелит, вкусная еда радует, Костя сыплет комплиментами. Официантка приносит карту десертов, а там – чудо-мороженое, с орехами, шоколадом, черносливинами. Разве удержишься? Костя, конечно, платит за ледяное чудо. Но злится:

– Мариночка, солнце, ну пойми! Мне не жалко этих шести долларов! Но дома я тебе такое же мороженое за полдоллара сделаю!

Ну что с ним поделаешь, с этим Костей… Ведь действительно – вроде не жадный. Просто зануда.

В Абрикосовке Костик изо всех сил старался вести себя идеально. Но занудство все равно иногда побеждало. Берут они, например, водный велосипед, и норд-ост уносит их чуть не в Турцию. Весело? Весело! А Костик ворчит, что обгорели и заплатили в итоге за целых пять часов проката. Или вот парашют, с которым можно болтаться за моторкой. Классно же! А Костя – давай причитать:

– Мариночка! Опасно! Парашют – подозрительный, лодочник, кажется, пьяный…

Но все-таки Костя старался, он изо всех сил старался. Они посещали местные ресторанчики с сомнительного вида шашлыками, пили кофе по-восточному, играли в теннис в самое дорогое, предвечернее время. Костя ей даже кукурузу на пляже покупал – по десять рублей за кочан, хотя на грядке у их квартирной хозяйки имелись сотни абсолютно бесплатных початков.

Антонина Матвеевна их баловала. Закармливала пирогами и тонкими, как пергамент, блинчиками. Варила вкуснейшие супы из собственных овощей. Украшала свежесобранную клубнику шапочкой взбитых сливок. Костя в обмен чинил ей чайники-утюги-розетки, и даже лентяйка Марина слегка приобщилась к хозяйству, нашла свою прелесть в поливании огорода: настоящий бег с препятствиями. Дотянуться до баклажанчиков, скрывшихся в дальнем углу… Балансируя на носочках, миновать россыпь клубничин…

Настоящие споры-ссоры начались только через неделю. Миляге Антонине Матвеевне пришлось срочно уехать в Краснодар к заболевшей внучке, и в первое же самостоятельное утро Костик потребовал каши.

– Каши? – удивилась Марина. – Зачем?! Есть же клубника, и булки мы вчера на пляже купили…

– Не хочу булок, – закапризничал Костя. – Тебе что, сложно кашу сварить?

Марине было несложно. Знать бы только, как это делается… Кажется, в молоко нужно сыпать манку… В общем, каши не получилось. В графу «убытки» попали: литр молока, два стакана крупы и новенькая кастрюлька. Костя сначала ворчал, потом смеялся. А вечером они снова поссорились. У Костика оторвалась пуговка на любимых шортах, а неумеха Марина пришила ее так, что пуговица снова отвалилась и безвозвратно затерялась где-то в винограднике, где они занимались любовью.

– Неужели тебя мама таким элементарным вещам не учила? – искренне недоумевал Костя.

Из-за пуговицы он расстроился, она какая-то особая была, с чьим-то там гербом.

– Если ты такой умный, сам и пришивай! – огрызалась Марина.

– Но это женское дело, – возражал он. – Мои сестры и готовить умеют, и шьют, и вяжут…

– Зато сидят в школьных училках, – парировала Марина. – А у меня – университетский диплом, карьера, зарплата, перспективы.

– Ну, а если дети пойдут? – возражал рассудительный Костя. – Как же ты им будешь кашу варить?

Марина пока не задумывалась о детях. Будут дети – будем и думать. А сейчас ей просто хотелось вдосталь напиться свободы, моря, танцев, легкого грузинского вина. Костька же портит ей все настроение своими занудными разговорами. «Вот они, издержки Абрикосовки, – грустно думала Марина. – Поехали б в Турцию – и никакой каши варить не пришлось бы. А пуговицу любая горничная за доллар бы пришила…»

Но, к счастью, Костя, раздобревший от отдыха, недолго кручинился о своей эксклюзивной пуговке. Марину простил, шорты заколол булавкой, и они отправились в самый модный абрикосовский ресторан – в устье реки, под могучими тополями. Захватили самый лучший угловой столик, ели баклажанчики с орехами, запивали их терпким домашним вином, танцевали под фальшивое, но искреннее пение местного оркестра: «Как уп-пои-ии-тельны в России вечера…» Марина прижималась к крепкому Костиному плечу, и чувствовала его сильные руки на своей талии, и думала нежно: «Ах ты, зануда… Но зато с тобой так надежно…» На Абрикосовку наваливалась ночь, разыгрался ветер. Тревожно шумели тополя, вдалеке сердилось-шумело море. Марина и Костя, веселые и чуть-чуть пьяные, шли пешком домой, навстречу теплому, буйному норд-осту, и абрикосовские собаки радостно лаяли им вслед… Брести от ресторанчика до дому оказалось далеко, они шли почти час. Уставшие, не стали даже пить чай, быстро поцеловались на ночь, плюхнулись по кроватям и провалились в сладкий отпускной сон. Ветер трепал занавески, шелестел брошенной на стуле одеждой и играл их волосами…

* * *

Лягушка проснулась поздним вечером. Спала она всегда в зарослях винограда, днями здесь темно и прохладно. Только тут и можно жить, когда такая жара кругом! А сейчас, когда закатилось солнце и воет-волнуется ветер, пора выходить на прогулку! Лягушка полупала глазками, потянула лапки. Прыг – и она уже в цветнике. Прыг – попала на теплый после жаркого дня бордюр. А это еще что за тряпки развеваются на ветру? А за ними – черный, теплый квадрат… Прыг-прыг, ее подхватывает кто-то сильный, ничего себе, какие порывы ветра, и она уже падает на что-то мягкое, жаркое. Прыг, прыг…

– Ой, мама, мама! – раздается громкий, отчаянный визг.

– Марина! Что? Что?!! – вскакивает с постели Костя.

– Ай! Кто это! Костя! Костя!!!

Он спотыкается о брошенный у кровати шлепок, врезается в стул… дотягивается наконец до выключателя. Смеется.

– Марин, успокойся… Это лягушка! Всего-навсего лягушка! В окно, наверно, запрыгнула.

– Лягушка?!

Она с ужасом смотрит на темно-зеленый бугорок в его ладонях. Лягушка сидит смирно, мерцает глазами-бусинками, шевелит перепончатыми лапками.

– Фу, гадость какая! – с отвращением говорит Марина.

И эта дрянь прыгала по ее щеке!

– Почему гадость? – не соглашается Костя. – Смотри, какая она хорошенькая…

Марину передернуло. И снова она подумала: «Зачем, зачем я поехала в эту глупую Абрикосовку! Каши, пуговки, теперь того пуще – по дому лягушки прыгают!» И Костя, кажется, считает, что это в порядке вещей! Поглаживает гостью по спинке, приговаривает:

– Испугалась, малышка, бедная…

Просто смотреть противно!

Он подходит ближе к Марине:

– Ну что ты боишься? Смотри, какая она аккуратненькая… Хочешь – потрогай.

– Убери ее! – взвизгивает Марина. Нервы от этого Костика уже на пределе! – Сам своих лягушек трогай! Или целуйся с ними!!!

Костя спокойно отвечает:

– А что? Вот возьму и поцелую.

К ужасу Марины, он наклоняется и чмокает лягушатину в холодный болотный нос.

– Фу, не могу смотреть!

Марина в ужасе отступает, прыгает на кровать, вжимается носом в стену. И вдруг слышит мягкий, хорошо поставленный женский голос:

– Приветствую тебя, повелитель…

Она приподнимается. Что за наваждение?! Входная дверь распахнута, и на пороге стоит девушка, в дурацком кокошнике и с дурацкой косой. Ее платье стелется по полу, глаза опущены долу, но, надо признать, девка чудо как хороша. Костька на нее во все глаза уставился.

– А ну, пшла вон отсюда, – выпаливает Марина.

Ну и дурацкий же сон ей снится! Но гостья на нее – ноль внимания. Подгребает к Костьке (бедрами, зараза, так и трясет!), преклоняет пред ним колени. Ее коса – густая, дрянь! – волочится по полу.

– Что вам угодно, мой повелитель?

Марина хочет вскочить с кровати, но у нее не получается, ее к ней будто приклеили. А Костик меж тем принимает девахин поцелуй и вежливо спрашивает:

– Девушка, вам кого?

– Как кого? Вас, – хлопает бесстыжими зенками она. – Я теперь ваша собственность.

Современное, не сказочное слово «собственность» режет Марине ухо. Она презрительно говорит:

– Под царевну-лягушку косишь, шалава?!

Девка по-прежнему на нее фунт презрения. Пялится на Костика, как на бога, приговаривает мягким речитативом:

– Господину угодно массаж? Или ванну с розовым маслом? Может быть, ужин, чай? – Она понижает голос и интимно добавляет: – Или желаете – меня?..

А Костька, гад, пялится ей на сиськи и благостно внимает!

– Так, а ну пошли вон отсюда! Оба! – рявкает Марина.

Девица слушается. Она встает с колен, протягивает Косте холеную белую руку… Он, млея, подхватывает ее под локоток… Стукнула дверь. Ушли… За окном по-прежнему бесится ветер. Марина щиплет себя за ладонь: проснись, проснись скорее! Но не выходит. Все остается по-прежнему: и свет в комнате, и пустая Костина кровать, и даже его забытые пляжные шлепки… И тогда Марина оборачивается к стене и начинает горько плакать.

* * *

Проснулась Марина поздно. Ни следа вчерашнего шторма. В окна ломится солнце, нахально чирикают воробьи.