Текст книги "Пять/три"

На свет маяка

Старый внедорожник подскочил на неровности, а вместе с ним и Толик – его единственный пассажир. Уже часа полтора он дремал на соседнем с водителем кресле и вот проснулся.

– Уже скоро, минут пятнадцать, и приедем.

Дорога впереди петляла, хотя вокруг была сплошная открытая серость. Тундра.

В Москве осень ещё не успела выцвести, догорала октябрём, а здесь, на севере, уже лёг снег. Наверное, в солнечные дни можно сойти с ума от белизны. Но сейчас низкое серое небо пластом лежало на тундре, и оба они скрадывали друг у друга простор.

Толик, без пяти минут инженер-электротехник, ехал в посёлок Китовый на берегу Баренцева моря. Его выписали как практиканта для работы на тамошнем маяке, в подмогу к смотрителю. «Романтика!» – подумал тогда Толик и согласился. Сейчас он уже битые часы трясся по вечной мерзлоте, которая забралась в его ботинки и так искусала ноги, что он их не чувствовал.

– Чего смурной? – подал голос водитель, – Не по душе суровый край, а?

Толик растёр замёрзшие руки:

– Да нет. Холодновато просто.

Водитель как-то крякнул, наверное, посмеялся.

– Это ничего! Север он такой – здесь мороз под кожу лезет, как засядет там червяком с октября, так, считай, и до весны. Но тут люди зато тёплые. Хотя компания у тебя, прямо сказать, небольшая будет.

Небольшая – громко сказано. Студента выписал единственный обиталец маяка – какой-то Потап Андреевич Самойлов.

Они добрались до Китового. Посёлок встретил их разбитой дорогой, деревянными домами, невнятными вагончиками и несколькими новостройками в три этажа, покрытыми жёлто-бежевой плиткой.

– Здесь вон и больница есть. Ну как больница, фельдшер да врач, терапевт, наверное. Но, если надо, всё полечит. Школа вон, магазинчик есть. Там завозного много. А, ну и вон там, смотри, за тем зданием справа, видишь вагончик деревянный? Там Степаныч пиво варит, вкусное! Зайди потом, попробуй.

Толику почему-то захотелось пива прямо сейчас. Он и не ожидал тёплых приветствий от Заполярья, но такая здесь витала серая запущенность, что в сердце защекотало: «И чего я сюда припёрся?» Ну, сладит как-нибудь. В походы ходил, вроде не тепличный цветочек. А романтика приложится.

Маяк стоял в стороне от посёлка, километрах в пяти, на мысу. Они проехали ещё немного вдоль моря – оно перекатывалось под обрывом. Впереди вырос и сам маяк – приземистый, грязно-белый. Впечатляет: фонарь его под стеклянным колпаком казался мощным, каким-то уверенным, что ли. Наверное, спасал чьи-то жизни. Не маяк, а герой на пенсии – брошенный и не помнящий сам, что же такого он совершил когда-то.

У маяка дорога кончалась. Толик вышел из машины, и его сразу окутал ветер. Он как будто впервые задышал – непривычно. Здесь, на севере, воздух был другой: особого вкуса и свежести, едва-едва со сладостью, с холодком до самого дна лёгких. Море шумело внизу, но бьющихся волн не было видно, только огромное пространство сильной серо-бурой воды, захватившее взор. Вот где стихия! Вокруг тундра, земля прорастает в небо, небо в море, и не всегда разберёшь, где что.

– Ну что, студент! – водитель уже выгрузил его чемодан из багажника. – С прибытием. Потапыч! Принимай подмогу.

Навстречу, из-за забора, огораживающего территорию маяка, неспешно шёл смотритель. Крупный, с седой бородой и обветренной кожей – он был похож на старый списанный ледокол. Даже ступал он как будто сквозь льды – тихо, но неотвратимо. Подошёл, кивнул водителю с Толиком.

– Потап Андреевич, здравствуйте, я Анатолий, – практикант протянул руку маячнику. – Вот, прислали по вашему запросу.

Потап Андреевич ответил на рукопожатие крепко и сухо, прищурил и без того раскосые глаза. Снова кивнул.

– Ну, заходи.

Сказал и направился обратно к маяку, так же неспешно. Толик спохватился, попрощался с водителем и поспешил за своим новым начальником. Внедорожник прошуршал по заснеженной грунтовке, разворачиваясь, и укатил обратно в город. Теперь всё, отступать некуда. Теперь только море и свет маяка.

Помимо самого маяка, в сущности, не такого уж большого, на территории был небольшой каменный домишко и пара хозпостроек – сарайчик с видавшим виды барахлом и ещё один, закрытый на замок. Смотритель провёл его прямо в дом, и они сразу очутились в тепле. Места было немного, мебель – только нужная. Пара шкафов, кухня, стол, накрытый старой клеёнкой, полочка с книгами, бумажным корабликом и огромной ракушкой. В доме было сухо и натоплено, пахло печеньем.

– Вон дверь, там комната. Вот тут ванная. Вода горячая, тепло всегда – протянули с Китового, там котельная. Газ из баллонов, привозят. Ты поди устройся и давай за стол.

Никакого ответа он не ждал – сразу прошёл в кухню и стал хозяйничать. Толик покатил чемодан в свою комнату.

Тоже маленькая, места только и есть, что для раскладушки, небольшого стола да шкафчика. Ничего, больше и не надо. Стол стоял у окошка, снаружи уже начало смеркаться. Едва слышно шумело море, орали чайки, смотритель гремел тарелками на кухне. Толик разложил вещи, аккуратно, как только мог, – ему отчего-то показалось, что в этом доме ценится порядок. Достал было свои бумажки – пару курсовых по маячному оборудованию, какую-то методичку, он даже учебник с собой захватил и зачётку. Показать, что не лыком шит – в деле понимает. Но просто сложил их стопочкой на столе – похоже, не тот человек Потап Андреевич, чтобы вот так с ходу спрашивать бумажки в доказательство.

Толик переоделся в чистое после дороги, умылся, тщательно вымыл руки и прошёл на кухню. На плите в кастрюле булькали сосиски, на сковородке шкварчала картошка, Потап Андреевич сидел за столом и резал лук в миску с квашеной капустой. В животе у Толика заурчало.

– Разобрался? Ну молодец, садись.

– Потап Андреевич, помочь чем? Вы говорите, я же тут полноценный теперь жилец. Буду во всей деятельности участвовать.

Смотритель даже головы не поднял – видимо, лук его занимал больше. Разделочная доска была старая, деревянная, массивная – такой и убить можно. А ножичек – с деревянной рукояткой с заклёпками, у них когда-то на даче был точно такой же. Да и вообще, всё вокруг напоминало старую дачу. Даже пахнет похоже.

– Давай так – меня тут все Потапычем зовут. Вот и ты не отклоняйся от курса. И не «выкай» – мы теперь товарищи по службе. Помочь – поможешь, посуду после еды вымоешь.

Толик кивнул. Ужин удался – на северной улице так сурово, что счастье испытываешь от обыкновенной картошки. Поджаристая, душистая, да с квашеной капустой – скрипит кислинкой на зубах, чем не счастье? Потапыч молчал и заговорил, только когда стали пить чай.

– Так вот, Толик. Задача твоя – оборудование маячное, я завтра покажу. Наладишь, проверишь, подлатаешь, где надо бы. Так-то я и сам могу, но технику новую поставили, а я уже старый кит, в этих водах не плавал. Расскажешь потом, что и как. Вот тебе и практика.

Толик снова кивнул. Кажется, Потапыч вообще не любил разговаривать, и с такой длинной речи его лучше не сбивать.

– Быт тут простой. Поднимаемся пораньше, завтрак часов в семь. Не потому, что дел много, но утром соображалка лучше работает. Вечера все твои, хотя заняться здесь нечем неподготовленному. Книги, шахматы, телевизор вон стоит, работает вроде. Интернетов тут не водится. До Китового километров пять – можно, конечно, пройтись, но в непогоду не соваться бы. Скорее всего, там заночевать и придётся – есть где, стучи в любой дом, направят. Выпивки я тут не терплю, хочешь – иди вон в Китовый пиво пить, но сюда не тащи ни пиво, ни свою пьяную голову. Да и всё вроде.

Потапыч явно переутомился. Он окунул печенье в чай, съел и шумно отхлебнул из чашки в красный горошек.

– Понял, Потапыч, разберёмся, – Толик поднялся и стал убирать со стола – пора мыть посуду.

Смотритель взглянул на Толика и впервые за весь вечер улыбнулся. Потом взял старую керосинку, поджёг фитиль – тот вспыхнул жёлтым треугольником – и засобирался на улицу.

– Мне на обход. Так надо. А ты давай отдыхай, как управишься. Завтра начнём работу.

Разбираться с маячным оборудованием пришлось долго – чуть ли не неделю. Не зря Толик привёз с собой книги и курсовые – было что вспомнить. Учился он хорошо, к делу подходил со всей ответственностью – а её у него набралось бы на три четверти от заданного объёма.

Странное дело было с этим маяком. По обыкновению маяк – военный объект, который армии теперь уже ни за каким ладом не сдался. Почти все догнивают как могут. Но этот хоть и автоматический – знай себе следи, чтобы электроника работала, – но перебросили его с военного ведомства на муниципалитет. Потапыч каким-то чудом выхлопотал новое оборудование, уже не у армейской казны, а у общегражданской. Мол, навигация в этом месте моря хромает, сбиваются суда с фарватера, а участок сложный – надо скалы обходить.

И правда, были несчастные случаи, даром никто не разбился. Вот и подсвечивал маяк путь по секторам: красный свет видишь – держи правее, зелёный – левее, белый – иди, как шёл, тем же курсом. Вот и вся наука.

Внутри маяка было уютно. Толик часто поднимался к фонарю, разглядывал линзы, как заворожённый. Он отражался в них, а вместе с ним – всё небо и море, и вроде бы смотрел на своё лицо, а вроде и в калейдоскоп своего существования. С темнотой фонарь зажигался, с рассветом гас. Оборудование гудело внизу, и вскоре Толик привык к этим звукам. Потапыч наблюдал, как он, прикусив язык от усилия мысли, глядит то в книгу, то на кнопки и схемы, и иногда спрашивал, что к чему. Так проходили дни.

Вечерами после ужина Потапыч неизменно собирался на улицу, уже по темноте, разжигал керосинку и уходил. Не было его по несколько часов, и Толик не понимал, что можно так долго делать в северной ночи, когда на километры вокруг живут только чайки. Погода не наладилась – было серо, иногда налетал мокрый снег, иногда дождь. Белого стало чуть меньше, зато влажность окончательно смешала все краски и нагнала туманов – жизнь проходила как в разбавленном молоке.

В один из вечеров, когда Толик уже домыл посуду, Потапыч вернулся с обхода не один. Дверь открылась, и в домик потёк наружный холод. Смотритель бережно вёл под руку какую-то пожилую растрёпанную женщину. На ней был странный цветастый балахон, седые волосы спутались и торчали, а глаза непонимающе бегали по стенам.

– Давай вот, осторожнее. Всё хорошо теперь. Толик! Ставь чайник. Ну? Поживей!

Практикант очнулся, набрал воды в эмалированный чайник и поставил его на плиту – стёкшие по стенкам капли тут же зашипели, напоровшись на огонь.

Потапыч усадил женщину за стол, а сам разместился напротив.

– Ты, мать, не переживай. Самое сложное позади, дальше всё по-лёгкому будет. Сейчас чайку попьём, и я провожу.

Гостья, наконец, прислушалась и молча закивала. Кажется, успокоилась.

Чайник закипел, и Толик налил кипятка в заварку. Женщина обхватила горячую чашку сморщенными ладонями, вздохнула с какой-то тоской, но стала прихлёбывать. От печенья отказалась.

– Не переживай, всё уже, – Потапыч, продолжая бормотать, достал простой альбомный лист из ящика и, к удивлению Толика, стал мастерить что-то из бумаги.

Какое-то время посидели молча – гостья всё смотрела в чашку, от которой поднимался пар. Смотритель складывал лист так и эдак, переворачивал, шуршал, проводил по складкам сухой рукой. И вот – готов был бумажный кораблик. Небольшой, с ладонь Потапыча, ровный, симпатичный. Толик стоял в сторонке и ждал.

Женщина быстро допила чай (такой горячий, ну как?!), помедлила, улыбнулась. Она протянула худенькие руки к Потапычу, и тот аккуратно положил ей на ладони кораблик. Гостья издала подобие смеха, бережно поднесла подарок к груди и стала то ли качать его, будто на волнах, то ли баюкать, как дитя. Вот же странность, неужто с головой у неё беда? Судя по всему, так.

– Ну, всё, – Потапыч поднялся, помог встать гостье. – Пойдём. А ты, Толик, прибери тут, чашку помой.

Он снова зажёг керосинку и, поддерживая женщину под локоть, увёл её в ночь.

В комнате остался странный запах – то ли духи, то ли морская тина. И исчезла привычная сухость – не могли же они, выходя, столько сырости нагнать через порог?

Потапыч вернулся быстро – Толик как раз вытирал стол. Зашёл, напустил ещё немного холода в помещение. Где-то снаружи волна сильно ударилась о скалы – донёсся раскат.

– А что это за гостья, Потапыч? Откуда она?

Тот только сурово посмотрел на Толика, убрал на место керосинку и стал наводить порядок в шкафу с посудой. Хотя там и так всё стояло как надо – он просто переставлял чашки и тарелки с места на место.

– Из Китового, заблудилась? Какая-то она… Не в себе.

– Помолчи, – гаркнул Потапыч, – тоже не в себе был бы на её месте. Нормально всё. Пригрели, проводили. Всё правильно.

Да что правильно-то? Ерунда сплошная вокруг. Но Потапыч уже рявкал – видимо, совсем не хотел подробностей. Ладно.

– Пойду я спать.

– Ага, – смотритель уселся за стол, достал ящик с альбомными листами и принялся наводить порядок и там. Толик ушёл.

На неделе приехал тот самый водитель, что доставил Толика на маяк, – привёз продуктов и улов местных – морские гребешки. Закрытые плоские ракушки, цветные, в водорослях. Так и казалось, что внутри каждой из них – жемчужина.

Толик быстро научился их открывать – засунуть лезвие сбоку, подсечь ножку, раскрыть ракушку и добраться до заветного бледного тельца – пару лимонных капель, и можно есть. На такие деликатесы на практике он и не рассчитывал. На столе уже собралась гора ракушек, когда Потапыч привычно засобирался на обход.

– Ты её каждый вечер ищешь, да?

Старый маячник только взглянул на Толика, а у того по сердцу пробежал холодок – надо было прикусить язык, вот как знал, что надо. Потапыч разжёг керосинку и молча вышел за дверь.

Толик прибрался на кухне, собрал ножи, салфетки, вытер насухо клеёнку. Вот чёрт его за язык дёрнул, а. Не хватало ещё ссориться со своим единственным собеседником. Прибираясь, он заметил на книжной полке бумажный кораблик – он мельком видел его по приезде. Вспомнилось, как та женщина баюкала такой же и вышла за порог, бережно сжимая его в руке. Вот что это? Ай, ладно. Всё равно же не расскажет, у него душа как вот эти самые моллюски – только ножа не подобрать, а ножка там внутри титановая.

Правило северной ловли – возвращать морю то, что забрал. Поэтому Толик, уже зная науку, собрал в мешок ракушки – их надо было снести к воде и выбросить обратно в волны. Наткнуться на сердитого Потапыча он не хотел, но что поделать. Оделся, взял фонарик, мешок и вышел туда же в ночь.

Снаружи было непривычно тихо. Днём падал снег, к вечеру погода успокоилась. Волны почти не шумели, небо было в негустых рваных облаках – местами сверкали звёзды. Воздух был мягкий, снег под ногами не хрустел, только глухо хрумкал и прилипал к ботинкам.

Если идти от маяка в сторону, противоположную дороге, небольшая тропинка через камни вела по пологому склону к воде. Минут десять спуска, и вот море – плещется, чёрное, у самых камней под ногами. Толик выбросил ракушки в воду, выключил фонарик и прислушался – ничего. Плеск, лёгкий ветерок, ещё плеск. Где-то сверху стоял маяк – бросал свой спасательный луч в пространство из темноты и пустоты на случай, если кому-то будет нужна его помощь. Плеск, плеск. Звёзды в прорехах подмигивали откуда-то из космоса. А там и того больше темноты и пустоты – столько, что ни один маяк не добьёт. А может, звёзды – это такие мощные маяки? И нам всем туда надо?

Наверху со стороны дороги Толик заметил огонёк, тот двигался к дому. Должно быть, Потапыч со своей керосинкой. Пора назад.

И действительно, когда Толик открыл дверь, он увидел сидящего за столом маячника. И не одного. Напротив него расположился незнакомый мужичок – такой же растрёпанный и слегка потерянный, как прошлая гостья, но вроде довольный. На нём была тельняшка и моряцкие брюки, а в руках он теребил видавшую виды бескозырку – странную какую-то, с полосатой оранжево-чёрной лентой, как будто георгиевской.

– Толик. Проходи, поставь чайник, – бросил Потапыч. Он уже достал из ящика лист бумаги и принялся мастерить кораблик.

У Толика закружилась голова. Ходят и ходят из ночи, а потом исчезают. Нет, Потапыча придётся пытать, чтобы сознавался.

– Спасибо, парень, – подал голос гость, когда перед ним поставили чашку с горячим чаем. Ну, этот хотя бы в своём уме.

– Ты пей, отогревайся. Сам знаешь, самое сложное позади, дальше только в путь. Так что вот чайку тяпни, у меня почти готово, – Потапыч и правда в этот раз гораздо быстрее управился с корабликом.

– Спасибо, спасибо. Так привечаешь, будто птица важная, давно тепла такого людского не видал. Да и вообще никакого не видал, – мужичок вздохнул. – А ты вот, малой, тоже молодец, за чай тебе благодарность.

Гость довольно отхлёбывал из чашки, прикусывал печенье как-то боком. Бескозырку он положил на стол, и Толик прочитал золотые буквы на ленте: «ГВАРДЕЙСКIЙ ЭКИПАЖЪ». В его голову это уместиться уже не могло, поэтому он просто сел на табуретку в уголке и смотрел, как Потапыч заканчивает с корабликом.

Вот он вручил его гостю, тот повертел его в руках без особого благоговения, только добродушно хохотнул.

– Здрав будь, малой, – бросил он на прощание притихшему Толику, и маячник с моряком ушли в ночь. В помещении остался всё тот же странный запах то ли сладких духов, то ли морской тины – всё вместе.

Толик стал убирать со стола. Чашку вымыть – и на полку, печенье и салфетки – в шкаф. Лишнее выкинуть. Крошки со стола вытереть. Клеёнку он оттирал уже со злостью – до его сознания докатилось, наконец, полное непонимание происходящего. Какой, к чёрту, «гвардейскiй экипажъ»?! Какие керосинки, какие полоумные тётки?! «Ответишь ты мне, Потапыч, допрошу с пристрастием, так и знай».

Пока Толик вымещал гнев на клеёнке, входная дверь открылась и на пороге появился маячник. Он впустил вперёд себя небольшой холодный вихрь.

– Оденься, поди посмотри. Ты ещё не видел, – сказал Потапыч и вышел обратно на улицу.

Толик со злостью швырнул тряпку в раковину. Вот так, «поди посмотри», раскомандовался. Но он всё же натянул куртку, шапку, зашнуровал ботинки и вышел наружу.

Мир там переменился. Темнота, серость, ночь – всё ушло, осталось только небо, оно одно сейчас было снаружи. Облака разошлись, и там, вверху, бегали бледно-зелёные всполохи, широкие полосы света перетекали друг в друга, двигались, танцевали. Северное сияние. Да, Толик его ещё не видел. На фотографиях оно было гораздо ярче, но теперь, вживую, это было как увидеть первый в жизни рассвет – после такого ты уже не будешь прежним. Мир заглох, просто перестал существовать – были только они вдвоём на свете: Толик и это свечение. Ему показалось, что его подхватывает и несёт ввысь, и разрывается что-то внутри на лоскутки, и часть этих лоскутков хочет туда – парить и переливаться вместе со всполохами. И остаться с ними насовсем, никогда не возвращаться на землю, только бы быть вечно в этом движении.

– Есть такая штука, меряченье, – подал голос Потапыч, и Толика сразу швырнуло в реальность. Да, по-прежнему стоит на земле, никуда не летал. Странно.

– Это у всех северных народов есть. Мэнерик ещё, по-разному называют. Это такая болезнь, арктическая истерия. Крыша, в общем, у людей едет, и именно тогда, когда небо вот так полыхает. Кто-то говорит, что если долго смотреть – часть твоей души туда улетит. И всё, будешь остаток жизни только и мечтать, чтобы снова сияние увидеть, с куском души своей встретиться.

У Толика внутри похолодело. Не он ли сейчас рвался где-то внутри на лоскутки, желая часть их отправить в небо?

А Потапыч продолжал:

– Я служил на «Ленине», на ледоколе, давно. Так там боцман рассказывал, что, мол, когда вот так сияет небо – значит, принимает к себе потерянную душу. Вот и психуют северяне – нечего на чужие души-то смотреть. Мы тогда смеялись – серьёзный человек вроде бы, советский, а сказки рассказывает. Посмеялись и забыли, – Потапыч затих на время.

Где-то невдалеке закричала чайка, хотя по ночам они обычно молчат. Крик наложился на всполохи, и от Толика снова стало ускользать чувство реальности.

– А я, когда тут смотрителем стал, пожил и думаю: вот я маячник. Интересно, а как потерянная душа должна определиться? Ну, положим, скитается она, скитается, как это мытарство остановить? Надо же как-то показать: «Вот тебе свет». И дёрнуло меня что-то. Взял керосинку, да пошёл в ночь. Ходил-ходил, сам не знаю зачем. А потом мне из темноты парень навстречу – мокрый весь какой-то, серый, испуганный. Я тогда тоже подумал, что он с Китового заплутал.

Сияние затухало и разгоралось вновь, Толик и забыл, как злился только что на Потапыча. В темноте он был какой-то древний, монолитный. И не человек вроде, особенно под такие разговоры.

– А он мне и говорит: помоги, мол, корабль мне нужен. Ну, думаю, умом повредился, а у самого внутри что-то колет иголками – отведи домой, пригрей да корабль дай. Не знаю, шестое чувство, или какое там. Отвёл его на маяк, чаю налил – он выпил, погрелся, успокоился как-то. Так-то он выглядел, словно от Владивостока до Мурманска бежал, а за ним черти гнались с вилами. Ну а откуда у меня корабль? У меня и лодки-то нет никакой. Смастерил из бумаги – так парень расцвёл сразу: «Корабль, корабль», – заладил. Потом вышли мы с ним – он с этим корабликом по тропиночке вон туда, к морю, припустил. Как прошёл к воде, кораблик в ладонях держит, да так и почесал пешком в воду. И всё, и исчез. А после небо засияло. Вот я с тех пор и… Хожу, встречаю, провожаю. Много их скитается-то, как видишь.

Толик ошарашенно молчал. В голове у него была каша, а в ушах звенело.

– Почему у этого моряка на бескозырке было написано старыми буквами, как до революции ещё?

– Ну, долго скитался. У души нет ни пространства, ни времени, у них там свои системы координат. Мало ли как оно.

Толик покивал, будто соглашаясь. Но ни с чем он не соглашался, на какой-то момент он даже подумал, что пошёл всё-таки в Китовый попить пива, выпил его там литров пять и теперь валяется где-нибудь, и всё ему только кажется. Но нет, здесь, в сознании.

– Выходит, это утопленники? Отовсюду – хоть из прошлого века, хоть с экватора?

– Понятия не имею, – пожал плечами Потапыч, – вроде наши все, говорят по-нашему. Утопленники или нет – я об их кончине не расспрашиваю. Они и без того после смерти чёрт-те что пережили, чего бередить-то? Вот такая вот ситуация, Толик.

Они ещё постояли снаружи, потом маячник ушёл, оставив Толика переваривать. Но тот не мог. В его мыслях плясали огни, скитались души, и всё, во что он верил до этого, поплыло, как марево. Вроде есть, а вроде и нет. А может быть, у него как раз это самое, меряченье? И ему всё только кажется?

В эту ночь Толик ещё долго не ложился. Он бродил вокруг маяка, глядя то на его свет, то на сияние, которое становилось всё бледнее, пока не затухло окончательно. Он вернулся в домик, только когда совсем замёрз. Всю ночь ему снилось, как небо подхватывает его и уносит, и он болтается где-то там и постоянно ищет один-единственный огонёк в темноте.

О скитальцах они с Потапычем больше не заговаривали. Жизнь шла своим чередом – днём работа, вечерами – ужин, шахматы, обход. Ничьих потерянных душ к ним не прибивалось, хотя небо иногда сияло: «Ну, я же не один такой», – пожимал плечами маячник.

Как-то раз Потапыч ушёл в Китовый, сразу после завтрака.

– Туда сегодня должны привезти всякое полезное – керосин, пару запчастей. Остаёшься за главного.

Что поделать, главный так главный. Днём погода испортилась. Налетела метель, по всем углам завыл ветер, дорогу замело. Толик было вышел на улицу, но не увидел ничего ближе метров пяти и поспешил укрыться от непогоды. Так и пришёл вечер – раньше, круче налетела темень. Теперь сюда из Китового не то что пешком – и на машине не добраться. Как там говорил Потапыч: «В непогоду лучше обратно не соваться». Стало ясно, что сегодня Толик ужинает один.

Он слабо поел – аппетита не было. Каково это – быть маячником? Вот он сейчас здесь, один, «главный». И так изо дня в день, с призрачной миссией, со своими только мыслями – неоткуда другим поступить извне. Отшельничество. Смог бы он так? Потапыч-то уже пожил, на ледоколе вон служил, ещё где-то. Наверняка есть какая-то история. И каково вот так – закрыть всю свою историю здесь, на севере, и сжать её только лишь до крохотного огонька керосинки, когда там – такой мир?

Керосинка. Толик раньше об этом и не подумал. Идти ли на обход?

Но долго его эта мысль не терзала. Он поднялся из-за стола, прибрался, надел свитер потеплее, а под него ещё кофту и футболку. Главное правило от холода – оденься, как капуста, и будет тебе тепло и счастье. Ботинки, куртка, шапка до ушей. Кто знает, сколько там нужно болтаться?

Толик заправил и зажёг керосиновую лампу – она ожила жёлтым пламенем. Пора.

Непогода немного улеглась. Ветер уже не рвал и не дёргал воздух, как норовистая лошадь уздечку. Снег ещё летел, дорогу было плохо видно, но идти вполне можно. Потапыч ходил по этой стороне, вдоль моря. Толик не знал, что делать: шагать туда-сюда и ждать или призывать скитальца каким-то заклинанием и прочим шаманством. Поэтому он просто пошёл, стараясь держать керосинку повыше – чтоб была заметна.

Прошло больше часа, ничего не происходило. Ноги уже стали подмерзать, а вьюга снова разошлась – теперь ветер уже бил Толика в лицо ледяными иглами.

Тут ему показалось, что кто-то всё же идёт ему навстречу – медленно выходил из метели чей-то образ. Ещё несколько шагов – и он увидел девушку. Белое платье до пола, без рукавов, смуглая кожа, чёрные волосы. Она шагала неуверенно, чем-то потрясённая, но будто совсем не ощущая холода и ветра.

– Эй? – сердце Толика заколотилось. – Сюда, иди скорее, я помогу.

Теперь он видел её лицо – юное, запуганное, она чуть не плакала. Сделав ещё шаг, она споткнулась, но Толик успел её подхватить – она почти что лишилась чувств.

– Тише, тише. Теперь всё закончилось, всё будет хорошо, – стал бормотать он так же, как Потапыч.

Толик не знал, холодно ей или нет, но, поставив керосинку в снег, стащил с себя куртку и укрыл ею странницу. Она тут же зарылась в одежду чуть ли не с головой – видимо, всё же замёрзла. Девушка не говорила ни слова и покорно позволила Толику вести себя под руку до самого домика.

В сухости и тепле стало лучше. Продрогший «хозяин» маяка повесил куртку у двери и пригласил гостью за стол. Она по-прежнему была немного напугана, но осматривалась всё же с любопытством. Толик набрал в чайник воды и поставил его на огонь, пытаясь припомнить, знает ли он, как складывать кораблик из бумаги. Последний раз он так делал, кажется, в средней школе – пускал потом по мартовским ручьям.

Толик сел напротив странницы. Девушка была красивая – уж ему-то, молодому парню, да не оценить. Вот чего теперь? Разговаривает она или нет?

– Анатолий, – представился он и протянул руку.

Она с недоверием посмотрела на него, но всё же вложила свою ладонь в его. Толик почувствовал тепло её тела – странно это всё. Он-то думал, что призраки нематериальные. Они должны проходить сквозь стены и отдавать потусторонним холодом, а не пожимать людям руки.

– Августа, – девушка наконец подала голос.

– Ого, – присвистнул Толик, – красивое имя. Ну, что же, Августа, давай пить чай. Печенье будешь?

Гостья кивнула.

Он залил кипяток в две кружки – заодно и себе. Его до сих пор потряхивало и от встречи, и от прогулки на свежем воздухе без куртки.

– Всё в порядке, ты успокоилась? Самое плохое позади, больше такого не будет, – Толик сам не понимал, почему повторяет то же, что и Потапыч, но другого сценария у него не было. Он понятия не имел, что было и что будет.

– Спасибо тебе, Анатолий.

– Да просто Толик.

– Толик, – гостья наконец улыбнулась. Хоть это хорошо.

Пока Августа грела руки о чашку, он открыл ящик и достал оттуда лист бумаги. Там же валялись цветные карандаши, пустая катушка без ниток, скрепки и прочая канцелярия. Да уж, странное у Потапыча представление о порядке.

– А это зачем? – спросила девушка, когда Толик принялся примеряться к листу, вызывая в памяти правильную геометрию.

– Хм. Ну как зачем. Буду тебе мастерить корабль. Не уверен, что выйдет хороший, я со школы их не складывал. Но я постараюсь.

– А зачем мне корабль?

Приплыли. Толик замер, подбирая ответ, и слышно было, как в помещении щёлкают настенные часы, а где-то далеко бьются волны.

– Чтобы… отправиться дальше, – начал он осторожно, – ну, туда… Куда вы там уходите. Для этого нужен вот такой кораблик, зайти с ним в море и…

– В море?! – Августа вскочила из-за стола, чашки загремели. – Я не хочу в море, там холодно, зачем?! Куда ты меня привёл?

– Эй! Да успокойся ты! Угомонись, сядь. Я тебе не враг, клянусь. Вот так, садись.

Сердце у Толика бешено заколотилось, во рту пересохло. Непонятно ещё, кто из них больше запаниковал. Складный сценарий посыпался, как карточный домик, – и вот чего теперь? Что бы сделал Потапыч?

– Я не знаю, когда ты умерла и сколько скиталась, но теперь всё закончилось. И остался один шажок – зайти в море, просто наступить, по щиколотку. Это неприятно, я понимаю. Но дальше оно уже как-то там само, обещаю. Не бойся.

В ясных глазах странницы, откуда почему-то ушёл страх, появилось неверие. Кажется, она подумала, что Толик сошёл с ума. Она даже рассмеялась.

– Что значит – умерла? Когда же я успела? Умерла… И сижу вот так, пью с тобой чай?

И действительно. Где взять верное объяснение? Она снова поднялась и стала ходить по кухоньке кругами, будто что-то припоминая. Толик молчал.

– Не помню, ничего не помню. Помню только вот это чувство, как будто швыряет по всем закоулкам, внутри свет погас, никакой радости нет – а тебя всё тащит и тащит куда-то непонятная сила. И боль от этого, и страх. Но как всё началось – не помню. Но я же здесь сейчас, Толик? Я же не мёртвая. Вот, – она ухватила его за руку. – Не мёртвая же. Так не бывает.

У Толика разболелась голова. Где носит этого Потапыча, когда тут такое творится? Он-то думал: чаем напоит, кораблик вручит и прости-прощай. Вот тебе медаль, спаситель заблудших душ. Так нет же.

– Слушай, я мало что в этом понимаю. Обычно всё так – мы встречаем такую душу, как ты, снаружи, на улице. Поим чаем, успокаиваем, и все они так-то в курсе, что с ними случилось. Корабликам радуются. А потом провожаем их до берега, и всё – улетают на покой. Мне тебе больше нечего рассказать. Я должен тебя проводить.

– Я очень устала, – сказала Августа, – просто валюсь с ног. Ты можешь проводить меня завтра? Спать хочется нестерпимо.

Нет. Нет. Никаких «спать». Нужно сделать кораблик и отправить. Сделать и отправить – два простых действия. Ну же, Толик, соберись!