Текст книги "Возьми его, девочка!"

Он был уже абсолютно трезв и охотно говорил на посторонние темы, чтобы не размышлять мучительно о том, как бы половчее избавиться от сговорчивой барышни.

– Граф и генерал Сергей Строганов происходил из крестьян, титула был удостоен за особые заслуги перед Отечеством. В 1825 году Строганов с одобрения Николая I основал в Москве бесплатную «школу рисования в отношении к искусствам и ремеслам». Расширившись, учебное заведение, переименованное в училище, обосновалось на Рождественке. В 1903 году при очередной перестройке на фасаде появились многоцветные керамические панно с именами наиболее чтимых тогда европейских художников: Романо, Лепорта, Берна, Дюрера, Луини, Гужона, Гиберти, Сансовино, Пизано, да Винчи и других. После революции Строгановку переименовали во ВХУТЕМАС, позже – во ВХУТЕИН, и наконец, в результате слияния архитектурных факультетов последнего и МВТУ, в 1933 году образовался МАрхИ, где мы с тобой находимся сейчас.

Прощаясь с ней около станции метро Проспект Мира, он был абсолютно уверен, что это их свидание – первое и последнее. Впрочем, номер телефона записал. Свой тоже оставил, тем более что это никого ни к чему не обязывало. Обвив его шею тонкими руками, Арина дала ему возможность еще раз оценить вкус ее податливых, пухлых как у фотомодели губ, и побежала, стуча каблуками, по пустынной улице. Провожать ее до подъезда Алекс не стал. Это была уже последняя степень падения, так что не имело смысла забивать себе голову. Зевнув, он зябко передернул плечами и, на ходу закуривая сигарету, побрел обратно к метро.

Она позвонила на следующий день около пяти, как раз когда он собирал манатки, что сопровождалось упреками и причитаниями со стороны бывшей. Алекс тяжело вздохнул и начал в срочном порядке придумывать спасительную ложь. Бежали минуты, ложь никак не придумывалась, наконец в отчаянии он пообещал, что перезвонит ей ближе к вечеру. Бывшая немедленно воспользовалась этим, чтобы обвинить его по крайней мере в одном из смертных грехов, а именно в прелюбодеянии, на что он даже не стал отвечать, просто попрощался вежливо и вышел, унося в сумке все, что успел туда побросать. Он терпеть не мог водевильные сцены.

Вслед ему полетели – как летят в обидчика швыряемые со всего размаха в припадке бессильной злобы тапочки, тарелки, журналы, – нелепые угрозы. Нелепые и смехотворные. Выезжая на своем стареньком «ситроене-ксантия» на Садовое Кольцо, Алекс чувствовал себя так, будто целый день таскал тяжести. Да еще этот неизменно сводящий с ума вопрос: «Что ты имеешь в виду?» Как будто, объявляя о своем решении, он перешел на санскрит.

– Думаю, нам следует расстаться.

– Что ты имеешь в виду?

Восхитительный диалог! Он сердито фыркнул и прибавил скорость.

Проблем с поисками подружек у Алекса не возникало никогда. Он был уверен в собственной привлекательности, и если женщина ему нравилась, практически не сомневался в успехе. Но именно легкость, с которой он заводил знакомства, порой оборачивалась неприятностями. Было в нем что-то такое, что всерьез цепляло волевых, агрессивных дамочек, привыкших доминировать в отношениях. При виде его в них пробуждался охотничий азарт.

Одна из таких охотниц подошла к нему как-то раз в клубе, поставила перед ним стакан и сказала грудным, чуть хрипловатым голосом, который должен был, вероятно, сразить его наповал:

– Я заказала тебе баллантайн с содовой.

Алекс не шелохнулся. Сидел за стойкой и курил, изучая фактуру дерева, покрытого лаком.

Охотница тронула его за плечо.

– Эй!

– Нет, – произнес он, не поворачивая головы.

И почувствовал, что она напряглась всем телом.

– В каком смысле «нет»? – в ее голосе появились новые нотки.

– Ничего не будет.

– Так-так, – насмешливо протянула она после паузы. Устроилась поудобнее на высоком вращающемся стуле. Откинула за плечо прядь длинных, крашеных в рыжий цвет волос. – Набиваем цену, да? И сколько стоит ночь твоей любви, красивый?

Алекс молча встал, дошел до противоположного конца стойки и уселся там на свободный стул. Рыжеволосая проводила его пристальным взглядом.

Приблизительно через час он вышел из прокуренного помещения на свежий воздух, неспеша добрел до своей машины, припаркованной под самым фонарем, и тут кто-то навалился сзади ему на плечи – он понял только, что их двое и что это мужчины, – рывком развернул на сто восемьдесят градусов, и прямо перед собой Алекс увидел прекрасную охотницу, которая оказывала ему знаки внимания в баре. А он, подлец, не оценил.

Сделав шаг вперед, она ударила его по лицу. Встретила взгляд холодных серых глаз, улыбнулась со стиснутыми зубами и принялась отвешивать ему одну пощечину за другой – красивыми, тщательно отрепетированными движениями, как будто ежедневно проделывала это перед кинокамерой. Алекс принимал их с презрительной покорностью, не пытаясь уклониться и не вступая в переговоры ни с взбесившейся фурией, ни с роботоподобными наемниками.

Остановилась она только после того, как разбила ему губы вкровь.

– Понравилось? – С той же улыбкой, примерзшей к размалеванному лицу, опустила в нагрудный карман его рубашки розовую визитку. – Захочешь чего-нибудь погорячее, звони.

Почувствовав себя свободным, Алекс расправил плечи, двумя пальцами аккуратно извлек из кармана картонный прямоугольник и, не глядя, уронил на мокрый после дождя асфальт. Затем сел за руль, резко сдал назад, так что бойцы кинулись врассыпную, а мадам Оскорбленное Достоинство, стоящая в стороне, разинула рот, развернулся и выехал со стоянки на улицу. Невыносимая вульгарность только что разыгравшейся сцены заставила его расхохотаться. Понимая, что это всего лишь реакция на стресс, он не стал судить себя слишком строго.

Так и сейчас. Вспомнив шаблонные фразы, которыми хлестнула его напоследок покинутая подруга, он рассмеялся и крепче сжал пальцами рулевое колесо. Ладно, бог с ней…

Проезжая мимо бассейна «Олимпийский», Алекс притормозил. Набрал номер Арины, чтобы разом покончить со всеми нудными и неприятными делами. Но выяснилось, что ей еще хуже, чем ему. На работе случился скандал с главным бухгалтером, по пути домой из сумки исчез кошелек, сестра прожгла утюгом любимую шелковую блузку, подруга обозвала интриганкой, купленный в переходе компакт-диск с песнями Меладзе оказался бракованным и так далее и тому подобное. Нескончаемый поток обид на весь мир.

– Я здесь недалеко, – сказал Алекс со вздохом. – Выходи, если дождя не боишься.

Дождь к тому времени лил уже как из ведра. Откинувшись на спинку сиденья, Алекс ждал нелюбимую, ненужную, непонятно зачем ворвавшуюся в его жизнь девушку и мысленно стонал от отчаяния. Почему бы сразу не сказать ей «дорогая, все было очень классно, а теперь…»

– …а теперь я думаю только о тебе, – шептала Арина, прижимаясь щекой к его плечу, благоухая ароматом духов, который он люто ненавидел, – и не могу заставить себя перестать это делать… то есть думать…

Ноготь ее указательного пальца скользил вверх-вниз по боковому шву его джинсов, от этого нескончаемого царапанья по телу Алекса то и дело пробегала дрожь. В конце концов он накрыл руку Арины своей и легонько сжал ее холодные пальцы. Она расценила это как ласку, прижалась теснее. Тут, конечно, пришлось ее обнять, потом поцеловать, потом… а потом, совершенно неожиданно, он расслабился и почувствовал себя почти здоровым.

– Значит, эти отношения с самого начала были обречены?

– Не люблю этого слова – обречены. Что за фатализм? Просто никто пальцем не шевельнул для того, чтобы они выжили под давлением обстоятельств.

– А что за обстоятельства?

– Об этом я говорить не хочу.

– Ты по природе скрытный или пока что не доверяешь мне?

– Не то и не другое. Я не хочу обсуждать это сейчас, по горячим следам. Должно пройти время, чтобы появилась хотя бы мизерная объективность оценки.

– А ты веришь в объективность?

– Я ни во что не верю. Но допускаю возможность чего угодно.

Алекс включил печку, после чего они свалили верхнюю одежду на переднее сиденье, а сами перебрались на заднее. Там, пригревшись у него на коленях, Арина задала банальный до жути вопрос, что же такое счастье.

– А ты сама как думаешь?

– Ну… это когда рядом любимый человек. У тебя не так?

Алекс покачал головой.

– Нет.

– А как?

– Я бы поставил знак равенства между счастьем и свободой.

– Когда я слышу такие слова, мне становится страшно. – Она прерывисто вздохнула. Пальчик вновь принялся выписывать кренделя по его колену, обтянутому джинсовой тканью. – Страшно от того, что люди, их произносящие, всегда очаровывают меня, привязывают к себе очень крепко, а потом отсекают одним резким движением и уходят, насвистывая, а я остаюсь вся в слезах и соплях.

– Если это происходило больше одного раза, возможно, есть смысл научиться сбрасывать путы, пока они еще не вросли в твою плоть.

– Думаешь, это легко?

– Не думаю, что легко. Думаю, что необходимо.

Заниматься сексом в машине он никогда не пробовал и пробовать не собирался. И дело было даже не в удобстве, вернее, не в отсутствии такового, а в элементарном уважении к себе. К счастью, Арина ни о чем таком не заикалась. Похоже, ей было достаточно его присутствия. Звука его голоса, тепла его руки, лежащей на ее полуобнаженной груди. Ничейная земля, ожидающая своего пахаря и сеятеля, а может, своего короля и воина, но все это было чушью собачьей, потому что их подтолкнула друг к другу банальная скука. И еще – эгоистичное желание отогреться у чужого огня, ничего не давая взамен.

Через час, сидя в кресле с ноутбуком на коленях, он услышал звяканье тарелок и шум воды. Улыбнулся краешками рта. Парень строптив, но не безнадежен.

Черт. Еще не хватало нянчиться с этим отроком, обремененным многочисленными неврозами. Какая-то темная история с папашей… Нет! Нет! Ни в коем случае не поддаваться этому искушению: наблюдать исподтишка, задавать осторожные вопросы, постепенно складывая мозаику, реставрируя картины чьей-то частной жизни… домысливать за рассказчиками, пытающимися утаить неприглядные факты и грязные подробности. И ведь нельзя сказать, что тебе это нравится, однако ты неизменно попадаешь в одну и ту же ловушку. Ловушку чужих проблем, разрешить которые – боже, что за наивность! – под силу только тебе. Гребаный рыцарь.

Пальцы его быстро щелкали по клавишам, набирая текст, который становился таковым по мере трансмутации образов, всплывающих из бездонных глубин, в слова – и это был поистине алхимический процесс, непостижимый для обыденного сознания.

– Можно? – спросил Данила, как будто не у себя дома.

Алекс кивнул, не глядя.

– Работаешь?

– Можно и так сказать.

Помотавшись по комнате, Данила рухнул в кресло, стоящее чуть поодаль, в трех шагах от кресла, в котором расположился Алекс, и уставился на него, покусывая нижнюю губу. Ему хотелось поболтать, но он не знал о чем. И почему тоже не знал. Однако этот неизвестно откуда взявшийся тип возбуждал его любопытство.

– Диссертация, что ли?

Алекс оторвался от экрана.

– Почему именно диссертация?

– А что еще? – Он придурковато ухмыльнулся. – Дневник?

– Не совсем. – Алекс внимательно посмотрел на него, и ухмылка медленно сползла с физиономии юнца, как сползает с крыши талый снег. – Хочешь послушать?

Данила молча кивнул.

С тем же непроницаемым видом Алекс аккуратно перенес ноутбук с журнального столика на колени, устроился поудобнее, негромко кашлянул и ровно, безо всякого выражения принялся зачитывать с экрана.

* * *

Над городом-лабиринтом, пронизывающим горный массив, над величественным древним городом, которому не было равных, уже взошло солнце, но здесь, в Поющих Галереях, было по-прежнему сумрачно и прохладно. Спускаясь по круговому пандусу вслед за Нэйджелом, своим наставником и неизменным проводником по подземным коридорам необитаемого яруса Дзартушти, Рэй настороженно оглядывался по сторонам и в который раз спрашивал себя: что могло заставить человека, как бы сильно ни обезобразила его болезнь, поселиться в таком месте, куда даже крысы не заглядывают, и только злые подземные ветры воют и плачут на дне гигантской трещины Каер-Таг, которую они с Нэйджелом обходят всякий раз по рукотворному пандусу, поднимаясь в жилище этого таинственного существа… даже не существа, просто Голоса из тьмы.

Дважды в неделю на протяжении последних шести лет он приходит сюда, садится на циновку напротив двери, возле которой теплится огонек одной-единственной свечи, и часами говорит с невидимым собеседником, чью фигуру, закутанную в длинный черный плащ, почти совершенно скрывает чернильная темнота в самом дальнем углу просторного помещения без окон. Нэйджел, поприветствовав хозяина, выходит и терпеливо дожидается снаружи. И никогда не задает вопросов, хотя испытующие взгляды, которыми он время от времени окидывает выходящего из мрачных покоев юношу, свидетельствуют о том, что ему не безразличны его успехи и неудачи.

Каким можно назвать этот Голос? Необычайно низким, необычайно звучным – и очень, очень спокойным. Когда он звучит в темноте, с каким-то странным акцентом выговаривая знакомые слова, у Рэя мурашки разбегаются по коже. И почти все его ровесники, которым посчастливилось побывать в темной комнате со свечой и циновкой, говорят то же самое, слово в слово. Голос завораживает их, волнует. Заставляет переосмыслить заново тайные страхи, мелочные обиды, запретные желания – все то, о чем, как правило, стараются позабыть. Откуда он может знать о них, если только не считывает прямо из подсознания? Провидец? Почему нет, была же мудрая Сорейя. Но Сорейя выходила к людям, на нее можно было посмотреть, более того, к ней можно было прикоснуться. Сюда же приходят только по-одному и только по предварительной договоренности. Связующим звеном между обитателем зловещего яруса Дзартушти и внешним миром является Нэйджел.

Вожди и старейшины называют его по имени – Нессарх, но Рэю велено говорить просто «господин». Шесть лет он следует этим правилам: по пути никуда не сворачивать, говорить «господин», не вставать с циновки без разрешения, не дотрагиваться до горящей в плошке свечи, не спрашивать ни о чем, что не имеет отношения к предмету беседы. Красноречивый, проницательный, образованный, деликатный, Нессарх умеет завладеть вниманием собеседника. Часы, проведенные с ним наедине, невозможно забыть. Бывает, он подолгу говорит, а бывает, только слушает с бесконечным терпением, изредка роняя слово или два. Постепенно глаза привыкают к обстановке, и Рэй начинает различать призрачный силуэт на фоне стены – силуэт сидящего в кресле мужчины. А если он, вопреки запретам, продолжает всматриваться в кромешную тьму над спинкой отодвинутого в самый дальний угол кресла, размытое пятно превращается в очертания человеческой головы, и дыхание перехватывает от жесткого алмазного поблескивания, которое ну никак не может быть блеском человеческих глаз.

Однажды, выслушав подробный рассказ о повторяющемся сновидении, в котором Рэй разрубает пополам громадную змею, а разрубив, обнаруживает, что перед ним не отделенные друг от друга голова и хвост, а две головы – одна спереди, другая сзади, – Нессарх одним движением поднялся на ноги. Стремительно, бесшумно. Но пристально вглядывающийся в темноту Рэй тотчас же уловил перемену позы.

– Мой господин, – прошептал он, – я рассердил тебя?

– Нет. Что было дальше?

– Между разрубленными частями змеи прошла женщина. Незнакомая женщина. Я никогда ее не видел.

– Она похожа на твою мать?

Рэй позволил себе еле заметную усмешку.

– Ни одна женщина не похожа на мою мать, – ответил он с ноткой гордости. – Так говорит Нэйджел. Так считаю и я.

Впервые за все время он услышал тихий смех.

– Ты хорошо сказал, мальчик. Но видел ли ты кого-нибудь, кто напоминает эту женщину из сна?

Он немного подумал.

– Да, господин.

И пристыженно умолк.

– В чем дело?

– Это глупо. Но если ты настаиваешь, я скажу. Ее напоминает одна маленькая девочка. Совсем маленькая, ей не больше семи лет. – Он вздохнул и закончил: – Это сестра моей подруги Туирен, ты ее знаешь.

– Я знаю Туирен, дочь Анаис, – подтвердил Нессарх. – Но малышку не видел уже давно. Как ее зовут?

– Азира, господин.

Нессарх вернулся в кресло. Для этого ему пришлось сделать шаг назад, и Рэй, ничего не видя, каким-то непривычным образом уловил движение его сильного гибкого тела в темноте, ощутил на лице холодное дуновение, как будто кто-то быстро взмахнул рукой прямо перед его носом.

Он зажмурился. Снова открыл глаза. И услышал шепот Нессарха:

– Ты начинаешь видеть меня.

– Мой господин?..

– Ты начинаешь видеть не глазами. – Он помолчал. – Так и должно быть. За этим ты и приходишь. Именно этому я тебя и учу.

С тех пор Рэй мог думать только об Нессархе. Как он здесь оказался? Молод он или стар? «Он болен», – сказала Сейзмире, его мать. Только и всего. Но не всякий человек, заболев, хоронит себя заживо в заброшенных коридорах и полуобвалившихся шахтах Дзартушти, куда без провожатого не сунется ни один воин-рахамит, за исключением вождей яхада.

Тем самым внутренним зрением, каким обладал всегда и которое заметно отличало его от остальных юношей и девушек его возраста, он видел, что Сейзмире знает больше, чем говорит. Но сколько бы раз он не подступал к ней с расспросами, ответ был один: молчание. И предостерегающее поблескивание холодных голубых глаз.

Да, он верно сказал: ни одна женщина не похожа на его мать. И вообще, людей с европейской внешностью в городе немного. Рэй помнил, что раньше, до того как Нэйджел привез их сюда, у матери было другое имя. Но когда они впервые предстали перед Большим Советом, она назвалась Сейзмире, и с тех пор все зовут ее только так.

– Это имя мне дали индейцы, – пояснила она своему девятилетнему сыну, – много лет назад.

– Что оно означает? – спросил Рэй, к тому времени уже твердо усвоивший, что каждое имя что-нибудь да означает.

– Плачущая Без Слез.

Когда-то давно они жили на маленькой ферме посреди залитых солнцем прерий, а теперь живут здесь, в этом загадочном, невообразимо древнем, но продолжающем постепенно разрастаться подземном городе, который начали строить предки современных жителей много веков тому назад. Последнее время наземных построек становится все больше и больше, потому что бомбовых ударов с воздуха уже можно не опасаться. Военные действия сворачиваются во многих регионах, и это является не столько результатом внешней политики Федерации, сколько результатом действия в мире каких-то неуловимых, могущественных сил, которые без винтовок и лазерных пушек мало-помалу налаживают взаимоотношения с потомками инопланетных захватчиков. И к этому почти наверняка причастны и Нэйджел, и Нессарх, и некоторые из вождей, и даже Сейзмире. Время от времени она исчезает неизвестно куда, и Рэй не видит ее неделями. Тогда он напоминает себе, что она не хранительница домашнего очага, а военный врач, в услугах которого могут нуждаться и другие яхады, и терпеливо дожидается ее возвращения, чтобы заполучить на свою голову еще кучу вопросов без ответов.

* * *

Он умолк и устало прикрыл глаза. Потер пальцами сомкнутые веки.

– А дальше? – вырвалось у Данилы.

– Это долгая история.

– Сам сочинил?

– Да, – улыбнулся Алекс. – Со мной такое бывает.

После этого некоторое время было тихо. За окном стемнело, но ни один из них даже не пошевельнулся, не протянул руку, чтобы включить стоящий между креслами торшер с красным тканевым абажуром.

– Мой отец болен, – внезапно заговорил Данила. В голосе его слышалось непонятное ожесточение. – Он работал на месте аварии одной АЭС. В зоне заражения.

– Ликвидатор? – бесстрастно уточнил Алекс.

От него не ускользнуло, как пальцы мальчишки конвульсивно сжали подлокотники кресла.

– Да. Но перед этим они поссорились – мои родители. Он ушел к другой женщине. Но она бросила его после того как… после того…

Алекс метнул в его сторону еще один быстрый взгляд исподлобья.

– Он умирает?

– Уже восемь лет. Никак не помрет.

Данила сглотнул.

В прихожей хлопнула дверь.

– Ладно. Спасибо за компанию.

Закрыв ноутбук, Алекс встал и направился к двери. Он знал, что Данила провожает его сердитым, растерянным и одновременно умоляющим взглядом – еще бы, после таких признаний хочется по крайней мере насладиться реакцией собеседника, – но не обозначил своего отношения к услышанному ни ответным взглядом, ни гримасой, ни словом. Ничем.

– Добрый вечер, – прозвучал за спиной знакомый негромкий голос.

Вера ощутила близкое присутствие мужчины, который занимал так много – непозволительно много! – места в ее мыслях. Сделав шаг вперед, он ловко подхватил ее пальто и повесил на крючок.

– Спасибо, – пробормотала она, краснея.

Чувствовать себя гостьей в собственном доме! К горлу вдруг подкатил комок. Только бы не заметил. Взгляд, проникающий под одежду. Более того, под кожу. Наверняка был любимым сыночком, мать в нем души не чаяла. Думала, что растит принца. Признайся, признайся хотя бы себе самой, ведь и ты мечтаешь вырастить такого же принца, чьи глаза обещали бы рай и ад всякой женщине, уставшей от одиночества… Так, только не раскисать.

А поздно вечером, заглянув на кухню, она обнаружила там миску, точнее, тазик, с мандаринами и Данилу, который эти мандарины с урчанием пожирал. Тут же, на столе, возвышался величественный ананас.

– Откуда такое счастье? – поинтересовалась Вера, хотя ответ напрашивался сам собой.

– Арина сказала, можно не стесняться, – сообщил Данила с набитым ртом.

Вера молча смотрела на мандарины. Ей казалось, что мандарины, как небезызвестный пудинг, смотрят на нее.

– Бери, сладкие, – предложил любящий сын.

– Нет, спасибо. Я уже почистила зубы.