Текст книги "Моя вселенная"

3

Самолет выпустил шасси и покатил по взлетной полосе. Наконец он остановился, и пассажиры стали покидать его. Получив свой чемодан, я вышла в зал аэропорта и остановилась в замешательстве. Мои глаза искали Дэвида, но не находили его. В этом не было ничего удивительного, но я почему-то почувствовала себя обделенной и несчастной. Он никогда не встречал и не провожал меня, почему же я решила, что сейчас будет по-другому? Желаемое принимаю за действительное? Но почему мне вдруг стала этого хотеть? Необходимость заботы и тепла? Я сама всегда говорила, что не желаю огласки, что довольна своим положением и счастлива с ним. И мне более ничего не нужно, только иногда видеть его и… и не нужны мне красные дорожки, по которым он ходит, держа Ее за руку, объятия перед журналистами и его слов благодарности своей «любимой жене, которая помогала ему с ролью». Это все я оставляла Ей. Не слишком ли я щедрая? «Нахалка», – отругала я себя и стала искать знак, который мне позволил бы определиться, что делать дальше.

Осторожность Дэвида всегда была беспредельна. Имидж верного мужа и заботливого отца отличал его от многих известных актеров. Он очень гордился этим и очень следил за тем, чтобы его личная жизнь была скрыта от внешнего мира, а у жены не было повода усомниться в его верности. Это как верить в верность? Чепуха. Глупость. Знать, быть уверенной, чувствовать, наконец. Вот это то, что нужно. Слухи или фотографии, подтверждающие его неверность жене, исключались. Осторожность и еще раз осторожность – это его правило номер один. «Ты ведь понимаешь, – говорил он мне. – Тебя начнут преследовать журналисты. В первую очередь я о тебе волнуюсь».

Я соглашалась с ним. Действительно, ни ему, ни мне не нужна такого рода реклама. Как в жизни все переплетается, меняется… И вот теперь я оказалась той третьей, которая разбивает, разрушает… Мне очень жаль, но я снова и снова откликаюсь на зов Дэвида и сломя голову несусь к нему, как бабочка на огонек. Дэвид прав, что скрывает, прячет от жены все то, что может причинить ей боль. А моя боль? На свой вопрос я сама знаю ответ: у меня нет на нее право.

Будь Макс умнее и осторожнее, здравомыслящим и дорожившим нашими отношениями, возможно, мы сейчас вместе растили бы нашего сына. Всего-то и нужно было: снять номер в отеле и заняться там своим случайным сексом, а не делать это в нашем доме. Я понимаю, что за этим нет ни любви, ни даже истинной страсти, а только похоть самца к красивой самке. Этот зов природы, конечно, можно понять и даже возможно простить, но зачем так цинично… То, как это было сделано, о многом говорит. Я не знаю, кто был с ним в нашей постели, мне наплевать на нее, как и ей на меня. Это не ее вина, это вина Макса. Это он, оскорбив меня, разрушил наши отношения. Зачем он привел ее в наш дом? В нашу постель, в которой говорил мне о любви и уверял меня, что счастлив со мной? Это предательство я не смогла принять и простить, это была пощечина мне, и она до сих пор болит. Ложь – это плохо, но увидеть ее – очень больно. Макс и сейчас желанный жених для многих женщин. Но упорно продолжает утверждать, что по-прежнему любит меня, и просит простить его. Пусть бы я была в неведении или узнала бы со слов других, пусть даже от него самого, если бы он объяснил, что больше не любит меня, а любит другую… Но то, что я увидела… Эта картинка преследует меня, а главное – потеря ребенка… Нет и нет. За все в этой жизни нужно платить. Цена похоти Макса, его случайного секса, как он оправдывал это, оказалась для меня непосильной. Мне потребовалось три года, чтобы перестать вспоминать об этом ежедневно. В этом была и заслуга Дэвида.

Наконец мои глаза наткнулись на табличку с моей фамилией. Ее держал молодой высокий парень с чувственными губами. Все правильно: Дэвид прислал за мной машину. «Он, как всегда, все продумал», – отметила я, подходя к человеку с табличкой.

– Добрый вечер! Вы, наверное, встречаете меня, – я улыбалась ему как старому знакомому.

– Только вас я и встречаю, – засмеялся парень. – Как только я увидел вас в толпе, решил, что никакая другая девушка не займет место в моей машине.

Улыбался он заразительно, и только тут я поняла, как он красив.

Машина ехала вдоль Средиземного моря в сторону мыса Кап-д’Антиб, который в сумраке вечера растворился в скалах и прибрежных соснах. Мы проехали мимо легендарного отеля «Эден Рок», затем по главной улице Антиба и свернули к особнякам, а потом, миновав их вплоть до последнего дома, притормозили у открытых ворот и по усыпанной гравием дорожке медленно пересекли сосновую рощу, остановившись перед широким крыльцом у внушительных парадных дверей большого здания 30-х годов с видом на море. На ступеньках здания нас встречал Дэвид. Он открыл дверцу машины и заключил меня в свои объятия, которые подчеркнуто были дружественными: встретились двое хорошо знакомых людей, а возможно, даже брат и сестра. Он тут же выпустил меня из объятий и стал расплачиваться с водителем. Парень что-то весело говорил Дэвиду, и тот, усмехнувшись, посмотрел на меня. Забрав мои чемодан, Дэвид, ни слова не говоря, рукой пригласил меня подняться в дом и, когда дверь за ним закрылась, бросил на пол вещи и набросился на меня. Каждый поцелуй его был долгим и неистовым. Его словно мучала жажда и он хотел пить, а когда стал пить – не мог ее утолить. У меня от счастья кружилась голова. Оторвавшись от меня, он заглянул в мои глаза.

– Я уже побрился на ночь, – он шептал мне с такой нежностью, что мне стало жарко. – У тебя такая нежная кожа… везде… Я скучал… очень скучал… Я боюсь сделать тебе больно.

Подхватив меня за ноги и закинув на плечо, Дэвид внес меня в комнату.

– Куда тебя нести? В кухню?

– Нет, – смеясь и задыхаясь от счастья, пропищала я. – Господи, Дэвид!

Я была в руках Дэвида, я чувствовала себя счастливой, и мне хотелось крикнуть миру: «Хотите посмотреть на счастливую женщину? Смотрите – это я».

– В спальню? – Дэвид разворачивался в разные стороны, похлопывая меня по ягодицам.

Я захлебывалась от смеха:

– Нет, нет и нет. В душ, в душ меня неси. Пожалуйста, в душ.

Поставив на ноги в ванной, Дэвид стал снимать с меня рубашку, затем отбросил в сторону шарф, избавил меня от обуви. Делал он это медленно, не произнося ни слова. Молчала и я. В доме была тишина, которую нарушало только наше шумное дыхание и стук моего сердца. Это меня захватило до такой степени, что я боялась рухнуть на пол. Стянув с меня майку, Дэвид нежно поцеловал в шею, и принялся расстегивать джинсы. Когда его пальцы коснулись кожи, у меня дрожь пробежала по спине, и я громко выдохнула. У Дэвида в глазах заплясали искорки и на лице расплылась улыбка Чеширского кота.

– Скучала?

Я кивнула головой.

– Нет. Не так. Ты скажи. Я хочу слышать, – настаивал он.

– Я… я скучала, – у меня перехватило горло. – Очень.

Эти слова мне дались с таким трудом, что я вдруг разревелась. У Дэвида округлились глаза, лицо стало виноватым. Он прижал меня к себе и стал гладить по спине. Когда я успокоилась и улыбнулась сквозь слезы, Дэвид быстро стянул с себя одежду и встал со мной под душ.

Чем хорош брак? Об этом я подумала утром, когда проснулась в объятиях Дэвида. Он еще спал, тихо и ровно дыша, обняв рукой меня за талию. Вечер был замечательным, ночь – страстная и чувственная: Дэвид шептал, требуя, чтобы я сказала, как мне хорошо, чтобы я сказала, что он должен сделать, чтобы мне было с ним хорошо, что для него важно, чтобы мне с ним было хорошо, и он счастлив, когда мне с ним хорошо… А я в ответ говорила ему, как я счастлива с ним, и целовала самого любимого мной человека на всем белом свете.

После ночи наступило утро… При наших коротких и редких встречах я больше всего любила утро. Это тихое и нежное время наших встреч, когда запахи становятся такими родными, объятия – нежными и интимными, голоса – сексуальными, а душа – наполненной и счастливой. Вот что по-настоящему сближает мужчину и женщину: совместное утро после ночи любви. И это подвластно браку, это его привилегия, которой у меня нет и не будет. А я могу только от случая к случаю получать это чудо как награду за свое терпение.

Эта мысль обожгла меня. Я смотрела на спящего Дэвида, на такого сейчас открытого и по-настоящему обнаженного для меня. В момент сна мы все обнажены для других, независимо от того, есть ли на нас одежда или нет. Все это у тебя есть, если ты в браке. У него есть, но не со мной. Мне стало не по себе от этой мысли. «Нет-нет, в браке тоже не всегда так, – уговаривала я себя. – Можно просыпаться в одной постели, но быть очень далеко друг от друга. Чтобы это чувствовать, необходимо, во-первых, любить мужа, во-вторых, чтобы муж любил тебя. Следовательно, муж и жена должны любить друг друга, нужна нежная и сексуальная ночь, нужно взаимопонимание…»

«Стоп!» – приказала я себе. Меня уже стало нести в настоящие дебри. «Сколько всего нужно – много всего нужно», – подвела я итог. Потом вздохнула и подумала, что мне по утрам хорошо бы иметь кровать, в которой лежит Дэвид, который обнимает меня. Меня и только меня, и желательно каждым утром и до самой смерти, и лучше моей.

Тут я вспомнила нашу первую совместную ночь. Нет, не первый наш секс, а именно ночь, когда Дэвид обнимал меня до самого утра и проснулся в моих объятиях, а я в его. Это было чудесно. Забыть такое невозможно. Тогда, на съемках, Дэвид, как правило, приходил ко мне в номер, мы занимались любовью, долго разговаривали, а затем он уходил к себе. На всю ночь он никогда не оставался. Дэвид боялся, что утром его может увидеть кто-нибудь из съемочной группы или персонала отеля.

Так продолжалось, пока я прилетала на съемки, но однажды, когда они уже практически завершились, Дэвид предложил мне вернуться домой из другого города, куда мы с ним отправимся на несколько дней, а затем он посадит меня на самолет. Конечно, я согласилась. Но сюрприз заключался в том, что мы добирались до того города не на автомобиле или самолете, а поездом, в котором Дэвид купил билеты на все места в купе спального вагона.

Вся поездка на поезде заняла одну ночь, и в купе спального вагона мы были одни. При воспоминании об этой восхитительной ночи я невольно начинаю счастливо улыбаться и у меня учащается пульс. В эту волшебную ночь, после секса, который был сумбурным и веселым на узкой полке вагона, с которой мы постоянно скатывались, всхлипывая от неудержимого смеха, мы проспали в обнимку до самого утра, и Дэвид, лежащий у стенки, обнимал меня, крепко прижав к себе, как он потом говорил, чтобы я с нее не упала. Я же так и не уснула в ту ночь, слушая его дыхание и плача от счастья. Затем наступило наше первое совместное волшебное утро, и по поцелуям в шею я поняла, что Дэвид проснулся. Это было прекрасно и всегда таким оставалось на протяжении наших встреч.

Вот и в то утро Дэвид зашевелился, открыл глаза и, увидев меня, счастливо улыбнулся, затем снова закрыл глаза, притянув меня рукой, крепко прижал к себе. Именно в такой последовательности, что меня очень устраивало. Вот он – миг счастья, который я ждала долгих три месяца, за которым летела, забросив все свои срочные дела. Миг, целый миг – это уже много, главное знать, что это именно тот самый миг. Господи, спасибо тебе, что он у меня был. Но я хочу еще и еще, пожалуйста. Если ты меня слышишь сейчас, значит ты об этом знаешь.

4

Я не стала нарушать свою традицию – по утрам смотреть почту – и после завтрака, когда Дэвид вышел в сад, открыла ноутбук и вошла в нее. Ознакомившись с перечнем писем, а их было много, я не стала их читать, сделав исключение только письму Джека. Джек, как всегда, писал с юмором обо всех новостях в мире кино. Доставалось от него всем. Он ни с кем не миндальничал. Талант и труд – вот что было определяющим у него в отношении к человеку. Такой уж был Джек: мягкий и добрый в быту и жесткий и бескомпромиссный в работе. Дэвид уже вошел в комнату, держа футболку в руках с намерением натянуть ее на себя, когда я засмеялась очередной шутке Джека. Забыв о футболке, он подошел к столу, за которым я сидела, и, встав за моей спиной и продолжая держать ее в руках, устремил свой взгляд на экран.

– Вишенка на торте? – воскликнул он полушутя-полусерьезно. – Он что, так тебя называет?

– Угу, – на автомате ответила я и тут же, повернувшись к Дэвиду, обеспокоенно спросила. – А почему нет? Это лучше чем «тыковка», «хомячок» или какой-либо другой зверек.

Дэвид рассмеялся. Ему явно понравилось мое недоумение.

– Старый дурак. Одно дело, когда мы тебя так называем за глаза, между собой, и совсем другое – так к тебе обращаться. Смешно. Ты и – вишенка? – он снова засмеялся. – Это несовместимые вещи. Не верю своим глазам. Ха-ха. К тебе нельзя так обращаться. Ты – это не она. Ты совсем другая… Нет… ты не вишенка. Я не стал бы тебя есть как вишенку.

Я подняла брови и округлила глаза. Ну да, я, конечно, не та вещь. Но вот какая другая, если не вишенка? По крайней мере, вишенку я представляю.

– Ха-ха! – передразнила я Дэвида. – Очень весело, что и говорить. Особенно весело, когда смеешься ты, а не над тобой другие.

Я попыталась изобразить обиду, но у меня плохо получилось, потому что разбирал смех. Но, взяв себя в руки, я продолжала допрос:

– Вы меня так называете между собой? И кто это «мы»? Ты, Джек…, а еще кто?

Я смотрела на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением. Дэвид поднял вверх одну руку, в другой продолжал держать футболку. Голый торс меня отвлекал. Хотелось прижаться к нему, но я пересилила себя, сглотнув ком в горле. «Надел бы уже эту чертову футболку», – подумала я, но ничего не сказала. Но мысли мои путались, и я снова и снова думала о голом торсе. Я чувствовала, что начинаю терять голову и стала бояться, что в этот день я ее уже не найду. Его тело источало запах мяты, моря… Голова кружилась…

– Сдаюсь. Пожалуйста, прости! И не смотри на меня такими глазами, – его распирал смех.

Какими такими? Господи, неужели он понял, о чем я думала. Но продолжала смотреть на него, стараясь придать своему взгляду строгость, каждую минуту ожидая подвоха. Какой-то подвох, несомненно, здесь был, если Дэвид попросил прощения. Мне и в голову не приходило, что это не просто шутка Джека, а что-то уже постоянное и накрепко привязанное ко мне этими двумя… интриганами. Выходило, что они уже давно за моей спиной плели свои интриги. Мое эго негодовало. Я громко запыхтела. Шею стало сводить, поскольку я сидела, задрав голову, и смотрела на нависающего надо мной полуголого Дэвида. Хотелось прогнуться назад, обняв его за шею и…. О нет… Я тряхнула головой, отгоняя прекрасное видение. Нужно докопаться до этой интриги и положить этому конец.

– Надень, наконец, эту… футболку и сядь. Сядь, пожалуйста, или у меня сейчас отвалится голова. И потом, ты не ответил на мой вопрос.

Дэвид подвинул кресло к столу, за которым я сидела, и сел смирно, как послушный школьник, положив футболку себе на колени. Сложив губы трубочкой, он пытался сделать лицо серьезным, но увы. Его выдавали глаза, в которых прыгали блудливые огоньки. Он был неотразим.

– Ну… Джек… я… в общем, вся съемочная группа. Прости.

– Но почему? Почему вишенка и почему на торте?

Я грозно напирала на него. Мне это было не по душе. Я понимала, что это шутка, но не приняла ее и обиделась. Раньше я думала, что это блажь одного Джека, и поэтому снисходительно прощала ему. А тут оказался целый заговор за моей спиной.

Дэвид почувствовал это и, пожав плечами, ласково улыбнулся мне.

– Потому что ты всем принесла успех: мне и Джеку – «Оскар», а еще мне – счастье. Правда это случилось раньше, когда ты после долгого препирательства согласилась изменить концовку сценария. Вот тогда Джек и сказал, что завершающая сцена будет вишенкой на торте. После этого и пошло, поехало.

Так или иначе, но это действительно было так. Критики особенно отмечали игру Дэвида в последней сцене. Я уставилась в экран и молчала. Дэвид почувствовал мое состояние и снова – в который раз при разговоре на эту тему – взвился.

– Я не могу понять, почему ты отмалчиваешься? Что не так, Крис? Ты можешь мне объяснить, что не так? Крис, ты меня слышишь?

Я кивнула головой, но не произнесла ни слова. А он продолжал кипятиться.

– Ты ни разу не высказала своего мнения о фильме. Посмотрела, вышла молча и улетела, даже не изволив появиться на награждении. И не хочешь говорить об этом все эти годы. Вот и сейчас надулась.

– Я не надулась.

– Нет, ты надулась.

– Я не надулась, – упрямо пробормотала я, мотнув головой.

– Я ведь вижу, я не слепой. Если тебе не понравился фильм, ты так и скажи: «Ваш фильм дрянь. Фуфло», – при этом он вскочил на ноги и стал бегать по комнате, а затем остановился и уставился в окно.

Я видела, что Дэвид начал злиться. Подойдя к нему, я легонько обняла его сзади, положила ладони ему на грудь и прижалась губами к теплому местечку между лопатками. От его запаха у меня закружилась голова. Когда я коснулась его, Дэвид резко втянул воздух и накрыл своими ладонями мои. Так мы и стояли несколько секунд. Дэвид по-прежнему был для меня моральным авторитетом, человеком с твердыми принципами, аж до чувства собственной непогрешимости. И тогда я наконец решилась рассказать ему, что чувствовала, когда посмотрела фильм.

– Во-первых, я не изволила, как ты сказал, прилететь на награждение по очевидной причине, и не тебе… меня в этом упрекать, – я дернула плечами и, с негодованием взглянув на него, отвернулась.

Дэвид нахмурился и тихо спросил, натягивая на себя футболку:

– Ты не появилась… Это из-за меня? Это я тебе испортил праздник? А ведь твой сценарий тоже номинировали на… Боже, Крис. Это только красная дорожка и фотографии для прессы, и все. Пожалуйста, не вали все на мою голову. Ты себе что-то вообразила, а затем говоришь, что я должен это знать. Мне и в голову это не пришло. Зачем ты это сделала? Зачем? Ты должна была там быть, просто обязана. Это твоя работа и твой, только твой успех. Весь мир должен был увидеть тебя, Крис. Это был и твой праздник… Если бы я только знал… Крис, я бы прилетел за тобой. Я тебя ждал… мы с Джеком тебя ждали.

Я не стала отвечать на его вопрос. Не могла же я ему сказать, что не посетила столь помпезное мероприятие только потому, что боялась не справиться со своими чувствами, когда увижу его вместе с женой. Мог бы и сам догадаться. Подчас мужчины бывают такими тупыми. Поэтому я только жалко пропищала:

– Ты не должен ни в чем себя винить. Ты здесь не при чем.

– Тогда кто при чем? – напирал Дэвид. – Ты только что сказала, что причина очевидная. Но я так и не понял, в чем она. Так в чем же причина, Крис?

Меня же он уже достал своим упрямством. Он что, действительно не понимает, почему я не прилетела на награждение, или он так притворяется, чтобы помучить меня? Так пусть узнает причину, решила я:

– Во мне причина, и только во мне, – я почти выкрикнула эти слова, но тут же поняла, что веду себя глупо, и мне стало стыдно.

Тихо, почти шепотом продолжила я, глядя в его глаза:

– Я не хотела там быть и видеть тебя рядом… Прости меня, Дэвид, но я боялась, что не смогу справиться с собой и подведу тебя. Я не хотела испортить тебе праздник. Как показало время, я поступила тогда разумно… Прости, что тебе пришлось выслушать это.

Дэвид поцеловал меня в голову и опустил глаза. Похоже, дошло, и, чтобы покончить с этим, я продолжила перечислять свои впечатления от нашего фильма:

– Во-вторых, ваш фильм чудо как хорош. Его смотришь не отрываясь, на одном дыхании. Все актеры играли замечательно, а ты… ты был прекрасен, – я почувствовала, что мои глаза наполняются слезами, и уже на одном дыхании произнесла: – «Оскар» по праву твой и Джека…

Мы оба молчали несколько секунд. Первым нарушил молчание Дэвид:

– Во-первых, не «ваш фильм», а наш фильм. И мой «Оскар» это твой «Оскар», потому что это тебя я просил простить меня. В той сцене я видел только тебя, Крис. Во-вторых, сейчас самое время, чтобы тебе сказать «но»… – процедил Дэвид.

Он снова стал злиться на меня. Что бы я ни сказала, все не так. Да что с ним сегодня?

– …но это не моя история, – не отдавая себе отчета, выпалила я.

– Не твоя? – Дэвид отшатнулся от меня. – Что ты имеешь в виду?

– Ты был так убедителен, так искренен в раскаянии Макса, что я почувствовала себя предательницей в этой истории. Но это не моя история.

Я упиралась, как упрямая ослица. Я всегда гордилась своим самообладанием, но сейчас не замечала, что по моим щекам потоком льются слезы. Дэвид застыл и во все глаза смотрел на меня. Он молчал, понимая, что мне нужно высказаться. А меня уже нельзя было остановить. Платину молчания прорвало, и слова лились из меня потоком. Сдерживая все эти годы свои эмоции, мне в тот момент стало жизненно необходимым рассказать Дэвиду правду.

– Понимаешь? Тогда я не могла ему простить. Для меня это было кошмаром, от которого я по сей день не могу окончательно избавиться. Он предал меня. Ты понимаешь, Дэвид? Макс меня предал и заставил пройти через весь тот кошмар. Это так больно видеть, как твой… с другой… Я не знаю, как у других, но когда я занимаюсь любовью с желанным и любимым мужчиной, то думаю, что только у нас с ним может быть так прекрасно и неповторимо, что только со мной – и ни с кем больше – он может получать такое наслаждение. Что это я дарю его ему, а он мне. Это сейчас я понимаю, что это только моя иллюзия. Красивая? Да, очень красивая, но все же иллюзия. А тогда… Он был первым моим мужчиной… Я была раздавлена. Он буквально растоптал меня. А потом приходит осознание, что из-за похоти Макса, только из-за этой гребанной похоти ты убила своего… еще не родившегося ребенка, и уже тебе нет прощения. Макс перестал для меня существовать, понимаешь? Он давно уже прощен. Но это отнюдь не значит, что я его как прежде люблю. Я не могу себя простить. Не могу, понимаешь? И дело уже не в Максе, а во мне. И прощать мне нужно не его, а себя.

Дэвид смотрел на меня каким-то отстраненным взглядом, словно видел меня в первый раз.

– Крис, ты такая…. Крис, у меня с тобой…, – он на секунду замолчал и продолжил охрипшим голосом, – только с тобой у меня так ошеломляюще прекрасно и неповторимо. Это не иллюзия, поверь мне.

Теперь замолчали мы оба. Первой не выдержала я.

– Дэвид, я написала свою историю, это была моя жизнь. Это я – «твердолобая дурочка и засранка». И ты не прав, когда говорил, что в жизни так не бывает. Как видишь, бывает, потому что в моей так и было. Я написала о том, что чувствовала в тот момент. Вот почему я так долго не соглашалась поправить сценарий. Я понимала, что если соглашусь, то это уже будет не моя история. Ты должен меня понять, потому что… – я на секунду остановилась, чтобы набрать в легкие воздух. – Ты с Джеком… вы оба так наседали на меня, что я не устояла, как и не устояла тогда… в машине. А должна была, просто была обязана… и тогда, и в машине. Это я кругом виновата. Прости.

– За что? – чуть слышно проговорил Дэвид. Губы его дрогнули, как будто он собирался что-то еще сказать, но потом передумал.

Я посмотрела на него и увидела блеск в его глазах и пылающие щеки. Недосказанность подчас приводит к недопониманию, а я хотела, чтобы Дэвид не сомневался в моей преданности ему. И потом, мне жизненно необходимо было выговориться, извлечь наконец из сердца всю накопившуюся тяжесть.

– За все, что случилось с нами, – расстроенно ответила я.

Но Дэвид словно не слышал меня. Он по-прежнему в упор смотрел на меня и молчал. Меня это сбивало с толку. Я опустила голову и стала снова говорить, потому что не могла молчать:

– Дэвид, если посмотреть правде в глаза, ты переиграл Хэлли по всем статьям и перетянул одеяло на себя. Я знала, что так и будет. Так в итоге и случилось: Джек снял его историю, историю Макса, но думаю, что у него она была несколько иной. И Хэлли – это не я. Но, может быть, я ошибаюсь? И если я такая, то я себе совсем не нравлюсь. А потом ты был так прекрасен и так проникновенно убедителен в раскаянии Макса, что, возможно, я тебя бы и простила, но, скорее всего, нет. Мне даже в фильме сцену измены было больно смотреть, и я закрыла глаза. А она в фильме была более целомудренной, чем в жизни. Все было так ужасно. Поверь мне на слово. Возможно, я ревновала уже не его, а тебя… Но было больно смотреть, а пережить… В жизни все страшней и больней. Я совсем тогда потеряла голову. Когда не готов это увидеть, хотя к этому нельзя подготовиться, тебя захлестывает ужас и боль. Эмоции зашкаливают, и тогда в голове остается только одна мысль – убежать и спрятаться. Не могла же я вам сказать, что поверженная и обманутая Хэлли – это я.

– Даже мне? – услышала я голос Дэвида, и это привело меня в чувство.

– Как раз тебе и не могла. Тебя это удивляет? – я с трудом подняла голову и посмотрела на него.

Дэвид обнял меня и крепко прижал к груди. Затем отстранился и перевел на меня взгляд, в котором читалась такая грусть, что мне стало больно дышать.

– Это ты должна простить меня. Дорогая, любимая, прости, что я такой твердолобый. Мне нужно было самому догадаться. Но ты всегда была такой неприступной и отстраненной. Твоя реакция на меня была столь равнодушной, что, разозлившись на тебя, а возможно и на себя тоже, я вломился в твою жизнь нагло и цинично. Конечно, я избалован вниманием к своей персоне, но чтобы так… холодно и подчеркнуто равнодушно. Ты была вся такая недоступная, просто недосягаемая для всех, а главное, для меня, что я почувствовал себя в тот момент неуютно. Не буду скрывать, меня это очень задело. Пожалуй, моя гордость была уязвлена. Джек предупредил меня, что ты особа строгая и не склонная к авантюрам. Не буду утверждать, что не замечаю красивых женщин, но и удивить меня неземной красотой не просто, сама понимаешь, с какими красавицами мне приходилось сниматься, а уж соблазнить – тем более.

– Как видишь, Джек ошибся. Я не прошла тест и оказалась особой ветреной и склонной к авантюрам. Но со всей ответственностью заявляю, что не пыталась тебя соблазнить. Если честно, то у меня даже в мыслях этого не было. Я ставлю перед собой только реально выполнимые задачи. Если я тебя все же соблазнила, то поверь мне, это получилось случайно, помимо моей воли, но, вместе с тем, я горда собой. Ловко я тебя поймала?

Дэвид покачал головой и рассмеялся.

– Жаль, что не хотела меня соблазнить. Но рад, что ты поймала меня, и у тебя это получилось на раз. Ты правда не хотела меня?

Я захлопала глазами и от его наглости, открыла рот, но так и не нашла, что сказать и закрыла его. А Дэвид продолжал подтрунивать надо мной:

– Даже чуть-чуть? Нет?

Я растерянно покачала головой.

– Обидно! – И он действительно с обидой вздохнул. – Твое утверждение, что ты ветреная, не выдерживает никакой критики. Не льсти себе. Ты не способна на флирт. И поймала не ты меня, а я тебя, и мне это стоило немалых усилий. Ты вгоняла меня в отчаяние своей отстраненностью и равнодушием ко мне. Когда Джек в первый раз подвел меня к тебе, чтобы познакомить нас, ты улыбнулась, но твои чудесные глаза оставались такими холодными и серьезными, а улыбка лишь тронула твои губы и замерла где-то там… – он наклонился и поцеловал меня в переносицу, и я зажмурилась от счастья. – В тот момент ты была чарующим равнодушием, вот кем ты была. И еще меня задело твое упрямство. Ты упрямо избегала меня, а я пытался угадать, где смогу тебя встретить, а когда угадывал – радовался, как ребенок, что вижу тебя. Это такое чудесное подростковое чувство, и я его постоянно испытываю, когда обнимаю тебя после долгой разлуки.

Пока Дэвид говорил, я любовалась им. Каждым его движением, поворотом головы, движением его губ, таких любимых и желанных.

– Вот уж не ожидала, что тебе нравятся упрямые ослицы. Но ты ошибаешься, я не подружка ослика Иа. Я скорее лошадка Крис. И у меня тоже зашкаливало сердце, когда я видела тебя. Но я не должна была… Пыталась бороться сама с собой, но не смогла… У меня оказалась жалкая воля, и в итоге мое жалкое «Я НЕ МОГУ» победило мое сильное «Я ХОЧУ». Ты действительно поймал меня и приковал к себе цепями. Что значит это для меня – я знаю, но хорошо ли это для тебя? Не думаю, что тебе следует этому радоваться. Я из легкой интриги могу превратиться для тебя в проблему и обузу.

Я рассчитывала на шутливый ответ, поскольку сказала это так, ради смеха, но по лицу Дэвида пробежала дрожь. Похоже, я задела что-то важное для него. Я поймала себя на мысли, что в этот раз все идет не так. Все иначе, и Дэвид напряжен, как будто пытается что-то для себя решить.

– Крис, прости меня, дорогая.

Он произнес это таким обреченным голосом, что на мгновение я потеряла дар речи. Я ведь только хотела пошутить. О боже! Я что, правда его проблема? Это что, я угадала?

– Простить? За что простить? – мой голос предательски задрожал.

– За то, что разрушаю твою жизнь, за то, что обижаю тебя… за то, что…

– О нет! Ты не должен так говорить, – горячо зашептала я. – Ты вернул меня к жизни. И если тебе со мной хорошо, значит, я счастлива. Я живу только рядом с тобой. Только будь со мной и не говори больше так. Хорошо?

Дэвид улыбнулся, но улыбка получилась такой печальной, и поцеловал меня в нос, а в зеленых глазах его что-то блеснуло, но он тут же спрятал свое лицо в моих волосах и чмокнул меня в макушку.