Текст книги "Не угаси лампадку!"

Людмила

 
Вот скоро дом она покинет,
вот скоро вспыхнет бой кругом
Но, комсомольская богиня,
ах, это, братцы, о другом!
 

Б. Окуджава.

В 6 лет Мила осталась без отца, но через всё своё одинокое детство и непредсказуемые дороги страшной войны в юности, и через всю дальнейшую жизнь с её заботами, она пронесла кусочек газеты с несколькими скупыми строчками о его гибели.

Миле казалось, что если бы папа был жив, всё бы было иначе: девочке так не хватало любви и заботы близких, а неприязнь родни матери к её отцу они, не задумываясь, перенесли и на неё. Мила вспоминала бессонными ночами, как крохой попала в инфекционную больницу с дизентерией, и папа с гостинцами забирался к ней через окошко. Он вымаливал свидания с дочкой у бывшей жены, и если та не разрешала, то похищал девочку, к её удовольствию; им всегда было весело, тепло и хорошо вдвоём, и тяжело расставаться. Вот, собственно, и все воспоминания, не оставлявшие её никогда. С болью вглядывалась Мила в доброе лицо молодого и уже никогда непостареющего отца, так рано ушедшего, но только не для неё…

Вскоре у Милы появился отчим, а затем и маленькая сестрёнка. Новый папа был очень хороший интеллигентный человек, он никогда не обижал падчерицу, но был к ней совершенно безразличен. Её мама занималась малышкой и новым мужем, а жизнь 14-летней дочери никого особенно не интересовала. Чувствуя себя в доме очень некомфортно и слушая упрёки, Людмила однажды сказала:

– Я решила пойти работать.

– А что так? – холодно спросила ни дня не работавшая мать.

– Не хочу быть у вас нахлебницей.

– А учёба? Ведь ты, вроде бы, отличница.

– Пойду в вечернюю школу.

– Ну, что же, как знаешь, – равнодушно пожав плечами, произнесла мать и отвернулась..

– Ну, и правильно, Танюша. Всё равно ничего из комиссарской дочки не получится, пусть хоть идёт работать, – авторитетно заявили её братья, при этом с упоением расхваливая своих детей.

Мила очень хорошо пела и танцевала, и её пригласили в популярный и модный в Москве в предвоенные годы ансамбль, тогда второй по известности после Утёсовского (я не помню, как он назывался, но всё старшее поколение его знали), но семья категорически запретила ей даже думать об этом:

– Может, ты ещё на панель пойдешь? Приличной девушке не подобает кривляться напоказ за деньги!

Такое отношение к артистам бытовало в те времена среди русской интеллигенции! А теперь загляните в Дворянское собрание…ха-ха! Разве могли они предположить, что вскоре эстрадных артистов будут называть «российской элитой» – правда, русских на эстраде вы не найдете ни в прошлом, ни в этом веке – а учёные и офицеры, врачи и учителя превратятся в «обслугу»! Всё поставлено с ног на голову!

Мила ушла в вечернюю школу. Не так-то легко было столь юному созданию пристроиться на работу, тем более, тогда была безработица, да и семья её из «бывших», и никто из родных даже в этом не помог девочке. Сначала она работала в ЖЭК-е, а затем ей предложили стать пионервожатой в школе, и всю свою невостребованную любовь и нерастраченную энергию Людмила с энтузиазмом направила на комсомольскую работу с ребятами, которые ходили за ней табунами.

Эта школа стоит и поныне в одном из переулочков старой Москвы, недалеко от Покровки. Однажды, когда мы проходили мимо неё, нас остановил мужчина и, запинаясь, спросил маму:

– А ты, простите, Вы – случайно не Людмила, наша пионервожатая? Ну вот, я сразу узнал, совсем не изменились! Да и дочка на Вас похожа, и глаза такие же весёлые. Знаете, ведь я из-за Вас стал учителем, а теперь уже и директором этой самой школы. Мы, мальчишки, были все влюблены в тебя, то есть, в Вас, а девочки во всём подражали, даже в одежде!

Глаза мамы округлились от удивления:

– Да что Вы, мне!? Не может быть. У меня и была-то тогда всего одна-единственная кофточка, которую я чуть ли не каждый день стирала и крахмалила, да тряпочные пёстренькие туфельки, что-то вроде современных кед.

– Вот это и считалось в нашей школе последним писком моды! Девчонки в таких кедах да с белыми носочками, как у Вас, на танцах щеголяли! И все мечтали комсомолками стать, ведь тогда, до войны, это нужно было заслужить. Ах, какая заводная и весёлая комсомолочка была твоя мама! – сказал он, обращаясь ко мне. – А какая выдумщица, как только времени и на учёбу, и на нас хватало! С любыми радостями и горестями мы бежали к нашей комсомольской богине, как мы её прозвали между собой.

Мир не без добрых людей

 
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались – поколочу.
 

А. Блок.

В то непростое время в их семье случилось общее несчастье. Они жили в Проточном переулке, на Смоленской, и им заявили, что их дом решили снести, поэтому следует в короткий срок покинуть его.

Не ждёт ли это нас завтра?! Людям не предоставили никакого другого жилья, а просто дали по 300 рублей на каждого и велели уходить. Вот так поступали с коренными москвичами! Они пытались хоть что-нибудь построить в ближайшем Подмосковье, но, не имея достаточно ни денег, ни связей, ни рабочих рук в семье, ничем не смогли обзавестись. Мать Милы сказала дочери:

– Люся, ты уже взрослая, думай о себе сама, а мы вынуждены уехать на Большую Волгу.

У её мужа, заядлого рыбака и охотника, там был домик. Девушка застыла в недоумении и горечи, растерянно вглядываясь в холодное лицо матери, собиравшей вещи, и поняла, что она никому здесь более не нужна. Она не стала плакать и просить.

– Ну что же, тогда отдайте мои 300 рублей, – решительно заявила «взрослая» девочка, которой было тогда 17 лет.

Мила горестно смотрела, как их дом взлетал на воздух, и вместе с ним навсегда ушло её одинокое детство. Сердце сжималось от горькой обиды, одиночества, неизвестности перед будущим, и она уже не замечала, как по её лицу текут слёзы. Идти было некуда и не к кому, безысходность… В общем-то, её мама была доброй, заботливой и любящей сестрой, женой и матерью младшей дочки, но холодной и равнодушной к старшей, напоминавшей ей её отвергнутого мужа.

В этот вечер Мила была приглашена на подростковый праздник к красавице тёте Оле, старшей сестре её матери. Ольга в 16 лет вышла замуж за очень обеспеченного человека, который с пятью детьми ушёл от сильно пьющей жены, что долгое время не мешало ей быть блестящим хирургом-гинекологом. Кстати, один из новообретённых детей Ольги стал мужем Татьяны, и, соответственно, отчимом Милы. Вот так бывает: одна сестра вышла замуж за отца, а другая за сына, у одной муж был намного старше её, а у другой – моложе. В тот день справляли именины одного из приемных детей Ольги и одновременно брата Милиного отчима, по тёте он ей приходился двоюродным братом, а по отчиму – дядей, вот какие чудеса бывают! Посмотрев на заплаканную племянницу и её маленький чемоданчик, тётя Оля сразу всё поняла:

– Оставайся у нас, четверо или пятеро детей – разница не большая. Я вообще-то мачеха лютая, а тебя, племянница, люблю, ты то ведь моя, а не мужнина, – то ли серьёзно, то ли шутя, заявила она Миле, которая тут же отдала ей свои 300 рублей. Ольга молча взяла их и спрятала, но потом вернула их племяннице на свадьбу, что явилось настоящим сюрпризом для нищих молодожёнов.

Мила была безмерно благодарна ей за приют. Она на всю жизнь запомнила, что такое не иметь своего угла: потом все сирые и убогие оставались у нас в доме, сколько хотели. Так, однажды её другая тётя привезла к нам в Потаповский переулок, в две проходные комнаты в коммуналке, гастролирующий хор из 30 человек, и всех, как смогли, и накормили, и спать уложили, хоть и сами тогда еле сводили концы с концами.

Мила закончила вечернюю школу, поступила в университет на исторический факультет и устроилась работать в лабораторию на Арбате, где и познакомилась с Валей. Он с первого взгляда влюбился в скромную тоненькую девушку с кудряшками на висках и с большими круглыми глазами. И, собственно, с его лёгкой руки она из Люси, как её звали дома, навсегда превратилась в Милочку. Вскоре вспомнили энергичную пионервожатую и пригласили инструктором в Куйбышевский райком комсомола. В то время дополнительными «пайками» они не снабжались, а вот вкалывать нужно было с утра до ночи. Так Советская власть приняла её в свою семью и помогла стать личностью, о которой вспоминали уже и после разрушения Страны.

Валины друзья, московская интеллигенция, часто уговаривали его отказаться от Милы:

– Зачем тебе это комсомолочка сдалась? Тебе, сыну священника!

– Да ведь она дворянских кровей, между прочим!

– Это сразу видно, и тем хуже для неё! – отвечали они и даже пытались сосватать его с другой, девушка оказалась чужой среди своих, но своей среди чужих. Впрочем, все их усилья были бесполезны: Валя не мог оторвать от неё влюблённых глаз. И это чувство, именно чувство влюблённости, он действительно пронёс через всю жизнь. Когда Милочки не стало, он просто не смог жить. Ну, а его друзья в основном разошлись со своими «буржуазными» подружками, но пронесли через десятилетия дружбу со Зверевыми, во многом сохранившуюся именно благодаря ей.

Родители Вали с иконой в руках благословили молодых, и после свадьбы она переехала к ним. Мила с энтузиазмом влилась в новую жизнь и боролась за справедливость и честность всю свою боевую юность, да и Валин отец, несмотря на, казалось бы, личные обиды, видел растущее стремление нового общества к возрождению христианских ценностей, пусть и назывались они коммунистическими.

– Запутались они, всё вернётся на свои места. А ты, дочка, молодец, за наносным мусором главное разглядела, – говорил он невестке. Мимо него не прошёл и резкий поворот Сталина в сторону церкви, произошедший ещё до войны, в 1939 году. Вот выписка из протокола заседания Политбюро ЦК от 11.11.39 г:

ЦК постановляет:

1) Признать нецелесообразным впредь практику органов НКВД СССР в части арестов служителей русской православной церкви и преследования верующих;

2) Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за № 13666-2 «О борьбе с попами и религией» и все соответствующие инструкции ВЧК-ОГПУ-НКВД, касающиеся преследования служителей русской православной Церкви и православно верующих, отменить;

3) НКВД произвести ревизию осужденных и арестованных граждан по делам, связанных с богослужительской деятельностью. Освободить из под стражи и заменить наказание на несвязанное с лишением свободы осужденным по указанным мотивам, если деятельность этих граждан не нанесла вреда советской власти;

Перед войной это хрупкое юное создание направили начальником пионерского лагеря, который Мила сделала одним из лучших в Подмосковье. Немногие из её ровесников, а тем паче девушки, смогли и захотели в это сложное время получить высшее образование: техникум считался пределом мечтания.

Много лет спустя, когда она стала проректором института, родственники и друзья со всеми горестями не раз прибегали к Миле, теперь Людмиле Алексеевне, и она, позабыв обиды, всем старалась помочь: кого на работу пристроит, кому преподавателей для детей найдёт или подскажет с выбором института, а затем и с распределением, кого направит работать за границу: ведь тогда это был способ решения материальных и жилищных проблем. По любой личной проблеме весь институт, включая студентов, бежал к ней за помощью. И только двое из детей всех наших друзей, родственников и коллег мамы не выбрали МИХМ, где одной их фамилии было бы достаточно, чтобы для них раскрывались все двери – это я и мой брат. Мы пошли своим путём.

Глава II
Война и жизнь, смерть и любовь

 
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, —
Не забыть бы тогда, не простить бы и не растерять!
 

В. С. Высоцкий.

Милочка и Валя поженились в мае 1941 г., а 22 июня рано утром Валентин, наскоро собрав вещевой мешок, отправился в военкомат, не дожидаясь повестки. Видно, и впрямь, была какая-то Великая Военная тайна в стране Советов, о которой писал Аркадий Гайдар в своей чудесной сказке, если тысячи людей, не жалея живота своего, шагали в самое пекло войны, и главной наградой для себя считали спасение Родины. Провожая его, молодая жена не плакала – думала, что война через месяц кончится, а муж ничего не говорил ей и лишь с грустью смотрел на любимую: он уже прошёл прибалтийскую и финскую войны, и не верил, что «мы их шапками забросаем», как тогда говорили.

Интеллигентный московский юноша с высшим экономическим образованием, Валя очень хорошо рисовал и играл практически на всех музыкальных инструментах. В первые же дни войны его пригласили в военный духовой оркестр, но он отказался – посчитал, что стыдно «дудеть в трубу», когда другие воюют. Ответственность за Родину, требовательность к себе, честь, благородство и мужество не были для этого поколения пустыми словами. А ведь у них за спиной осталось голодное детство в склочной «коммуналке», в которую превратились дома, не так давно принадлежавшие их семьям.

Военная тайна… Мог ли Гайдар представить, что мальчиш-плохиш под его именем будет продавать страну тем самым буржуинам, с которыми он воевал!? Творческий псевдоним писателя был присвоен его пасынком Тимуром Соломянским, когда Гайдара уже давно не было в живых. Раньше бы не вышло, ведь писатель развёлся с Рахилью Лазаревной, прожив с ней чуть больше года.

Тимур не взял фамилию ни двух её последующих мужей – Израиля Михайловича Разина или Самсона Вольфовича Глязера, ни настоящую фамилию отчима-писателя – Голиков. Эти манипуляции позволили ему стать контр-адмиралом не на флоте, а в газете «Красная звезда», и членом Союза писателей, ничего не написав. А его сын стал рупором газеты ЦК «Правда», а затем уж и буржуи-ном, компрометируя имя, в общем-то, совершенно чужого ему человека.

Орден или трибунал

 
Я не участвую в войне,
она участвует во мне.
 

Юрий Левитанский.

Валентин служил сапёром, всю войну он провёл на передовой. Сапёры отступают последними, минируя под пулями оставляемую территорию, и наступают первыми, разминируя опять-таки под градом огня. Солдаты, которых выделяли им в помощь, готовы были выполнять любую самую опасную работу, только «не быть смертниками», как они называли сапёров. Доставать из сырой земли под постоянным артиллерийским залпом проржавевшую мину, напряжённо прислушиваясь к её тревожному тиканью – эти отмеренные кем-то невидимым торопливо бегущие, и, возможно, последние в твоей жизни секунды – это нечеловеческое напряжение. К тому же, то там, то здесь периодически слышатся взрывы, на твоих глазах разрывает на мелкие кусочки кого-то из сослуживцев, но ты не можешь оторвать глаз от этой проклятой мины, чтобы не последовать за ними. Только бы не разжать заледеневшие от холода, дрожащие от постоянного напряжения пальцы, только бы ни на минуту не ослабить внимания! И так каждый день, каждый час.

Говорят, во время той страшной войны не было тыла: под постоянными бомбёжками, в холоде и голоде, всё так называемое мирное население с утра до поздней ночи работало «на фронт». Полуголодные дети и женщины падали от усталости прямо на рабочих местах, подчас засыпая навсегда. И всё-таки на войне, тем более на передовой, было намного страшнее. В любую погоду солдат полз по матушке-земле под постоянным обстрелом, не ожидая отдохновения и ночью: далеко не всегда измотанные промёрзшие бойцы имели крышу над головой, не раз приходилось засыпать и в «чистом поле». Уставшие ребята вынуждены были сами позаботиться о ночлеге: хочешь спать и остаться живым, бери сапёрную лопатку и копай в промёрзшей земле временное жилье, чем глубже, тем вернее, что оно не станет для тебя последним. А потом, свернувшись в комочек от холода, выскабливать грязь и кровь из-под ногтей неразгибающихся, посиневших от напряжения и холода пальцев. А в голове уже нет мыслей, одна боль и смертельная усталость, закрыв глаза, они видели лишь бесконечную дорогу и падающих под пулями товарищей. Не успевали сомкнуть тяжёлые веки – подъём, и вновь бой, кровь, смерть, бесконечная хроническая усталость до самозабвения. И так четыре нескончаемых года, 1418 бесконечных дней.

Папа не любил вспоминать войну, лишь ненароком он проговаривался о жизни на передовой, но как полевому геологу, мне хорошо известно, что такое не иметь дома, и как хочется иногда просто согреться, только для каждого незатейливого действия (поспать, поесть, помыться и т. д.) необходим напряжённый труд. В нас хотя бы не стреляют, и мы сами избрали такую работу, причём лишь на полевой период. А они не выбирали, за них это сделала война, и никто не знал, наступит ли ей когда-либо конец, а пока вокруг лишь боль и смерть. Как-то случайно он обронил:

– Некоторые не выдерживали, простреливали себе палец, рискуя оказаться под трибуналом за самострел. Лишь бы просто выспаться в тёплой чистой кровати. Но это не вариант для мужчины. Если не мы, то кто же?!

Однажды папин сослуживец рассказал, как в 1941 г, после офицерских курсов, необстрелянный лейтенант попал к ним в полк. Наши войска вынуждены были отступать, а сапёры оставались под шквальным огнём минировать мост, дабы хоть как-то приостановить продвижение немцев. Лейтенант спрятался под мостом, повалился на колени и, рыдая, молился, забыв впопыхах, что Бога нет, как твердили ему с детства. Валентину пришлось возглавить не только своих ребят, но и растерявшихся без командира подчиненных лейтенанта, разрываясь между разными участками, на которых и голову-то поднять было страшно. После сражения приехало высшее командование награждать этого новоявленного героя, а он опять схоронился, только теперь от наших, ели его отыскали. Ребята, было, хотели сказать, что и ими руководил Валентин Зверев, да он запретил:

– Расстреляют парня, а у него первый бой, действительно, страшно, сами знаете…

– Но ведь и у нас когда-то он был первым, и мы не хотели умирать, а этот трус бросил людей под пулями! Если бы не ты, Валентин, здесь бы все так и остались, причём вместе с армией, недаром награждать приехал сам генерал, да ещё при отступлении! А ведь это твой орден, Валентин!

– Да Бог с ним, не за награду воюем. Не можем мы подписать ему смертный приговор! Дадим парню ещё один шанс.

Так, вместо расстрела, лейтенант пошёл на повышение и был награждён, больше они его не видели. На войне, в экстремальных условиях, половины не бывает: от трибунала до награды иногда только шаг, да и от жизни до смерти столько же.

Во время самых трудных переходов, в промежутках между боями, за вечерними посиделками, в землянках и в окопах, его всегда просили:

– Валентин, расскажи что-нибудь.

И тогда он начинал своё экспромтное повествование, обыгрывая прочитанное и сочиняя на ходу замысловатые истории. Все замирали, забывая грязь и усталость, переносясь в иной мир, где в нескончаемых приключениях всегда побеждали честь и справедливость, дружба и благородство, жизнь и любовь. И, конечно, особое место в его увлекательных рассказах принадлежало русскому народу, православным богатырям и доблестным князьям и царям земли родной. Необыкновенное кружево папиных историй, где он причудливым образом смешивал романы и рассказы писателей разных времён и народов, зачаровывали и нас с братом в мирной послевоенной Москве и казались нам гораздо интереснее любой самой замечательной книжки. Романы Дюма, Джека Лондона, Диккенса и русская история вперемешку со сказками с лёгкостью пересказывались им, причём иногда даже в расширенном виде. Как-то, читая «Морского волчонка» Майна Рида, я с криком прибежала к отцу:

– Папа, папа, смотри, здесь всё про тебя написано, только они кое-что пропустили….

Любовь – наш оберег

 
Любовь не знает убыли и тлена.
Любовь – над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
 

Сонет 116, У. Шекспир

 
И, узнав любовь такую,
Ангел, тронутый до слёз
Богу весточку благую
Как бесценный дар принес.
 

Ф. Достоевский

Много интересных историй слышала я от родителей и о том страшном времени, но, увы, это был не роман, а их непростые героические будни. Столько очарованья, юмора, авантюризма в этих живых и страшных картинках войны, и столько любви к нашей многострадальной Родине – сердце замирало в груди. Смеясь и перебивая друг друга, родители рассказывали нам эти романтичные в их исполнение и страшные в жизни истории, а мы по наивности завидовали им.

Часто они вспоминали, какой был добросердечный народ в это тяжкое время, и как все помогали друг другу. Так, однажды, холодной зимой 1941 г., Валя оказался проездом в Москве, и всех, кроме москвичей, отпустили в город. Представляете себе его горечь и обиду: в двух шагах от дома, и где-то совсем рядом молодая жена, драгоценные минуты пробегают, а он ничего не может сделать для их встречи. Получится ли ещё свидеться? Кто знает, что ждет завтра…

Сослуживцы Вали, которых отпустили в увольнение, бросились к телефону, пытаясь дозвониться до работы его жены, да её не оказалось на месте, и они взмолились:

– Девушки, миленькие, выручайте! Наш лейтенант такой хороший парень, если б вы знали! Помогите ему с женой встретиться! – возбужденно кричали они в трубку, наперебой расхваливая друга.

– Ах, ребята, мы бы рады для нашей Милочки хоть на край света пойти…Да на задании она, как назло. Даже не знаем, где её искать, война проклятая…

И они тоже принялись хвалить Милу. Но отыскать её смогли только к вечеру, и она с горечью узнала, что эшелон Вали стоит в двух шагах от её работы. Она бросилась на вокзал и увидела лишь хвост убегающего поезда…

– Догонишь, доченька, наши поезда ныне неторопливы, – сказал ей пожилой солдатик на перроне, и она пустилась вслед за уезжавшим составом, а вокруг зима, темнота, обстрелы, пустые перроны с ночными бандитами, промышлявшими на станциях во время войны.

Сколько сил оказалось у этой робкой городской девочки, никогда никуда не ездившей! Невозможно представить себе, но любовь, удача и добрые люди помогли Миле добраться до передовой, что было во время войны практически невозможно. Все выручали её по дороге, как могли: кормили, согревали в теплушках, прятали при перевозе через блокпосты. О каждом из них она рассказывала, но больше всего ей запомнился ворчливый хохол, который возмущённо кричал:

– Бабу на передовую – никогда! Ишь, что надумала! Тебе бы ещё в куклы играть, а она уже жена! Война ведь, дочка.

Но мог ли он не помочь этой тоненькой большеглазой девочке, одиноко стоявшей на дороге холодной зимней ночью? Да и кто же не мечтал на фронте о хотя бы краткой встрече с женой!? Он, вздохнув, посадил её в кузов грузовика, ворча, укутал – ведь на улице было ниже 30^о, делился с ней едой, прятал на блокпостах, и довёз до передовой, хоть по военным законам его могли и расстрелять. Прощаясь, сказал:

– Завидую я твоему мужу!

Только через сутки Мила доехала до места, где квартировался папин полк. Когда к нему прибежал сослуживец с криком:

– Валентин, к тебе жена приехала! Что сидишь, да беги же скорей, а то она совсем в ледышку превратилась! – он, не поверил:

– Ага, скажи ещё, в кузове грузовика сидит!:

– Ну, да, так и есть.

Валентин и остальные ребята недоверчиво рассмеялись:

– Ладно, врать-то! Вон мороз какой!

– Вот именно, беги скорее, тебе говорят, балда!

Папа рассказывал, что в минуты затишья бойцы любили друг друга разыгрывать, и приезд жены на передовую казался настолько нереальным, что сослуживцу пришлось долго убеждать его. Вскоре Валя, ругая собственную недоверчивость, с волненьем доставал из покрытого инеем кузова грузовика свое побелевшее от мороза и холода чудо.

Представьте, поселили их в отдельную комнату, а на работе Милу прикрывали целых 3 дня, пока она отсутствовала. А говорили, что за 3 минуты опоздания судили, хотя, действительно, и такое бывало. Только закон законом, а всё в конечном итоге решают люди. Удивительная чуткость, великодушие и доброта, так свойственные нашему народу, всегда ярко проявляются в экстремальных условиях.

Наши отступали. Прощаясь, Мила до последней минуты, удерживала мужа, не выпуская его из своих объятий, ведь на войне каждая встреча могла быть последней.

– Пора, родная, прости! Наша колонна отправляется, немцы наступают, – говорил он, ласково и неохотно освобождаясь от её нежных ручек.

– Валентин, не будь эгоистом, кончай целоваться, а то другим завидно! Я тебе место занял. Давай скорее, уже отчаливаем! – задорно прокричал из первой машины его друг, Быстров, и звонко расхохотался. С болью в сердце и со страхом перед возможной вечной разлукой расстались молодые супруги – Валентин боялся, что жена уже не сможет уехать: отчётливо доносился грохот фашистских танков, город обстреливали шквальным огнём.

Милочка всё-таки успела заскочить в вагон медленно отходящего от перрона последнего поезда. Едва он отошёл от станции, как был сотрясён мощным взрывом, и все увидели два столба огненного зарева.

– Ой, Господи, что же это такое творится!?

– Это первые две машины с нашими солдатиками взорвались! Видно, дорогу фашистские приспешники заминировали… – с горечью пронеслось по вагону. Мила сжалась от боли, слёзы потоком полились по застывшему от ужаса лицу. На губах ещё не остыли поцелуи мужа, а в ушах всё звучал голос весёлого белокурого паренька, закадычного фронтового друга Вали, зазывающего его в первую машину. Не было никаких мыслей в голове, только в висках стучало и стучало: «Всё кончено. Всё кончено. Всё кончено…».

Мила благополучно добралась до Москвы, на работе ей никто и слово не сказал, только с сочувствием посмотрели на потухшие глаза девушки. Хотя, конечно, надежда всё-таки теплилась в женском сердечке, несмотря на то, что она видела взрыв собственными глазами. И только спустя много бессонных ночей и тяжелых трудовых будней ей стало известно, что Валя жив.

Не догадывалась Мила тогда, что это она уберегла любимого своими объятиями, невольно вырвав его из цепких лап надвигающейся смерти. Валентин ни то, что в первую, в последнюю машину едва успел. Через 15 минут после прощания с женой он видел летящие в воздух руки, ноги, головы своих товарищей. Валя побежал к месту трагедии, хотел найти и похоронить Быстрова, – бесполезно, всех на мелкие кусочки разорвало. Перед глазами стояло лицо приветливого, широко улыбающегося блондина, и не верилось, что его больше нет, и похоронить некого. «Лучший друг так страшно и нелепо погиб, а жена осталась в оккупированном городе, без жилья, без близких, без работы», – горестно думал он, глядя из машины на последний уходящий поезд. Это Быстров нашёл для них комнату и отдал свой паёк Миле, о чём папа узнал уже после его гибели.