Текст книги "Жизнь Имтеургина старшего"

II. ШАМАН ДЕЛАЕТ ВЕТЕР

– Шаман ветер делает, – сказал Имтеургин сыну. Он остановил оленя и крикнул:

– Кутувья, как бы на нас шаман не подул, снегом не засыпал. Давай оленей домой погоним.

Они вдвоем обошли стадо и, потряхивая арканами, погнали к шатру.

– Хай, хай! – кричали они. Олени бежали спокойно, пока не увидели на снегу что-то большое, темное, внизу широкое, наверху острое. Олени положили рога на спину, поставили хвост сучком и шарахнулись в тундру.

От большого и темного пахло дымом. Это был шатер. За ночь олени его забыли.

С трудом Имтеургин и Кутувья повернули стадо к шатру. Теперь олени ступали осторожно по снегу, поглядывая искоса на шатер.

Впереди шел бык – большой черный олень. Рога у него на голове стояли как сухой куст ольховника. Вдруг он налил глаза кровью, засопел и нацелился длинными рогами прямо в шатер.

– Мей! – закричала из шатра женщина. – Не сердись, старик!

Она выскочила с кожаным ведром в руке. На ней была меховая одежа – рубаха со штанами вместе.

– На, пей! – крикнула она и плеснула в оленя из ведра. В ведре была моча, которую очень любят олени.

Бык стал жадно облизываться. Другие олени подбежали к нему, сбились в кучу и стали облизывать то быка, то желтый дымящийся снег.

Пока они топтались на месте, Имтеургин с Кутувьей оттащили за ноги тонкобрюхого оленя, ухватили его за рога и закололи.

Потом поймали и убили еще двух оленей.

– Отец, – сказал Кутувья, – может быть, хватит мяса на этот ветер?

– Кто знает, – сказал отец и задумался. – Теперь месяц Упрямого Старого Быка. Потом будет месяц Узкого Мяса. Долго будет дуть ветер.

Он еще подумал и сказал:

– В прошлый снег⁹ убили пять оленей. Мало было. Голодали. Давай еще.

Убили еще одного оленя.

– Довольно? – спросил сын.

Отец посмотрел на оленей, на их рога, которые тряслись, когда они щипали мох, на короткие мохнатые хвосты. Ему стало жалко оленей, и он покачал головой.

– Да, – сказал он, – довольно.

Тут дунул сильный ветер со стороны ночи, сорвал кожаную покрышу шатра, завертел ее, затрепал и бросил на снег. Женщины погнались за ней, поймали и, накинув на косую перекладину шатра, обтянули ремнями.

Концы ремней привязали к оленьим рогам, которые торчали из снега вокруг шатра.

– Крепко, – сказал Имтеургин, когда женщины кончили работу. – Теперь не сорвет.

Ветер носил тучи снега по всей тундре, обдавал ледяной пылью людей и оленей, залеплял им глаза, перехватывал дух. Люди вползли в шатер и придавили его полы изнутри тяжелыми тушами убитых оленей, чтобы не вздувало кожаные стены ветром.

Внутри шатра была йоронга – меховой спальный полог. Люди спустили с себя одежу и вошли туда.

Пять человек влезли в йоронгу: отец, мать, маленькая дочь и сын с женой. Они уселись на постелях из оленьих шкур вокруг светильни.

Над светильней висел медный чайник с помятыми боками и с жестяной заплатой на месте носика. Чайник был набит до самого верха снегом и люди ждали, когда снег растопится, чтобы можно было пить.

Головами они упирались в меховой потолок и сидели кружком, голые, тесно прижимаясь друг к другу. Посредине, между ними стояла деревянная чашка. Они запускали туда костяные ложки и хлебали оленью кровь с мелко нарезанной сырой печенкой и почками.

В стенки и в потолок стучал снег. Мерзлая кожа шатра тряслась и гремела на ветру.

– А собака? – спросила девочка.

– Впусти, – сказал Имтеургин.

Девочка приподняла край полога. Собака сейчас же приползла и легла рядом с людьми.

– У-у-у, весь в снегу, – сказала девочка и ложкой, которой хлебала оленью кровь, соскребла с мохнатой собаки снег. Потом облизала ложку и опять стала есть.

Пока грелся чайник, Имтеургин лег на олений мех и заснул. Вдруг он заворочался на постели, замахал руками, забормотал что-то. Девочка тихонько сказала:

– Отцу надо помочь. Он с ветром дерется.

Она обхватила руками шею собаки и ткнула ее носом в самые ноги Имтеургину.

– Помоги отцу! Он с ветром дерется.

Собака понюхала ноги и отодрала зубами от пятки засохшую корку грязи.

Имтеургин дернул ногой и присел.

– Ха! – вздохнул он. – Страшный сон я увидел.

Девочка посмотрела на него сбоку и прижалась к матери. Отец закурил трубку, закашлялся и начал рассказывать:

– Пошел я в лес, хотел найти жерди, чтобы сушить на них мясо. Выбрал тонкое дерево, без сучков. Как раз такое для треноги годится. Пригнул дерево, а резать нечем – нож и топор дома оставил. Забыл. Стал я тянуть руками, чтобы оторвать дерево от земли. Дерево крепко стоит, не хочет оторваться от земли. Я силу всю кончил, устал. Сел на землю. Смотрю, нет ли другого тонкого дерева. Нет тонких – все толстые кругом. А за одним – вижу – старик сидит, лапу сосет – медведь. Испугался я. На землю брюхом лег. Кусты стоят, мне руки и лицо царапают, я между кустами ползу.

«Кочки сидят на воде, я между кочками ползу. Ниже кочек пригибаюсь, весь в воде, только голова наверху. Медведь не узнает, кочка или голова», – думаю.

А сам все дальше ползу.

Ну, значит ушел от старика.

Встал я и назад посмотрел, а сам за деревьями прячусь. Вдруг треснула передо мной ветка. У, беда! – медведь на меня спереди идет. Рыжий весь, прямо как огонь горит. Сам тощий, кишки высохли, брюхо к хребту прилипло.

«Ой, съест!»

Я за дерево, медведь на меня. Лапой ударил, под себя подвалил. Хорошо, что я проснулся.

– Ой, страшно! – сказал Кутувья. – Если бы я знал, я бы тебе копье или топор в руки дал.

– Жалко, что не дал, – сказал Имтеургин и ребром ладони соскреб с лица пот.

– Ты копье с собой клади, когда опять спать будешь, – сказала девочка.

– Ты верно говоришь, Тынатваль. Так и буду делать.

Хозяйка разостлала на полу нерпичью шкуру, на нее положила доску, на доске расставила посуду – пять деревянных чашек. Потом налила в чашки тепловатую воду. На закуску подала мороженые куски мяса. Люди ели и запивали мясо теплой водой. Тынатваль взяла большой кусок и повернулась, чтобы дать его собаке, которая лежала у нее за спиной. Вдруг она закричала:

– Мать, отец! Маленькие собачки пришли.

Девочка взяла что-то обеими руками и протянула отцу.

– Кааккуме! – удивился отец. – Совсем как собака.

Он погладил ладонью только что родившегося щенка, потом вытер его о меховую подушку и передал жене.

– Покорми гостя!

Но щенок ничего не ел, а только пищал. Хозяйка положила его к собаке.

Прошла ночь. Люди выспались и встали. У собаки было уже четыре щенка.

– Вот, – сказал отец, – надо узнать, которые из них жить будут.

Имтеургин с сыном выползли из полога, надели холодные и колючие меховые штаны и рубахи и попробовали выйти наружу. Но стенки шатра не подымались. Снег засыпал шатер до самой верхушки – плотно навалился на него со всех сторон.

– О-о, – сказал сын, – тяжело придавил. Много снегу нанес ветер.

– Да, – сказал отец. – Много. Давай сюда снегу нагребать.

Когда в шатре вырос снежный сугроб, отец принес из полога всех четырех щенят и одного за другим сунул глубоко в снег. Щенята только пискнули и пропали в рыхлой куче.

Из полога вылезли женщины и, нагнувшись, смотрели на снег.

– Почему они не вылезают? – спросила Тынатваль.

И вдруг, разгребая снег носом и передними лапками, показался сперва один, а потом и другой щенок. Девочка подобрала обоих и, чтобы согреть, спустила к себе за ворот рубахи.

– В-в, – затряслась она, – холодные.

Остальные два щенка так и не вылезли. Люди сидели до тех пор, пока мех на рубахе у подбородка не покрылся от дыхания инеем.

– Видно, ушли, – сказал отец.

– Да, – сказал сын, – умерли.

Они разгребли снег и вытащили оттуда два белых кома. Это были облепленные снегом и закоченевшие щенята. Кутувья смахнул с них рукавом снег и сказал:

– Ноги как палки стали и хвост тоже как палка, а нос побелел. Замерзли.

Хозяйка вынесла из полога мясо, разрезала его на тонкие, как тряпочки, ломтики и завернула в них головы мертвых щенят.

– Назад домой идите, по дороге мясо поешьте, – сказал Имтеургин, наклонившись над мертвыми щенятами. – А когда большие вырастете, опять приходите к нам, жить помогайте. Вот!

Потом отец с сыном сунули щенят за полу шатра в снег, а сами опять полезли в полог.

III. ЛЮДИ В СНЕГУ

– Кух, – сказал Имтеургин жене, – нам ремни нужны, скоро кочевать будем, надо постель вязать.

Женщина достала большой и широкий лоскут лахтажьей кожи¹⁰.

– Может быть, это порежем на ремни?

Человек повертел лоскут в руках и сказал:

– Хорошие ремни выйдут. Только вот шерсть надо снять.

Он потеребил шерсть, попробовал выдернуть несколько волосков зубами, но щетина сидела крепко. Тогда он сказал жене:

– В ведро надо положить.

Женщина опустила свернутый в трубку лоскут в кожаное ведро с мочой, которое стояло в углу полога.

Трое суток мокла кожа в ведре. Каждый день Имтеургин вылавливал палкой лоскут и пробовал, не лезет ли шерсть. На четвертые сутки кожа размякла, и щетина стала выпадать.

– Лезет, – сказал Имтеургин и весело закивал головою. Он разостлал кожу на постели и стал вместе с сыном резать из нее ремень шириною с палец. Обе женщины подсели к ним и принялись выщипывать из кожи прогнившую щетину. Они долго мяли ремень руками, а когда натерли на руках мозоли, стали жевать ремень, выдергивая щетину зубами.

Когда работа была окончена, все легли спать, а старшая из женщин, Кух, села в углу полога и, придвинув к себе светильню, стала шить из шкуры одежу для ребенка. Она шила нитками, скрученными из оленьих сухожилий, крепко затягивая швы. Шила и пела песню:

Голова медвежья,

Зубы волчьи,

Шкура оленья,

Ноги собачьи.

Это она пела про ребенка, которого ждала.

Вдруг женщина заметалась и бросила шить. Тяжело дыша, она легла на шкуру и сказала Имтеургину:

– Надо огонь потушить. Новый человек у нас скоро будет.

Имтеургин потушил огонь, чтобы злые духи не увидели ребенка, когда он родится, и выскочил из полога. На стенке шатра висела связка костей, перьев, лоскутьев шерсти и кожи. Он схватил ее, потряс над головой и стал быстро кружиться на месте, выкрикивая:

– Мое сердце прыгнуло! Драться хочет! Убивать хочет! Мы сильнее всех! Уходите прочь, все злые духи, все келе-духи. У меня сердце стукнуло, убивать хочет!

Имтеургин высоко прыгал и кричал во все горло, ревел по-медвежьи, выл по-волчьи, лаял по-лисьи и каркал как ворон. Это он пугал злых духов, отгонял их от шатра, чтобы они не испортили ребенка, который родится там, в темном пологе.

Сын его Кутувья тоже вышел в шатер и застучал сковородкой. Он помогал отцу выгонять злых духов из шатра.

Они оба так громко кричали, что не сразу услышали, как запищал ребенок.

– Сын или дочь? – спросил Имтеургин, наклоняясь к пологу.

– Сын, – ответила Кух из полога.

Отец опять запрыгал, потряхивая перьями и костями. С ним вместе закружился Кутувья.

Потом Имтеургин уселся перед пологом и начал перебирать связку: волчьи зубы, медвежье ухо, нос росомахи, хвост песца, когти ворона.

Он протягивал в темноту то зуб, то коготь, чтобы духи не посмели даже подойти к шатру.

Над шатром шумел ветер, пересыпая снег, а Имтеургин думал, что это целая толпа духов царапает кожаные стенки.

В это время женщина приоткрыла полог и подала отцу ребенка. Отец взял мальчика обеими руками, ткнул его в одну сторону, в другую, в третью и закричал:

– Вот мое копье! Вот мой топор! Вот мой нож! Всех убью! Уходите, келе!

Кух тоже вышла в шатер и надела меховую рубаху, сшитую вместе со штанами. Она достала из мехового мешка деревянное сверло и стала буравить тонкую, с ямкой посредине, дощечку. Это она добывала огонь. Волосы у женщины стали белые от инея, а от ее голой шеи и груди пошел пар. Долго-долго она вертела сверло, крепко вдавливая его в дощечку. И вот кончик сверла задымился.

Женщина быстро бросила на дощечку кусочек сухого мха и стала дуть. Когда мох загорелся, она осторожно внесла его в полог и зажгла светильню.

– Новый огонь загорелся, – сказала она.

– Новый огонь начался, – сказал отец, и только тогда вошел с ребенком из шатра в полог.

Молодая женщина, жена Кутувьи, набила снегом котел и повесила его над светильней. Потом, пока мать кормила ребенка, она внесла из шатра мороженые оленьи бока, разрубила их на части и положила на нерпичью шкуру.

Люди поели мяса в честь новорожденного и стали советоваться, какое имя дать ребенку.

– Пускай будет Чайгуыргын, по имени дедушки, – сказала Рультына, жена Кутувьи.

– Нет, – сказала Тынатваль, – пускай называется Эккургын.

– Пусть будет как отец – Имтеургин, – сказал Кутувья.

– Верно, – сказал отец. – У меня хорошее имя. Оно мне давало удачу – олени у меня есть, огонь есть, жена у огня сидит, дети мне помогают.

Мальчика назвали Имтеургин.

На другой день Имтеургин-старший спросил жену:

– Сварились языки?

– Нет, – сказала Кух. – Рультына варила всю ночь, а мясо все еще сырое. Огонь маленький.

Кух выловила из котла оленьи языки и положила их на нерпичью шкуру. Имтеургин взял самый крупный язык и, ухватив зубами за кожу, отрезал его острым ножом у самых губ.

Кровавый сок потек у него по пальцам к локтю.

– Да, сырое, – сказал Имтеургин и, облизывая руки, стал есть.

Другие тоже принялись за еду. В пологе было слышно только, как люди жуют.

После еды Кух и Рультына налили каждому в чашку красноватый настой из стеблей шиповника. Чашки были глиняные, раскрашенные в яркие цвета. Их привезли когда-то далекие соседи. Много раз эти чашки трескались и даже разбивались на куски. Но хозяева туго стягивали их ремешками, а щели замазывали грязью.

– Чайник маленький, – сказала Рультына. – Чаю мало осталось.

– Долей из котла, – сказала Кух.

Рультына наполнила чайник густым наваром от оленьих языков и разлила мутную жидкость в чашки. Кутувья сморщился и тряхнул головой.

– Вода совсем сердитая стала. Горькая. Налей еще!

Когда все напились, Имтеургин закурил трубку и сказал:

– Старину расскажу, слушайте.

Кутувья и женщины уселись и улеглись поудобнее. Кух дала ребёнку грудь, чтобы он не мешал слушать.

Имтеургин поплевал на руки, как перед работой, потом покашлял и начал рассказ:

– Одна женщина с тремя детьми была. Она сказала: «Ну-ка, в тундру пойду, ягод соберу».

Пошла. Ягоды собирает. Вдруг слышит:

«Эй, иди сюда!»

Она обернулась. Видит – келе стоит, большой, мохнатый. Испугалась женщина.

«Сколько твоих рождений?» – спрашивает келе.

«Трое», – говорит женщина.

«Мужа твоего как имя?»

«Мой муж Каканка».

«Ну, вернись домой», – говорит келе.

Пришла женщина домой. Мужу сказала:

«Келе в той стороне ходит».

Только сказала, вдруг громкий голос:

«Каканкины дети выросли?»

«Охо, это келе кричит, – сказал муж. – Ну-ка, я ножик поточу».

Голос близко подошел. Запел:

«Ах! Ах! Каканкины дети большие выросли! Вот я ихней печенки поем!»

К самому дому голос подошел:

«Каканка?»

«А?»

«Давай одного ребенка!»

«Не дам!»

«Ну, так пусть я тебя съем!»

Келе рот разинул и весь шатер с людьми проглотил. Проглотил и говорит:

«Га-га! Все-таки я всех вас съел!»

«Пускай съел, – говорит Каканка из брюха келе, – нам здесь хорошо жить. Тепло».

«Вот вы как? – сказал келе. – Ну, так я вас из себя выгоню».

Нагнулся келе и выплюнул шатер вместе с людьми.

А Каканка, когда вылезал, вытащил из-за пояса острый ножик и горло келе порезал.

«Ох, ох! Горло заболело!.. – кричит келе. – Давай-ка мне ребенка поскорее. Я себе горло его жиром помажу».

Каканка ведро с мочой наружу выставил.

«Вот тебе, – говорит, – ребенок».

Келе обрадовался, проглотил ведро, а потом говорит:

«Ты меня, Каканка, обманул!»

А Каканка смеется:

«Хо-хо! Пускай!»

Рассердился келе, кричит:

«Я к вам в полог залезу!»

«Залезай, – говорит Каканка. Только нос один келе в шатер просунул, а голова его не влезла. Тогда он язык вытянул, шарит языком, людей ищет.

А Каканка взял огонь и опалил ему язык.

«Ох, ох! Я обжегся!» – кричит келе. Потом заплакал и говорит:

«Пускай я посплю, устал».

Келе лег у шатра и заснул.

А Каканка костер разложил вокруг келе, большой костер разложил.

Воет келе во сне, кричит худым голосом:

«У, жарко! Погасите огонь!»

«Погоди! – говорит Каканка. – Открой рот! Я тебе туда ребенка кину».

Келе рот разинул, ждет.

«Закрой глаза!» – говорит Каканка.

Келе глаза зажмурил. Тут Каканка с костра полено взял, келе в рот засунул.

«Ах, ах! Я рот обжег! – заплакал келе и говорит: – Зачем ты смеешься надо мной?»

«Потому смеюсь, что я тебя убил!»

«Как убил? Я ведь еще живой. Вот я съем тебя!»

«Нет, – сказал Каканка, – ты мертвый. Иди к морю».

Келе идет по тундре к морю и плачет:

«Каканка меня убил, Каканка меня убил. Как я теперь детские печенки есть буду?»¹²

– Все! – крикнул Имтеургин и вскочил с места. – Я ветер отрезал! – закричал он еще громче.

Все наклонили головы и стали прислушиваться, утих ли ветер. Но ветер по-прежнему стучал в покрышу. Имтеургин покачал головой и сел на свое место.

– Не отрезался ветер¹³, – печально сказал он. – Не таким, наверно, я голосом крикнул.

Много раз семья укладывалась спать и поднималась снова с тех пор, как началась метель.

Много сказок рассказал отец, а ветер все не утихал.

Один раз проснулся Имтеургин. Темно было в пологу. Он разбудил жену.

– Дай огонь, курить хочу.

– Нет огня, – сказала Кух, – жир весь кончился.

Проснулся ребенок, заплакал. Проснулась Тынатваль, тоже заплакала.

За шатром громко кричал ветер. Он навалил на шатер гору снега. Шатер пригнулся, придавил полог, людям стало тесно и душно. Имтеургин хотел сесть, но стукнулся головою о потолок полога.

– Ох! Йоронга наша совсем низко упала. Что делать? – сказал он.

Никто ему не ответил.

Тогда он тихо выскользнул из полога, оделся и, перекинув через плечо связку с когтями и зубами зверей, приподнял полу шатра. Он хотел было высунуть руку, но за шатром была твердая стена снега. Тогда он лег на брюхо и начал рыть в стене дыру, загребая снег внутрь шатра. В эту дыру он просунул голову и пробуравил снег, как горностай.

Вынырнул из снега в двух шагах от шатра. В лицо ему ударила метель. Он хотел снять с плеча связку, но ветер сбил его с ног и покатил по сугробам прочь от шатра. Имтеургин с трудом повернулся навстречу ветру, пополз назад, хватаясь руками за снег, и сунул ноги в дыру, которую только что сам вырыл.

Дыру еще не успело засыпать снегом. Имтеургин провалился вниз и снова вполз в шатер. Там он присел на корточки, сжал в руке когти ворона из связки и забормотал:

– Ворон, лети, на ветрового шамана садись, глаза выколи, голову пробей, мозг съешь!

Но слова не помогали – ветер не переставал шуметь и грохотать над шатром. Тогда Имтеургин выставил волчьи зубы и закричал еще громче:

– Волк, беги, ветровому ноги отъешь! Горло ему перекуси, пускай не дует на нас.

Но ветер шумел так сильно, что Имтеургин не слышал сам себя. Он перевел дух и схватился руками за медвежью лапу на связке.

– Медведь-старик, – опять закричал он, – ветрового задави, сердце его съешь, пускай не дует на нас, ветра не делает!

Но и медвежья лапа не помогла. Имтеургин отряхнулся от снега как собака и, войдя в полог, сказал:

– Ветер сразу со всех сторон дует – не перестает. Худо! – Он покачал головою и зарылся в меховую постель.

– Холодно мне! – вдруг закричала Тынатваль и заплакала. Кругом снег!

Кух пошарила рукой по углам полога и сказала:

– Постель снегом покрылась. – Она взяла маленького Имтеургина и положила к себе на живот, а потом придвинула поближе девочку. Тынатваль опять задремала.

Вдруг сверху закапала вода. Кутувья пощупал потолок.

– Полог инеем оброс, – сказал он, – надо выколачивать.

Люди вышли в наружный шатер и натянули на себя холодную одежу. Потом взяли колотушки из оленьих рогов и принялись сбивать иней с полога и постели.

Когда иней осыпался, люди повесили шкуры на ремни, протянутые через весь шатер, а сами сели на кучи старой одежи.

В шатре было очень холодно. Люди прятали лица в меховые воротники, но воротники скоро покрылись инеем и обледенели.

– Мама, – заплакала Тынатваль, – мне кто-то за ворот снег кладет.

– Ох, беда! – испугалась мать. – Кто это к нам в шатер забрался?

– Это снег с воротника сам на спину падает, – сказал из темноты Имтеургин. – Снегу тоже хочется погреться.

– Поесть бы, – сказал с другого конца шатра Кутувья.

– Нету ничего, – ответила мать, – мясо кончилось.

Все замолчали, только ветер сопел, загоняя в щели мороз.

– Ну, давайте полог ставить! – сказал наконец голос отца. – Холодно!

– Нельзя ставить, – сказала Кух. – Полог опять льдом покрылся, будто его водой облили.

Все пощупали полог. Край его сделался твердым как дерево.

– Даже не гнется, – сказала Рультына. – Что будем делать?

Все задумались. Только слышно было, как Тынатваль сосет свои озябшие пальцы.

– Опять выколачивать надо, – сказал Кутувья.

– Нет! – сказал Имтеургин. – Надо в снег за шатром закопать. В снегу скорее оттает.

Обледенелые шкуры затолкали в снег.

– Пальцам больно! – заплакала Тынатваль.

– Иди ко мне! – позвал ее отец. Он раздел девочку и посадил ее к себе под меховую рубаху.

Девочка притихла, но скоро заерзала под отцовской рубахой и закричала:

– Ой, дышать худо!

Отец приподнял рубаху. Тынатваль высунула голову из-под его полы, как лисичка из норки, и вздохнула. Так она и задремала.

Отец тоже скоро заснул. Его разбудил сын Кутувья.

– Потрогай, – сказал он. – Можно теперь полог ставить?

Имтеургин порылся в снегу, пощупал шкуры и сказал:

– Нет, еще не оттаяло.

Долго сидели и дремали люди, уткнув лица в воротники.

Просыпались, стряхивали иней с рубах и опять сидели. И так до тех пор, пока обледенелые шкуры, закопанные в снег, не оттаяли. Теперь лед собрался в длинные сосульки и висел на меху, как оленьи уши. Люди отбили сосульки, счистили со шкур мелкие льдинки и опять натянули полог.

– Ложитесь спать поскорее, – сказала Кух. – А то темно и есть сильно хочется.

Все улеглись и тесно прижались друг к другу.