Текст книги "Не угаси лампадку!"

«Застывшее облако бело-красных кружев»

Разве не убито в нас что-то?

Разве нас не обворовали духовно?

Академик Д. С. Лихачев о Церкви Успения.

Рассказывая о Валентине, невозможно не вспомнить историю рождения Успенского храма, уничтожение которого болью отзывается в душе каждого русского человека, а в семье нашего героя рассматривалось как личная трагедия: ведь ни у одного поколения нашего рода вся жизнь, от крещения до отпевания, была тесно связана с этим храмом.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы на Покровке знакома из летописей, по крайней мере, с 1511 года, но возможно, она была построена гораздо раньше, поскольку тогда упоминалась как уже давно известная. Она находилась на углу Покровки и Большого Успенского переулка, названного в честь храма, и первоначально была деревянной, а в 1656 г. воплотилась в камне на деньги жившего неподалёку прихожанина храма, купца Ивана Сверчкова. Возможно, и даже наверняка, и деревянная церковь была хороша, иначе на Руси и не умели строить, о чем свидетельствуют сохранившиеся памятники древнего деревянного зодчества, однако история об этом умалчивает, но храм, построенный архитектором Петром Потаповым, обладал поистине уникальной красотой.

Гармоничное и оригинальное здание было создано в стиле московского барокко. Пятиглавая Успенская церковь стояла на высоком подклете, окруженном прелестной открытой галереей-папертью. Она включала храм и пониженные относительно него симметричные и четырехугольные выступы, апсиду и притвор (то есть, алтарный выступ и пристройка перед входом), оба с главами на барабанах (цилиндрах). Восьмиугольный храм стоял на двухцветном (красный и белый) строении с четырьмя углами (восьмерик на четверике) и венчался главой на гранёном барабане, апсида и притвор – такие же по форме, но одноцветные, завершались главками на барабанах, на углах четверика красовались ещё четыре малых главки. Всего храм имел 13 глав, символизирующих Господа Иисуса Христа и Его 12 апостолов. К строению примыкала воздушная трёхъярусная шатровая колокольня с двумя широкими лестницами и невысокими шатрами с главками в основании центрального шатра, одна лестница выходила на Покровку, другая, с противоположной стороны, к палатам Сверчкова.

Багряно-красный храм был украшен, словно кружевом, белоснежными декоративными выступами: гребнями над восьмериками приделов, пучками угловых колонок, обрамлениями окон и дверных проёмов с фигурными навершиями, ризалитами с декоративными балкончиками.

Златоглавая церковь Успения Пресвятой Богородицы стала одной из самых значительных и необычайных достопримечательностей Москвы, её называли «восьмым чудом света». Великий русский зодчий Василий Баженов отмечал «яркий национальный» облик церкви, характеризующийся целостностью и одновременно многосложностью строения. Всем нам с детства известен и любим сказочный храм Василия Блаженного, но немногие знают, что до революции первой и по красоте и по значимости в Москве считалась Церковь Успения Божьей Матери на Покровке, а он был лишь вторым. Конечно, трудно сравнивать эти два величайших шедевра русского зодчества допетровских времен, созданные в разные времена и в неодинаковом стиле, но оба они являлись для русского человека живым олицетворением первопрестольной.

Растрелли считал, что как архитектор родился в Москве, в момент встречи с Церковью Успения. Она настолько потрясла его своей воздушной красотой, что вдохновила на создание наиболее русского по стилю Смольного собора в Петербурге. Выдающийся архитектор и академик А. В. Щусев писал, что изящество и красота Успенского храма на Покровке потрясли его в юности и зародили желание стать архитектором. Не пропустил московской достопримечательности и придворный художник, и архитектор Екатерины Великой Джакомо Кваренги, создав с него великолепные рисунки. Горячо любил этот храм и как православный человек, и как ценитель истинной духовной красоты, великий русский писатель Достоевский. В каждый свой приезд в Москву он обязательно проходил пешком по Покровке, где дома до сих пор дышат многовековой русской историей, и устремлял восторженный взор к Успенскому храму, который был виден издалека – он выступал до теперешней мостовой (что впоследствии и преподносилось в качестве главной причины его уничтожения). Федор Михайлович шёл и церковью полюбоваться, и Богу в ней помолиться. Как чуткий писатель, он понимал, что только в древней столице, а не в западном Питере, можно вдохнуть чистый воздух православной Руси, насладиться многоголосным колокольным звоном «сорока сороков» и лицезрением такого чуда, как Успенская церковь. Даже Наполеон был настолько потрясён красотой воздушного храма, что самолично установил вокруг него караул для охраны от пожара и мародёров. Говорят, император планировал разобрать её по кирпичику и перевести в Париж. Не меньшее впечатление она произвела и на известного академика Д. С. Лихачева: «В юности я впервые приехал в Москву, и нечаянно набрел на церковь Успения на Покровке. Встреча с ней меня ошеломила. Передо мной вздымалось застывшее облако бело-красных кружев. Её лёгкость была такова, что вся она казалась воплощением неведомой идеи, мечтой о чём-то неслыханно прекрасном в окружении низких обыденных зданий. Её нельзя себе представить по сохранившимся фотографиям и рисункам, её надо было видеть. Я жил под впечатлением этой встречи и позже стал заниматься древнерусской культурой именно под влиянием толчка, полученным мною тогда».

Ни одно поколение москвичей и гостей нашей столицы восхищала Успенская церковь и вдохновляла на созидание, она была истинно национальным символом древней патриархальной Москвы. Видимо, именно это кому-то очень и не понравилась – объявили, что храм мешает движению. Как же нужно было ненавидеть всё русское, чтобы уничтожить такую божественную красоту! Сначала он был закрыт, а затем, в 1936 году, разрушен.

Сейчас там, где стояла когда-то одна из самых красивых московских церквей, располагается маленький скверик, и остаётся только удивляться, как помещался такой величественный храм на этом крошечном кусочке земли. Нет теперь ни Большого, ни Малого Успенских переулков – по иронии судьбы их переименовали соответственно в Потаповский и Сверчков. А творение, обессмертившее этих двух по-разному великих и дорогих нашим сердцам людей, архитектора и купца, уничтожено навсегда.

Валентин

 
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал!
 

П. Коган.

Валя не был ни пионером, ни комсомольцем, в классе он получил прозвище Царя-батюшки. Мальчишки его уважали (тогда было раздельное обучение), в пожелтевшей от времени школьной тетрадочке у нас сохранился «гимн В. С. Звереву», написанный третьеклассниками на нескольких страницах.

 
Гимн в честь царя-батюшки пою
Слава царю-батюшке зверю.
 

Далее следует перечисление верных царских холопов, как его одноклассники себя именовали, со многими из которых, кстати говоря, папа дружил на протяжении всей жизни, для кого длинной, а для кого короткой, а родителей погибших во время войны ребят опекал до их последнего часа. Не обошлось и без политики: поминаются всевозможные враги – анархисты скверные, махновцы вороватые и др., однако:

 
Пусть боятся все сильного богатыря
Пусть боятся все великого царя
 

А в случае неповиновения:

 
Им башку отрубит царь топором,
Их прокалывать будет мечом!
 

А заканчивается в духе православной традиции:

 
Царь-батюшка наш, православный,
Не найдётся тебе в силе равный!
И душой ты добрый, справедливый,
И умен, и заступник неленивый.
Слава! Аминь.
 

Тетрадочка «государственного издания им. Пушкина» украшалась самодельной печатью с четырьмя скрещенными саблями и двумя револьверами. В этом шедевре из 12 страниц не забыт никто, каждому из одноклассников посвящены персональные строчки, часто по-мальчишески категоричные и ехидные. Пожалуй, только один Валя удостоен похвалы, и даже благословения в конце каждой странички, а завершается опус словом «Аминь», то есть «да будет так».

Дети вырастали, а мать Вали так и не сумела приспособиться к новым условиям: не смогла или не захотела устроиться на работу, что, впрочем, тогда было не так-то просто, а русской интеллигенции тем паче, да и детей некуда девать: в то время ещё не была организована система общественного воспитания, а иметь няньку могли лишь крупные партийные босы, а не «бывшие служители культа». Нелегко избалованной барышне встроиться в совершенно иную жизнь, и знания французского и немецкого нисколько не помогало. Первоначально она, как и многие другие из её окружения, тешила себя надеждой, что долго так продолжаться не может, и вскоре вернётся «мирное время», как она называла дореволюционную жизнь. Неужели можно до основания разрушить привычный быт и отнять у людей всё, что было нажито ни одним поколением!?

Не правда ли, как всё это нам теперь мучительно знакомо! Только тогда отнимали в пользу государства, а теперь всё, что сделали мы и наши родители, широким потоком потекло в карманы к кучке нуворишей, политических внуков самых одиозных из революционеров. Правда, и тогда некоторые из «борцов за народное счастье» повеселились и пошиковали на русских косточках, пока их не расстреляли. Например, Зиновьев вагонами перегонял из Германии парфюмерию, тряпки, вина и прочие радости комиссарской жизни, и это в то время, когда в стране был голод! Троцкий гулял по ресторанам, пристреливая на месте любого, кто чем-либо раздражил его больное самолюбие. Позднее много подобных деятелей пострадало от «жестокого» Сталина, превратившись в так называемые «жертвы репрессий».

Время проходило, а семья становилась всё беднее и беднее. И тогда Вера Ивановна стала закладывать в ломбарде серебро и золото, как она говорила, её приданое. Но это ни только не поддерживало семью, а, напротив, загоняло её во всё большую пропасть: ведь в скупке за дорогие ювелирные украшения давали копейки, оценивался только металл, а драгоценные камни, даже бриллианты, в расчёт не брались. Однако за их хранение требовалось регулярно выплачивать постоянно возрастающий процент, не заплатил – вещь продали. Сергей Александрович, её муж, пытался втолковать бессмыслицу, и даже вред такого странного хобби, объясняя, что это самообман: пропить или проиграть в карты ценную вещь и то выгоднее – хотя бы удовольствие получишь. Но переубедить Веру было невозможно. Вот она получит за украшения немножко денег, а потом без конца носит в ломбард проценты, но выкупить всё равно почти никогда не получалось, и вещь пропадала. То ли Вера ждала возвращения прежних времен, то ли просто сказалась её неприспособленность – не знаю, но только ценнейшие фамильные драгоценности уходили из дома в ломбард вместе с частью зарплаты мужа, и семья становилась всё беднее. Может быть, тяжело ей было их просто продать, ведь украшения передавались в семье из поколения в поколение, а может, и впрямь, пристрастие к ломбарду, словно игромания, затягивает.

Папин старший брат, Шура, был очень одарённым юношей, но с большими странностями. Он бросил школу накануне выпускных экзаменов из-за какой-то глупой обиды и поступил работать на электроламповый завод, где практически сразу же, как только началась война, получил бронь как толковый и грамотный специалист. В свободное время Шура часами играл на пианино, забывая о еде и сне. Он был настолько талантлив и фанатически трудолюбив, что его без аттестата зрелости приняли в консерваторию, и происхождение не помешало, и там Шуре тоже предложили оформить бронь. Он в совершенстве владел немецким языком, который выучил самостоятельно. Но юноша ничего никогда не делал по дому, а брата называл «работником-балдой» за то, что тот пытался хоть как-то обустроить быт семьи. Младшая сестра и Шура были любимцами матери, а Вале доставалась вся тяжёлая и грязная работа: ведь дом отапливался дровами, да и время было голодное, приходилось постоянно искать возможность приобрести хотя бы самое необходимое, чтобы как-то выжить и хоть чем-то помочь отцу: тот стал часто болеть. В школе Сергей Александрович получал копейки, подрабатывать не разрешалось, и он всё отдавал семье, вплоть до школьного обеда.

Вот в такой непростой обстановке вырастал Валя. У его матери была тётя, Варя, которая жила в Садовниках, рядом с домом интендантов – оба дома до сих пор сохранились. Говорят, в последнем был расстрелян Берия. Хозяйственная и домовитая, она очень любила Валю и с удовольствием подкармливала его. Когда ему было 5 лет, он один отправился к ней в гости, пешком от Маросейки – это и для взрослого далеко: нужно пересечь два моста, ведь Садовники находились на острове. Мать его даже не искала, а тётя Варя подумала, что мальчика кто-то привёл – он ждал её на крылечке дома. Когда через 3 дня кроха вернулся домой, мать равнодушно спросила:

– Ты куда делся? У тёти Вари был? Ну, я так и подумала…

И это при том, что до замужества Вера одна, без братьев или прислуги, никуда не ходила. Когда Валя немного подрос, он стал подрабатывать, стараясь помочь семье, но ценил это только его отец. Как-то подросток он заработал 3 мешка картошки, только брат отказался помочь ему донести их до дому, и четырнадцатилетний мальчишка надорвался и на пороге дома потерял сознание.

Валентин очень хорошо рисовал, однако в те времена к поступлению в Художественную академию допускались только с направлением от определенных организаций, кстати говоря, не имеющих никакого отношения к живописи, но устроиться туда работать у него не получилось. Тогда найти любую работу было очень нелегко. И Валентин, не имея особого выбора, получил высшее экономическое образование, однако учился он с разрывом, так как его забрали в армию. Там он окончил сержантские курсы и был отправлен на войну в составе инженерных войск. Молодой сапер воевал сначала в Прибалтике, а затем в Финляндии, а потом вновь учился и работал.

Кстати, папа рассказывал, что в Прибалтике Красная Армия пользовалась поддержкой большей части нищего тогда местного населения, но были и противники, уже в то время сотрудничавшие с фашистской Германией. Финскую войну отец оценивал как даже более тяжёлую, чем Вторую Мировую. В 1939 году он вернулся, доучился и на работе познакомился с Людмилой, его Милочкой, любовь к которой Валя пронёс через всю жизнь.

Семья Людмилы

Неисповедимы пути Господне…

Библия. Новый Завет.

Очаровательная баронесса Фон Фредерикс удивительным образом соединила в себе рациональность отца-немца и весёлую бесшабашность русской мамы. После окончания Высших Бестужевских курсов она вышла замуж за капельмейстера Большого театра, Николая Володарского, и, между балами и прочими светским развлечениями, подарила ему десятерых детей. Она любила вспоминать, как одного из них родила сразу после бала: хитрое платье скрывало дитя под сердцем, и ей удалось завоевать приз «неутомимой танцовщицей». Буквально через день после родов, Мария прискакала на маскарад верхом, в форме офицера уланского полка. Первых четырех детей её муж, обожавший оперу «Евгений Онегин», назвал Ольга, Татьяна, Владимир, Евгений, правда, не очень соблюдая порядок по возрастным критериям героев Пушкина – в большой семье есть место для удовлетворений мечтаний и любых фантазий.

С детьми у баронессы сложились скорее дружеские, чем родительские отношения: они вместе придумывали всевозможные розыгрыши и развлечения. Строгость в их воспитание вносила старшая дочь, педантичная и властолюбивая Татьяна, будущая Милина мать, в которой было гораздо больше немецкого, чем в беспечной баронессе: всю жизнь, несмотря ни на какие катаклизмы, она ни на минуту не отступала от распорядка дня, подобно скорому поезду.

Революция лишила Володарских практически всего: усадьбу в Коломне отобрали, баронессу выселили в подвал собственного дома. Царские деньги, «екатеринки», превратились в бумажки, от квартир в Москве и в Питере в собственности её родни остались лишь отдельные комнаты, в которых, теперь в коммуналке, жили некоторые из повзрослевших детей баронессы, её муж умер.

– Наташа, ну почему ты не можешь ничего купить, ведь у нас столько денег! – говорила она своей верной горничной – наперснице, до конца дней называвшей её барышней. Трудно было осознать, что гарантированные золотом накопления превратились в бессмысленные бумажки. И мы в девяностых годах прошлого века испытали такой же шок. Тяжело, когда вдруг полностью рушится привычный уклад и всё, накопленное предками, включая положение в обществе и образ жизни, уничтожаются, а ты со своим образованием, воспитанием и умом становишься никому не нужным и нищим.

Надо отдать ей должное: оставшись одной с кучей детей, она недолго унывала и сумела приспособиться к новой жизни. В отличие от моих ни дня не работавших бабушек, баронесса устроилась почтальоном, что давало ей не только денежную независимость, но и возможность общаться, к её радости, практически со всеми жителями Коломны. Высшее образование, как оказалось, только там и позволяло работать дворянам, ставшим изгоями в собственной стране. Впрочем, и они вложили немалую лепту в её разрушение…

Не зная русского народа и презирая его, они упорно идеализировали запад, навязывая стране чуждые интересы и революции. За что боролись, на то и напоролись.

Вскоре эта весёлая и жизнерадостная красавица повторно вышла замуж за польского дворянина Тарашкевича и родила ещё двоих мальчишек – Олега и Ореста, ровесников внучке, то есть моей мамы.

Мужем её дочери, Татьяны Николаевны Володарской, а впоследствии отцом Милы, стал Алексей Васильевич Кудрявцев, революционер и чекист, несмотря на дворянскую кровь. Почему? Заглянем в прошлое его родителей.

Отец Алёши, красавец-гусар, влюбился в прелестную бедную девушку. Она воспитывалась в монастыре для девочек-сирот из обедневших дворянских семей, и забрать её оттуда под венец он мог только с согласия своих родителей. Но они категорически отказались благословить брак с бесприданницей. И тогда гусар похитил девицу и тайно обвенчался с ней. Семья ему этого не простила: родители отказались от сына и лишили прав на наследство. Это ничуть не испугало бравого гусара: он вышел в отставку и с таким же рвением, с каким добивался любви шестнадцатилетней монастырской затворницы, принялся за хозяйство. Прелестная воспитанница монастыря оказалась прекрасно образованной девушкой, которая умела буквально всё, от вышивания золотой нитью до свободного владения техникой рисования, от умения вести хозяйство до знания старославянского и французского языков.

Появление на свет сына ничего не изменило в отношениях с родственниками, но молодожёны сами сумели обустроить свой быт, и жили в любви и согласии. Моя мама их обожала за терпимость, хлебосольство, радушие и весёлый нрав. Возможно, какая-то обида ещё давно зародилась в сердце маленького Алексея, который никогда не бывал в усадьбе деда, а ведь все вокруг знали, чей он внук. А может быть, во всем виновата гусарская кровь его отца, и он был просто романтиком и борцом за справедливость, ведь в 16 лет вместе с другом они сбежали из дома в Красную Армию, приписав себе 2 года.

Татьяна Николаевна Володарская, впоследствии моя бабуля, в честь которой меня и назвали, сразу влюбилась в отважного и отчаянного юношу, в то время студента. Алексей и его семья понравились её родителям: мелкопоместный дворянин, небогат, но у родителей небольшой колбасный заводик, то есть в разгар революционной неразберихи существовал постоянный доход, и они благословили молодых людей. Да и Алексей был симпатичным хорошо воспитанным юношей, хоть и имел мало общего с родней жены.

Братья и сёстры, тёти и дяди Татьяны встретили его крайне недоброжелательно: несмотря на утрату состояния, и титулов, гонора у них не поубавилось: «Кого ты привела в наш дом? Комиссара? Фи, от него конюшней пахнет!». Их спесь порядком подпортила жизнь молодым супругам. Кто-то из них сочувствовал белым, кто-то красным, а некоторые были убежденными монархистами и приняли призыв Николая II не участвовать в братоубийственной войне, а может, просто не хотели вмешиваться в политику, считая её грязным делом, и пытались остаться в стороне. Однако впоследствии никому из них этого не удалось, практически никто из братьев Татьяны не дожил и до 45 лет, но это уже совсем другая история.

В голодные времена гражданской войны Алексей возглавлял продовольственный склад, охраняя его от многочисленных бандитов и контролируя раздачу хлеба, при этом сам он страшно голодал, но ему и в голову не приходило чем-либо поживиться.

– Твой муж мог бы хоть как-то помочь семье, а не кормить быдло. Ведь он всё-таки какой-никакой дворянин», – обиженно причитали родственники Татьяны, которая оказалась между двух огней: Алексей твердил ей, что везде голод, нужно дать возможность выжить всем в новой стране, он пытался объяснить её неугомонной родне, что может распоряжаться только своей долей. Но они не воспринимали порядочность и честность революционера по отношению к простому люду, считая его идиотом или блаженным.

Братья Татьяны, которых она очень любила, приводили к ней в дом бывшего белого офицера, её давнишнего поклонника, и без устали восхищались этим молодым человеком, чуть ли не сватая сестру. Алексею это было обидно и неприятно, к тому же борьба с бандитизмом (в стране царил беспредел): и учёба занимали почти всё время. А Татьяне твердили, что у него наверняка есть какая-то пассия, вот и пропадает на работе. В конце концов, родня сделала свое дело: они расстались. Алексей очень любил дочку, но родственники и мать старались её всячески изолировать от отца.

После революции чекистов направляли на работу в милицию для борьбы с бандитизмом и беспризорщиной. Однажды в г. Козлове (впоследствии Мичуринске) понадобился надежный артистичный человек для внедрения в белогвардейско-махновскую банду, для этого был задействован Алексей. Операции была проведена удачно, казалось бы, всё уже благополучно завершилось….Алексей спустился к реке, наклонился умыться… и получил со спины удар по голове от подраненного бандита, скрывавшегося в кустах. Так, в 26 лет, его не стало, но до сих пор у нас хранится пожелтевший газетный листок 1926 года с некрологом, в котором говорится о геройски погибшем в борьбе против банды Алексее Кудрявцеве. В городе Козлове, ныне Мичуринске, он был увековечен в камне, уж не знаю, сохранился ли он за время перестройки, когда громили памятники героев советской эпохи.