Текст книги "Пять/три"

Тери Аболевич
Пять/три

Чертополох для Лиды

Город утопал в позднем мае. Уже летал первый пух, подсохшие лужи желтели пыльцой, пахло липой. Благодать. Демьян шёл по улочкам, переступая через корни, там и сям поднимавшие асфальт. Это был старый район – дома не выше пяти этажей, грубые деревянные двери подъездов. Кое-где окна были распахнуты настежь, и оттуда доносились звуки обычной жизни – вон, на втором этаже гремели посудой, видно, собирали на стол к обеду. Из другого окна кричало радио, шёл какой-то футбольный матч. На тихом третьем этаже на подоконнике рдели герани, а слабый ветерок колыхал тюль, показывая прохожим люстру-абажур.

Демьян любил ловить моменты такой простой жизни – они щекотали нутро своей нормальностью, сразу хотелось глубже дышать. Всё-таки это приятно: проходить мимо устаканившихся, гармоничных чьих-то судеб, где распахивают окна и гремят посудой. Да, благодать.

Он дошёл до нужного дома, завернул в подъезд и поднялся на пятый этаж. На каждом лестничном пролёте он встречал по скучающему цветку в горшке – где роза, где фикус, где подпорченная невниманием пальма. Такое навязывание жизни – хоть бы следили за этим, что ли. Люди… С пальмы Демьян содрал сухой лист и растёр его в порошок – просто ради этого чудесного ощущения на пальцах. Был лист – стала пыль. Превосходно.

А вот и нужная квартира. Звонок не работал, пришлось стучать – звук вышел громкий, он неприятно раскатился по квартире где-то внутри. Демьян поморщился. С той стороны кто-то пошаркал тапками, два раза повернул щеколду, и дверь распахнулась.

Хозяином квартиры оказался лысеющий старик с водянистыми глазами. Щёки красные, уши торчат, насквозь пропитан усталостью от жизни – таких много водилось на свете. И через порог стоял Демьян – молодой, в костюме, со значком в виде чёрной головы шакала на лацкане и с золотой серьгой в ухе. Какое-то время старик молча рассматривал гостя с той стороны дверного проёма – ну довольно, папаша, не в зоопарке же.

– Так это всё-таки вы, – наконец сказал хозяин, потирая шею так, будто с неё сняли коромысло.

– Я. Демьян, – гость шагнул внутрь квартиры. После сухой и солнечной улицы здесь было как в пещере – мрачновато, сыро, и пахло чем-то кислым. Демьян снова поморщился. Ладно, привыкнет.

– А мне говорили, мол, не чуди, не придёт, – засуетился Николай Яковлевич, так звали владельца квартиры, – а тут вон какой орёл прилетел!

Он стал подбирать гостю тапочки, вывалив из обувного ящика в прихожей несколько стоптанных пар и бормоча: «Так, ну это не на ту ногу, это вот гостевые вроде бы, да. Пришёл, а!» Старик было не на шутку развеселился, но вскоре смущённо пощипал себя за ухо и угомонился.

Демьян проигнорировал клетчатые тапки с драными мысами, которые услужливо поставил перед ним Николай Яковлевич, и, не разуваясь, прошёл в дальнюю комнату.

Вот где уж точно было как в пещере: окна выходили на северную сторону, и солнце не грело стен. Большой тканевый абажур свисал с центра потолка очень уж низко – Демьян чуть не ударился головой. Старый сервант с цветастой посудой внутри, на ламинате «ёлочкой» – потёртый ковёр, незамысловатые дешёвые картины на стенах. Обычная стариковская квартира, да ещё и пыль везде. И сильно пахнет лекарствами. Вот этот горький травяной аромат Демьян любил – так борются за существование, и это интересно.

У окна на кровати лежала старая женщина, судя по всему, без сознания. Дыхание поверхностное, сердце бьётся медленно – его почти не слышно. Понятно, недолго осталось. Обойдя комнату, визитёр устроился на краешке кровати, а Николай Яковлевич остался стоять в дверях, как не в своём доме.

– Мы посчитали справедливым ответить на вашу просьбу, – важно прогудел гость, – и вот я здесь. Договор, считайте, заключён.

– Да, спасибо… А… – старик запинался, – а что нужно делать? Не совсем уж я в этих делах силён. А если и того вернее – бессилен.

– Ничего не делать. Нужно подождать. А пока расскажите немного о ней. Как вы познакомились, какие-то знаковые моменты, а лучше – места и предметы.

Старик вздохнул, рассеянно огляделся и сел в кресло у кровати. Посмотрел себе под ноги, потёр ладони, пожал плечами и, в конце концов, нерешительно взял старушку за руку. Очень уж долго он собирался с мыслями, но Демьян не торопил.

Тикали часы. Это умиляло – регламентированное время, посаженное в клетку точных цифр и нескончаемых «тик-так». И зачем стрелки такие громкие? Люди…

– Мы с детства в одном дворе бегали, – наконец подал голос Николай Яковлевич, – потом школа, ну всё это: сперва за косы дёргал, потом портфель носил. Разошлись – я в армию служить, она в институт в столицу рванула. А потом встретились там же, в большом городе, у автомата с газировкой. Случайно. Представляете?

Демьян ухмыльнулся. Представляет, чего уж тут фантастического.

– Денег тогда не было, ветер по карманам гулял. Позвал в кино, а как подошли, спохватился – не на что. Гулять отправились. Я ей тогда чертополоха набрал, – старик улыбнулся и с нежностью посмотрел на умирающую жену, – июнь заканчивался, иду я за полевыми цветами – а ничего, кроме чертополоха, не растёт. Засада, думаю. Но набрал. С тех пор я ей летом часто его таскал.

Демьян поднялся и подошёл к серванту, где стояла старая чёрно-белая фотография: парень и девушка, обычные ребята. Обычная жизнь, каких миллионы. Ничего примечательного.

– Там вон, – Николай Яковлевич приподнялся в кресле и махнул рукой на сервант, – на полке калейдоскоп лежит. Я ей его смастерил по молодости. Такое страшилище вышло, но она его любила, смотрела постоянно узоры, если тосковала.

Демьян достал трубу с указанной полки. Помятая грубая картонка, серая, неаккуратная, а внутри гремят стекляшки. И правда, страшилище.

Хотелось послушать ещё, но больше обсудить не успели – старушка зашевелилась, что-то невнятно забормотала на своём языке умирания, а после выдохнула и застыла. Стука сердца Демьян теперь не слышал.

Старик запоздало дёрнулся, издал тихий короткий вой, зажмурился, сжался в комок, да так и замер. Смерть – это подзатыльник, папаша, тут уж ничего не попишешь.

Демьян вернулся к кровати, взял покойную за руку и сосредоточился. Николай Яковлевич этого даже не заметил, сидел трепещущим комочком с плотно сжатыми веками. Вот странно, вроде старик, повидал, наверное, всякого, а сейчас сидит как ребёнок перед уколом. Ладно.

– Возьмите её за руку тоже, – скомандовал визитёр, – и дальше во всём слушаться меня.

Старик рьяно закивал, продолжая жмуриться, и нащупал руку покойной жены. Демьян ухмыльнулся. Люди. Ну, что же – пора!

* * *

Поезд уже подходил к станции. Демьян открыл глаза, очнувшись от дорожной дрёмы. Вагон был старый, как и всегда, – с деревянными скамьями, большими окнами и маленькими тусклыми лампами. Снаружи мелькали поля в тумане, поезд постепенно замедлял ход.

Рядом на скамейке сидел другой пассажир – молодой парень лет двадцати, кудрявый и лопоухий. Он уронил голову на грудь и, кажется, крепко спал. Демьян тихонько пихнул его локтем в бок.

– Просыпайтесь, уважаемый, наша остановка.

Парень что-то пробормотал, очухался и часто заморгал, осматриваясь и не совсем понимая, где он.

– Да-да, извините, – ответил он сонно и послушно поднялся вслед за Демьяном.

Вышли в тамбур. Поезд несколько раз чихнул и остановился – двери открылись. Они шагнули на открытую пустую платформу – не было даже крыши. Кажется, какой-то городишко. Туман рассеялся, по-летнему засветило солнце: вроде позднее утро, в рощице щебечут, вокруг жужжат. Поезд снова зашипел и отправился дальше по своим маршрутным делам.

Лопоухий парень вдруг удивлённо воскликнул и стал разглядывать свои руки. Дошло наконец.

– Что же это…

– А это, – оживился Демьян, – мир смерти вашей Лиды. Тот, что создало её сознание в миг умирания, для переходного момента. И вы, судя по всему, ощущаете себя в нём молодым парнем, Николай Яковлевич. Не удивляйтесь, здесь всё может быть странно. А может быть до оскомины скучно. Вы лучше знали свою жену.

– А… – забормотал «старик», – ну хорошо, хорошо… Понятно… Так что же нужно сделать?

– Найти Лиду, конечно. Она, может быть, вас и не помнит. Или помнит. В любом случае – нужно её найти в этом городе и привести сюда, на платформу, на обратный поезд. Он придёт, когда мы снова окажемся здесь.

Коля помотал головой. Пожалуй, слишком уж сложно для его понимания, но что поделать, сам подписался.

Они спустились с платформы и прошли через рощицу в сторону города. Низенькие домишки этажа в три, широкие улочки: тротуары здесь тоже треснули под мощью корней тополей и лип. Не было ни души, ни машины, ни звука – милый пустынный городок в пятнах солнечного света и с очень высоким голубым небом. Облака всегда высоко, но здесь они были уже где-то на излёте из атмосферы. Такое небо бывает в детстве – очень далёкое.

– А я узнаю, – оживился Коля, – это же наш городок-то, росли мы тут. Вот, прямо пойдём – и на площадь, и правее там через пару домов школа наша.

Демьян слушал его вполуха. Нет у них времени на ностальгию, слишком уж всё в таких пространствах сумбурно. Он, конечно, как проводник понимал, что к чему. Но в мире смерти никогда нельзя быть ни в чём уверенным.

И правда – стоило им пройти дальше, к площади, как дома стали выше и как будто зашумел город. Они действительно вышли на площадь, только столичную. Здесь уже гудели и тарахтели старые машины, люди ходили по улицам. Какая-никакая, а жизнь. Странно, но запахов не было, ни одного, отчего весь город казался иллюзией. Как просто лишить веры в реальность, забрав всего одно чувство.

– Ух ты! – Коля вовсю вертел головой. – А как это нас сюда принесло? Во те на! Автомобили тоже… Те самые, прежние, как в молодости! А кто это, что за люди?

– Просто люди, – Демьян пожал плечами, – мозг запоминает каждое лицо, даже случайного прохожего. Считай, это массовка. Создают видимость реальности.

Они прошли по кромке площади, и длинный дом по правую руку как будто растворился – на его месте появилось поле. Бескрайнее поле, и всё в пушистых фиолетовых «ёжичках». Чертополох!

– Ого! – Коля аж присвистнул. – А ты говоришь, не помнит она меня. Ещё как помнит!

И он поспешил к полю, радостный, практически занырнул в него и стал срывать цветки. Демьян не возражал и ждал, пока в руках у Коли не оказалась целая охапка чертополохов.

– Я знаю, куда идти, знаю! К автомату с газировкой! Бежим!

Вот это прыть. Ладно. Прежде чем последовать за Николаем Яковлевичем (за Колей же!), Демьян сорвал один из цветков и принюхался – ничего. А чертополох вообще пахнет?

Замелькал вокруг город. Они вернулись к площади, прошли через несколько кварталов – обычные дома, обычные прохожие, обычный летний день. После очередного проулка перед ними открылась ещё одна площадь, поменьше. По центру высился обелиск, вокруг него отдыхали, болтали и смеялись люди. Здесь же топтались и курлыкали голуби. Скучно.

На той стороне площади стояло большое здание, похожее на музей или театр, с колоннами и фронтоном с какими-то статуями. У подножия его широкой лестницы женщина с тележкой продавала мороженое, а рядом стояли автоматы с газировкой. Нашли.

Коля рассеянно пригладил волосы, выдохнул, ухватился за букет чертополоха обеими руками и зашагал к автомату так, будто был немного роботом – волновался. Демьян закатил глаза – вот же люди. Волосы он приглаживает. Полчаса назад лысым был!

И вот они у большого красного автомата, такого, у которого раньше пили все из одного стакана. Только стакана почему-то не было.

Прошло минут двадцать. Вокруг так же сновали люди, Коля переминался с ноги на ногу:

– Ничего, подождём, придёт, – заверил он. Демьян лишь пожал плечами, сунул руки в карманы и стал рассматривать прохожих, чтобы хоть как-то себя развлечь. Течёт человеческая река, а ведь это даже не судьбы и не люди – просто воспоминания. Голограммы. Но бегут, деловые, как будто важные. Как будто живут. Люди…

А она всё-таки пришла.

– Коля! Неужели ты?

К автомату подошла девушка, та самая, которую Демьян видел на чёрно-белом фото в серванте: платье в горошек, длинные русые волосы, улыбается. Светлая какая-то, как будто ещё одно солнце, если бы вам не хватало того, что в небе.

– Лида, привет! – Николай Яковлевич просиял, заволновался ещё больше и торжественно вручил букет. Он смотрел на неё с такой вопрошающей надеждой, как будто любое её движение сейчас решало судьбу.

– Что это, чертополох? Вот ты странный! – засмеялась она, но букет приняла. – Погоди, а ты не должен быть в армии? Ты же ушёл служить. Стой-ка, – она нахмурилась. – Ты сбежал?

– Нет-нет, что ты, Лидочка. Я уже вернулся. Послушай, давай прогуляемся? Мне очень нужно, чтобы мы с тобой кое-куда прошли, а потом сели в поезд.

Он попытался взять её за руку, но девушка отстранилась и недоверчиво стала смотреть на своего суженого.

– Это ещё зачем? Нет, Коля, так не пойдёт. Не хочу я ни на каком поезде кататься, что за ерунда? Пойдём лучше ко мне, там мама как раз щи сварила. Расскажешь всё, она будет рада тебя повидать.

Коля вмиг погрустнел. Кажется, надежда была напрасной – чертополохового чуда не случилось.

– Лида, ты меня совсем не помнишь?

Она засмеялась – и звонкая рябь прошлась по ушам. Приятно даже.

– Как не помнить? Ты Колька, мой друг Колька. Портфель мне носил в школе. Я же сама к тебе подошла, ты чего?

– А это… всё? Школа, портфель, и всё? И про чертополох не помнишь? Мы тогда в кино пошли, а у меня денег не оказалось, и…

– Да что с тобой такое? Ты заболел, может?

– Да мы с тобой женаты! Пойдём к поезду, пожалуйста, просто поверь! – Коля подошёл слишком близко к Лиде и попытался взять её за плечи.

Ну всё, сейчас всё дело загубит. Демьян, до того наблюдавший их разговор в сторонке, ухватил парня за локоть: «А ну, прекрати, отпугнёшь», – тихо прорычал он ему в самое ухо.

– Послушай, Коля, никуда я с тобой не пойду. И знаешь, что: на обед к нам тоже не иди, пожалуйста. Не понимаю, что с тобой творится, но ведёшь ты себя безобразно. Мне пора.

И она ушла прочь, не оборачиваясь, на ходу выбросив подаренный букет. Распростёршиеся на брусчатке цветки сейчас больше всего напоминали кучку прополотых сорняков. Коля было дёрнулся вперёд, но Демьян по-прежнему крепко держал его за локоть.

– Да стой ты! Не нужно так давить.

Парень со злой обидой вырвался из рук проводника: пусти, не побегу уж.

– Не понимаю я. Всё, что она помнит, – до моей армии. А «потом» как будто и нету. А там целая жизнь, Демьян! Целая жизнь!

Колю пришлось почти силой увести с площади и усадить на лавочку в ближайшем дворе. Он беспомощно уронил голову на руки. Вокруг никого не было, только голуби курлыкали, спрашивая друг друга о какой-нибудь голубиной ерунде.

– Я говорил, она может тебя не помнить.

– А чего тогда поле с чертополохами здесь было? Это же её память!

– Это пространство живёт своей жизнью. Мы здесь гости, но ты можешь немного влиять на происходящее. Представь, что мы в пластилиновом мире. Всё здесь – модель её жизни, но что-то простое ты можешь слепить и сам. Ты думал про чертополох – увидел поле. Она может вообще про него не знать.

– Это всё слишком уж сложно.

Демьян поморщился и стал оглядываться. Ну да, сложно, а чего он ждал? «Пришёл, увидел, победил» здесь не работает. Надо бы что-то придумать.

– Засада, – помолчав, Коля решительно хлопнул себя по коленке. – Ну не помнит она нашей жизни, ладно. Плавали, знаем, не родились же мы женатыми, в самом деле. Приглашу её в кино! Она ведь как-то меня полюбила тогда. И сейчас полюбит.

– Нет. Долго.

– А мы торопимся?

– Сердце завоёвывать нам точно некогда. Когда у времени нет сроков, как здесь, ему остаются только две формы на выбор: «сейчас» или «вечность». Вот вечности у нас нет.

Коля фыркнул и помотал головой, отчего стал похож на взбрыкнувшего коня. Он поднялся, стал оглядываться, прикидывая что-то в уме – озарило, что ли? Перешёл дорогу, потоптался, выбирая направление. Демьян продолжал сидеть на лавочке, вальяжно развалившись и наблюдая за его метаниями. Туда-сюда, туда-сюда. Давай уже, папаша, соображай. Наконец, тот сориентировался и уверенно пошагал куда-то – пришлось догонять.

Оказалось, Коля искал хозяйственный магазин. Он остановился под невзрачной вывеской и стал разглядывать витрину и всякую ерунду за ней: лампочки, инструменты, мотки верёвок. Они зашли – дверь громко проскрипела. Внутри было мало света и много хлама – на полках лежало столько добра, и всё сплошь ненужное, как в дедовском сарае. За прилавком никого не было.

– Нам нужен продавец?

Демьян осмотрелся и неуверенно покачал головой:

– Не знаю. Наверное, нет. Думаю, здесь как с тем полем – просто бери то, что тебе нужно, оно тут должно найтись.

Коля кивнул и тут же стал шариться по полкам. Вот он раздобыл три длинных одинаковых зеркальца, куски картона, пластмассовые крышечки. Он долго копался в ящиках, и, наконец, нашёл горстку цветных полупрозрачных бусинок, пуговиц, бисеринок. Но это его не устроило. Коля побродил ещё и нашёл три пустых бутылки – зелёную, синюю, красную. Он завернул их в плотную тряпицу и разбил молотком на мелкие кусочки: отлично, сойдёт.

Вооружившись ножницами и клеем, он стал мастерить. Сложил треугольничком зеркала отражениями внутрь, склеил так, что вышла труба. Сделал из картонки ещё одну трубку, круглую, вставил треугольную в неё. С одного конца закрепил прозрачное стёклышко, насыпал туда бусины и цветные осколки, сверху закрыл круглым же куском полупрозрачной пластмасски. С другого конца калейдоскопа он вклеил плотный кружок картона, проделав в нём отверстие – чтобы смотреть.

– Готово! – провозгласил Коля, показывая Демьяну свою работу. Да у этого парня талант лепить страшненькие калейдоскопы – такой же неаккуратный, как и тот, что в серванте. Обнять и плакать. Ну, что же, с другой стороны – может сработать.

Они вышли из магазина и снова отправились к автомату с газировкой. Вариантов не было – Лида могла прийти только туда, на ту полную людей и машин площадь. Коля держал калейдоскоп перед собой, как будто тот был хрупким и новорождённым. Отчасти, так и было – вместе с ним родилась слабенькая надежда на то, что Лида его вспомнит.

Демьян почувствовал, что воздух вокруг как будто нагрелся и уплотнился, стал тяжелее проходить в лёгкие – плохой знак. Скоро придёт пора уезжать, с Лидой или без.

Но на этот раз долго ждать не пришлось – девушка появилась практически сразу.

– Что ты тут делаешь опять? – сказала она сердито, как будто этот автомат был её личным пространством. Впрочем, таковым был весь этот мир.

– Не сердись, – Коля на сей раз держался на расстоянии, – я тебе вот что смастерил. Посмотри.

Он протянул ей калейдоскоп. Она осторожно взяла его в руки, подняла на свет и заглянула внутрь: когда она вертела трубку, стекляшки внутри задорно побрякивали. Лида сперва заулыбалась, а потом и вовсе рассмеялась – простила, пожалуй. Давай, барышня, вспоминай.

– Да, это и правда забавно. Такие узоры, и как будто весь день разукрашивают. Ты это сам сделал, Коля?

– Сам… Лида, а ты ничего не вспомнила? Про меня, про нашу жизнь?

Девушка отняла калейдоскоп от лица и внимательно посмотрела на Колю. Она не вспомнила, хотя именно в этот миг, кажется, очень пыталась.

– Пойдёшь со мной на поезд? – сделал отчаянную попытку Коля, – Я, конечно, не настаиваю, но мне бы этого очень хотелось.

Лида улыбнулась – тихо и снисходительно. Так готовятся отказать в лакомстве капризному ребёнку.

– Я не хочу отсюда никуда уезжать. Спасибо за подарок. Я не знаю, куда ты меня зовёшь, но мне туда не нужно. Береги себя, Коля. И не надо мне больше ничего приносить.

И она снова ушла, хотя и оставила калейдоскоп себе. Она шагала так плавно, словно плыла по воздуху, – что же, в этом мире всё возможно. Демьяну показалось, что она вот-вот растворится дымкой и канет в небытие, но она просто завернула за угол.

На Колю было жалко смотреть. На него как будто вылили ведро грязной болотной воды, только вот мокрым он не был. Зато всё чувствовал.

– Остаётся только связать и затащить силой, – беспомощно развёл он руками и сел на ступеньки то ли музея, то ли театра. Рядом по дороге проезжали машины, всё ехали, ехали, ехали… И куда только в этом мире можно торопиться? Это у них есть лишь «сейчас», у всех остальных-то «вечность»…

Демьян сел рядом с Колей. Нахмурился, отбил пальцами какой-то ритм по безразличному граниту. Должно быть что-то ещё. Должно быть.

– Всё не то, – сказал он, – чертополох твой, калейдоскоп этот, на коленке слепленный, – это не работает. Вспоминай другое. Сильное, яркое.

Коля вздохнул и в задумчивости пощипал себя за ухо. Другое…

– Ладно, отбросим все эти ваши сахарные облачка, на которых вы сидели, ножки свесив. Вспоминай плохое. Расставались, кто-то умер, кто-то кому-то изменил, наврал, предал. Не бывает так, чтобы шестьдесят лет прожить и хоть раз в кювет не съехать.

– Ну… было, конечно. Но это ведь плохое. Совсем же плохое. Дурная память. Этим не вернёшь.

– Говори.

Коля снова пощипал себя за ухо, уставившись в одну точку. Пошевелил губами, как будто беззвучно считал проезжающие мимо машины. Наконец, заговорил:

– Лида ребёнка потеряла. Мы оба потеряли. Она выкинула, пару месяцев не доносив.

Демьян оживился – это уже что-то! А то всё про цветочки. Вот где она, жизнь.

Коля продолжал:

– Говорят, горе объединяет. Может, у кого-то и так. А мы вот разбрелись по углам горевать, у каждого как бы своя беда вышла. Развелись. Несколько лет ни звонка, ни строчки.

– Так. И как вы помирились?

– Да случайность – меня машина сбила. Сильно так расшибла, всего переломала, непонятно, как я сразу не помер. Собирали меня тогда по кусочкам. А когда в больнице лежал – ни сесть, ни встать, и она вдруг в палату вошла. Говорит, что-то вдруг в груди заныло, закололо, тревожно стало. И как будто сердце её ко мне привело. Ну и стала меня выхаживать: с ложечки кормила, при ней я ходить учился. Больное было время – больное, плохое, поломанное. Так нечего об этом и вспоминать.

Вот же зараза!

Демьян звонко хлопнул себя по коленке и поднялся, абсолютно довольный:

– Отлично же! Идеально! Давай, вставай.

Коля недоумённо на него поглядел, но повиновался. А что ему оставалось? Повеселевший проводник взял его за плечи, посмотрел в глаза и улыбнулся:

– Рад бы ещё поболтать, да времени нет. Без обид.

Он крепко схватил его, приподнял и с силой швырнул на дорогу, прямо под колёса проезжавшему автомобилю.

Бах!

Водитель и не пытался затормозить и после удара проехал дальше как ни в чём не бывало. Колю отбросило далеко на тротуар. Он неестественно распластался, кровь хлынула у него из носа, из ссадины на голове. Кажется, ребро сломалось и проткнуло внутри что-то важное. Зрелище не из приятных.

Над площадью пронёсся Колин крик – острый как бритва. Боль он чувствовал так же, как и в жизни. А может, это память подсказала ему, как было в тот раз? Он всё орал и выл, крик прерывался кашлем, и было видно, как из его рта выпрыгивают капли крови.

– Любовь не растёт в теплицах, Николай Яковлевич, – пробормотал Демьян, поправляя галстук и глядя, как Коля корчится от боли. Он ждал. Потерпит уж.

Все люди и машины с площади куда-то мигом подевались. Даже голуби разлетелись, и теперь не было не только запахов, но и звуков – даже эха. Коля как будто стонал в маленькой комнате со стенами, покрытыми поролоном – что-то скрадывало его крики. Жутковато.

Когда под Колей натекла уже большая лужа крови, и он стал понемногу затихать (Демьян даже заподозрил неладное), послышались торопливые шаги – внезапно звонкие в этом приглушённом мире.

– Коля!

Ха! Демьян ухмыльнулся и самодовольно сложил руки на груди. Ну вот, сработало же. Люди…

Лида подбежала к своему мужу и опустилась рядом с ним на колени. Она боялась дотронуться до него даже пальцем – крови было слишком много. Её затрясло крупной дрожью. Она всё же коснулась его лица – всего в красных потёках и ссадинах – и попыталась заглянуть ему в глаза.

– Коленька, всё хорошо, всё будет хорошо! Я теперь всё вспомнила, Коленька, и нашу жизнь, и как я заболела, Коля! Открой глаза, ну же? Я поеду с тобой на поезде, хорошо? Куда угодно поеду, только открой глаза, ты только останься!

И Коля остался. Он прекратил стонать, разлепил веки и посмотрел на Лиду чистыми, ясными глазами. Улыбнулся. Боль как будто сразу перестала мучить его, кровь остановилась – схлынуло всё плохое, как тогда. Только теперь не пришлось заново учиться ходить. И правда, удивительный этот мир.

– Ну что, – прогудел Демьян, врываясь в их воссоединение, – поднимайтесь. Пора на поезд.

Лида как будто только сейчас впервые увидела Колиного проводника. А может, и правда, не видела раньше. Она помогла своему мужу подняться и, поддерживая его за руку, сама направилась в сторону платформы – домой, скорее домой! Теперь она помнила.

Тот же старенький вагон, те же скамеечки, тот же туман за окном. Не успел поезд тронуться, как Лида положила голову мужу на плечо и задремала. Коля гладил её по руке, сиял и, кажется, уже и забыл о недавней жуткой боли.

– Нам ведь не так долго осталось? Там, дома?

Демьян пожал плечами.

– Точного срока не назову. Но по договору твоё оставшееся время делится пополам, половина – ей. «Умерли в один день», и всё подобное. Ну, быть может, день-другой разницы случится, но это уже детали.

Коля медленно кивнул.

– А потом что? Ну вот этот мир… смерти… это же не всё?

– Этот мир есть, чтобы сознание привыкло, это временное и ненастоящее. А что дальше – узнаешь в срок. Но ничего плохого, обещаю.

Они сидели рядом с ним – молодые, убаюканные своей любовью, успевшие перед финальными аккордами сыграть ещё в одно приключение. Что же. Такие они, люди…

– Давай, – Демьян устроился поудобнее на скамейке, – надо поспать. Пока не уснём, не прибудем. Такие правила.

Они очнулись все вместе, втроём, в квартире Николая Яковлевича и Лиды. Старушка тоже открыла глаза и улыбнулась, перевела взгляд с мужа на Демьяна.

– Когда я болела, терпеть не могла запах лекарств. Так он мне опостылел, и ничто не могло его выкинуть из меня, что я решила – баста. Никакого больше нюха. А теперь вот – снова пахнет. Совсем не жалею.

Проводник только ухмыльнулся. Так вот оно что.

– Ну, что же, – он поднялся и направился к двери, – свою работу я выполнил. А вам точно есть о чём поговорить.

– Спасибо тебе, – Николай Яковлевич прижимал руку жены к своей щеке, – мы справимся. Спасибо…

– Так что же это, – второпях спросила Лида, пока он не ушёл, – что же получается, любовь побеждает смерть?

Вот было бы любопытно на это поглядеть. Демьян даже рассмеялся.

– Смерть? Нет, Лида, никогда. Ничто не побеждает смерть, – он сделал паузу. – Но любовь побеждает жизнь. Уж вам-то это известно.

Сказав это, он подмигнул им напоследок и вышел из комнаты.

Тикали часы: «тик-так», за окном визжали дети, где-то у соседей играло радио. Устаканившиеся, гармоничные чьи-то судьбы. В прихожей хлопнула дверь – Демьян ушёл. А в квартире на пятом этаже осталась только их, Лидина и Колина, «вечность».