Текст книги "Плач волчицы"

Тэми ХОУГ
ПЛАЧ ВОЛЧИЦЫ

ПРОЛОГ

Лодка скользит по стоячей воде заболоченного озера. Тихая, черная вода темна, как ночное небо. Темна, как сердце убийцы. В воде, один за другим, стоят кипарисы, высокие часовые, неподвижные и молчаливые, как сама смерть. На берегу – плакучие ивы, чьи ветви склонились как будто в печали, и виргинские дубы, искривленные стволы и суковатые ветви которых кажутся заколдованными и навеки замершими в момент агонии. С их уродливых сучьев клочьями свисает мох, серый и заплесневелый, как старая горжетка, оставленная доживать на чердаке какого-то давно забытого и давно разрушенного дома.

Все серо и черно на болоте ночью. Нет ни света, ни его отражения. Свет узкой луны, зажатой между высокими облаками, едва пробивается, а затем исчезает совсем. Вокруг – тишина, и только лодка, рыча мотором, продолжает свой путь. Глаза выглядывают из зарослей камыша, смотрят с деревьев, с поверхности самой воды. Ночью время выходить на охоту и убегать от погони. Но все живое пережидает, пока лодка не проплывет мимо и не стихнет звук ее мотора, низкого и хриплого, как рычание пантеры. Атмосфера ожидания сгущается, как дымка, которая висит между стволами кипарисов и сладких камедных деревьев.

Один хищник уже нанес удар этой ночью, коварный и злобный, без всякой цели, кроме жажды распоряжаться жизнью другого и наслаждаться возможностью оборвать эту жизнь. Обитатели болота следят за поступью хищника, и запах свежей крови смешивается с отвратительными металлическими запахами болота и сладким ароматом дикой жимолости, жасмина и вербены.

Шум мотора стихает. Лодка проплывает вдоль множества водяных гиацинтов, зарываясь носом в кувшинки. боком подходя к илистому берегу, где папоротник и. стелющиеся по земле вьюны спутаны в клубок. Где-то вдали резкий крик разрезает покрывало ночи. Как эхо. Как эхо. Как воспоминание. Хищник улыбается восторг женно, хитро, думая не о нутрии, которая этот звук издала, а о женщине, чей труп лежит на дне лодки.

Еще одно убийство. Еще одна атака. Совершенна ошеломляющая. Страсть, более сильная, чем секс, более притягательная, чем кокаин. Кровь, теплая и бархатная, сладкая, как вино. Сердце жертвы замирает от страха., громко бьется, безумно стучит, слабеет, умирает.

Тело затаскивается на берег и оставляется у края, протоптанной тропы, которая кажется покрытой белым порошком, когда луна вновь на миг появляется и освещает землю, как внезапно вспыхнувший и тут же погасший прожектор. Ее свет выхватывает голову с черными волосами, мокрыми и растрепанными, без намека на прическу, всего несколько часов назад тщательно уложенными и покрытыми лаком; лицо мертвенно-бледное, щеки грубо нарумяненные, губы с размазанной помадой, рот приоткрыт, глаза раскрыты и слепо смотрят ввысь, на небеса. Ища сострадания, ища избавления. Прося пощады. Слишком поздно для того и другого.

Ее обнаружат через день, может быть, через два. Рыбаки придут сюда, чтобы наполнить свои корзины лещами и голубым карпом. Они и найдут ее. Но никто не найдет ее убийцу, необыкновенно коварного, умного, не признающего человеческих законов хищника…

Глава ПЕРВАЯ

– Я убью его.

Охотничий пес сидел да куче свежевыкопанной земли, среди кустов азалий и роз, длинная кисть глициний украшала его грудь, как белый треугольник на одежде священника. Лукаво глядя на людей, собравшихся на веранде, он наклонил голову набок, а его черные уши, похожие на флаги, бойко развевались по обе стороны головы. Узкая полоска белого цвета шла вниз между его глаз, причем один глаз был голубой, другой – зеленый, и расширялась к носу. Его шерсть была какого-то дикого голубовато-черного цвета, а кое-где белой, с леопардовыми пятнышками, как будто Природа-Мать так и не смогла решить, кем же будет это создание. Когда люди начали расходиться через французские двери элегантного каменного дома, известного под названием Бель Ри-вьер, он скорбно завыл.

– Клянусь, я убью его,-рассерженно проговорила Лорел Чандлер, уставившись на собаку и едва сдерживая гнев.

Два дня она вкалывала в этом саду. Два дня. С рассвета и до захода солнца она гнула спину, копала, подрезала и сажала. Она щеткой мыла скульптуры и до блеска начистила старые медные солнечные часы. Отчаянно стремясь сделать что-нибудь и немедленно увидеть положительный результат своего труда, она целиком отдалась делам с тем благоговением и прямодушной решительностью, которые когда-то помогли ей быстро стать прокурором. Она поставила перед собой задачу сделать сюрприз тете Каролине-преобразить участок вокруг ее дома.

Да, Каролина Чандлер вернулась в Байю Бро из поездки за покупками и, безусловно, удивилась. Она стояла слева от Лорел, крохотная женщина с душой и характером титана. Ее черные волосы были искусно завиты в мягкое облачко кудряшек, косметика на ее лице была наложена умело и умеренно, подчеркивая ее темные глаза и женственный рот. Ей едва можно было дать сорок лет, а ее гладкое и блестящее лицо напоминало по форме сердечко.

Стройная, маленькая, одетая в бежевый полотняный костюм, она выглядела свежей, несмотря на то что этот день был изнуряюще жаркий. Пальцы ее правой руки нежно обхватили сжатые кулачки Лорел, и она сказала спокойным голосом:

– Я уверена, что это выглядело чудесно, дорогая. Лорел пыталась успокоить свое дыхание и дышать ровно, как ее учил доктор Притчард на занятиях по аутотренингу, но дыхание ее со свистом рвалось наружу сквозь сжатые зубы и только увеличивало тяжесть, которую она почувствовала в голове и груди.

– Я убью его, – повторила она снова, оттолкнув руку своей тетки и трясясь от злости.

– Я помогу вам, мисс Лорел, – предложила Мама Перл, хлопая короткими пальцами по своему огромному животу.

Старая женщина с шоколадной кожей сопела и топталась на крепких, напоминающих стволы небольших деревьев ногах. Она была кормилицей семьи Чандлер еще во времена детства Каролины и Джеффа Чандлер. Сейчас она жила вместе с Каролиной уже не как прислуга, а как член семьи, командуя Бель Ривьером, как генерал, и спокойно, но не без некоторого раздражения принимая старость.

– От этого пса одни только неприятности, – заявила она.-Только и делает, что роется в отбросах с кухни, как свинья, и срывает веревки для белья. Одни неприятности, и говорить нечего!

Лорел почти не прислушивалась к болтовне женщины. Ее внимание было полностью сосредоточено на собаке, которая уничтожила первую вещь, созданную ее руками по возвращению в Луизиану. Лорел оставила Джорджию и свою карьеру и вернулась в Бель Ривьер, чтобы отдохнуть и поправиться, залечить свои раны и начать жить сначала. И вот первый действительно осязаемый символ начала ее новой жизни вырван с корнем какой-то разбушевавшейся дурной собакой. Ох, не поздоровится ему.

Издав громкий первобытный вопль, Лорел схватила свою только что купленную садовую лопату и рванулась через сад, занеся ее над головой, как топор. Пес испуганно и удивленно гавкнул, развернулся и перепрыгнул через заднюю кирпичную стенку, царапнув ее когтями, отчего с нее посыпались грязь и мелкие камушки. Он бросился наутек в направлении железной калитки, петли которой заржавели за то время, что Бель Ривьер обходился без садовника, и, выбежав из нее, рванул в лес у края заболоченной реки. К тому времени, когда Лорел достигла калитки, проказник был уже далеко. Бело-голубое пятно мелькнуло вдали и исчезло в низком кустарнике.

Лорел уронила лопату и остановилась, вцепившись руками в калитку, криво висевшую на ограде. Она тяжело дышала, а ее сердце билось так, словно она пробежала милю. Лорел поняла, что физически она еще недостаточно окрепла, и это ей было неприятно. Она не признавала слабость, ни свою, ни чужую.

Лорел ухватилась за ржавые, острые выступы калитки и почувствовала, как окисленный металл начал шелушиться под ее руками. Ей нужна была справедливость. Прошло два месяца после ее последнего поиска справедливости, поиска, который закончился гибелью ее карьеры и серьезным жизненным поражением. Прошло два месяца, как в последний раз она планировала и формулировала стратегию и вооружалась устными аргументами для слушания дела, но сейчас ей казалось, что ее мозг успел заржаветь так же, как и калитка, за которую она все еще крепко держалась побелевшими от напряжения пальцами. Но вот старые колесики в мозгу зашевелились, завертелись, прошло разочарование, а с ним и дрожь, которую она никак до этого не могла унять.

– Возвращайся, Лорел. Мы идем ужинать. – Низкий и сильный голос Каролины прозвучал за спиной Лорел, и она вздрогнула, ее нервы были все еще не в порядке.

Она обернулась к тетке, рядом с которой чувствовала себя высокой, имея рост в пять футов пять дюймов.

– Я должна выяснить, кому принадлежит эта собака.

– Только после того, как ты поешь.

Каролина подошла ближе и взяла свою племянницу за руку, не обращая внимания на ржавую пыль на ее ладонях и на то, что Лорел было уже тридцать лет. Каролина считала, что в жизни любого человека случались такие моменты, когда он нуждался в попечительстве, независимо от возраста. Она не обратила внимания на одержимость, горящую в темно-синих глазах Лорел. Однажды одержимость уже довела Лорел до беды. Поэтому сейчас Каролина была полна решимости вывести ее из этого состояния.

– Ты должна поесть немного, дорогая. От тебя остались только кожа да кости.

Лорел не требовалось смотреть на себя, чтобы понять, что это так. Она отдавала себе отчет, что голубой ситцевый сарафан, в котором она сейчас была, висел на ней, как мешок из рогожи. Там, в Джорджии, ее шкаф был забит строгими костюмами и дорогими платьями, но той, которая когда-то носила их, больше не существовало. Кроме того, нельзя сказать, что и тогда она слишком много времени тратила на наряды; этим обожала заниматься ее сестра Саванна.

– Я должна знать, кому принадлежит эта собака, – сказала она еще более решительно, – Кому-то придется все это восстановить.

Она переступила через черенок садовой лопаты, обошла тетку, выдернув свою руку из ее руки, и направилась по каменной дорожке к дому. Каролина вздохнула и покачала головой, чувствуя одновременно и раздражение и восхищение своей племянницей. Лорел унаследовала решительность Чандлеров, которую иногда, в определенные моменты, нельзя было назвать иначе как упрямством. Если бы только Джефф был жив и видел это. Но в этом случае, с горечью подумала Каролина, если бы ее брат был жив, с ними не произошло бы столько неприятностей. Если бы отец Лорел не был убит, то не случились бы все те ужасные события, которые последовали за его смертью.

– Лорел!-сказала она твердо и ускорила шаг, чтобы догнать ее. Каблуки ее бежевых лодочек решительно застучали по стертым камням. – Гораздо важнее, чтобы ты поела что-нибудь.

– Мне – нет.

– О, значит, для…– Каролина остановилась, стараясь сдержаться. У нее самой хватало чандлеровской решительности. Она вынуждена была бороться с собой, чтобы не дать выплеснуться гневу наружу.

Лорел поднялась на веранду, сорвала с белого стола полотенце и вытерла руки. Мама Перл топталась и ворчала у французских дверей, заламывая свои пухлые руки, а ее глаза были полны тревоги.

– Мисс Каролина права,-сказала она.-Ты должна есть, детка. Иди сюда. Да садись же. У нас на ужин суп из стручков окры.

– Я не хочу есть, спасибо, Мама Перл.-Она снова надела очки и пальцами отбросила волосы назад, а потом победоносно улыбнулась старухе, ощутив прилив уверенности. Это было волнение в предвкушении схватки. – Я должна найти «собаку», которой принадлежит пес, и добиться справедливости.

– Да это пес Джека Бодро, его, точно, – сказала Мама Перл, ее мясистое лицо сморщилось в неодобрительную гримасу.

– Где он бывает, никто не знает, но, скорее всего, он во «Френчи Ландинге». Зачем тебе неприятности разные, просто не знаю, chere [1]1
  Дорогая (фр.).


[Закрыть]

Лорел проигнорировала предупреждение и обернулась чмокнуть в щеку свою тетку.

– Извини, что не составлю компанию за ужином в вечер твоего приезда, тетя Каролина, но я вернусь и выпью с тобой кофе.

С этими словами она обошла вокруг Мамы Перл и вышла через двери, оставив обеих женщин на веранде. Мама Перл вытащила носовой платок из своего необъятного лифа и промокнула капельки пота, катившиеся со лба и ее тройного подбородка.

– Не знаю, что и делать с этой девчонкой. Каролина смотрела вслед своей племяннице с мрачным неодобрением. Охваченная недобрыми предчувствиями, она не замечала, что, обняв себя за плечи, мнет свой красивый полотняный костюм.

– Она хочет добиться справедливости, Перл. Чего бы это ей ни стоило.

Глава ВТОРАЯ

Дела во «Френчи» шли прекрасно. Посидеть в пятницу вечером во «Френчи Ландинге» стало традицией среди определенного класса людей из Байю Бро. Конечно, это не были плантаторы, образованные фермеры и их жены в изящных туфельках и жемчугах, предпочитавшие обедать за столами, которые накрыты белыми, из камчатного полотна, скатертями и сервированы старинным серебром. Во «Френчи» обслуживали клиентов попроще. Худшие представители прихода Парту, отбросы общества-браконьеры, контрабандисты и искатели приключений,-обретались в Байю Нуар и местечке, называвшемся «Мутон». А между этими двумя злачными заведениями находился «Френчи». Рабочие с ферм, заводские рабочие, солдаты, неотесанные приезжие из деревни всегда собирались во «Френчи» в пятницу вечером, чтобы насладиться вареными раками и холодным пивом, громкой музыкой и танцами, а иногда и шумной ссорой.

Здание стояло в пятидесяти футах от дамбы и возвышалось над землей на сваях. Оно выходило фасадом на заболоченный участок реки, зазывая возвращающихся с рыбной ловли или охоты своей красной неоновой вывеской, которая обещала холодное пиво, свежую еду и живую музыку. Секции, из которых состояли боковые стены, поднимались на петлях и подпирались деревянными жердями, образовывая что-то вроде боковых галерей.

Хотя солнце только близилось к закату, стоянка была до отказа забита автомобилями разных марок. В баре стоял необыкновенный шум. Взрывы смеха, крики, звон стаканов не заглушали музыки в стиле кейджун, которая разносилась в теплом весеннем воздухе. Веселое и буйное звучание флейты, гитары и аккордеона заставляло отбивать ногой такт даже тех, кто был не в ладах с ритмом.

Лорел стояла внизу лестницы, глядя на входную дверь. Она никогда не бывала в этом месте раньше, хотя Саванна, которая прославилась тем, что пренебрегала всеми семейными традициями, сюда часто захаживала. Вот и сегодня она ускользнула из дома тети Каролины около пяти, нарядившись, как женщина, которая искала приключений и испытывала радость от возможности найти их. Лорел она лишь сказала, что у нее свидание и, если все пойдет хорошо, она не вернется раньше полудня в субботу.

Неожиданно из-за угла галереи появилась собака и остановилась, уставившись широко открытыми глазами на Лорел. Если у нее и были какие-то сомнения в том, что она правильно сделала, придя во «Френчи Ландинг», вид этого разбойника не оставил от них и следа. Она должна выполнить то, что задумала.

Трое парней лет двадцати, одетые и причесанные, чтобы провести вечер в городе, обошли вокруг нее и стали подниматься по лестнице, смеясь и рассказывая непристойные шутки на кейджунском французском. Лорел решила действовать. Она бросилась им вслед и схватила за рукав самого крупного из них, здоровенного, как бык, с коротко стриженной черной бородкой. Волосы у него на голове были густыми, как бобровый мех, а на лбу образовывали что-то вроде клина.

– Извините, – начала Лорел. – Не могли бы вы сказать мне, кому принадлежит эта собака?

Он бросил взгляд на собаку, сидевшую на галерее, другие посмотрели туда же.

– Это ведь собака Джека, так, Тори?

– Джека Бодро.

– Ну да, точно, Джека,-подтвердил Тори. Его взгляд стал мягче, а широкий рот растянулся в улыбке.

Он окинул Лорел быстрым, но внимательным взглядом. – Что, вам нужен Джек, сладкая?

– Да, думаю, что мне нужен именно он.-Она искала справедливости. И если ей нужно было найти Джека Бодро, чтобы добиться ее, пусть так и будет.

– Ай да Джек, он притягивает как магнит,-сказал один из них.

– Son pine! [2]2
  Его член (фр.).


[Закрыть] – фыркнул Тори. И парни захохотали над этими словами, Лорел окинула их цепким, взвешенным взглядом холодной деловой женщины.

– Я тут не ради его мужских достоинств,-сказала она решительно. – Он мне нужен по делу.

Мужчины обменялись той смущенно-глуповатой ухмылкой, которую мальчишки осваивают еще в детском возрасте и за следующие тридцать лет доводят до совершенства. Их загорелые лица покраснели. Тори втянул свою большую голову в плечи.

– Так смогу я его найти здесь? – Лорел кивнула в сторону двери в бар, которая, заскрипев, открылась и выпустила наружу пожилую пару и волну шума.

– Ага, вы найдете его там, – сказал Тори, почесав затылок и избегая ее прямого взгляда.-Центральная сцена.

– Спасибо.-Подхватив подол своей длинной юбки, она первой стала подниматься по лестнице, ведущей на галерею. Собака залаяла на нее, затем повернулась и исчезла за углом бара, когда Лорел вошла внутрь.

Движение за запрет курения в общественных местах еще не добралось до Южной Луизианы. Как только Лорел вошла в бар, ей пришлось зажмуриться, чтобы глаза не начали слезиться. Голубое облако висело над толпой. Табачный дым смешивался с запахами пота и дешевого одеколона, ячменного пива и вареных раков. Скудно освещенный зал был переполнен. Официантки пробирались через толпу, держа в руках подносы с пивом и тарелки с едой. Мужчины сидели плечо к плечу за круглыми столами и в отдельных кабинках, смеялись, разговаривали и перебивали друг друга.

Лорел мгновенно почувствовала себя одинокой, изолированной, как если бы она была окружена невидимым силовым полем. Она выросла в социально стерильном окружении с чаепитиями по вечерам и котильонами– Лайтоны никогда не опускались до народных развлечений. После того как ее отец умер, а Вивиан снова вышла замуж, Лорел и Саванна стали Лайтонами-хотя Росс Лайтон так и не удосужился официально удочерить их.

Сбитая на мгновение с толку, она почувствовала знакомую горечь, которая внезапно подкралась и вонзила в нее свое жало. Но Лорел быстро забыла о ней, охваченная новыми неприятными чувствами. Сомнения относительно прихода сюда оправдались. Ее охватил не страх, что никто здесь не знает ее, а ужас от сознания, что ее знает каждый, что все понимают, почему она вернулась в Байю Бро. Ее дыхание приостановилось в ожидании, что головы сейчас начнут поворачиваться к ней.

Официантка, возвращавшаяся к бару, натолкнулась на нее и, виновато улыбаясь, похлопала ее по руке:

– Извините, мисс.

– Я ищу Джека Бодро, – прокричала Лорел, вопросительно поднимая свои брови.

Официантка, девочка с копной черных кудряшек и заразительной улыбкой, качнула пустым подносом в сторону человека на сцене. Он сидел за старым облезлым пианино, которое выглядело так, как будто кто-то долго колотил по нему палками.

– Вот он, собственной персоной, дорогая. Дьявол во плоти,-сказала она, ее голос то поднимался, то опускался в интонационной ритмике кейджун. – Уж не собираешься ли ты вступить в клуб его поклонниц или чего-то в этом роде?

– Нет, я хочу добиться справедливости,-ответила Лорел, но официантка уже направилась на крик «Эй, Анни», которым ее окликали Тори и его дружки, успевшие занять столик напротив входа в зал.

Желая поскорее поговорить с человеком, которого она разыскивала, Лорел направилась в сторону маленькой сцены. Оркестр уже играл лирическую мелодию, маленький крепкий мужчина с бородкой клином и в панаме пел.

Ужасный шрам, рассекавший щеку, задевавший кончик крючковатого носа и терявшийся в усах, уродовал лицо мужчины, но его голос был прекрасен. Прижав руки к сердцу, он печально пел на кейджуне лирическую песню, а на маленькой танцевальной площадке грациозно двигались танцующие пары, молодые и старые.

Справа от певца стоял Джек Бодро. Опершись коленом на скамейку у пианино и опустив голову, он сосредоточенно играл на небольшом евангельском аккордеоне. С того места, где стояла Лорел, Бодро выглядел высоким, с сильными плечами и узким торсом. Выражение его худого, загорелого лица было суровым, почти сердитым. Его глаза были плотно сжаты, как будто свет ламп, освещавших сцену, мог помешать ему выразить свои чувства в музыке. Его прямые черные волосы рассыпались по лбу и казались влажными и шелковистыми, и Лорел обошла танцующих и протиснулась к самой сцене, мгновенно захваченная печальной песней и настроением, исходящим от человека, с которым она собиралась встретиться. Ей казалось, что она почувствовала ту же внутреннюю боль, которую испытывал аккордеонист. Глупо с ее стороны. Почти все кейджунские песни были о человеке, который потерял свою любимую. А этот вальс – «Valse de Grand Meche» [3]3
  Вальс Болыцих болот (фр.)


[Закрыть]– был старым, это была песня о несчастной женщине, пропавшей в болоте, а ее возлюбленный мечтал о том, что они снова встретятся после смерти. Но ведь он пел не о своей жизни, и, даже если бы и о своей, ей не было до этого дела. Она пришла поговорить с ним о собаке, принадлежавшей ему. .

Пальцы Джека замерли на клавишах аккордеона после того, как он взял заключительный аккорд. Леон с душой допел песню, и ноги танцующих замедлили движения. Музыка замерла, и толпа рассеялась, а Джек устало уселся на скамейку у пианино. Песня всколыхнула слишком много воспоминаний. То, что он мог вообще что-то чувствовать, навело его на мысль, что нужно выпить еще.

Он протянул руку к стакану на пианино и не глядя отправил остатки виски себе в горло. Вобрав в себя воздух, почувствовал, как алкоголь обжег желудок. Его обдало волной тепла, оставившей приятную онемелость внутри.

Он медленно открыл глаза, и окружающее обрело четкость. Взгляд наткнулся на пару огромных глаз цвета неба в полночь, которые смотрели прямо на него из-под стекол больших очков в роговой оправе. Это было лицо ангела, спрятанное под этими нелепыми очками, – овальное, изящное, с маленьким носом и губами, которые звали к поцелую. Джек почувствовал, что его настроение вышло из пике и стало стремительно подниматься, когда она обратилась к нему по имени.

Она не принадлежала к тем женщинам, которые обычно тянулись к сцене и старались привлечь его внимание. Во-первых, не было никаких признаков заигрывания. Трудно было даже сказать, умела ли она заигрывать вообще. Голубой ситцевый сарафан висел на ней мешком. Даже если предположить, что свободная талия и прямой покрой были данью моде, то соблазнительным его никак не назовешь. Но Джеку было не занимать воображения, и он использовал его сейчас, чтобы мгновенно мысленно создать облик женщины, стоящей перед ним. Изящная, стройная, холеная, как маленькая кошечка. Он предпочитал, когда у женщин были более выпуклые формы, но ведь нельзя же всегда любить одно и то же.

Он наклонился к ней, поставив аккордеон на пол, и продемонстрировал одну из своих улыбок, которая сразила наповал не одну женщину.

– Эй, сладкая, где ты была всю мою жизнь?

Лорел почувствовала, как будто ее легонько толкнули в живот или, выражаясь точнее, очень интимно дотронулись до нее. Симпатичные, самоуверенные мужчины обычно не производили на нее никакого впечатления; ямочками на щеках ее не пронять. Его популярность у женщин также ничего не значила для нее; ее не интересовали мужчины, которые делали зарубки на кровати, чтобы вести счет своим любовным победам. Но никогда в жизни она не видела более обаятельной улыбки, чем улыбка Джека Бодро.

Сначала она почувствовала притягательность его темных глаз, глаз цвета cafe noir[4]4
  Черный кофе (фр.).


[Закрыть], с дьявольскими искорками, а потом он уже доконал ее этой своей улыбкой. Его рот был широким и подвижным, а линия верхней губы напоминала форму лука в руках стрелка. Когда он улыбался, уголки губ слегка растягивались и на худых, загорелых щеках появлялись ямочки, совершенно преображая лицо, которое секундой раньше казалось суровым и жестким.

Но сейчас он казался неприятным. Сейчас он казался необузданным. Сейчас он смотрел на нее и, казалось, раздевал взглядом. У нее появилось желание прикрыть грудь руками, просто на всякий случай.

Сердясь на себя, она крепко сжала челюсти и откашлялась. Ее первая реакция на мужчин никогда не была сексуальной. А сюда она пришла потому, что ее заставили обстоятельства.

– Я давно научилась не иметь никаких дел с повесами, у которых на языке одни избитые фразы,-сказала она, все-таки сложив руки на груди, несмотря на свое решение спокойно держать их вдоль тела.

Улыбка Джека не дрогнула. Он любил девушек, острых на язык.

– А ты не монашенка ли часом, или, может быть, ангел?

– Нет, я прокурор. Мне нужно поговорить с вами о вашей собаке.

В толпе начали протестовать против того, что нет музыки.

– Эй, Джек, может, хватит заниматься любовью, пора спеть что-нибудь.

Джек поднял голову и рассмеялся, наклонившись к микрофону, который был прикреплен к пианино.

– Тут не любовь, Деде, тут прокурор!-Когда стихла первая волна хохота, он добавил: —А вы знаете, чем пользуются адвокаты, чтобы не рождались дети? – Он выждал немного, а потом, понизив голос до шепота, произнес:-Собственными персонами.

Лорел почувствовала, что краска гнева залила ее шею и подбиралась к щекам, когда услышала, как зашумела и захохотала толпа.

– На вашем месте я не стала бы шутить, мистер Бодро,-сказала она, стараясь говорить так, чтобы ее мог слышать только он.-Ваша собака нанесла значительный ущерб саду моей тети сегодня.

Джек взглянул на нее с деланной наивностью;

– Какая собака?

– Ваша собака.

Он красноречиво пожал плечами;

– У меня нет собаки.

– Мистер Бодро…

– Называй меня Джеком, ангел, – растягивая слова, сказал он и снова наклонился к ней, рукой облокотившись на колено.

Теперь их глаза были на одном уровне, и Лорел почувствовала, как сама наклоняется к нему, как будто он притягивал ее к себе особенной магнетической силой. Его взгляд опустился на ее губы, немного там задержался и откровенно выразил одобрение. Она с трудом проглотила слюну и едва сумела удержаться, чтобы не провести языком по верхней губе.

– Мистер Бодро, – нетерпеливо начала она, стараясь не обращать внимания на бешеный пульс. – Есть здесь более уединенное место, где мы могли бы обсудить этот вопрос?

Он вздернул брови над своими черными, дьявольски горящими глазами.

– А моя квартира будет достаточно уединенна для вас?

Лорел заскрипела зубами:

– Мистер Бодро…

– Вот тебе еще одна избитая фраза, ангел,-прошептал Джек, наклоняясь немного ближе и смотря ей прямо в глаза. Он поднял свой палец и поправил им очки у нее на носу. – Ты хороша, если тебя как следует подзадорить.

Его голос был низким и прокуренным, с примесью кейджунского наречия, с запахом виски, искушающим, как сам грех. Лорел почувствовала, что этот голос и эта улыбка обладают какой-то властью над ней. Она застыла, едва сдерживая дрожь. Этот человек был, по-видимому, полным ничтожеством. Как она могла реагировать на него таким… таким… плотским образом. Ведь она уважаемый человек, с чувством собственного достоинства женщина, которая ожидает-нет, которая просто требует, чтобы к ней относились без каких бы то ни было плотских устремлений.

Медленно и глубоко вздохнув, чтобы немного успокоиться, она высоко подняла подбородок и предприняла еще одну попытку:

– Мистер Бодро…

Он взглянул на нее и опять пододвинулся в сторону микрофона.

– Улыбнись, ангел. Laissez les bon temps rouler[5]5
  Пусть никогда не кончается веселье (фр.).


[Закрыть]. Последнее предложение он произнес рядом с микрофоном, и толпа оживилась. Джек рассмеялся прокуренным голосом.

– Ну разве нам не весело?

Крики, гиканье заполнили зал сверху донизу. Джек кинул долгий и жаркий взгляд на маленькую тигрицу, стоящую у края сцены со свирепым видом, и прошептал:

– А это для тебя, ангел.

Его пальцы пробежали по клавишам разбитого старого пианино и взяли начальные аккорды «Огромных ша-ров». Толпа пришла в неистовство. Едва он успел допеть первую фразу, как не менее пятидесяти человек уже выскочили на танцевальную площадку. Они танцевали под джазовую музыку рядом с Лорел, как в сцене из американского мюзикла. Но ее внимание помимо ее воли было обращено на певца. Она оказалась во власти этого пронзительного темного взгляда, стала его зачарованной пленницей. Он склонился над клавиатурой, его пальцы двигались по клавишам, его губы почти карались микрофона, а его прокуренный голос с чувством исполнял лирическую песню. Он не сводил с нее глаз. Она ощущала, что между ними возникает какое-то влечение, что-то очень интимное, что совершенно не сочеталось с ее воинственным настроением.

Она не опустила глаз и тоже смотрела прямо на него, стараясь не поддаться этому искушению или, можно сказать, унижению. Во всяком случае, отказываясь себе признаться в том или в другом. Он усмехнулся, как будто удивляясь ее выдержке, и, наконец, отвел глаза, сосредоточив все внимание на пианино и полностью отдавшись неистовой музыке.

Он ударял по клавишам, его пальцы мастерски летали по клавиатуре. Эмоциональный заряд, который он хотел передать ей в своем взгляде, он вкладывал теперь в игру. Пряди черных волос, которые разметались у него по лбу, блестели и казались почти синими в свете лампочек, подвешенных над сценой. Капли пота сверкали на коже, струились по вискам. Его выцветшая рубашка прилипла к телу и кое-где на ней проступили темные влажные пятна. Рукава рубашки были засучены, открывая сильные, покрытые черными волосами руки, мускулы которых оживали и взбухали при игре. Исполнение буги-вуги было настолько профессиональным и энергичным, что могло бы соперничать с мастерством самого Джерри Ли Луиса.

Чтобы так игр.ать, требовались силы как физические, так и эмоциональные. Он корчился, как будто из него изгоняли дьявола, и звуки, вырывавшиеся из разбитого инструмента, были первозданны, грубы, чувственны, почти пугаюЩи. Сыграв заключительный, совершенно неистовый пассаж, он почти упал на клавиатуру, тяжело дыша, без сил, в то время как толпа начала вопить, свистеть и кричать, требуя еще.

– Тпру!-Джек набрал воздуха в легкие и выдавил улыбку.

– Bon Dieu! [6]6
  Бог мой (фр.).


[Закрыть] Все, перерыв, ребята. Придется подождать, пока я снова не наберусь силенок.

Когда включили музыкальный автомат, остальные музыканты мгновенно разошлись, покинув сцену, чтобы сесть за столик, который был уставлен множеством высоких бутылок с пивом и стаканов.

Леон, проходя мимо, похлопал Джека по плечу.

– Стареешь, Джек, – поддел он его. – Sa c'est hon-teu, mon ami[7]7
  Тебе должно быть стыдно, мой друг (фр.).


[Закрыть].

Джек глубоко вдохнул горячий, наполненный табачным дымом воздух и огрызнулся на друга:

– Не твоего ума дело, 'tit boule[8]8
  Толстячок (фр.).


[Закрыть]. Иди-ка ты к…

– Я-то пойду, – усмехнулся Леон, тыча большим пальцем в сторону сцены.-А вот у тебя другие заботы.