Текст книги "Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят"

– Сядь на место, – потребовал Джеймс. – Нам нужна не огуречная вода, а серьезный разговор. Роли, ты же с-с-сам видишь. Нам н-нужно с-с-сесть и поговорить.

Снова опустившись на стул, я сделала вид, что закашлялась, и под этим предлогом похлопала себя по груди и прикрыла вырез.

– Ты собралась на свидание, – отрезал Джеймс. – И не ври мне.

Голос становился злее. Я посмотрела на Роли, но тот взял с кофейного столика журнал и усиленно разглядывал страницы.

– Это не совсем свидание, – упиралась я.

– Но что-то очень похожее, – огрызнулся Джеймс. – И когда это ты стала так ярко краситься?

По правде говоря, я начала пользоваться косметикой «Фэшн Фэр», когда мы с Рональдой поняли, как стащить тестовые образцы из магазина «Рич». Тени для век были прикреплены к полкам, но помаду или румяна можно было свистнуть, если проявить смекалку.

Джеймс продолжал:

– А какая на тебе блузка!

Я молчала, приказывая себе сохранять спокойствие. Скоро начнется заикание, и какой бы разговор он ни задумал, ничего не получится.

– Где ты к-к-купила этот топ? У т-т-тебя же все в‐в-видно!

– Я собиралась надеть сверху куртку, – оправдывалась я.

– Она просто взрослеет, – вступился за меня Роли. – Обе дочери взрослеют.

Он положил ладонь на плечо друга, но Джеймс ее стряхнул.

– Тебе легко говорить. Это ведь не твои дочери.

Я подняла взгляд на Джеймса. Никогда такого не было, чтобы он упоминал меня и Шорисс в одном предложении. Будто мы обычные сестры, которые замучили папу своим возмутительным поведением, – совсем как светлокожие девушки в сериале «Шоу Косби».

– Дана, – произнес Джеймс, – я знаю, мама с тобой уже об этом говорила, – он посмотрел на меня, ожидая подтверждения, и я кивнула, все еще улыбаясь, как дура. – Ты хорошая девочка. Я знаю, что хорошая. Я люблю тебя, понятно? И твой дядя Роли тебя тоже любит. Так я говорю?

– Конечно, Джимми, – заверил он. – Мы оба тебя любим, Дана.

Он поднес фотоаппарат к лицу и щелкнул меня.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я, – папа, – набравшись смелости, я повторила фразу целиком: – Я тоже тебя люблю, папа.

Вкус у этого слова был подозрительный, как у молока, которое вот-вот скиснет, но все же хотелось произносить его снова и снова.

Роли сделал еще один снимок, и ощущение было как на День независимости. Я моргнула, от фиолетовой вспышки перед глазами остались круги, как сердечки, которые кружатся вокруг головы мультяшного Моряка Попая, когда он смотрит на свою возлюбленную, Олив Ойл. Отец меня любит. Он сказал мне это только что – и не чтобы угодить маме, а просто потому что хотел.

Отец послюнил палец и потянулся к моей щеке. Я понимала: этот жест означает желание стереть что-то с моего лица, и, скорее всего, нацелился он на мои шоколадно-малиновые румяна. Умом я понимала, но тело отстранилось. Плечо приподнялось, чтобы защитить лицо.

Давно пора было избавиться от этой реакции, но я сжалась и резко дернулась назад. Так я дергалась всякий раз, когда Маркус поднимал руку, пусть даже для того, чтобы выключить свет и сделать обстановку более интимной. «Не бойся ты меня», – сказал он накануне, когда я пригнулась, уклоняясь от его руки (а он всего лишь поправлял потолочную лампочку в салоне машины). Я заявила, что не боюсь. Не хотелось опять переживать подобную сцену. Эта реакция бывала у меня не всегда и обычно появлялась в ситуациях, когда окружающие были пьяны.

Когда я так дернулась от Джеймса, меня накрыл стыд – не меньший, чем из-за выреза в блузке. Такое отвращение к прикосновению было ненормально. Маркус разъяснил, что другие девушки себя так с ним не вели, и это только усугубило ситуацию. Реакция была не рефлексом, а чем-то похуже: словно заикание собственного тела.

Я тяжело опустила голову и пообещала:

– Я переоденусь перед выходом. Все равно не собиралась идти в этой блузке.

Я встала и исподтишка глянула на часы. Не хотела заострять внимания на своей нервозности.

– Сядь на место, – потребовал Джеймс. – Сядь на место. Во сколько он заедет? Я хочу с ним познакомиться.

– Никто за мной не заедет, – сказала я. – Мы собираемся дома у знакомого. Я не иду на свидание. Мы идем гулять компанией.

– Так значит, ты надела топ, в котором у тебя все торчит наружу, просто чтобы посмотреть, кого удастся заарканить?

– Да ладно тебе, Джимми, – попытался унять его Роли. – Ты несправедлив.

– Справедлив, – возразил отец. – Я точно так же говорил бы с Шорисс. Я справедлив. У меня к ним одинаковое отношение. Пятьдесят на пятьдесят во всем.

Роли сказал:

– Я не это имел в виду.

– Говори за себя, – оборвал его Джеймс. – Я тут пытаюсь серьезно побеседовать со своим ребенком. Это моя обязанность.

Я коснулась мочек ушей, задела сережки. Бабушка Флора подарила их маме, когда та родилась, а после моего рождения мама подарила их мне. Она сказала, что я должна подарить их своей дочери. Я спросила: а что, если у меня не будет дочери? Вдруг родится сын или, может, вообще не будет детей? «Тогда, – ответила мама, – оставь их себе, и пусть тебя в них похоронят».

Джеймс снова послюнил палец и попытался стереть карандаш с моих бровей.

И снова я отдернулась.

– Дана? – встревожился Роли. – Что с тобой?

– Ничего, – ответила я, – ничего. Рефлекс. Ничего.

Я твердила это слово, не в силах остановиться.

– Дана, – повторил Роли.

– Ты боишься меня? – спросил Джеймс.

– Нет, не боюсь.

– Неправда, – тихо возразил Джеймс. – Ты боишься меня. Я никогда не делал тебе ничего плохого. У тебя нет причин для страха.

– Я не боюсь, – настаивала я, теперь с мольбой в голосе.

Я знала, что это ощущение называется «дежа-вю». «Я не боюсь, – сказала я Маркусу в темной спальне его родителей. – Не боюсь», – сказала я, сжимая трясущиеся руки в кулаки и пряча их под бедра.

Это случилось всего две недели назад. Я добралась до дома Маркуса на автобусе № 66 «Линнхерст». Проезжая мимо кирпичного дома цвета апельсинового щербета – дома отца, – я открыла рот и сглотнула воздух. Номер дома был написан не цифрами, как у всех, а прописью: «Семьсот тридцать девять». Во дворе стоял колышек с вывеской «Розовая лиса Шорисс». Когда автобус проехал начальную школу «Уэст Мэнор», я потянула за шнур, и водитель затормозил на остановке. Родители Маркуса, которых я никогда не видела, уехали на турнир по бриджу. В доме было полно ребят, некоторые из других школ. Я зашла в спальню, ища Маркуса, но нашла только Энджи, безбашенную девушку, которая носила топы с вырезом даже в школу. Она лежала на кровати Маркуса и болтала по телефону, разглядывая плакат с Джейн Кеннеди на потолке. Когда я лежала на кровати Маркуса, я всегда закрывала глаза, чтобы не видеть красавицу, распростершуюся надо мной.

Я вернулась в гостиную и наткнулась на Рональду. Она спросила, что случилось.

– В его комнате Энджи.

Подруга пальцем выровняла линию подводки для глаз и нахмурилась.

– Собираешься уйти?

– Не знаю, – сказала я.

Рональда глубоко вздохнула, будто уже всего в этом мире навидалась.

– Знаешь, что говорит мама? «Выбирай одно из двух: либо гордость, либо твой мужчина».

С заднего двора пришли парни. Они колдовали над барбекюшницей.

– Угли горячие, – сказал Маркус.

От него исходил запах опасности, похожий на запах жидкости для розжига.

– Привет, Маркус, – поздоровалась я и помахала рукой. Возможно, в голосе прозвучало слишком много радости, потому что он напрягся.

– Не надо таких восторгов, – сказал он. – Все не настолько серьезно, малышка.

Все в комнате засмеялись, кроме Рональды.

А теперь, наверное, на лице отразилась обида, потому что Маркус подошел ко мне со спины, коснулся талии и прошептал «Привет» в мои волосы. Он здоровался со мной так же, как отец с мамой, но только здесь нас окружала целая толпа людей.

– Ты классно выглядишь, – сказал он, прижимаясь сзади. Я хотела растаять в его объятиях, но смех друзей все еще висел в воздухе.

– Это была шутка, – мягко произнес Маркус, все еще говоря в мои волосы. – Шутка. И почему ты всегда такая серьезная?

– Я не сержусь, – пробормотала я.

– Это было не смешно, – заявила Рональда, сидевшая на диване.

Теперь вся компания засмеялась над Маркусом, хотя Рональда не пыталась острить.

– Лысая сука, – выплюнул Маркус, но если она и слышала, то никак не отреагировала.

Это не было похоже на то, что я видела по телевизору. Это была не криминальная драма «Горячая постель». Я бы даже не назвала это насилием. Он меня толкнул, слегка встряхнул. Да, Маркус дал мне пару оплеух, но при каждом шлепке больше шока я испытывала от звука, чем от боли. Я просто испугалась, ничего больше. И не надо было спрашивать про Энджи. Они были знакомы всю жизнь. Ходили в одну церковь. Их дома были построены по одному проекту. Когда они были малышами, их даже купали в одной ванне. Мне надо было научиться доверять людям.

Мама говорит, если мужчина хоть один раз тебя ударит, уходи от него. Но правда в том, что отец однажды залепил маме оплеуху, когда мне было полгода. Она вышла из комнаты, шатаясь, а он сидел у моей колыбельки и плакал. Мама говорит, это был первый и единственный случай. Так уж вышло. Но такую ситуацию не будешь приводить как пример для подражания.

Я пошла на кухню и налила огуречной воды. Джеймс и Роли последовали за мной, словно телохранители. Часы на микроволновке показывали, что Маркус опаздывал на десять минут, и впервые я была благодарна за его привычку не сдерживать обещания. Был даже шанс, что он вообще не приедет. У него была насыщенная жизнь, много друзей и обязательств. Так сложилось. Поступки любимого человека не всегда оправдывают ожидания, как и сама любовь.

– И кто твой парень? – допытывался отец. Он повернулся к Роли. – Ей ведь еще рано гулять в такой час, так?

Роли взял фотоаппарат и направил на лицо отца. Когда Джеймс повторил вопрос, я услышала щелчок затвора объектива. Роли направил фотоаппарат на меня, и я почувствовала, что расправила плечи, приняв более красивую позу.

– Не надо, Роли. Не снимай ее в таком виде, – попросил Джеймс. – Да что с тобой такое?

Тот опустил фотоаппарат.

Я воскликнула:

– Да я ведь даже не говорила, что у меня есть парень!

Эта ложь напомнила о том, что Маркус сказал в вечер барбекю. «Я не твой парень». От этого воспоминания почувствовалось покалывание в левой руке. Маркус не должен был так со мной говорить, тем более в присутствии гостей, но я знала: отцу все равно, ему важно только то, что Маркус со мной делал, и что я делала с ним, и что мы делали вместе. Джеймс стоял передо мной, и его кулак сжимался и разжимался, как человеческое сердце. Ему хотелось по чему-нибудь ударить. Я сделала шаг назад.

– Что с тобой? – спросил Джеймс.

– Ничего, – ответила я.

Отец вернулся в гостиную, сел на диван среди подушек и вздохнул.

– Где мама? – осведомился он. – Почему Гвен не говорила мне об этом парне?

Я не ответила, и в комнате повисла такая тишина, что слышно было только, как Роли хрустит костяшками пальцев. У него тоже руки чесались. Я видела, что он снова хочет навести на друга объектив. Отец сидел на диване, сгорбившись, как скорбящий медведь.

– Я думал, мать тебя лучше воспитывает.

– Не говори так о маме, – возмутилась я.

– Он ничего плохого о Гвен не сказал, – вставил Роли. – Остынь, Дана.

– Мама на работе. Не все могут позволить себе иметь салон красоты в собственном доме. Не у всех есть лисья шуба. Некоторым приходится работать.

Подобными фразами мама говорила поздно вечером, когда мы были вдвоем и когда выпивала. Я произнесла это тем тоном, какой бывал у нее в лучшие моменты вечера, когда она включала дуэт Саймона и Гарфанкела и пела с ними «Плыви, серебряная девочка», пока голос не становился хрипловатым и фактурным. Так он звучал за минуту до того, как мама начинала плакать.

– Она хорошая мать, – заявила я.

Роли пробормотал:

– Мы знаем.

Джеймс перебил:

– Не уходи от темы. Кто твой парень? Сколько ему лет?

Отец расхаживал по гостиной тяжелыми шагами, так что даже фоторамки на стене дребезжали. Пальцы Роли все еще бегали по корпусу фотоаппарата, а я посмотрела на часы, гадая, приедет ли Маркус вообще, и если да, хочу ли я этого.

Джеймс повернулся ко мне.

– К-к-как…

Я выжидала.

Он попытался еще раз:

– Я х-х-хочу з-з-знать…

Джеймс встал, плотно сомкнул губы и шумно задышал носом. Из-за глубоких вдохов грудь его раздулась под хлопковой рубашкой.

– Имя. Я его у-у-у…

Я едва-едва подалась вперед. Что он собирается сделать? Убить Маркуса? Ушатать его? Мой рот скривился в ухмылке.

Отец махнул рукой, я пригнулась, а слова наконец вывалились наружу.

– Я убью его, – пропыхтел отец. – Я убью его. Как его зовут?

– Маркус МакКриди, – выпалила я, и лицо Джеймса переменилось.

– Я знаю его отца, – проговорил он.

– Который из налоговой, – вспомнил Роли.

Джеймс снова сел на диван.

– Черт его дери. Сколько ему лет? Он же должен был окончить школу?

– Его не оставляли на второй год, – вскинулась я. – У него день рождения в начале учебного года.

Роли спросил:

– Вроде с ним был какой-то скандал?

– Он собирается поступать в колледж? – спросил Джеймс так, словно знал ответ.

– Не в этом году, – ответила я. – Он хочет поработать год и подкопить денег.

Роли похлопал друга по руке.

– Дана, любой отец хотел бы, чтобы такой парень, как Маркус, даже имени его дочки не знал, что уж говорить о… – Он посмотрел на вырез моей блузки. – Что уж говорить обо всем остальном.

– Он неудачник, детка, – сказал Джеймс. – И развратник. Его с треском выперли из какой-то частной школы.

– Что-то вроде того, – поддакнул Роли.

Теперь уже у меня руки сжимались и разжимались, как сердце.

– Он сейчас приедет.

– Я его убью, – повторил отец, но в голосе уже не было прежней решимости, а руки не были готовы к драке.

– Нет, не убьешь.

– Я его убью.

– И кем ты ему представишься? – поинтересовалась я. – Районным дружинником?

– Думай, что говоришь! – разъярился отец.

Роли выглянул из окна.

– Он ездит на красной «Джетте»?

Джеймс ответил вместо меня:

– Да. Я помогал его папочке выбирать машину.

Мы услышали гудок. Звук был странный. Люди еще не привыкли к иномаркам.

– И что, он тебя будет подзывать гудком? – возмутился Джеймс.

Я пожала плечами.

– Ну и что?

– Я не выпущу тебя из дома, – отрезал отец. – Я не шучу, Дана.

Я потянулась за ключами на брелоке в виде фиолетовой кроличьей лапки. Отец велел:

– Положи ключи.

Маркус снова посигналил. На этот раз два гудка.

Я взяла ключи с кофейного столика.

– Он хороший.

И направилась ко входной двери. Отец сделал два шага вслед за мной.

– Осторожнее, – бросила я, – а то он тебя увидит.

Джеймс застыл как вкопанный. Я задержалась на пороге дольше, чем требовалось. Ждала, что он бросится следом, как супергерой. Потеребила рукав блузки с вырезом. Провела пальцами по волосам, заглянула в зеркало в прихожей. Так делала мама, выходя из дома. Я сомкнула губы, распределяя помаду, мизинцем стерла будто бы смазавшееся пятнышко подводки.

– Я пошла, – сообщила я отцу. – Не забудьте запереть за собой дверь на ключ.

– Дана, – позвал Джеймс, – не ходи туда.

– Пока, – сказала я.

Я открыла дверь, вышла, но не стала закрывать, надеясь услышать за спиной шаги отца, но, пока шла по растрескавшемуся цементу дорожки к Маркусу, ожидавшему в «Джетте», из дома не донеслось ни звука. На заднем сиденье было тесно: там поместилось не меньше четырех человек, – но переднее возле Маркуса оставили свободным для меня. Я была его девушкой, и сегодня ему плевать, кто увидит нас вместе. Я обернулась и разглядела в темноте дверного проема лицо отца. Выражения не могла разобрать, но знала, что мое лицо он прекрасно видел. И знала, что он видит огонь, что в моих глазах читает вызов.

Спаси меня, Джеймс. Если осмелишься.

8
Фиговый листок

В начале одиннадцатого (предпоследнего) класса без всяких церемоний и даже без большой ссоры на прощание Маркус подарил свой перстень девушке с тремя именами: Рут Николь Элизабет Грант. У нее, как и у меня, были длинные волосы, хотя и не такие густые. Кожа словно дорогой фарфор: бледная и настолько тонкая, что можно было рассмотреть сеточку лавандовых сосудов, расчертивших веки. Я узнала бы эту драгоценность где угодно: темно-красный камень в центре, а по бокам два алмаза в одну восьмую карата. Как-то раз на уроке английского мой взгляд зацепился за внушительное ожерелье из шармов на шее Рут Николь Элизабет, и я увидела, что в середине его оттягивает вниз кусок золота – перстень Маркуса. Я была настолько удручена, что упросила Рональду сбежать с оставшихся уроков, чтобы какое-то время провести в прохладе ее надежного подвала и прийти в себя. Как только мы приехали, я направилась в кабинет мачехи Рональды, подошла к угловому окну и сквозь жалюзи принялась вести наблюдение за домом Маркуса.

– Не переживай ты так, – сказала подруга. – Хочешь поехать со мной в Форт-Макферсон? Там много парней.

– Нет.

– Что, будешь ждать его?

– Он все объяснит. Любовь – сложная штука.

– Ну, – сочувственно заметила Рональда, – вот тебе еще одна из любимых присказок моей мамы: «Если человек тебе нравится, с этим ничего не поделаешь».

На следующий день я нашла Маркуса на парковке для школьников. Он всегда торчал там после уроков, хотя, по идее, должен был работать вместе с отцом с девяти до пяти. Я выскользнула из класса до звонка, чтобы успеть поговорить до того, как толпы детей выплеснутся из школы и одиннадцатиклассники примутся пожимать ему руку, словно он президент. Без гигантского перстня средний палец казался голым. Однажды Маркус дал мне его примерить, но взять себе не разрешил, хотя я и обещала никогда не носить его в школе. Он сказал, что это слишком опасно. Назвал уликой. Ничего страшного, если о наших отношениях будут знать друзья, но в школе, в присутствии взрослых ему приходилось быть настороже. В тот момент его доводы казались убедительными, но Рут Николь была даже младше меня. Если я была малолеткой, то она была малолеткой вдвойне.

Когда я попыталась ему это растолковать, Маркус велел мне говорить тише и успокоиться. Я что, хочу, чтобы его арестовали? Он сказал не волноваться. Родители Рут Николь знают его родителей. Маркус погладил мою руку и заговорил так нежно, что каждое слово казалось полным любви:

– Почему ты так беспокоишься из-за перстня? Он ничего не значит.

Я знала, что должна сердиться, что должна порвать с ним. Рональда процитировала очередную поговорку своей мамы:

– «Надо решить, что тебе лучше: жить с половиной ниггера или вообще без ниггера».

– Не называй его так.

– Ты неправильно поняла, – сказала Рональда.

Мы порылись в ящиках стола ее папы в подвале и нашли пакетик с травкой долларов на пять. Она была не ахти какая, больше семян, чем самой травки, но мы позаимствовали из пакетика немного, чтобы свернуть тоненький косяк. И раскурили на двоих в кабинете мачехи Рональды, подсунув под дверь полотенце. Подруга затягивалась сильно, пытаясь побыстрее словить кайф. В доме никого не было, однако она панически боялась, что нас застукают.

– Если меня поймают, – сказала она, – то конец. Отправят обратно в Индиану.

– Да разве могут они на тебя разозлиться? Ведь травка лежала в ящике отца.

– Это его дом, он может делать что захочет.

– Ну ладно, – согласилась я, принимая из ее рук тлеющую скрутку. Я прижала косяк к губам. Он был влажный от губ Рональды. – Я постараюсь побыстрее.

Она снова взяла косяк и глубоко затянулась.

– Давай я сделаю паровоз.

Я приблизила к ней лицо, и Рональда выдохнула дым прямо мне в рот.

– Не то чтобы я не хотела домой, – призналась она.

– В смысле погостить?

– Я имею в виду, я не против вернуться. Ты знаешь, что здесь мне не место.

– Что ты такое говоришь! – возразила я.

– Не кипятись, – сказала Рональда. – Я только говорю, что я не прочь вернуться домой. Но не хочу, чтобы меня туда отправили.

– Это одно и то же, – заметила я. – Уехала и уехала.

– Нет, не одно.

Она взяла короткий косяк ногтями и снова его зажгла. Потом приложила к моим губам.

– Твоя очередь.

Я сильно затянулась, пытаясь набрать дыма на двоих. Когда она прижала свои губы к моим, я собиралась вместе с дымом «паровоза» втолкнуть глубоко в ее нутро слова «пожалуйста, останься!».

– Не кашляй, – предупредила Рональда. – Если будешь кашлять, слишком сильно улетишь.

– Не могу, – выговорила я и перхала, пока горло не начало гореть, а по лицу не потекли слезы.

К Хеллоуину мы с Маркусом снова стали встречаться, но только поздними вечерами и так, чтобы никто не видел. Он обещал, что это временная мера. Из-за работы у него стало водиться больше денег. Иногда мы ходили в «Варсити» или в «Джей Ар Крикетс», он платил за все и оставлял официанткам большие чаевые, чтобы те не проверяли документы. С Рональдой мы проводили время после школы: делали домашку, курили травку и смотрели платные каналы. Это была неплохая жизнь. В шесть часов вечера я садилась на автобус № 66 «Линнхерст» немного голодная и все еще слегка под кайфом. Вот почему мне больше нравилось курить травку, чем пить. Спиртное делало меня эмоциональной, а травка бросала лучик света, отгораживавший меня от проблем. Не то чтобы я забывала о заботах, просто они переставали так сильно меня тревожить.

Однажды Рональда, прощаясь, дала мне с собой небольшой бумажный пакетик с арахисом и мармеладками. Я так ждала момента, когда можно будет закрыться в комнате и слопать их все, запихивая в рот горстями. Когда приехала к дому, у обочины стоял «Линкольн». Не новый, у которого стекла опускались нажатием кнопки, а другой, 1982 года выпуска, за рулем этого обычно сидел Роли. Я не ожидала, что дядя приедет в понедельник. Обычно он заскакивал по четвергам, когда Джеймс работал по маршруту до аэропорта. Тогда мама угощала Роли холодными закусками, а потом вынимала двойную колоду карт, и они играли в тонк. Не знаю, был ли Джеймс в курсе этих посиделок, но при мне в его присутствии они никогда не упоминались.

Я открыла дверь ключом, пытаясь вести себя, как обычно, но наверняка выглядела ошарашенной, увидев сидящих на диване маму и Джеймса. На стене над ними улыбался коллаж из моих фотографий. Я никогда не обращала на него особого внимания, пока Рональда не показала. Но сейчас он казался дурацким: все эти портреты, отснятые с разницей в год, с совершенно одинаковой улыбкой. На каждой следующей фотографии я становилась чуть старше, но больше ничего не менялось. Это была просто маска для снимков, которую я довела до совершенства еще до того, как пошла в первый класс.

– Привет, – поздоровалась я. – Что нового?

– Дана, – сказала мама, – мне надо с тобой поговорить.

– Хорошо, – согласилась я. – Сейчас, только схожу в душ.

Джеймс перебил:

– По мне, ты и так чистая.

Я облизнула губы, понимая, что запах травки пропитал мои волосы и одежду. Казалось, даже от верхней губы шел этот запах.

– Хорошо, – сказала я и осталась у двери, чтобы не приближаться.

«Интересно, – подумала я, – как я выгляжу со стороны?» Из телепередач я знала: родители могут определить, что ребенок употребляет наркотики, по расширенным зрачкам, так что смотрела только на ковер. Бумажный пакет с мармеладками и арахисом шуршал в руке.

– Что нового?

– Где ты была, Дана? – спросила мама.

Джеймс скрестил руки на груди. На нем была водительская форма. С того дня, как я бросила отцу вызов, чтобы он спас меня от Маркуса, если посмеет, прошло полгода, и я имела глупость считать, что в чем-то победила. Но, конечно, для шестнадцатилетней девушки полгода – это большой срок. А для Джеймса просто время, чтобы собраться с мыслями и выстроить стратегию игры. Его круглое лицо, стиснутое фуражкой и спрятанное за очками, светилось удовлетворением.

– Да так, – пробормотала я.

– Видишь, Гвен? Об этом я и говорил.

Будь я малышкой, я была бы в восторге от того, что обсуждали меня, но сейчас это лишь раздражало. Кто он такой, чтобы делать вид, будто меня знает? По его самоуверенной позе я поняла: он не рассказал маме о том, как позволил мне уйти гулять в полночь в полуголом виде только из-за страха, что его узнают. Спорю на что угодно, он заявил, что выяснил о моих похождениях через свои каналы, от высокопоставленных людей по всему городу, с которыми знаком.

Теперь я приблизилась к дивану: хотелось, чтобы они почувствовали запах травки. Я вклинилась посередине. Диван был достаточно широк для троих, но родители не подвинулись, когда я принялась втискиваться в пространство между ними.

Мама понюхала мои волосы.

– Ты что, курила марихуану?

Я рассмеялась над тем, что она назвала травку марихуаной. Я знала, что это не смешно, но мне было смешно.

– Так что, теперь Маркус МакКриди подсаживает тебя на наркотики? – ужаснулся отец.

Я снова хихикнула, потому что Маркус к траве не прикасался. Это было бы нарушением условий освобождения на поруки. Вся эта ситуация была уморительна: родители сидели и ждали меня в шесть часов вечера, словно сейчас три часа утра. Словно они обычные родители, а я обычная девчонка.

– Гвен, – сказал Джеймс, – если ты с ней не справляешься…

– Если она со мной не справляется, то что?

– С ней и не надо справляться, – заявила мама. – Ей нужно другое.

– Быть законным ребенком, – вставила я.

– Ты и так законный ребенок, – сказала мама.

– А что в пакете? – спросил отец и протянул руку.

Я зажала пакет между коленей.

– Это не твое дело. Это подарок.

– Не смей со мной так разговаривать! – рассердился Джеймс. – Дай сюда.

Мама была в шоке.

– Дана, что там? Дана, милая, что в пакете?

– Это мое.

У меня было ощущение, будто я наблюдаю за всей этой сценой со стороны, будто это вообще не я и родители не мои.

– Раньше я тебе нравилась, – обратилась я к Джеймсу. – Я нравилась тебе, когда была маленькой.

– Что ты такое говоришь? – произнес он. – Ты мне и сейчас нравишься. Просто мне нужно знать, что в кульке.

Я посмотрела на маму:

– Скажи ему, чтобы он отстал от меня. В кульке нет ничего такого. Скажи ему, чтобы он мне поверил. Пожалуйста. Пусть отстанет от меня.

Мама посмотрела на бумажный пакет.

– Что с тобой случилось, Дана? Что случилось с моей малышкой? Мы ведь раньше все делали вместе.

– Это нечестно, – сказала я.

– Джеймс, – она обернулась к отцу, – может, поедешь домой? Я должна поговорить с Даной наедине.

– Ты не можешь меня выставить, – оскорбился Джеймс. – Ты не можешь меня выставить за дверь, будто мне здесь не место. Она моя дочь. Вы моя семья. Я должен посмотреть, что в кульке.

– Там ничего такого нет, – настаивала я.

– Но ведь что-то там есть, – не сдавался тот. – Дай я посмотрю.

– Мама, – попросила я, – пусть он оставит меня в покое.

Она переводила взгляд с отца на меня, после чего долгую минуту смотрела на пакет, пытаясь отгадать его содержимое. Потом сделала глубокий вдох и, без сомнения, снова почувствовала запах травки. Мама знала, что я не все ей рассказываю, у меня не было доводов в свою защиту, не было правдоподобной истории, но я все равно хотела, чтобы она за меня вступилась. Ведь любовь – это когда ты защищаешь кого-то, даже если знаешь, что он неправ? Я хотела, чтобы она вступилась за меня не потому, что я права. Я просто хотела, чтобы она вступилась за меня.

– Мама.

– Дана…

– Мамочка?

– Дана, милая, просто покажи, что у тебя в пакете. Если там ничего такого, пусть увидит, что ничего такого. Что с тобой случилось, Дана? Что ты творишь? Приходишь домой, провонявшая марихуаной, встречаешься с парнем, этим несовершеннолетним преступником… Не губи свою жизнь, детка. Просто покажи отцу, что у тебя в кульке.

Не сводя глаз с матери, я раскрыла пакет, перевернула его и высыпала мармеладки и арахис на пол. Получился красивый беспорядок. Рональда специально ездила за ними в торговый центр «Ленокс-Сквер». Они были всевозможных цветов: и розовые с коричневыми точками, и фиолетовые, и оранжевые. И названия вкусов были экзотические: «Пинаколада» и «Фиговый листок». Видя их рассыпанными по уродливому коричневому ковру, я чуть не плакала.

– Ну что, довольны? – воскликнула я, не зная точно, к кому обращаюсь: к матери или к отцу.

Пришла мысль, что, возможно, травка тоже делает меня чересчур эмоциональной. Я ведь не могла так расстроиться просто из-за пакета конфет и орехов.

Родители взглянули на бардак на ковре, а потом друг на друга. Мама теребила кольца, а папа дергал головой, пытаясь высвободить слова, застрявшие в горле.

– Я же говорила, что в пакете нет ничего такого, – сказала я. – А вы не поверили.

– От кого? – рявкнул Джеймс. – От-т-т М-маркуса МакКриди?

Какое право имел отец выпытывать подробности моей жизни? Он упустил свой шанс стать защитником. Нельзя примчаться на помощь с опозданием в полгода. Я не из тех, кого можно спасать, когда появится свободная минутка.

Мама убеждала:

– Этот мальчик тебе не пара. Он ничего тебе не может дать, только испортит репутацию.

Джеймс добавил:

– И е-е-если т-т-ты отделаешься всего лишь плохой репутацией, считай, что тебе повезло.

– С Шорисс ты тоже так говоришь? – спросила я. – Я ее видела. Расхаживает по городу, одетая, как уличная девка. Ей ты, видимо, не делаешь замечаний.

Мама резко на меня посмотрела. На прошлой неделе мы вели наблюдение в магазине «Джей-Си-Пенни». Шорисс надела топ с бретелькой через шею. И он был ей слишком мал.

– Не смей так говорить о моей дочери, – велел Джеймс. – Ты ничего о ней не знаешь.

– Хватит, – перебила мама. – Достаточно, разговор явно зашел не туда. Дана, иди в свою комнату. Ты больше не будешь встречаться с этим мальчиком. И точка. А тебе, Джеймс, надо вернуться домой и успокоиться.

И мы сделали, как она сказала. Отец пошел к машине и, трогаясь с места, дал двойной гудок, словно это был совершенно непримечательный вечер. Мама принялась наводить порядок на кухне. Лежа на кровати в комнате и рассматривая пятна от течи на потолке, я слышала, как она расставляет посуду в шкафчике. Мама позвала меня, но я не откликнулась.

– Дана, – повторила она, – я знаю, что ты не спишь. Иди сюда.

Я вернулась в логово. Мама сидела на диване, с которого несколько минут назад поднялся Джеймс.

– Скажи мне, о чем ты думаешь, – попросила она.

– Ты и так знаешь, – буркнула я.

– Нет, не знаю. Я не знаю, что у тебя на уме. Ты мне даже не рассказала про этого парня.

– Я что, не имею права на собственные тайны? – защищалась я. – У меня что, не может быть личной жизни?

– Не смеши меня, Дана. Именно в этом возрасте тебе больше всего нужна мать. Тебе шестнадцать. Один неверный шаг – и ты можешь навсегда загубить жизнь. Поговори со мной, Дана. Скажи, о чем ты думаешь.

– Ты поверила ему на слово, а он даже с нами не живет.

– Расскажи мне об этом мальчике, – попросила мама.

– Его зовут Маркус, и Джеймсу он не нравится, потому что его отец проверяет, все ли налоги заплатил Джеймс.

Она слегка склонила голову, и я поняла, что Джеймс опустил эту подробность.