Текст книги "Театр тьмы"

А потом кое-что произошло, и Майло изменился. Он разозлился на Уайка и начал вести свою игру. Сначала стрелял писатель, теперь настал черед молодого актера. Перевоплощение персонажа Тома меня поразило. Мальчишеский голос стал грубым, властным. Он касался кожи и вызывал стаю мурашек.

Когда гремели очередные холостые выстрелы, я вжималась в кресло и хваталась за сердце – они сильно походили на настоящие. А камерная сцена только усиливала эффект. Звуки оглушали. Я боялась, что сейчас кого-то из них настигнет судьба актера, погибающего на сцене. Гадкая и смертельная случайность: холостой патрон, который на самом деле оказался боевым.

Том не изображал другого человека. Он жил ролью. Даже мысли парня принадлежали его герою. Только тогда я поняла, что имел в виду Том во время интервью, когда говорил про перевоплощения. Передо мной стоял не Том Харт, а Майло Тиндл. Вроде бы оба были актерами, но такими разными.

«Мы не играем штампами, – вспомнила я слова Тома. – Ну, знаешь, схватиться за голову в порыве отчаяния или упасть на колени, проклиная весь мир. Мы показываем эмоции иначе. Выражение лица, вдох, поворот головы… взгляд! Можно выразить состояние героя по-своему. Вдохнуть в персонажа жизнь, а не показать очередную копию, каких на сценах миллионы. Многие актеры, играя по Чехову, выходят из тела во время спектакля и как бы смотрят на своих персонажей со стороны. А это всегда рождает новые, не конвейерные эмоции. Вот такой он – настоящий театр».

А потом я вспомнила другие слова Тома. Во время интервью он случайно сказал о внутреннем состоянии во время игры. Я не добавила это в лонгрид для «Таймс», но запомнила: «Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта».

Руки слегка вспотели, по спине пробежал холодок. На долю секунды мне стало некомфортно смотреть на Тома во время спектакля. А потом я снова оказалась под действием магии актерской игры и обо всем позабыла.

«Том, сам того не подозревая, подарил мне новый мир», – думала я.

Пьеса поражала и пугала. Настоящий триллер. Нередко я вскрикивала от удивления или с силой сжимала ремешок сумки. И я постоянно чувствовал присутствие Маргарит, той самой жены. Она ни разу не вышла на сцену, но это не мешало ей поразить зрителей.

Женщина. Яблоко раздора.

Ссоры персонажей оглушали, их игра поражала. Иной раз персонаж Тома заливался утробным смехом, напоминая настоящего психопата. И ведь порог дома Уайка переступил кроткий молодой мужчина с мальчишеским голосом, а в конце пьесы он показал настоящего себя: беспринципного, жадного, злопамятного и страстного. Он бил по бутылкам со спиртным так, будто это теннисные мячики; он доводил престарелого писателя до белого каления; он издевался над ним и мучил его. Сцену усыпали осколки, стены пропитались запахом бренди. Алкоголь был настоящим. Все в этом театре давало понять, что к бутафории здесь относятся с пренебрежением. Не только актеры погружались в спектакль с головой, но и мы, зрители.

От выстрелов стыла кровь, тело наливалось свинцом, сердце глухо стучало под ребрами, а в голове не переставал греметь вопрос: «Так кто в итоге умрет?»

Ответ не заставил себя долго ждать.

В конце пьесы раздался заключительный выстрел. Мистер Уайк убил Майло. Я снова вспомнила неприятные истории, где холостые патроны оказывались боевыми, и задержала дыхание, пытаясь понять, все ли хорошо.

Да, умирал персонаж, а не Том.

Но от этого осознания легче не стало.

Майло Тиндл умер. Умер из-за любви к женщине. Перед тем, как навсегда закрыть веки, он взглянул на писателя с таким отчаянием и болью, что я невольно подумала: «Как страшно умирать. Умирать вот так, неестественной смертью».

На глаза навернулись слезы. Том сыграл так, словно в действительности простился с жизнью. Весь последний час он играл отчаянно, доказывая зрителю, как важна для него жизнь. Жизнь с любимой женщиной. Писатель издевался над ним, смеялся, говорил, что он бедный недоносок. Потом они поменялись ролями, и уже персонаж Тома схватил пистолет и, победоносно смеясь, начал обстреливать дом несчастного миллионера. Но в конце именно Майло погиб. Погиб от пули в сердце.

– Игра окончена, – выплюнул писатель в лицо актеру.

Свет погас, погружая зрителей в темноту. Из-за постоянных отсылок к смерти я подумала, что умер не только Майло, но и все мы, гости мистического театра «GRIM».

В зале послышались всхлипы. Даже я, не заметив этого, пустила горькую слезу, которая стала решающей в этот вечер. Игра актеров коснулась моего сердца, пробралась под кожу. Я влюбилась. Я так сильно влюбилась, что вдруг поняла: «Мне больно дышать». Грудь сдавливало в тиски при каждом вздохе. Театр превзошел все мои ожидания.

И когда актеры вышли на поклон, я грустно улыбнулась, вытирая слезы. Свет в зале резко вспыхнул. Все поднялись с мест, и мы с Джейн тоже. Боковым зрением я посмотрела на подругу: она громко аплодировала, а на ее щеке блестела дорожка от слез.

Актеры кланялись и смотрели на девушек влюбленными глазами. Они одаривали улыбками каждую зрительницу. И вдруг взгляд Тома задержался на мне. Буквально на две секунды, но этого хватило, чтобы почувствовать внутри легкую панику. Но я не придала ей значения и продолжила аплодировать.

Кажется, я аплодировала громче всех. А когда занавес скрыл сцену от зрителей и я стала спускаться со второго ряда, у меня тряслись колени, и единственное, что мне хотелось сделать, обнять Тома и сказать ему: «Спасибо за труд». Постановка, в которой он играл, перевернула все во мне с ног на голову. После этой встряски я стала другим человеком. Это сродни мистическому перерождению души. Из театра выходила другая «я». Всего за два с половиной часа я стала иной.

15

– Я в восторге! – воскликнула Джейн, когда мы вышли из здания театра. Погода на улице ухудшилась, но, казалось, мою подругу это мало заботило. Не обращая внимания на холодный ветер, она восторгалась спектаклем. Я шла рядом и поддерживала ее в этом. Представление, казалось, изменило нас обеих.

Мы попрощались в метро, каждый сел на свою ветку. И пока я ехала домой, душу не покидало чувство благодарности. Хотелось говорить «спасибо» всему миру. Или хотя бы Тому.

Достав из кармана плаща сотовый телефон, я зашла на страничку актера в Фейсбуке и написала ему короткое сообщение о том, что была в театре. Он ответил спустя пару секунд, будто бы ждал, когда же я напишу ему. Но он не сказал ни слова о том, что видел меня в зале. Может, не узнал. Все-таки фотографии людей в Интернете – не всегда правда. Скорее, отдаленная копия. Иногда удачная, иногда нет.

Так получилось, что мы с Томом переписывались до ночи, а потом он мне позвонил, и мы говорили почти полтора часа. Обсуждали театр, искусство; он немного рассказал о своей любви к «GRIM». Я спросила, кто играл писателя-миллионера. Оказалось, это был Ирландец. Что ж, я его не узнала. Так хорошо загримировался…

– В этом спектакле гремело столько выстрелов. И сюжет показался отсылкой к русской рулетке: никогда не знаешь, умрешь ты сейчас или нет, – заметила я, сидя на кухне у окна.

– Читала испанского писателя Карлоса Руиса Сафона?[14]14
  Карлос Руис Сафон (25.09.1964 – 19.06.2020) – испанский (каталонский) писатель. Автор знаменитого цикла «Кладбище забытых книг». В цикл вошли такие романы, как: «Тень ветра», «Игра ангела», «Узник неба» и «Лабиринт призраков».


[Закрыть]

– Нет, не знакома с его творчеством.

– В заключительной книге «Лабиринт признаков» у него есть интересное изречение. Цитирую дословно: «Охотник должен понимать, что в решающий момент добыча и охотник находятся в одинаковых условиях. Настоящая охота – дуэль равных. Невозможно предугадать, какая роль кому уготовлена в итоге, пока не прольется кровь». Эта фраза очень точно описывает спектакль. Сначала все думали, что убийцей станет обиженный на жену писатель-миллионер, но потом внезапно его роль занял мой персонаж – молодой актер-оборванец.

– Удивительно, – выдохнула я. Перед глазами появился четкая картина: Том держит в руках пистолет и громко смеется. Его смех оседает на моей коже, душе, сердце. Запах бренди кружит голову. Очередной выстрел в стену оглушает.

– Да, есть такое. – Том зевнул и продолжил: – Спектакль «Игра» вроде танатотерапии[15]15
  Танатотерапия – метод телесной терапии, направленный на знакомство человека со смертью через процесс умирания. Автор метода – психолог, специалист в области телесно-ориентированной психотерапии, В.Ю. Баскаков.


[Закрыть]. Только не в ее классическом понимании – через физические ощущения. А в духовном. Мы знакомим зрителя со смертью, пропускаем через его душу страх. Зато в итоге кажется, что ты переродился.

– А кто ставил пьесу?

– Барон. Он обожает триллеры.

– Передай ему, что я под большим впечатлением. Это было сильно. Мне действительно показалось, что умер не ты, а я. Будто мне предназначался последний выстрел.

Сказав это, я замолчала, глядя, как лунный свет обнимает деревья. Ночь была спокойная, тихая. Ветер неспешно качал ветки. Я вспомнила ураган в конце февраля и поежилась. Мрачное событие, которое до сих пор многие не могли забыть. Оказывается, пострадали не только деревья, машины, фонари. Были и люди, которые погибли из-за внезапно разбушевавшейся стихии.

– Том?

Он молчал. Пока я прокручивала в воспоминаниях день в парке, когда я впервые узнала о театре «GRIM», Том Харт будто набрал в рот воды и не хотел больше произносить ни слова.

– Том, ты тут?

– Да. Просто задумался, – слегка охрипшим голосом произнес актер. – А вообще нам пора спать. Сегодня был тяжелый день.

– Согласна. Но мне кажется, что после такого спектакля я не усну.

Том ничего на это не ответил.

– Тогда спокойной ночи, – буднично сказала я.

– Сладких слов, Сара. Я безумно рад, что сегодня ты пришла к нам в театр. Пусть говорю это не лично в театре, но… добро пожаловать в «GRIM», в…

– В самый необычный современный театр, – закончила я мысль Тома и улыбнулась. В этот момент мне показалось, что мое тело оторвали от земли и подняли в небо. Я будто бы нашла новый дом. И этот дом находился в загадочном месте. По версии Джейн – в месте, где обитали привидения.

– Именно.

– Спасибо тебе, – я вздохнула и посмотрела в окно. Мимо пролетел ворон. Он пару раз каркнул и пропал в небе.

После звонка Тома я долго крутилась на диване. Уснуть не получалось. Сначала казалось, что из окна за мной наблюдают (хотя это было сложно представить, я жила на втором этаже). Когда тревожность покинула душу, заработал мозг. В голову лезли непрошеные мысли. Они касались Тома и театра, в котором он работал. Что-то было не так, но я не могла понять, что именно.

Обожженные пальцы до сих пор побаливали. Даже крем не помог заглушить неприятные ощущения. Словно жар, который меня опалил, был необычным и, стало быть, традиционные средства не помогали в снятии боли. Засыпая, я надеялась, что утром рука будет здоровой. Все-таки тяжело готовить кофе, когда не все пальцы в состоянии работоспособности.

Я уснула в третьем часу ночи. И мне приснился сон, в котором мой родной дом в Бирмингеме объял огонь. Мама и папа в это время работали. В квартире сидела только я. Когда пожар проник в мою комнату, я писала статью для «Таймс» в болезненном и неадекватном состоянии – неухоженные волосы свисали с головы толстыми патлами, под глазами пролегли синяки, а руки била мелкая дрожь. Я отдаленно напоминала зрительницу театра, которая сидела на спектакле «Игра» рядом со мной и влюбленно ловила каждый взгляд Тома. Вот только я, в отличие от нее, выглядела неухоженной, больной. Я из своего сновидения была влюбленной полоумной дурочкой, которая уже работала в «Таймс» – на столе лежал бейдж специального корреспондента.

Через месяц после этого безумного сна меня пригласили в редакцию на собеседование.

Это настоящая игра. Игра, которая только началась.

Часть вторая
Во власти огня

Я полюбила надломленного и глубоко несчастного мужчину намного раньше, чем заподозрила, что он мне хотя бы нравится.

© Карлос Руис Сафон. «Лабиринт призраков»

1

Дни после похода в театр тянулись, как жвачка. Медленно канул в Лету март, прошла половина апреля. Я все так же работала в кофейне, ловила на себе грозные взгляды мистера Дартла и нередко выслушивала его необоснованные обвинения. Еще пару раз встретилась с Джеймсом. Погода в городе стояла прекрасная, поэтому мы гуляли, пили чай и болтали о всякой ерунде. Я забыла о Томе Харте (точнее, вспоминала о нем не так часто) и наслаждалась весной.

Я любила апрель. Его чересчур переменчивую погоду (даже для Англии она была слишком непредсказуемой), редкие лучи солнца и спокойствие. Только этот месяц давал то, что забирали другие. Смысл жизни и желание жить. По сей день мне кажется, что весной легче всего смотреть в будущее. Я наслаждалась апрелем – чувствовала, что совсем скоро моя жизнь станет иной. Сейчас бы я назвала свое состояние «предвкушением неизбежной гибели», но в тот момент все казалось сказочно-прекрасным, как в замке принцессы.

Я протирала рабочее место, заканчивая смену, когда мне позвонили из «Таймс».

– Сара Гринвуд? – в трубке послышался сдержанный мужской голос.

– Да, – прижав телефон плечом, подтвердила я, продолжая протирать кофемашину.

– Вас беспокоит отдел стажеров редакции «Таймс». Меня зовут Сэм, я секретарь. Мы прочитали вашу статью и хотели бы встретиться лично. Вам удобно подойти к нам завтра в одиннадцать?

Что я почувствовала, когда услышала эти слова? Сначала недоумение, потом восторг, а следом страх. Он никогда меня не покидал – даже в самые лучшие минуты жизни стоял рядом и хлопал по плечу, как верный друг.

– Да, конечно, – выпалила я, даже не сверяясь с рабочим графиком. Услышав пресловутое «Таймс», я забыла, в какую смену должна выйти завтра в кофейню.

– Отлично, тогда завтра, пятнадцатого апреля, в одиннадцать, – повторил Сэм. – Не опаздывайте. И запись переносить нельзя.

Завершив вызов, я отложила телефон в сторону и пару раз подпрыгнула на месте, как ребенок, которому родители подарили корзину котят. Я прошла во второй тур!

– Мисс Гринвуд! – Из кабинета персонала вышел мистер Дартл и смерил меня непонимающим взглядом. – Вы закончили?

– Да, – улыбнулась я, наблюдая, как за спиной Дартла моя сменщица Анна завязывает фартук и кривляется, изображая управляющего.

– Тогда свободны.

– Хорошо, мистер Дартл, – я поклонилась управляющему, чего никогда раньше не делала, и с радостью сняла фартук.

– И не забудь, Сара, завтра твоя смена с часу, – будто прочитав мои мысли, сказал он, скрываясь в кабинете.

– Хорошо!

Накинув плащ, я вышла под серое небо Лондона. По венам текло счастье: до Олимпа оставалась всего пара шагов.

«Главное, чтобы во время собеседования не спросили про диплом магистра», – подумала я, вспоминая, что в анкете не указала этого. Я написала только университет, в котором провела несколько лет, и специальность. Во время разговора меня могли спросить про магистратуру и показать на дверь, не получив желанного ответа. Но я решила не думать об этом, а просто дождаться завтрашнего дня.

2

Здание медиакомпании «Таймс ньюспейперс лимитед», которой принадлежала редакция «Таймс», находилось на улице Бридж, напротив Темзы. Я подошла к нему, когда часовая и минутная стрелка на моих наручных часах показывали 10.30. Оглядев застекленное многоэтажное здание, я вдохнула прохладный весенний воздух и зашла внутрь. Меня встретил охранник. Он осмотрел мою сумку и, ничего не сказав, кивнул, разрешая пройти внутрь.

Когда я оказалась в большом и просторном холле, меня охватил восторг. Так получилось, что во время учебы в университете мне так и не посчастливилось пройти стажировку в этой компании. Профессор, который готовил списки на практику и рекомендовал студентов в лучшие редакции Лондона, не вписал мое имя в список из вредности – на первом курсе мы с ним здорово повздорили.

Профессор Теодор Томпсон, седовласый старичок за шестьдесят со вздернутыми кверху усами, как у полководцев ХХ века, задал написать эссе на любую тему. Я уже несколько месяцев изучала историю феминизма, поэтому даже не сомневалась, что интересный очерк про сильных женщин принесет высший балл. Но за работу получила самую низкую оценку. Как оказалось позже, профессор на дух не переносил все, что было связано с равноправием полов. Консервативный англичанин полагал, что женщины не могут быть такими же успешными, как и мужчины. А я в эссе утверждала обратное, не стесняясь в выражениях.

Если бы я не подошла к профессору Томпсону после лекции и не начала выяснять, почему у меня такая низкая оценка, все сложилось бы куда лучше. Но я решила очистить свое имя от грязи. Многолетняя отличница разозлилась, когда получила намного меньший балл, чем ожидала, и пошла в атаку, не беспокоясь о последствиях. Выражение «Сначала думай, потом делай» точно не про меня. Я поступаю прямо наоборот.

В это же время меня коробило от несправедливости – моя вечная конкурентка Кэтти Белл получила высокую оценку за списанный очерк про британское кино. Но профессор оставался глух к моим доводам. Разразился скандал. Теодор Томпсон выставил меня из лекционного зала. Я думала, что никогда больше его не встречу, и ни о чем не переживала. Даже радовалась, что решила отстоять свою точку зрения, не испугавшись профессора. Но каково было мое удивление, когда на третьем курсе я узнала, что именно Теодор Томпсон формирует списки на практику и пишет рекомендательные письма! Распределяя студентов, он отправил меня в самую скучную редакцию из всех, которые были в Лондоне. Не скупясь в выражениях, я называла ее желтой прессой.

«Ну вот, я все-таки добралась до «Таймс ньюспейперс лимитед», профессор», – подумала я и огляделась.

Холл компании напоминал аквариум: все было стеклянным. Стойка информации, двери, журнальные столики, усыпанные свежими газетами. Люди то и дело проходили мимо: с кейсами в руках, телефонами, газетами. Вокруг кипела жизнь. Вдруг и мне захотелось так же деловито пройтись по холлу. Но только с редакционным бейджем, который бы подтвердил мой статус в этой компании.

– Дэйв, загрузи фотографии в облако и не забудь скинуть ссылку, чтобы я отобрала снимки для бильд-редактора[16]16
  Бильд-редактор, фоторедактор (от нем. Bild – изображение) – сотрудник фотоагентства, периодического печатного или интернет-издания, ответственный за поиск и выбор фотоиллюстраций.


[Закрыть], – услышала я рядом женский голос и обернулась. Передо мной стояла девушка примерно моего возраста. На ее шее болтался заветный бейдж, в руках она держала диктофон. Журналистка обратилась к фотографу – высокому светловолосому парню. Он уже отошел от нее, поэтому девушке пришлось кричать. – У меня сейчас пресс-конференция на втором этаже. Скажи, чтобы редактор не терял. Репортаж почти дописан.

– О’кей, будет сделано, – ответил фотограф, не останавливаясь. Он шел к одному из пяти лифтов.

Я проводила его взглядом и подошла к стойке информации. За ней сидел мужчина лет пятидесяти. Заметив, что я направляюсь к нему, он приветливо улыбнулся.

– Добрый день, мисс. Вам помочь?

– Здравствуйте, я пришла на собеседование в «Таймс». Не подскажете, как пройти в редакцию?

– Стажер?

– Да.

– Вам на шестой этаж. Подниметесь, вас сразу встретят.

Я зашла в лифт, переполненная энтузиазмом: в воображении представляла себя сотрудником «Таймс», а лифт – ежедневной, но приятной рутиной. Но, когда я поднялась в редакцию, настроение сразу испортилось. Звездного часа ждали около двадцати человек. Я посмотрела на часы. 10.40.

«Они что, все на одиннадцать?!» – в ужасе подумала я, почти лишаясь чувств.

– Добрый день, вы на собеседование? – Ко мне подошел парень лет двадцати шести с гладковыбритой головой, будто только вернулся с военной службы. На нем был бордовый костюм с прикрепленным бейджем «Сэм». Вот кто вчера звонил…

В руках молодой человек держал электронный планшет со списком претендентов на работу в «Таймс».

– Да, сказали подойти к одиннадцати. Меня зовут Сара Гринвуд.

– Угу, – Сэм перевел взгляд с моего лица на планшет. – Нашел. Вы пока присаживайтесь, мы позовем.

– Хорошо. – Я кивнула и осмотрела маленький холл. Все стулья уже заняли.

– Сара? – обратился ко мне до боли знакомый писклявый голос. В этот момент я захотела провалиться на первый этаж или выпрыгнуть в окно. Натянув улыбку, я повернулась на звук голоса и увидела ее – Кэтти Белл. Она нисколько не изменилась за год нашей разлуки – была все той же смазливой коротко стриженной блондинкой с тонкими губами и ярким макияжем. Мой лютый враг. Конкурент. Человек, которого я ненавидела, пока училась в университете.

– Приве-е-ет. – Заметив, что я узнала ее, Кэтти подошла ближе, чтобы расцеловать.

– Приве-ет, – наигранно сказала я и подставила щеки для поцелуя. «Поцелуй» – это только название. Кэтти и не думала прикасаться ко мне. А я уж к ней – тем более.

– Что ты тут делаешь?

– Наверное, то же, что и ты.

– И правда, чего это я спрашиваю, – Кэтти жеманно улыбнулась и осмотрела холл. – Пришла на собеседование. Сейчас у меня как раз окно. Ты же знаешь, я учусь в магистратуре, повышаю степень.

Я ничего не ответила и посмотрела на людей, которые развалились на стульях в ожидании своей очереди. Никто из кандидатов не обратил на нас с Кэтти внимания. Вот если бы принесли бесплатный кофе, тогда другое дело – может быть, кто-нибудь да обернулся.

Между мной и Кэтти повисла неловкая пауза. Раньше мы с ней не общались, поэтому можно было и не рассчитывать на долгий разговор, наполненный воспоминаниями о студенческих годах. Пока я поглядывала на часы, Кэтти решила спрятаться от мира в смартфоне. Она читала новости, интервью, нервно перескакивала с одной ссылки на другую, с вкладки на вкладку, словно делая вид, что она – настоящая журналистка, которая ни секунды не тратит впустую. Какая молодец. Постоянно ищет, из чего можно состряпать эксклюзив.

– Извините, – я подошла к Сэму, который встречал стажеров. Часы на моем запястье показывали уже двенадцатый час, а я все стояла в холле. Очередь еле двигалась. – Меня зовут Сара Гринвуд.

– Да, я помню, мисс Гринвуд.

– Не подскажете, нужно отстоять всю очередь или я зайду на собеседование после того, как из кабинета выйдет молодой человек? Дело в том, что у меня работа в час, а до нее еще нужно доехать.

Сэм задумался, глядя на список присутствующих.

– Разве вы не отменили все запланированные дела на сегодня? – переводя серьезный взгляд со списка на меня, спросил он.

– А разве нужно было? – растерялась я, вспоминая, что этот парень ни о чем подобном не просил.

– Вы никогда раньше не приходили на собеседование в «Таймс»? – спросил Сэм. Кажется, мое выражение лица сказало все красноречивей слов, поэтому секретарь продолжил: – У нас собеседования проходят всегда по-разному – на одних кандидатов тратят десять минут, на других – сорок. Претенденты обычно освобождают целый день, чтобы не переживать о других делах.

«Твою мать», – это была единственная мысль, которая крутилась в голове, когда Сэм закончил говорить.

– Хорошо, мисс Гринвуд. Я поговорю с начальником, чтобы вас приняли сейчас. Но это в порядке исключения.

– Спасибо огромное! Спасибо!

Я так обрадовалась, что уже приготовилась пожать Сэму руку. Как хорошо, что вовремя опомнилась и просто улыбнулась. Не хотелось бы показаться бестактной.

Внутри все клокотало от счастья. И впервые в жизни мне было все равно, как на меня смотрели девушки и парни, которые пришли на собеседование и сидели здесь уже пару часов. Мне даже была безразлична реакция Кэтти. Хотя я видела, что ее серфинг по Интернету стал еще более нервным, чем до моего разговора с Сэмом.

Уже через десять минут я сидела в кабинете у начальника отдела стажеров, миссис Элизабет Боуэн, и рассказывала о себе. Где училась, про что писала в университете и почему хотела работать в редакции «Таймс». Про стаж работы журналистом я умалчивала, глупо надеясь, что этой темы мы не коснемся. Говорить про кофейню и отсутствие опыта в профессиональных СМИ не очень-то и хотелось.

Миссис Боуэн молча слушала и делала заметки у себя на компьютере. Это была темноволосая женщина лет сорока или сорока пяти. Красные губы и черная блуза невероятно шли ее образу деловой леди. Примерно так я представляла состоявшихся сотрудников редакции ее возраста.

Кабинет тоже говорил об опыте Элизабет Боуэн и ее любви к чистоте – просторный, светлый и чистый. Он вмещал рабочий стол, стоящий возле окна, по обе стороны от стола шкафы с книгами, журналами и документацией, кресло для посетителей, на котором я сидела, чуть дальше маленький диванчик и кофейный столик. Напротив них, на большой белой стене, висела картина Лондона: Биг-Бен и красная телефонная будка, в которой стоял человек. На столе у Элизабет Боуэн царил идеальный порядок. Я сразу вспомнила свою привычку все разбрасывать по комнате и немного смутилась. Передо мной сидела настоящая консервативная англичанка.

– Мне понравилась ваша статья, мисс Гринвуд, – выслушав меня, сказала она и посмотрела в монитор компьютера. – Тема как раз то, что надо.

– Да? – не скрывая своего удивления, спросила я. Признаться, мне до сих пор казалось, что революция в школьном образовании намного сенсационнее, чем интервью актера.

– Вы одна из немногих журналистов, кто не написал про февральский ураган. Да, соглашусь, он был фееричным, но не настолько, чтобы посвящать ему несколько газетных полос…

Миссис Боуэн вздохнула, скрепила руки в замок и серьезно посмотрела на меня:

– А про актера… дело даже не в нем. Нам уже несколько лет интересен сам театр «GRIM». Мы не можем к нему подобраться, вот в чем дело. Никто не может. Недавно ВВС задумали снимать документальный фильм про театры Лондона. Когда они дошли до истории появления «GRIM» и узнали, что у него анонимные инвесторы, это возбудило их голод. Но утолить его они не смогли. Да и это ладно. Не все коммерческие заведения рассказывают, кто их спонсирует. Мы, журналисты, научились с этим мириться и больше не задаем вопросов. Но тут другое дело – мы не знаем, как выглядит художественный руководитель театра. Ни один. Вы понимаете, о чем я говорю, мисс Гринвуд? Этот театр стоит на улице Пикадилли почти пятьдесят четыре года, но, кроме единичных интервью актеров, у нас ничего нет. Почти все газеты и интернет-ресурсы Великобритании и мира пытаются выяснить, кто руководит этим загадочным местом, но никто не может этого сделать. Вы слышали про русского писателя Пелевина?[17]17
  Виктор Пелевин (22 ноября 1962 г.) – русский писатель, лауреат многочисленных литературных премий, среди которых «Малый Букер», «Национальный бестселлер», «Большая книга», премия Андрея Белого. Многие называют его человеком-загадкой: Пелевин не дает телевизионных интервью, не появляется на публике, и он никогда не давал точной информации о своей биографии.


[Закрыть] Так вот, все художественные руководители театра ведут такую же игру – игру «пойми, кто мы такие, если сможешь».

Элизабет Боуэн замолчала и посмотрела на меня еще серьезнее:

– Если вы возьмете интервью у руководителя «GRIM», а еще узнаете, кто спонсирует театр, я сделаю все возможное, чтобы устроить вас на работу без диплома магистра.

– Но я не говорила ничего про диплом, – сказала я, чувствуя, как начинают гореть щеки.

– Мисс, я уже все поняла и без вас. – Женщина улыбнулась и дала понять, что переживать не стоит. – Договоритесь об интервью, заодно и про инвестора спросите. Насчет финансирования актеры отмалчиваются либо говорят, что существуют на деньги со сборов. И без диплома экономиста ясно, что это ложь. Нужно получить правду любым способом.

– Хорошо, я попробую, – задумчиво сказала я. На мои плечи вдруг откуда ни возьмись свалился груз ответственности.

– Я рада. Думаю, Сара, ты справишься, – Элизабет Боуэн вдруг перешла на неформальное общение, немного смутив меня. – И еще, пока не забыла, интервью с Томом выйдет завтра в утреннем выпуске газеты и на нашем сайте в разделе «Культура». Как тебя подписать под статьей? Псевдоним, имя?

– Сара Гринвуд, – теряясь от радости, просипела я. – Моим настоящим именем.

– Хорошо. Просто сейчас все чаще журналисты любят работать под псевдонимами. Возомнили себя писателями и используют по двадцать фамилий за год, не понимая, что читатели прессы это не любят. Ужас! – воскликнула она и начала быстро печатать на клавиатуре. – Сара, на работу даю полтора-два месяца. Больше, извини, не могу. Сама понимаешь – конкуренция с другими изданиями. Кто угодно может схватить эксклюзив быстрее нас. Сегодня пятнадцатое апреля, десятого июня статья должна быть у меня в электронной почте. И еще… если откопаешь еще какую-нибудь сенсацию и сделаешь серию репортажей, станешь стажером на должность специального корреспондента нашей редакции.