Текст книги "Возьми его, девочка!"

Он вздрогнул, почувствовав прикосновение к плечу. Прикосновение холодных пальцев к горячему плечу. Повернул голову. Встретил взгляд Арины – жалобный, умоляющий.

– Ты не сердишься на меня?

– Сержусь? – Он глубоко вздохнул, зашевелился, перевернулся на левый бок. – За что?

– За то, что я такая глупая.

Алекс вздохнул еще раз. Сочное молодое тело лежащей рядом девушки вновь пробудило в нем смутное желание вдохновенно надругаться над ним, но однообразие и предсказуемость реакций объекта губили всякую инициативу на корню.

– Иногда мне хочется, – вдруг произнесла она четко и внятно, – причинить тебе такую боль чтобы ты…

Он ободряюще улыбнулся.

Арина часто задышала. На верхней губе у нее выступили капельки пота.

– …чтобы ты потерял самообладание.

В глазах появилось то странное выражение, которое Алекс все время искал и никогда не находил – у нее никогда – нежность палача, осматривающего жертву. Такие женские взгляды заводили его почище всякого порно. Томные взгляды, обещающие неописуемое наслаждение и беспримерную муку.

– И что же? – Указательным пальцем он провел по ложбинке между ее грудей. – Что дальше?

– Не знаю. Но я бы не отказалась на это посмотреть.

– Давай посмотрим. – Он улыбнулся, щуря уголки глаз. Она прикусила губу. Очень медленно он приподнялся на локте, навис над ней, замер, точно древнее чудовище из сказки, твердо вознамерившееся свести с ума похищенную красавицу. – Придумай для меня какое-нибудь ужасное испытание. И пусть я его не выдержу.

Арина отвечала ему пристальным взглядом.

Ну же, девочка. Решись хотя бы на это – поговори со мной. Ты ведь хочешь поговорить.

– А ты не выдержишь?

О нет, зачем опять этот жалобный тон?!.

– Конечно, нет. Обещаю.

– Ну, так не честно.

Алекс обессиленно рухнул на подушку. Затрясся от беззвучного хохота – вместе с кроватью, вместе с междуэтажным перекрытием, вместе со всей вселенной. Не честно!

– Прекрати! – Арина ударила его кулаком по плечу. – Заткнись, слышишь? Что смешного?

Но он не мог заткнуться. Жизнь чудовища с красавицей – жизнь, которую он привык считать комедией, – стремительно превращалась в фарс.

– Ты умеешь печь блинчики? – промычал он в подушку.

– Блинчики? Какие еще блинчики?

Он приподнял голову и, продолжая всхлипывать от смеха, посмотрел на Арину сквозь завесу спутанных темных волос.

– Что ты умеешь, девица? Что умеешь, красавица?

Минуту она переваривала услышанное, затем соскочила с кровати, накинула халат, запахнула на груди, и, громко топая босыми пятками, выбежала в коридор. Алекс подумал, что надо бы встать, закрыть дверь, которую Арина оставила распахнутой настежь, и даже глубоко вздохнул, собираясь с силами, но тут заметил, что оттуда, из коридора, на него внимательно смотрит Данила.

Сын сестры любовницы. Трудный ребенок. В узких синих джинсах и белой майке, открывающей плечи, он выглядел хрупким, как юный акробат. Гибкость, порывистость, дикость. Именно такие парни, взрослея, нарываются в захолустных барах на ножи, именно от них беременеют дочки банкиров и промышленных магнатов. Сколько ему сейчас? Четырнадцать? Нечего и надеяться, что он не замечает или не понимает происходящего в этом доме. Какая гнусная, гнусная ситуация!

Полулежа на измятой постели, ничем не отличающейся от других – ничем, даже телами, с которыми он соединялся бесчисленное множество раз в бессмысленном, механическом акте, иначе именуемом любовным, – усталый, издерганный двадцатидевятилетний мужчина молча смотрел в глаза четырнадцатилетнему юноше, открытому для любых экспериментов.

Глава 5

По дороге к дому он встретил маленькую Азиру. Серьезная и сосредоточенная, она несла под мышкой свернутый в рулон отрез шерстяной ткани.

– Тебе помочь, красавица? – спросил с улыбкой Рэй.

Девочка одарила его долгим, не по-детски внимательным взглядом, от которого у него загорелось лицо. Да, точно, она как две капли воды похожа на ту женщину из сна. Черные волосы до середины спины, губы как спелая вишня, глаза дикой кошки.

– Спасибо, я сама, – вежливо ответила Азира. И сочла нужным пояснить: – Это Кармэла, жена вождя Бастура, передала для моей матери. Посмотри. – Она отогнула уголок ткани. – Красивая, правда?

– Правда, – кивнул Рэй и заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос. – Твоя мать сошьет тебе новое платье, и ты будешь самой красивой невестой в Ле-Ир-Кабир.

– Я буду твоей невестой, – выпалила та, покраснев, и крепче прижала к груди рулон ткани, как будто кто-то пытался его отобрать. – Так говорит Анаис, а она никогда не лжет.

– Анаис? – в замешательстве переспросил Рэй, в равной степени шокированный и признанием девочки, и своей реакцией на это признание. Он почувствовал себя польщенным. – Кому же она говорила?

– Моей матери, вчера вечером. Они думали, что я сплю. – Азира стыдливо хихикнула. – Я знаю, подслушивать нехорошо, но кто заставлял их говорить так громко?

– А что ответила твоя мать?

– Хо! – Еще один смешок, на этот раз полный бессознательного кокетства. – Она ответила, что я еще слишком мала, чтобы думать о таких вещах, а когда созрею для замужества, у меня будет возможность сделать выбор самостоятельно.

– Что ж, ладно, – сказал Рэй, продолжая любоваться ее очаровательным личиком. – Я подожду.

Азира взглянула на него из-под длинных ресниц.

– Разве ты не любишь Туирен?

Он присел на камень, нагретый полуденным солнцем.

– Я люблю вас обеих. Но не могу же я взять в жены сразу двух сестер.

– Почему? – пожала плечами Азира. – Наш отец имел же двух жен, и обе до сих пор живы.

И правда. Никто не делал секрета из того, что Азира и Туирен рождены от одного отца, но разных матерей. Туирен родилась здесь, в Ле-Ир-Кабир, и была старше Рэя на каких-то полгода, но Азира… Похоже, их общий отец, который покинул яхад еще до того, как узнал о беременности Анаис, спустя время – семь или восемь лет, – взял в жены другую, совсем юную Чармиан, которая родила ему Азиру. Каким образом Чармиан вместе с новорожденной малышкой в конце концов оказалась в Ле-Ир-Кабир, Рэй точно не знал. Это был один из тех вопросов, на которые никто не желал отвечать, в том числе сама Чармиан. Она вообще держалась особняком, слова от нее не услышишь.

Обе женщины, Анаис и Чармиан, вместе с дочерьми, Туирен и Азирой, жили одной семьей в доме Анаис и старой госпожи Сесиль. Анаис, разумеется, заправляла всем, и горе тому, кто осмеливался задеть или побеспокоить кого-нибудь из ее родственниц, старшую или младшую. Великолепная Анаис с годами превратилась в настоящую фурию, хотя все, кто знал ее в молодости, в один голос утверждали, что она не сильно изменилась. Разве что приобрела еще большую власть. Даже ее собственная мать Сесиль, в прошлом тоже не слишком покладистая, по слухам, побаивалась ее. Двадцатитрехлетнюю Чармиан Анаис называла сестрой, но относилась к ней, как к старшей дочери, и ту подобное положение вещей вполне устраивало. Все в доме безоговорочно признавали Анаис главой семьи.

Однажды Сейзмире застала своего шестнадцатилетнего сына за извлечением занозы из пальчика юной Азиры. Страдальчески сморщившись, девчушка обнимала его за шею, а он, присев на корточки, аккуратно действовал швейной иглой. Сейзмире прошла мимо, не сказав ни слова, а вечером поинтересовалась:

– Тебе нравится малышка?

– Да, – ответил он, помедлив.

– А старшая, Туирен?

– Тоже.

– Какая же нравится больше?

Он покачал головой, глядя в сторону.

– Я не знаю.

Сейзмире наблюдала за ним из-под полуприкрытых век.

– Младшая станет редкой красавицей.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю ее мать, – улыбнулась Сейзмире. – И я знала ее отца.

– Ты знала его? – встрепенулся Рэй. – Туирен с ума сойдет, если я…

– Ты не скажешь ей, – спокойно произнесла Сейзмире, – иначе больше ничего и никогда от меня не услышишь.

Он застыл без движения. Больше ничего и никогда. Значит, сейчас можно спрашивать? И он решился.

– Ее мать, Чармиан… такая молодая, такая красивая… и такая дикая. Что с ней случилось?

Сейзмире слегка вздохнула.

– Ее мир рухнул в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала.

– Но неприятности бывают у многих.

– Ты не понимаешь. Ее мир рухнул.

– Как она попала сюда? Сама почти девочка, да еще с новорожденным младенцем. Ведь в то время, если не ошибаюсь, ей было столько же лет, сколько мне сейчас.

– А мы с тобой как попали сюда? – Сейзмире взглянула на свои тонкие изящные руки, лежащие на коленях, и машинально поправила обручальное кольцо с крупным квадратным бриллиантом, с которым не расставалась ни при каких обстоятельствах. – Когда приходит время, появляются люди, которые делают то, что должно быть сделано.

– Как Нэйджел?

Спрашивая, он пристально смотрел ей в лицо, надеясь уловить признаки… чего? Смущения? Ничего подобного. Нерушимое спокойствие, неприступная красота богини.

– Как Нэйджел.

А кто рычал как-то ночью, уподобившись разъяренной пантере: «Ты мне не муж, не брат и не отец! Не смей командовать здесь!»

«И все же мы не совсем чужие, миледи. Мы породнились через этого мальчика».

Ссора с любовником? Рэй был уверен, что нет.

* * *

Они столкнулись посреди коридора, и Данила зашипел сквозь зубы. Его смуглое лицо с россыпью мелких, почти невидимых, темно-коричневых веснушек перекосилось от боли.

– Что? – тихо спросил Алекс, сжимаясь от недобрых предчувствий.

– Ничего.

Он попытался проскользнуть мимо и скрыться в комнате, но Алекс преградил ему путь.

– Дэнни! Посмотри на меня.

– Твое какое дело?

Алекс легонько подтолкнул его обратно в ванную. Включил свет. Поняв, что сбежать не удастся, Данила круто повернулся и, усмехаясь, замер без движения, давая себя рассмотреть.

– Мне нет до тебя никакого дела, Безумный Дэн. Ровным счетом никакого. – Двумя пальцами Алекс осторожно приподнял его голову за подбородок. Повернул в одну сторону, в другую. – И если завтра тебя пристрелят, как щенка, в таверне Плешивого Джо, чей виски ты назвал однажды помоями несмотря на то, что это лучший виски на фронтире, я скажу, что туда тебе и дорога.

Яркий свет галогеновых лампочек, врезанных в белые панели подвесного потолка, заставил Данилу моргнуть, а потом и вовсе закрыть глаза.

– Сколько их было?

Данила сглотнул. Нервно, но не грубо и не зло оттолкнул его руку, присел на край ванны. Несколько секунд молча смотрел вниз и вбок, под раковину, где стояла литровая пластиковая бутылка с жидким средством для стирки цветного белья, потом нехотя процедил сквозь зубы:

– Трое.

– Что делали?

– Ты видел.

– Еще?

Со вздохом Данила принялся расстегивать рубашку. Когда он наконец снял ее и бросил на стиральную машину, Алексу показалось, что свет в помещении сделался еще ярче. Он плотно сжал губы.

– Нравится? – негромко поинтересовался Данила.

Глаза его были полны слез, которых он уже не скрывал.

– Сиди здесь, – кивнул Алекс и легонько коснулся его плеча. – Я не буду говорить, что все в порядке. Я вижу, ни черта не в порядке. Но в любом случае с этим надо что-то делать, согласен?

– Да. – Встретив его взгляд, Данила улыбнулся одной стороной рта. Довольной улыбкой, что было весьма неожиданно. – А тебя пробрало.

Алекс кивнул.

– Точно.

Он ушел и вскоре вернулся с фарфоровым блюдцем и тюбиком мази.

– Что это?

– Антибиотик, – ответил Алекс, шаря на полке в поисках ватных палочек. И добавил: – Больно не будет.

– Спасибо, доктор.

Это было сказано с такой неподражаемой иронией, что Алекс рассмеялся.

– Не говори им. – Данила прикусил губу. – Ну, Аринке… и матери моей.

– Ладно. Значит, была не просто драка?

– Нет, не просто.

– Есть какие-нибудь внутренние боли? Головокружение? Подташнивание?

– Нет.

Может, он и ждал других вопросов, но их не последовало. Хмуря брови, Алекс занимался оказанием медицинской помощи и старался предотвратить запуск внутреннего проектора, уже готового воспроизвести перед его мысленным взором сцену девятилетней давности, которую он изо всех сил старался забыть. Однако пациент о его стараниях не догадывался, к тому же был явно из тех, кого пережитый стресс делает болтливым, как сорока.

– С тобой такое было?

– Да. – Алекс помедлил. – Но я не запоминаю ощущений.

Подняв голову, Данила с любопытством взглянул на него.

– Правда? Я тоже.

И глубоко задумался.

– Помню, когда бывает больно или приятно… – Алекс сменил ватную палочку и зашел с другой стороны, – жарко или холодно… горько или сладко… Но все это воспоминания о впечатлениях, а не об ощущениях. Если болезненные ощущения сопровождаются страхом, отчаянием, злостью, то именно это и запоминается. Происходит эмоциональная привязка. Если приятные ощущения сопровождаются восторгом, воодушевлением и прочими экстазами, то запоминаются они. – Он замолчал и тронул пальцем вздутую багровую ссадину на правом плече Данилы. – Цепью?

Тот коротко кивнул.

– Только не говори, что это пойдет мне на пользу.

– Почему не говорить? Ты считаешь, это не пойдет тебе на пользу? А как же новый опыт, его осмысление…

– Падла ты, – сказал Данила, улыбаясь до ушей.

Через час он бесшумно проник в библиотеку, где Алекс, полулежа в кресле с ноутбуком на коленях, одновременно редактировал текст, курил и прихлебывал из стоящей на полу рядом с пепельницей кружки остывший чай. Как всегда разобиженная Арина дулась в спальне, как всегда озабоченная Вера жарила на кухне котлеты и рубила салат.

– Можно?

– Ты у себя дома, парень, – ответил Алекс, не отрываясь от экрана.

– Но я не к мебели, а к тебе.

– Тогда заходи.

Задвинув тяжелые портьеры, отчего в помещении воцарился уютный полумрак, Данила присел на край журнального столика. Потянулся за пачкой сигарет. На нем были те же синие джинсы, туго обтягивающие бедра, и клетчатая ковбойка нараспашку поверх белой футболки. Разбитая челюсть слегка припухла, кровь запеклась на коже коричневой корочкой.

Алекс бросил ему зажигалку.

– Если заглянет Вера, должен ли я сделать вид, что курю две сигареты сразу?

– Только если хочешь произвести на нее впечатление, – фыркнул Данила.

– Неплохой ответ.

Глядя на его лицо, кажущееся непривычно строгим в мягком рассеянном свете торшера, строгим и взрослым, Алекс подумал, что надо, наверное, дать ему возможность высказаться, несмотря на вероятный… нет, даже неминуемый наплыв собственных параноидальных флюидов.

Проклятье. Друзей у него нет, что ли? Впрочем, Арина говорила, что он в достаточной степени сумасшедший, чтобы люди старались держаться подальше от него.

– Я не знаю, как это пережить, – вытолкнул из себя Данила, дрожащей рукой поднося к губам сигарету. Голос его звучал глухо. – Я не знаю, как с этим справиться.

Отложив ноутбук, Алекс выпрямился в кресле. Посмотрел на стоящую внизу пепельницу… на ссутулившегося Данилу… опять на пепельницу…

– Рассказывай.

…переставил пепельницу на стол.

– Не могу.

Черт бы тебя побрал, парень. Вместо меня в этом кресле должен сидеть сейчас твой отец.

– Ладно, тогда спрашивай.

– О чем? – удивился Данила.

– О чем угодно.

Повисла пауза. Алекс сидел, откинувшись на спинку кресла, не спуская со своего собеседника пристального, выжидающего взгляда. Он знал: для некоторых вопросов требуется не меньше мужества, чем для ответов на них.

И вопрос, наконец, прозвучал:

– Источник силы – он где, внутри или вовне?

Алекс пожал плечами.

– По-всякому бывает. – Закурил следующую сигарету, просто чтобы занять чем-то руки. – Ты в бога веришь?

– Нет.

– А во что веришь?

– Скорее уж в дьявола, тем более и гностики утверждали, что этот мир сотворен самозванцем. Но духи стихий уж всяко есть! В них верили даже средневековые алхимики.

На улице начался дождь. Были слышны протяжные завывания ветра и барабанная дробь капель по алюминиевому отливу. Наконец Алекс вновь заговорил:

– Боги, дьяволы, духи стихий… Однако мы принадлежим к роду человеческому, и путь к нашему источнику силы зачастую усеян битым стеклом комплексов и неврозов, а самим источником оказывается то, что мы долго и яростно отвергали.

Забыв про дымящуюся между пальцев сигарету, Данила молча смотрел ему в лицо.

– Видишь ли, я мальчик из хорошей семьи. – Он слегка усмехнулся. – Не просто хорошей, а очень хорошей. С детства меня приучали гордиться этим обстоятельством, и я послушно гордился, как будто рождение у данной конкретной супружеской пары было моей личной заслугой. Гордился тем, чем гордились представители старшего поколения, и намеренно игнорировал то, что игнорировали они, а именно: наличие в наших благородных жилах некоторого количества цыганской крови. Да-да… мой прадед по материнской линии был из цыган.

– Ух ты! – вырвалось у Данилы, при этом глаза его восторженно заблестели.

– Однажды я заболел. И никто из добрых докторов не мог понять, что со мной происходит. Беспричинная слабость, отсутствие аппетита, головокружение, озноб. За три недели я прошел такое всестороннее медицинское обследование, какого не проходил еще ни разу в жизни, но единственное, что удалось обнаружить, это банальный гастрит. Между тем работоспособность моя стремилась к нулю, и все то время, что я не проводил в клинике, я проводил в постели. Моя бедная матушка, навещавшая меня ежедневно, чтобы сварить мне овсянку и положить в холодильник батон колбасы, была в ужасе, потому что от ее сына осталась только бледная тень. Проходя по утрам в ванную побриться и почистить зубы, я видел в зеркале чужое лицо с ввалившимися щеками и горящими глазами и тоже невольно содрогался от этого зрелища.

Наконец дела мои стали совсем плохи, и ко мне приставили неработающую родственницу, с которой я толком не был знаком. Чертовски унизительная ситуация: молоденькая девушка целыми днями ходила за мной, как за немощным старцем, готовила, чистила, убирала, при этом выглядела достаточно привлекательной, так что в другое время я бы с большим удовольствием приударил за ней. Постепенно мы привыкли друг к другу, и она заинтересовалась происхождением моей болезни, а главное симптоматикой. Я ответил на все вопросы настолько правдиво, насколько смог.

«Мне кажется, я знаю, что с вами происходит», – сказала она, немного подумав.

«Доктора называют это нервным истощением».

«Вы не откажетесь надеть это?» – с этими словами она сняла со своей шеи и протянула мне латинский крест на серебряной цепочке.

«Зачем? Я атеист».

Она терпеливо улыбнулась: «Только на одну ночь».

Поскольку от этого не могло быть ни вреда, ни пользы, я согласился.

Наутро она первым делом спросила, как я спал. Я честно признался, что это была пусть не лучшая ночь в моей жизни, но, несомненно, лучшая ночь на последние месяц или полтора. Она кивнула с таким видом, будто ничего другого и не ожидала. Потом сняла с моей шеи цепочку и показала мне.

«Видите? Она почернела».

«За одну ночь?»

«Да. В этом я и хотела убедиться. На вас чернеет серебро. Еще вы говорили, что ощущаете чье-то незримое присутствие, слышите странные звуки. Временами у вас безо всяких видимых причин учащается сердцебиение, начинает щемить в груди… У вас есть враги, Александр?»

Я опешил.

«Может, и есть. Завистники, недоброжелатели – у кого их нет? А при чем тут…»

«Все признаки психической атаки налицо. – Она смотрела на меня с неподдельным сочувствием. – Знаете, как с этим справиться?»

«Боюсь, что нет. Пригласить священника?»

«Было бы проще всего, но вы же атеист, значит, вам это не поможет».

Некоторое время мы сидели молча. Я был слишком потрясен диагнозом, чтобы выдавать какие-то осмысленные монологи, а моя подруга – ибо теперь она была уже подругой, а не просто помощницей по хозяйству, – судя по всему, размышляла над тем, что делать дальше.

«Кажется, здесь неподалеку протекает Яуза. Несколько остановок на трамвае».

Я согласно кивнул.

«Одевайтесь. Прогулка вам не повредит».

В голосе ее внезапно зазвучала та пленительная решимость, которая делает хрупких с виду женщин совершенно неотразимыми. Впервые за долгое время я почувствовал себя мужчиной рядом с женщиной, а не больным рядом с сиделкой, и это был добрый знак. Рука об руку мы дошли до трамвайной остановки. Было довольно прохладно, дул порывистый ветер. Волосы у меня растрепались, занавесили глаза, и когда она протянула руку и осторожно сгребла их со лба, я понял, что мое чувство взаимно.

– Ты влюбился, что ли? – спросил завистливо Данила.

– Не совсем так. Мы стали союзниками, а это получше влюбленности… Добравшись до места, мы перешли по мосту на другую сторону реки и почти два часа бродили вдоль берега, держась за руки, хотя, как я уже сказал, погода не располагала к длительным прогулкам. Именно тогда я вспомнил об одной дамочке, которая некоторое время тому назад добивалась моей благосклонности, проявляя при этом редкостную настойчивость, чтобы не сказать назойливость, но я не ответил взаимностью. За неделю до того, как меня свалила моя загадочная болезнь, между нами произошла весьма бурная сцена. В двух словах: от меня потребовали секса, а я отказал.

– Ого!

– Да. – По губам Алекса скользнула беглая улыбка. – Это не так трудно, как кажется. Но впоследствии об этом можно пожалеть. – Он слегка вздохнул. – Дома моя подруга… назовем ее Рита… отправила в стирку всю одежду, которую я носил во время болезни, а также полотенца и постельное белье, а сама занялась влажной уборкой помещения. Я помогал ей по мере своих слабых сил. Закончили мы уже в двенадцатом часу ночи, и я предложил Рите не уезжать, остаться у меня. Постелил ей в соседней комнате. Но не успел закрыть глаза, как она вошла в комнату, скинула халат и юркнула ко мне под одеяло. И эта ночь была еще лучше предыдущей.

– Мне нравится твоя откровенность, – одобрительно кивнул Данила.

– А потом я задумался. Что делать дальше? Сглаз, приворот – я по-прежнему считал это мракобесием, но в то же время не находил никакого разумного объяснения происходящему. На мой вопрос, зачем понадобилось переходить через реку, а потом превращать мой дом в банно-прачечный комплекс, Рита ответила кратко: «Чтобы сбить ведьму со следа». Спорить с ней я не стал, просто сел и задумался. Мне требовалась сила, причем немалая. Не сила веры, но сила духа, источник которой следовало искать внутри, а не вовне.

Тогда-то я и вспомнил про свою цыганскую кровь. Не могу сказать, что на меня сошло озарение, нет. Напротив, с учетом всех обстоятельств об этом было трудно не вспомнить. Цыгане, гадания, заговоры, вредоносная магия, колдовство… Судя по всему, пришло время кое в чем разобраться. В течение следующих нескольких дней я поднял доступные мне семейные архивы, созвонился со всеми старшими родственниками, предположительно располагающими какой-либо информацией касательно моего прадеда, с некоторыми договорился о встрече. Каждый в отдельности мог рассказать не так уж много, но в целом получилась прелюбопытнейшая картина. Мой прадед родил семерых детей, двое из которых унаследовали редкий дар исцелять без лекарств, находить то, что считалось утерянным, а также видеть будущее, главным образом в переломные моменты: переломные либо для человека, либо для истории.

Две недели ушло на разъезды. Я побывал в Загорске, ныне Сергиев Посад, в Новгороде, в Пскове, в Твери. Возобновил прежние знакомства, обзавелся новыми. Моя семья оказалась поразительно большой, мне даже наспех сосватали молоденькую новгородскую кузину, но я во-время улизнул. Составив простейшее генеалогическое древо, я засел за изучение истории и культуры цыганского народа в целом, а также различных этногрупп, проживающих на территории России. Читал всевозможные страшилки, былички, мифы, семейные предания, слушал песни русских, балканских, карпатских, венгерских испанских цыган. Ты будешь смеяться, но в конце концов я даже попросил Риту проколоть мне мочку уха и вставить серьгу – вот эту самую. Согласно традиции это означает, что я единственный сын в семье.

Все это требовало времени и сил. Скоро я позабыл дорогу в поликлинику и вернулся к работе, не прекращая своих изысканий. Меня еще немного укачивало в транспорте, и выглядел я как узник Освенцима, но чувствовал какое-то счастливое опьянение, как человек, который нашел клад, вскапывая грядки за сараем.

Однажды моя подруга пожаловалась на головную боль, которая прошла без следа после того, как я сделал ей легкий массаж висков и затылка. Меня никто этому не учил – ни до, ни после. Я представил себе эту боль в виде раскаленной докрасна проволоки, опутавшей мозг, и начал потихонечку извлекать ее из-под черепной коробки. Когда вся она оказалась в моих руках, я просто скатал ее в маленький клубок наподобие мотка шерсти, растер в порошок и смыл в раковину.

Через некоторое время мне опять представился случай проверить свои способности, и что же? Все опять получилось. Ко мне начали обращаться знакомые и даже совсем посторонние люди, до которых доходили слухи и всевозможные истории, по большей части вымышленные. Да, я чуть было не превратился в человека-легенду вроде Джонни Смита. Смешно…

Однажды ко мне приехала двоюродная сестра подруги моей матушки. Какое-то время тому назад ее несовершеннолетняя дочь ушла из дома и не вернулась. Ее разыскивали, но безуспешно. Я посмотрел на фотографии девушки и понял, что ее нет в живых. Самым трудным оказалось сообщить об этом матери. У меня не было никаких доказательств, только непоколебимая уверенность, взявшаяся неизвестно откуда. В начале весны, когда сошел снег, тело обнаружили в Измайловском парке.

– Как же ты избавился от этой… врагини, которая преследовала тебя?

– Это самое интересное. Прекратив душить цыгана в себе, я с головой ушел в культуру этого древнего народа и, загруженный до предела новыми материалами, работой и чужими проблемами, начисто позабыл о собственных.

– То есть, все прошло само собой?

– Не совсем так. – Алекс помолчал, глядя на тлеющий кончик своей сигареты. – Я наконец припал к источнику, от которого отворачивался многие годы, и сила, дремавшая в моей крови, пробудилась и начала работать на меня. Я пользовался ею все чаще и увереннее, думая только о том, чтобы это было не во зло, а во благо, и в один прекрасный день отчетливо осознал смысл этих слов: «Да не оскудеет рука дающего». Подобные источники не иссякают. Вернее, сама их неиссякаемость как раз и свидетельствует о том, что ты распоряжаешься полученным именно так, как надо.

– Тебя спасло то, от чего ты отрекся, но в конце концов признал, – подытожил Данила, глядя на него завороженно, как на факира.

Алекс пожал плечами.

За окном бушевала настоящая весенняя гроза. Струи дождя хлестами по стеклам, раскаты грома чередовались с воем ветра и треском ломаемых ветвей.

– И что теперь? Ты чувствуешь себя бесстрашным?

– Дэнни, – устало улыбнувшись, Алекс выскреб из пачки еще одну сигарету, – дело не в наличии страхов, бесстрашен только идиот, а в умении… – он щелкнул зажигалкой и продолжил, не вынимая сигарету изо рта, отчего его речь стала немного невнятной, – делать то, что считаешь нужным, невзирая на страх. Кстати, однажды мы говорили об этом с твоей матерью.

Данила вытаращил глаза.

– Вы говорили обо мне?

– Наоборот, обо мне.

– О… – Молниеносная смена изумления, подозрения, возмущения и нового изумления на его юной разбитой физиономии позабавила Алекса. – Что же она хотела знать о тебе? Или это неуместный вопрос?

– Неуместных вопросов не бывает. Бывают неинформативные ответы.

Данила слегка покраснел. Но тут же вскинулся вызывающе:

– А ты на любые вопросы всегда отвечаешь?

– Смотря кто спрашивает, амиго.

– Ну вот моя мать тебя спрашивала – ты отвечал?

– Да.

– На все вопросы?

– Нет.

– А на те, на которые не отвечал, почему не отвечал?

– Потому что решил, что ей это знать не обязательно.

– А мне ответишь?

Теперь они были одинаково напряжены и обменивались такими взглядами, что казалось, молнии сверкают прямо в комнате, а не за окном.

– Да.

– Почему? – Несмотря на все старания, скрыть невольное замешательство ему не удалось. – В смысле… твое решение – отвечать, не отвечать, – зависит от задающего вопрос или от самого вопроса?

– И от задающего вопрос, и от самого вопроса, и от ситуации, в которой его задают. И даже, – Алекс улыбнулся, – от тона, каким его задают.

Повисшее молчание заставляло думать, что делу конец. Алекс пытался сохранить хотя бы видимость расслабленности, для чего сполз в кресле пониже и откинулся затылком на мягкую, обтянутую синтетическим велюром, спинку, но тяжелый стук сердца и неприятное ощущение давления на виски свидетельствовали о тщетности всех его усилий. В сущности он сам отрезал себе путь к отступлению. Но можно ли было это предотвратить? Некоторые ситуации развиваются совершенно спонтанно… вернее, даже не так. Иногда просто чувствуешь спинным мозгом, что пришла пора сложить весла и позволить вещам происходить.

– Ты сказал, с тобой такое было. – Данила тронул через клетчатую ткань рубашки свое предплечье. – Пожалуйста, Александр. – Голос тихий, чуть подрагивающий. Нервничает? Еще бы. – Мне нужно это услышать, мне нужно… – Прерывистый вздох. – Пожалуйста.

Услышать не ЧТО ты ответишь, а КАК. Справишься ли со своими маленькими смехотворными страхами. Пожалуйста, пожалуйста… Алекс сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.

– В моем случае мстителей было не трое, а четверо, но и я выступал не в единственном числе. – Он печально усмехнулся, встретив вопросительный взгляд Данилы. – С подругой.

– Хреново, – пробормотал тот и слегка передернулся. – Извини, я не хотел перебивать.

– Она и послужила, если можно так выразиться, предметом раздора.

– Ты увел ее у одного из этих… кхм… мстителей?

– Да. Пожалуй, это был самый идиотский и бесперспективный роман в моей жизни. На ситуацию классического любовного треугольника – он любит ее, она любит другого, другой не любит никого, кроме себя, – наложились еще и кастовые противоречия. Учились мы все в средней общеобразовательной школе, где можно было встретить и потомственных интеллигентов, и потомственных люмпен-пролетариев. Хочешь знать, что я имею против люмпен-пролетариев? Ничего – до тех пор, пока они держатся от меня на расстоянии. Я со своей стороны тоже стараюсь соблюдать дистанцию. Но не в тот раз. В тот единственный и неповторимый раз в голове моей разъехались какие-то шарниры, и я вообразил, будто влюблен в дочь прораба и официантки. И сколько ни твердила моя добрая матушка, что все это суета и томление духа, что рабочие должны жениться на колхозницах, а доктора наук – на своих же аспирантках, в крайнем случае на артистках кино, я был непреклонен в своем заблуждении. Мне хотелось экзотики.

Алекс кашлянул, подумав, что две истории за вечер – это уже перебор, но Данила сидел напротив сосредоточенный, как на лекции по марксизму-ленинизму, и требовательно смотрел ему в лицо.

– Тем другим, который не любит никого, кроме себя, был я сам, но мне пришлось пройти через крушение многих иллюзий, чтобы это понять. Да, чуть не забыл, девушка была действительно хороша: пышные волосы, пышные формы. Эти простушки иной раз… не успеваешь опомниться, как оказываешься под услужливо задранной юбкой. – Он прищелкнул языком. Данила стыдливо усмехнулся. – Ну, а теперь представь: теплый осенний вечер, пустынные аллеи парка усыпаны пожелтевшей листвой… ты, весь такой элегантный, в джинсах от Diesel и в туалетной воде от Hermes, стоишь коленями на мокром после дождя асфальте, смотришь, цепенея от ужаса, не горящий кончик сигареты, медленно приближающийся к твоему лицу, и не можешь не только выдавить из себя ни слова, но даже застонать, на полном серьезе не можешь, хотя противники твои именно этого и ждут – и те, что держат тебя, и тот, что стращает сигаретой… а в двух шагах в такой же коленопреклоненной позиции пребывает твоя подруга, которую не держит никто, которая может встать и уйти, как ты приказывал ей пять минут назад, когда еще мог говорить, но она не ушла, потому что ее бывший бойфренд, оскорбленный в лучших чувствах, предложил ей… эээ… выкупить твое благополучие, то есть попросту говоря, достал из штанов своей прибор и изрек хрестоматийное «соси, сука». Представил, да?