Книга: Истоки контркультуры - Теодор Рошак

Сказать, что было запредельно интересно, я не могу. Все-таки книга по социологии и культурологии не сравнится по части занимательности с романом. Потому конспективно изложу то, что запомнила из чтения, что показалось наиболее интересным – жаль растерять впечатления. И, может быть, когда-нибудь придется вернуться. И может быть мой отзыв окажется полезным для кого-то еще. Итак, книгу открывает Предисловие к изданию 1995 года, в котором автор обращается к предпосылкам, сделавшим возможными "шестидесятничество", которое условно имеет смысл рассматривать, как более широкий временной промежуток, охватывающий полностью шестидесятые, частично пятидесятые и начало семидесятых. Корнями «шестидесятые» уходят в «эпоху изобилия», сменившую в 1942 году Великую Депрессию. Вторая Мировая переориентировала промышленность на нужды ВПК, оборонный сектор всегда финансовоемок и связан с созданием многих рабочих мест, что позволило малым мира сего ощутить стабильность финансовых излишков после долгих лет неопределенности, необходимости бороться за жизнь.

Психологически это воспринималось как выход на солнечный свет после долгого блуждания в катакомбах. Активизация финансовых потоков совпала по времени с массовым производством многих технических новинок, прежде бывших предметом недостижимой роскоши, а практика потребительского кредитования позволила «здесь и сейчас» пользоваться тем, на что раньше приходилось долго копить. При таких условиях, сохранение статус-кво было пределом мечтаний – пусть военные заказы никогда не иссякнут, благодаря им, мы наконец-то вздохнули свободно. Рошак проводит тут достаточно неожиданную констатацию, идущую вразрез со всем, что мы прежде знали о революционной ситуации, а именно: реальное недовольство действующей системой и желание изменить ее возникает не во времена подавленности, когда люди больше всего озабочены выживанием, но в пору относительного благоденствия. Родители привычно много работают, а после активно наслаждаются новообретенными благами прогресса, но их дети, не знавшие скудости депрессии и необходимости с младых ногтей зарабатывать - первое избалованное легкой жизнью поколение, свой досуг стремится заполнять по собственному разумению.

И возникает первое серьезное противоречие, которое становится реальной причиной студенческих волнений. Представьте, вы вскормлены двужелтковыми яйцами, родители не особо напрягали вас в части подчинения дисциплине, скопили на вашу учебу, вы начали (так же, не слишком напрягаясь), приобщаться к сокровищнице мировой культуры и вдруг – бац! On vocation in a forout land Uncle Sam does the best he can, в общем: you`re in the army now, и кто, при таком раскладе, добровольно согласится променять райские кущи родины на сомнительную радость dolce at decorum смерти от рук вьетконговцев? Вот тут оно и началось, протестное движение, идейной основой которого стало явление, позже маркированное как контркультура. Далее тезисно, я уже достаточно растеклась мыслию по древу, по схеме: название главы, краткое изложение сути, резюме..

I. Дети технократии. Изобретение и признак нового времени – технократия. Невероятно усложнившаяся, в сравнении с недавним прошлым,: жизнь, не довольствуется дилетантизмом, но требует экспертных решений. Человек, который может претендовать на звание эксперта в какой-то из узкоспециальных областей, может быть уверен, что окажется востребованным при любом раскладе, включающем политический строй, экономическую ситуацию, морально-этические настроения в обществе. Совокупность таких специалистов образует технократию, которая играет ведущую роль в принятии судьбоносных решений социума, концентрируя в своих руках власть и финансы и закономерно оттесняя большинство от жизненных благ. Что, естественно, не встречает со стороны этого большинства, энтузиазма. II. Нашествие кентавров. Новое поколение. оттолкнувшееся от культурного наследия предков: если вы непрестанно работали и при этом жили так скудно, значит, жили неправильно и вообще были глупы.; не имеет чего-то, что могло бы предложить взамен. Западная цивилизация оказывается в положении Рима, захваченного ордами варваров. III. Диалектика освобождения: Герберт Маркузе и Норман Браун.В качестве ключевых социальных теоретиков, сменивших Маркса в экономике и Фрейда в психоанализе диссидентствующая молодежь пытается предъявить Маркузе и Брауна с их софтовыми и одновременно сниженным, профанирующими моделями политэкономии и психоанализа. О верной оценке Рошаком этих модных фигур свидетельствует, хотя бы то, что они благополучно канули в Лету. IV. Путешествие на Восток и не только: Аллен Гинсберг и Алан Уотс. Отвергая традиционные ценности, не умея найти утешения в религии предков, адепты контркультуры обращают взоры на Восток: дзен-буддизм, философия Лао-Цзы, йоговские практики. В изрядно сниженном и упрощенном варианте, с мишурой и финтифлюшками, которые более занимают неофитов, нежели внутреннее ядро этих учений. Стихи Аллена Гинсберга (сомнительные с точки зрения литературных достоинств), как выражение философии детей-цветов: «любовь лучше войны». V. Мнимая бесконечность: опыт употребления и злоупотребления психоделиков. Рошак сетует, что употребление натуральных и синтетических наркотиков с декларируемой целью расширения сознания является неотъемлемой частью контркультуры. Опыт расширения, который может испытать действительно зрелый ум при однократном и строго протоколируемом употреблении невозможно ставить в один ряд с состоянием перманентно обдолбанных торчков, в котором пребывают насельники коммун хиппи и прочие сочувствующие индивидуумы, Авторская позиция по вопросу наркотиков четкая и твердая – они зло. VI. Исследуя утопию. Визионерская социология Пола Гудмена. Я незнакома с творчеством Пола Гудмена, и даже имени его до сих пор не слышала, но, судя по всему, он должен быть хорошо известен представителям ЛГБТ сообщества, как один из идейных теоретиков движения. Судя по всему. Книги не лишены были некоторого скромного, хотя и довольно специфического, очарования. Но перед мужеством этого человека, решившегося открыто заявить о своих взглядах в куда как менее толерантные шестидесятые, и проповедовать их своими романами утопического толка, склоняюсь в почтительном реверансе. VII. Миф об объективном сознании. Обожаю Рошака за эту главу, здесь он выступает как человек, осененный миссией космического гуманизма. Сейчас объясню, легко сочувствовать себе подобным. Для меня это сегмент белых (бремя белого человека) женщин (этот мужской мир), жен (все мужчины таковы, но мы любим их, увы!), дочерей (мать никогда меня не понимала), родителей (пошла молодежь, ох-ох, так много хотят; им все отдаешь, ох-ох, и вот результат). Можно подобрать еще десяток ипостасей, с которыми легко себя ассоциировать и потому сочувствие к ним проявлять естественно. Теодор Рошак говорит о недопустимости дискриминации умственно-неполноценных; преступников; животных, растений. От эпизода с описанием клинической картины эксперимента по воздействию нового отравляющего вещества на сетчатку глаза кролика, меня до сих пор потряхивает. VIII. Глаза плоти. Глаза пламени. Эта глава проникнута антивоенным пафосом и посвящена попыткам внушить читателям мысль об ответственности человечество за наше выживание , как вида и за будущее Земли. Приложение Безграничная объективность – эссе об искусственном интеллекте.

Резюмирую: «История контркультуры» - достойный, серьезный. интересный и практически не утративший актуальности за прошедшие с момента публикации полвека, труд.

Книга написана в 68-ом и посвящена анализу американских «шестидесятых» - явления, которое не ограничивается ни конкретным десятилетием, ни конкретной географической территорией. Это взгляд на молодых и протестующих с разных сторон. Взгляд сочувствующий и поддерживающий. Во взрывном коктейле из марксизма, психоанализа, поэзии, магии, дзен-буддизма, гештальта, психоделиков и прочих радостей жизни Рошак выбирает важное и выделяет главное.

А главное здесь – «как» и «зачем». Как стали возможны протестные настроения и в чем их смысл и назначение. Прелесть «шестидесятых» (которые для Рошака начинаются в 42-ом, а заканчиваются в 72-ом) в том, что протесты появились не в условиях дефицита и экономической депрессии, а в условиях изобилия. В США было буквально все, включая телевизоры в каждом доме и планы на светлое будущее. И именно молодежь, обеспеченная родителями – в основном, студенты – начала проявлять недовольство. Этот процесс должен был как-то направляться и испытывать влияние «старших». И такие «старшие» были. Социологи, психологи и поэты. Многие внесли свой вклад в борьбу с врагом. Кто же враг?

Главным врагом Рошак объявляет технократию. Технократия – это сам воздух просвещенного общества. Одна из ее черт – господство науки и вера во всеобщее счастье посредством научно-технического прогресса. У руля технократии стоят всевозможные эксперты, которые, увлеченные научным познанием, залезли не только в постель к людям, но и в каждое отверстие. Ценой такого счастья становится, ни много ни мало, жизнь. Ведь наука требует объективности, которая требует отстраненности «меня» изучающего от «объекта» изучения. В этом процессе теряется важная вещь – субъективность. Субъективность исследователя и его отношение к «объекту» и субъективность «объекта», который тоже может что-то обо всем этом думать и чувствовать. Исследователь становится героем сартровской «Стены», который измеряет пульс и прочие показатели осужденным на смертную казнь. Все максимально сухо, точно и безлично.

Объявив, ни много ни мало, науку врагом человечности, Рошак усиливает этот крен, говоря о ценности шаманизма и ритуалов и тотальной борьбы с наукой, не признавая срединных путей. Возможно, именно такой радикальный ход и смог в конечном итоге хоть как-то чуть-чуть сместить баланс в сторону жизни. Кстати, несмотря на радикальную позицию, никаких лозунгов, призывов к насилию и фанатичности здесь нет.

Книга, не являющаяся собственно психологической, глубоко психологична по своей сути. Психологам она может быть интересна как раз в плане критики науки с сопутствующими технократии насилием, потреблением и тягой к «эффективности» всего на свете, которая часто уместна в психотерапии, признающей экзистенциально-гуманистическую парадигму. Что интересно, критика радикальна, но не наивна. Более конкретно – можно узнать о некоторых социальных следствиях психоанализа, гештальта, дзенского психизма и почти родных для той эпохи психоделиков.

Что касается меня, мне было мало. Серьезный, полный энтузиазма язык так просто и в то же время глубоко и последовательно рассказал об объективном сознании и магии субъективности, что хотелось расширить картину. Хотелось узнать про Парижский май 68-го, про Лэйнга и антипсихиатрию, про Райха и сексуальную революцию, про музыкальные группы. Но это уже многочисленные другие истории…

Но все же, все же. При всей несимпатичности описываемых Рошаком явлений, можно ли найти в них что-то важное и позитивное. Возможно, патлатые хиппи и рок-наркоманы все же если не сорвали, но затормозили движение к ядерному апокалипсису, к которому так уверенно вел мир американский ВПК. Когда помимо холодной войны (выражением которой был тогда Вьетнам) у американцев появилась еще одна игра – усмирять собственную молодежь – это сбило с дороги эскалации конфликта. Позволило людям немного одуматься и прийти в себя, пусть уже в окружении новой несправедливости и абсурдного постмодерна. Земля стала без радости, но хоть не была сожжена взрывами атомных бомб. (Фактор ядерной угрозы мы сейчас как-то недооцениваем, а тогда это было на первом плане). Вторая половина книги показалось мне менее удачной, слишком сильна там была старая «злоба дня». Но Рошак все же держит планку. Загадочная гештальт-терапия и аналогии с дао. (а ведь даосизм – это яркий пример контркультуры). Последствия: проникновение в господствующую рационально-научную культуру, от «Дао физики» до изобретения персонального, домашнего компьютера, что раньше было немыслимым. Это, если забежать вперед. Рошак противопоставляет ценности традиционного и современного общества. «Хорошая магия для всех», а экспертная наука всегда опосредована. Но ведь и наука все-таки учится быть осторожной. Заговорили, закричали об экологической проблеме, нарвавшись на ресурсные ограничения. Но ведь коммуны анархистов и пр. тоже выступали за «экологию». Ставился вопрос и о достоинстве и свободе человека. Был протест против бесчеловечных экспериментов над людьми, к которым всегда готовы власти, военные и «ученые». Что в СССР, что в США сапиенсов жалели чуть больше, чем морских свинок. Этому тоже нашлось место в «Истоках контркультуры». Книга лучше помогает понять и пафос романов Рошака. Магия! Она в женской сексуальности Элизабет Франкенштейн, в мерцании луча проектора в темных залах «Киномании». Жаль, что такой писатель относительно рано скончался. Но еще один роман Т.Рошака не прочитан. Будем ждать.