Текст книги "Фаворит Марии Медичи"

Глава 5. Первый бой (ноябрь 1602, 17 лет, Париж)

– Это такой же арабский скакун, как я – епископ! – бушевал Арман дю Плесси. – Канальи! Шестипалые уроды! Темную гриву при светлом крупе считают признаком породы! На этом одре еще Генрих Третий осаждал Монконтур!

Клод Бутийе изо всех сил старался не отстать от друга, хотя это было нелегко – длинные ноги Армана отмеряли арпан за арпаном, и даже сутолока моста Сен-Мишель не замедляла его стремительного шага, так что Клоду оставалось только вприпрыжку следовать в авангарде. К семнадцати годам Арман вымахал выше всех в Военной академии Плювинеля, обогнав и кадетов, и преподавателей.

В другое время Клод поймал бы уже десяток насмешек по поводу своего аллюра, но только не сейчас – шутить над маркизом де Шийу или над его спутником охоты ни у кого не находилось. Клод обожал ходить вместе с Арманом – из-за ощущения словно невидимого плаща, великодушно распростертого над всеми его, Клода, несовершенствами.

Вот и незадачливый лошадник, напрасно надеявшийся выгодно сплавить наследство графа Мондвиля, после долгой болезни все-таки скончавшегося от гангрены – на дуэли с каким-то итальянцем граф получил рубящий удар по ноге, лишивший его половины икры – не посмел и глаз поднять, пока Арман метал громы и молнии, узрев вместо хваленой арабской породы заурядного толстоногого мерина, справившего к тому же десятые именины.

Клоду конь понравился – мощный, спокойный, да и цену барышник не заламывал. Но озвучивать свои соображения он не стал – Арману надо было спустить пар.

– Арабский скакун может не пить по три дня и не снижать скорости, – кажется, Арман начал успокаиваться. – Может вынести двоих из боя, я слышал о таких случаях, хотя, надо признать, это касается арабов, а они сражаются без доспехов, так что двух рыцарей не утащит и арабский конь. Но они такие умные! Могут нести с поля боя даже бесчувственное тело.

– Надо же, – посочувствовал Клод. Может, и хорошо, что арабский скакун оказался фальшивым – вот что бы Арман стал делать, если б слухи оказались правдой?

Денег на редкого коня у маркиза все равно не было – и это было очевидно при взгляде на его скромный суконный дублет цвета желудей, с черной отделкой и узенькой полоской брыжей, на простую перевязь из бычьей кожи – но шпага, к ней прилагавшаяся, столь охотно готова была покинуть ножны, что никто в здравом уме не рискнул бы озвучивать столь опасную истину.

– Промочим горло? – предложил Клод, когда они удалились от густо запруженного горожанами рынка Бюшри с его неистребимым запахом гнилой древесины и свернули на пустынную столь ранним утром – только уличная девка с подбитым глазом волокла последнего загулявшего клиента, да пара калек бинтовали свои культи по пути на рынок – улицу Святого Причастия. Или улицу Сен-Мишель? Он плохо помнил левый берег Парижа за пределами Сорбонны. Клод редко, разве что с Арманом, совершал вылазки за пределы университета да и колет со шпагой вместо мантии студента-юриста надевал нечасто. Хорошо, хоть кошелек не забыл прицепить к поясу – на Армана было мало надежды, он редко имел в распоряжении хотя бы пару экю, но вызвал бы на дуэль всякого, кто посмел бы вслух усомниться в том, что он не может купить Лувр.

Из переулка, ведущего к реке, послышался топот, крики, лязг стали о сталь – и глазам друзей предстала скверная картина – трое на одного. Богато одетый дворянин яростно отбивался от нападавших в одинаковых темных плащах. Кровь уже расплывалась по белоснежному воротнику, но на ногах он еще держался, яростно рыча сквозь ощеренные крупные зубы.

Именно по этому оскалу с расщелинкой Арман и узнал однокашника.

– Дуэльный кодекс требует не отказываться от схватки ни при каких обстоятельствах. Допустим, благородные господа собрались вчетвером на поединок, но у одного внезапно заболел живот или голова. В таком случае дуэлянты вполне могут обратиться за помощью к любому человеку благородного сословия, встреченному на своем пути, с просьбой помочь им в этом маленьком затруднении, – сентенция синьоре Умберто, учителя фехтования в академии, успела вспомниться, пока маркиз де Шийу обнажал шпагу и рывком преодолевал расстояние до дерущихся.

Клод ринулся за ним и едва не свалился в сточную канаву, поскользнувшись на кишках с неделю как сдохшей крысы – успев подумать, что вскоре и его требуха может составить компанию крысиной. Но остаться в стороне было немыслимо.

– Незнакомец обязан ответить, не забыв, разумеется, сделать поклон и взмахнуть шляпой: «Господа, вы оказываете мне честь, которой я едва ли достоин. Я и моя шпага полностью в вашем распоряжении», – а вот ритуальной фразой Арман пренебрег, за что учитель его не похвалил бы. Зато выпад – после отраженной кинжалом шпаги противника – снискал бы похвалу мэтра: укол в руку сразу же заставил того выронить шпагу.

Однокашник издал победный рев и с новой силой навалился на своего визави. Тот, кого Арман ранил, исчез из поля зрения, и это было плохо, потому что следующий боец атаковал, казалось, со всех сторон сразу, Арман еле-еле отбивался, изо всех сил орудуя шпагой и кинжалом, принужденный отступать.

Как там Клод? Он же фехтует как отравленная корова – повернувшись боком к первой паре сражающихся – ого, кровь так и хлещет! – Арман бросил взгляд на друга. Шпага в левой руке плохо служила противнику, но Клоду и этого хватало за глаза – он пятился, выставив перед собой дрожащее острие, как указку.

– Пресвятое чрево! – а вот первому разбойнику приходилось плохо: он еле успевал отражать хлещущие удары – его не кололи, а со страшной силой рубили, словно мечом, и шпага не выдержала и сломалась. Обрадованный однокашник поднажал, и поднятую заслоном руку с кинжалом, плечо, бедро, а затем и лицо его противника покрыли длинные кровавые рубцы. – Шийу, я иду к вам!

Сердце заходится в безумном ритме, взор застилает красная пелена, от противника остро несет чесноком, острие шпаги чуть не сбривает ресницы, ответный выпад – шпага входит в тело – человек пытается последним осмысленным движением вырвать из своей груди две пяди толедской стали – но тщетно. Глаза его закатываются, и одной живой душой на этом свете становится меньше – благодаря Арману.

Клода сейчас убьют. Клод знает это совершенно точно, кое-как он отбил первую атаку, но шпага его дрожит, хотя это не он ранен в руку! Только бы продержаться до помощи Армана! Клод сдирает с плеча плащ и хлещет им по шпаге противника – ему удается выиграть краткий миг, один шаг – Арман делает этот шаг и загоняет острие в грудь раненого.

На Клоде и Армане ни царапины.

На Анри де Ногаре – третьем бойце – нет живого места: порез на скуле, рана над ключицей, порез ниже локтя, из прокола на бедре в сапог ползет кровь.

Но широкая улыбка его – улыбка победителя.

– Благодарю за помощь, господа! – раздувая ноздри, он сдергивает шляпу и кланяется, касаясь перьями окровавленной брусчатки.

– Это большая честь для нас, герцог, – Арман столь же учтиво подметает мостовую, а вот Клод шляпу где-то потерял и просто склоняет голову. На красные от крови булыжники падают его слезы, и Клод, к собственному ужасу, рыдает, уткнувшись в платок. Позор! Но остановиться не может.

– Мсье де Ногаре, прошу извинить моего друга. Клод Бутийе – студент юридического факультета Сорбонны, человек сугубо штатский.

– Пустяки! – раздается в ответ. Герцог тоже достал платок и вытирает лицо, улыбаясь Клоду. – Слезы, маркиз, – самое предпочтительное из того, что иной раз льется из человека после боя. Кого-то тошнит, а один мой друг и вовсе обделался. В той драке он заколол четверых, но я был бы куда больше ему признателен, если б он был убит до извержения в штаны.

Арман хохочет, закидывая голову, как конь, которого дернули за узду. Клод робко улыбается, герцог, ухмыляясь, толкает его в плечо, отчего студент еле удерживается на ногах – сила у Анри медвежья, хоть ростом он и не превосходит Клода, но широк в плечах и крепко сбит.

– А теперь в самый раз вспомнить ордонанс «Против убийств, которые ежедневно происходят в нашем королевстве», – окидывая взглядом поле боя, замечает Арман. – Вам, герцог, необходимо привести себя в порядок, пока не арестовали.

– Арестовали? Меня? – подбоченившись, переспрашивает герцог, и Клод вдруг вспоминает, откуда ему знакома фамилия Ногаре. Жан-Луи де Ногаре, герцог Д’Эпернон – фаворит короля Генриха III, «архиминьон», всесильный при жизни прошлого монарха, сохранивший немалую часть своего влияния при короле нынешнем… Богатства и земли его столь велики, что старшему сыну он выделил герцогство Фуа-Кандаль, а второму – герцогство Ла Валетт, не заставив ждать наследства. И в самом деле, отпрыск Д’Эпернона имеет мало шансов попасть в Бастилию – скорее уж туда отправятся те, кто попробует взять его под арест.

– Но вам нужна помощь лекаря, – восклицает Арман. – Вы ранены.

– Давайте покинем эту чертову дыру и доберемся до приличного трактира, – командует Анри де Ногаре, и, к облегчению Клода, они наконец-то сворачивают на соседнюю улицу.

Но до выпивки они не добираются, потому что Анри бледнеет и останавливается, ухватившись за руку Армана.

– Нога… – протягивает Анри свой платок, и без того красный от крови.

Арман быстро перетягивает ногу выше раны, и герцог, не сгибая колена, делает еще несколько шагов. Клод уже собирается поспрашивать насчет доктора у стайки уличных мальчишек, опасливо следующих в кильватере, как взор его падает на вывеску со змеей, обвившей чашу – символ гильдии эскулапов.

– Святая Мадонна, это же дом лекаря, – не веря своему счастью, произносит Клод. Грохот кулаков и зычные голоса двух кадетов военной академии поднимут и покойника. Но докторов часто будят именно таким образом, так что служанка, высунувшаяся из окна второго этажа, не выглядит испуганной. Или растерянной: быстро оценив состояние Анри, она кивает и через пару мгновений уже стучит щеколдой, открывая дверь.

– Мэтр Бурже сейчас выйдет. Садитесь, – она кивает на широкую скамью у входа и неторопливо отворяет ставни, впуская солнечный свет в большую сумрачную залу с развешанными по стенам пучками трав и потемневшей от времени картиной, где Святой Рох демонстрирует чумную язву на бедре.

Ступеньки скрипят под ногами мэтра Бурже – сухонького старичка в черном, на ходу застегивающего воротник, более всего напоминающий надетый на шею мельничный жернов.

– Доброе утро, господа, – приветствует он троицу. – Кому из вас требуется помощь?

– Вот, – указывает Арман на бледного герцога. – Наш друг несколько пострадал при обращении с колющим оружием. Так получилось.

– Так получается у каждого второго пациента, – хмыкает доктор. – Амели, принеси воды! Раздевайтесь, сударь.

Через час Анри Ногаре обмыт от крови, перевязан – раны, по счастью, неопасные – и по-прежнему томим жаждой.

– Господа, после визита к лекарю мой кошелек сильно похудел, но выпить нам все-таки необходимо, – щеки его вновь обрели румянец, а походка – скорость.

Харчевня «Путь паломника» удостаивается его благосклонного внимания, и троица двигается сквозь густо набитый зал к укромному столу у окна, молниеносно освобожденному для них трактирщиком. Накренившись из-за раненой ноги, Анри задевает плащом по лицу молодого парня, что-то бурно обсуждающего в большой компании. Тот, едва взглянув на Анри, торопится отодвинуть тяжелый дубовый стул подальше с его пути.

– Чтоб мне носить свою голову под мышкой, как Святому Дени, – будет мальчик! Моя тетка – повитуха, она говорит, что живот вперед – точно так же, когда королева носила дофина, – стучит кружкой по столу его приятель.

– Если родится девчонка – угощение будет куда скромнее, чем при рождении Луи.

– Последний раз до Людовика это случилось – дай Бог памяти – при Генрихе Втором! Дофин Франциск – сорок лет тому назад. А сейчас кто бы ни родился – такого размаха уже не будет, – Арман вполуха слушает разговоры за соседними столами, пока Анри громогласно требует анжуйского.

Анри еще не успевает устроить ногу, плохо гнущуюся из-за плотной повязки, а кувшин уже на столе.

– Как же вы попали в такое положение? – спрашивает маркиз, вместе с жаждой решаясь утолить и любопытство.

Клод боязливо выглянул из-за кружки и тоже навострил уши.

– Ничего нет гаже рогачей! – осушив кружку до дна, провозгласил Анри де Ногаре. – Еще рогоносец благодушный, смиренный и терпеливый может рассчитывать на место в обществе, но рогоносцев свирепых и одержимых жаждой мщения надо истреблять, как бешеных собак! Я снискал расположение одной дамы – любительницы горячих скачек в постели, да кто-то нас выследил. В какой сточной канаве он нанял этих убийц? Они напали на меня внезапно, на мосту Сен-Мишель, загнали в щель между домами и оттеснили к воде. Двоих я заколол сразу, но они убили моего слугу! Бедняга свалился в Сену, будучи еще жив – уж лучше быть заколотым, чем утонуть! Я ничем не мог ему помочь – отбивался от оставшихся, и если бы не Провидение, пославшее мне вас, маркиз, я не знаю, смог бы я когда-нибудь глотнуть анжуйского. Еще вина, ленивый ублюдок! – запустив пустым кувшином в рябого слугу, Анри откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Что ж, стоит поблагодарить Провидение – и за нашу встречу, и за скупость рогоносца, пожалевшего денег на истинно искусных убийц, – принимая из рук слуги кувшин, Арман сам наполнил кружки.

– Он скуп на золото так же, как и на постельные утехи, содомит проклятый, – Анри одним глотком осушил полкружки. – Если б на месте этих каналий был один-единственный настоящий bravi из Венеции – мы бы сейчас с вами не разговаривали.

– Вы возвращались от этой дамы, когда на вас напали? – осмелился подать голос Клод.

– Вообще-то нет, – Анри пропустил меж пальцев кончик уса, прежде чем ответить.

Клода обуяла зависть – у герцога были на диво густые темные, лихо закрученные усы. Арман, в свои семнадцать хоть и не нуждался в бритье щек и подбородка, усы все-таки отрастил и сейчас тоже пристально следил за манипуляциями Анри.

– Вы вряд ли могли посещать замужнюю даму ночью, – догадался Арман.

– Совершенно верно, я посещал другую даму – давно, с Божьей помощью, овдовевшую, но не утратившую Венерин пыл, – ухмыльнулся герцог. – Стало быть, рогач следил за мной. Будь они все прокляты, осмеяны и палимы при жизни на адских сковородках!

– Воистину, – кружки со стуком сомкнулись, но собутыльники подумали каждый о своем.

Анри – о том, как бы половчее отомстить рогатому мужу – вызвать на поединок и отсечь руку или ногу? Или отрезать нос и уши – чтобы тот всю жизнь носил следы несмываемого позора.

Клод – о том, как хорошо, что у него есть такой друг, как Арман – дерется как дьявол и всегда придет на выручку.

Арман же постоянно возвращался мыслями к дому мэтра Бурже. Пока Анри лежал на столе и доктор перевязывал ему ногу, Арман отвлекся, разглядывая развешанные на стенах гравюры с Асклепием, Хироном и Парацельсом, потом задрал голову, изучая Святого Роха – и встретился взглядом с молодой женщиной, что склонилась над перилами второго этажа.

Наверху царил полумрак, дама куталась в шаль, так что очертания фигуры еле угадывались, но в самом наклоне стана, в спутанных локонах, обрамляющих лицо, в больших темных глазах сквозила молодость – явная, жадная до впечатлений и не вяжущаяся с седой бородкой доктора и ревматическими шишковатыми коленями.

На Армана словно пахнуло цветами – полевыми, что не стоят долго в букетах, а обращаются в сено после того, как их сорвали. Но сено пахнет еще упоительней. Словно сорванный колокольчик, качнула она головой и скользнула наверх – прочь от взгляда молодого военного.

– Маркиз, вы заснули? – прервал его грезы Анри. – Предлагаю спеть песню о рогоносцах. Именно так! Пить и петь – что может быть лучше? Пусть ваш друг запевает – у него приятный голос, хоть он и держит шпагу не лучше моей кормилицы.

– Почту за честь, – жмурится Клод – его уже отпустило, и мир кажется прекрасным и дружелюбным местом. – «Когда придет весна»[5]5
  Песня из романа Пьера Бурдейля де Брантома «Галантные дамы». Перевод автора.


[Закрыть]?

– Именно!

– Когда придет весна, – начинает Клод приятным тенором.

– И птицы запоют, – подхватывают Анри и Арман. На них начинают оборачиваться.

– Все рогачи на юг шеренгою пойдут, – ревут кадеты, впрочем, не сбиваясь с такта.

 
– Мой зна-ме-но-сец встанет в авангард,
Твой толстопуз тылы возьмется прикрывать!
Мы будем выпивать и рогачей считать –
Удастся ли бог весть до ночи перечесть!
– Удастся ли бог весть до ночи перечесть! –
 

подхватывают посетители всем известный припев.

Глава 6. Победа и награда (ноябрь 1602, 17 лет)

Маркиз де Шийу разглядывал отметину на кинжале, оставленную в стычке около моста Сен-Мишель – поперек красивого чеканного узора на защитной полосе, идущей от гарды к противовесу, теперь красовался уродливый рубец. Чтоб ему сдохнуть, мерзавцу! Впрочем, незадачливый наемный убийца так и поступил – его, Армана, стараниями. Перекрестившись, Арман вздохнул и убрал кинжал за пояс.

Ожидая учителя, кадеты убивали время кто разминаясь, кто придирчиво выбирая у стойки тренировочную рапиру с обтянутым потрескавшейся кожей металлическим шариком на конце, а большинство сгрудилось вокруг графа дю Боска:

– Я, разумеется, не мог отказать своему другу в такой малости, как побыть у него секундантом. Представьте же мое изумление, когда я увидел секунданта противника – моего собственного кузена!

Граф считался первой шпагой Академии, основы рапирного боя ему преподал сам синьоре Строцци – ученик великого Джакомо ди Грацци, автора «Причин победоносного использования оружия для атаки и обороны», и в слушателях у него недостатка не было.

– И что же вы, граф?

– Разумеется, я не отступил от данного мне слова – когда барон Лансе уложил своего противника ударом в грудь, я ранил кузена в правую руку и забрал его шпагу.

– С какой это птицей на сей раз схватился Лансе?

– Какой-то гасконский петух. Ему не понравилась борода барона – будто муха потопталась – так он выразился. В Гаскони до сих пор подметают бородами мостовую!

– Откуда там мостовые, граф? – лениво спросил барон Савонньер. – До сих пор ходят по уши в грязи.

– Не знаю, как насчет мостовых, но потом и чесноком от него несло преизрядно! Пришлось убить, чтоб не мучился.

«А если я вот так, среди чужих секундантов, встречу своего брата? – подумал Арман с ужасом. – Мне придется биться с ним, чтобы не уронить своей чести, если уж волею судьбы мы окажемся в разных лагерях…»

– Отступиться нельзя – сочтут трусом, не имеющим понятия о дворянской чести! – поддержал дю Боска барон Савонньер, преданно заглядывая в глаза.

– Не знаю, как ваш брат, а мой, думаю, с удовольствием продырявит меня шпагой за право первородства! – захохотал ворвавшийся в класс Анри Ногаре. – Любой из двух законных и пяти бастардов!

– Господа, все взяли учебные шпаги и учебные кинжалы! – вслед за Ногаре в классе появился синьоре Умберто. – В пары! Ногаре – Савонньер, Бразак – Бретвиль, Лакруа – Лемонье, Боск – Шийу. Отрабатываем двойную атаку.

Арман всегда уступал дю Боску, и этот бой не стал исключением.

Кинжал – укол сбоку, шпага – укол прямо, кинжал – укол вверх, шпага рубит по левому боку, кинжал – укол снизу, шпага – рубящий удар по голове. Арман не хочет отступать или уклоняться, он старательно выполняет защиты, но клинок Боска проходит сквозь них, как сквозь масло. Получив шпагой по голове – удар, хоть и затупленным лезвием, выходит весьма чувствительным, Арман сдается и отступает, петляя по небольшому свободному пятачку, оставленному другими дерущимися парами, дожидаясь конца боя.

– Скажите, Шийу, что вы делаете? – требовательный голос мэтра не сулит ничего хорошего.

– Отрабатываю двойную защиту, – потирая шишку на голове, отвечает Арман.

– Для чего? – Арман не видит лица маленького кривоногого синьора Умберто – тот стоит спиной к окну, в которое бьет рассветное солнце, но в голосе учителя слышится что-то неладное:

– Для чего вы отрабатываете эту защиту?

– Чтобы научиться. Научиться фехтовать, – предупреждает Арман следующий вопрос.

– А что такое фехтование, маркиз? – похоже, мэтр над ним издевается. Неужели он настолько плох?

– Фехтование – это искусство наносить удары, не получая их, – послушно повторяет Арман первое из определений, заученных в Академии.

– Вы сейчас получили столько ударов, что ни о какой учебе не может быть и речи. Ничто не учит лучше, чем победа! – восклицает итальянец.

Арман мысленно пожимает плечами: каковы шансы победить первую шпагу Академии?

– Не смейте сдаваться! – горячится учитель. – Вы сдались еще до боя! У вас есть все, чтобы побеждать, извольте это увидеть и поверить в увиденное. Зачем вы сокращаете дистанцию? Зачем вам giuoco corto[6]6
  Giuoco corto (итал.) – фехтование на ближней дистанции.


[Закрыть]? Вы выше всех в этом зале, зачем вы в каждом бою сгибаете спину и склоняете голову – чтобы вас удобней было убить?

«Убить? Тренировочной рапирой?» – проносится у Армана в голове, но озвучить свое возражение он не решается.

– Один мой ученик остался без глаза, – словно отвечая на невысказанный вопрос, кипятится мэтр. – Другому выбили зуб, и началась гангрена. Кроме того – разве вы лично проверили все клинки в классе на предмет яда? Так почему же вы так легко пропускаете удары? Вы не можете знать, какой шутник или какой убийца, желающий смерти кому-то из учеников, обмакнул рапиры в яд скорпии, арсеникум… Или просто-напросто в дерьмо!

На последнем слове Арман отшатывается, а синьоре Умберто, просияв, горячо и властно шепчет ему в ухо:

– Бейтесь, как будто его клинок – в дерьме! Держите дистанцию, Шийу, и да пребудет с вами Архангел Михаил!

– Пары не меняются! – хлопает в ладони итальянец. – Задание прежнее. К бою!

Граф дю Боск не понимает, что стряслось с маркизом: тот с брезгливой гримасой на лице парирует его удары простейшей «вилкой» – скрещенными клинками рапиры и кинжала. Боск чувствует, насколько Шийу сильнее – однообразные захваты отбрасывают так далеко, что граф не может застать противника врасплох: тот раз за разом встречает его вытянутой шпагой. С учетом длины рук маркиза в незавидном положении оказывается граф – не подпуская к себе, Шийу ухитряется достать его в выпаде перед самым концом боя. Дю Боск с изумлением смотрит, как шарик на конце рапиры глубоко вдавился в шелк дублета – точно напротив сердца.

– Туше! – комментирует учитель, чем-то страшно довольный. – Шийу, победитель первой шпаги имеет право на бой со мной, забыли?

– Не было случая узнать, – счастливо-недоумевающий Арман становится напротив.

– Браво, маркиз! – Анри Ногаре салютует ему шпагой, нимало не заботясь о том, что Савонньер тут же делает выпад в незащищенную грудь. – Perfetto!

– Ногаре, linea perfetta e linea retta[7]7
  Linea perfetta e linea retta (итал.) – линия совершенная и прямая – приказ держать линию, чтобы острие всегда прямо угрожало противнику.


[Закрыть] – линия совершенная и прямая!

Синьоре Умберто гонял его долго. С Армана ручьем тек пот, рубашка прилипла к спине, ноги дрожали. К собственному удивлению, он осознал, что тело само вспоминает защиты, когда выхода нет – блоки, «вилки», защиты шпагой и защиты кинжалом, и само понимает – когда делать выпад сверху, когда снизу, а когда обойтись фланконадой[8]8
  Фланконада – боковой удар.


[Закрыть].

Ему удалось три раза попасть учителю в корпус, что равнялось отличной оценке за весь курс фехтования.

– Ступайте, Шийу, – мэтр отсалютовал ему шпагой. – И помните: главное – победить, а не сделать все правильно.

После такой встряски немыслимо было обойтись без мытья, и вскоре Арман уже отмокал в лохани. Дебурне оставил рядом бадью с кипятком, потер хозяину спину и ушел, зная, что Арман любит понежиться в горячей воде.

Неожиданности сегодняшнего дня на этом не кончились: камердинер вернулся и с довольным видом протянул письмо с красной восковой печатью Сюзанны дю Плесси.

– Вот, наконец, и деньги пришли, – комментирует Дебурне и остается рядом, ожидая, пока хозяин все прочтет.

«Мой возлюбленный сын! – от торопливого почерка матери у Армана чуть сжимается сердце. – Вы можете быть уверены, что всем своим существом я желала и желаю вам счастья, чего бы это мне не стоило…»

Дебурне видит, как напрягается голая худая спина хозяина, когда он, выплеснув на пол немало воды, садится повыше, сгибаясь над исписанным листом. Намыленный локоть соскальзывает с края лохани, опуская в воду краешек письма, слышится ругательство. Дебурне предпочитает выскользнуть за дверь – кажется, вести не такие уж благие.

«С прискорбием признаю, что дела нашей семьи совершенно расстроены: долги вашего отца до сих пор не погашены, те 60 тысяч ливров, что пошли на покупку чина верховного судьи, еще не выплачены, и кредиторы вновь осаждают заемными письмами меня и Дени Бутийе. После смерти вашей бабушки кредиторы претендуют и на ее наследство, хотя, как вы знаете, она завещала все вашему брату Анри.

Только наследники повешенного Бриссона не требуют от меня погашения долга – так как все его имущественные права отошли короне. Да хранит Господь его величество Генриха IV, который закрепил за нашей семьей епископство Люсонское, дающее 18 тысяч ливров в год! Лишь посулами будущих доходов нам с Бутийе удается уломать кредиторов не свирепствовать по поводу уплаты.

Скорей бы Альфонс занял пост епископа и финансовые дела нашей семьи обрели надежный источник! А пока его слабое здоровье опять потребовало больших расходов на докторов. Кроме того, вашему брату Анри не хватает жалованья, положенного ему его величеством, и он вынужден претендовать на львиную долю семейных средств.

Арман, я с прискорбием сообщаю, что ваше желание после выпуска из Военной академии купить чин полковника не может быть подкреплено надлежащими денежными основаниями, и вам, возлюбленный сын мой, придется ограничиться чином лейтенанта или уповать на волю Провидения.

Денег на семестр я вам тоже вынуждена выслать в два раза меньше, чем обычно – ваша сестра Франсуаза выходит замуж за сеньора Понкурлэ, и все доходы с сеньории, оставшиеся после содержания Анри при дворе, пойдут ей на приданое.

Вы должны понимать, что, являясь молодой вдовой, ваша сестра не может рассчитывать на лучшую партию, чем старый товарищ вашего отца. Этот брак – заслуга вашего брата Анри, который смог найти и жениха, и заручиться свадебным подарком от короны: его величество Генрих IV обещал сделать новобрачного капитаном гвардии – в благодарность за то, что судьба Франсуазы устроена, как он когда-то пообещал после смерти вашего отца.

Ваше желание обзавестись новым костюмом, к сожалению, тоже не может быть удовлетворено – Анри уведомил меня, что его шелковый дублет безнадежно загублен во время дуэли с маркизом д’Эвре – залит кровью и разрублен в трех местах.

Я не буду описывать вам, какие страдания испытывает сердце матери при подобных известиях, но старого костюма Анри вы, таким образом, не получите – он будет донашивать его сам и, надеюсь, впредь воздержится от дуэлей или, подобно римским гладиаторам, будет драться с обнаженным торсом или в одной рубашке.

Я прошу признать это единственным выходом и верить, что никто не желает вам счастья, славы и богатства больше, чем я.

Ваша кормилица просит засвидетельствовать вам свое почтение, равно как и ее многочисленное семейство, а также вашему преданному слуге Камиллу Дебурне.

Целую вас, мой возлюбленный сын, и остаюсь вашей покорной слугой,

Сюзанна дю Плесси де Ришелье.

10 ноября 1602 года, замок Ришелье, Пуату».

Задумавшись, Арман не замечал ни остывшей воды, ни засохшей на локте мыльной пены – встрепенулся, лишь когда половина письма погрузилась в воду и чернила расплылись, смывая с листа грустные новости. Если бы так же легко можно было смыть все невзгоды!

Вытянув руку, Арман осторожно пристроил письмо на стол, а сам по шею погрузился в воду – значит, полка ему не видать. Впрочем, стать в семнадцать лет полковником он всерьез и не надеялся – но теперь размышлял, не является ли недостижимой мечтой даже покупка чина лейтенанта. Скорей бы на войну! Рубить, стрелять, захватывать трофеи – а не эта вечная нужда, соперничество со старшим братом из-за каждого шелкового лоскута!

– Дебурне! Одеваться, – позвал Арман, в последний раз ополаскивая плечи.

Дебурне подошел, держа на весу простыню, с видом вопросительным и тревожным.

– Денег не будет, – пугнул его Арман, заворачиваясь в полотно и вылезая из лохани.

– Что, совсем? – округлил глаза слуга, его хомячьи щечки затряслись. – Что случилось?

– Ну не совсем, – пожалел старика Арман. – Вдвое меньше. Альфонс болел, Анри дрался на дуэли – все как всегда. Франсуаза выходит замуж за сеньора Понкурлэ. Тебе привет от матушки и кормилицы с семейством.

– Да он же ее старше лет на тридцать! – огорченно затряс щеками Дебурне. – И до Ришелье неблизко.

– Замок Бове еще дальше, – напомнил Арман о первом браке сестры, увы, не продлившемся и года и не оставившем детей. – Упокой, Господи, душу раба Твоего Жана де Бове!

– Да будет земля ему пухом.

– А денег не было и нет ни у одного, ни у другого, – с горечью заметил Арман, выпрастывая голову из горловины рубахи.

– Как у всех в Пуату, кто не гугенот, – развел руками слуга.

– Ни ломаного денье. Жалкое прозябание на грани нищеты, – резюмировал Арман.

– Эх, сударь… Не то беда, когда во ржи лебеда, а то беды, когда ни ржи, ни лебеды… – пробормотал слуга что-то непонятное, с усилием выливая за окно грязную воду из лохани.

– Сучий ты бастард! – раздался с улицы громовой рев, и Дебурне отшатнулся от окна, прижимая к груди бадейку.

– Облил кого-то? – ухмыльнулся Арман.

– Ой, он в ворота зашел! – зажмурился слуга. – К нам идет!

Досадуя, что не успел одеться, Арман схватил шпагу, но тотчас опустил – в комнату ввалился Анри Ногаре, стряхивая воду с перьев на шляпе.

– Пусть ваш слуга что-нибудь с этим сделает! – не глядя на Дебурне, герцог сунул ему в руки пострадавший головной убор. Арман кивнул, и камердинер отошел к камину, где принялся сушить перья полотенцем.

– Я прошу прощения, – поклонился Арман, вопросительно глядя на гостя.

– Пустое, – буркнул тот, падая в единственное кресло. – Я ничуть не удивлен. Сегодня все, все против меня!

Герцог надул губы и воззрился на маркиза, прыгающего на одной ноге, влезая в чулок.

– Садитесь, – он похлопал рукой по подлокотнику, и не думая покидать кресло. – Я вот даже не представляю, как бы я натягивал эти чертовы чулки, будь у меня такие длинные ноги, как у вас! Целый день бы возился.

– Так что же с вами произошло? – хмыкнул маркиз, расправляясь со вторым чулком.

– Произошло вавилонское столпотворение и потрясение основ! – стукнув кулаком по подлокотнику, герцог пояснил: – Где это видано, чтобы муж обладал своей женой днем?

Дебурне обернулся от камина, едва не уронив шляпу в огонь.

– Мужу принадлежит ночь, а день – законное время любовников! И вот этот старый рогоносец нарушает ход вещей, наставляя мне рога тем, что покушается в мое время на мою любовницу!