Текст книги "Разрушенная"

– Мы можем еще посмотреть фотографии из альбомов? – прошу я.

– Не сегодня. Хочу поговорить с тобой кое о чем. Как прошло сегодня в КОСе?

Пожимаю плечами:

– Нормально.

– Ты знаешь, что если завтра поставишь подпись, то это обязательство на пять лет, а ты можешь и не получить того, чего хочешь?

– Они нам объяснили; я знаю. Но…

– У меня другая идея. Почему бы тебе вместо этого не работать здесь?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Здесь, в пансионате. Обычно я нанимаю двух девушек, но одной несколько месяцев назад исполнилось двадцать один, и она ушла.

– Что делать?

– Сама знаешь – смотреть за домом. Летом сад. Помогать по кухне. – Она смотрит мне в глаза. – Я понимаю, звучит не слишком увлекательно. Но мы могли бы проводить вместе больше времени, снова узнать друг друга. И это безопасней. Так меньше шансов, что кто-то узнает о твоей вымышленной биографии.

– Даже не знаю. Мне хотелось бы учиться в секции национальных парков.

– Может оказаться, что туда трудно попасть.

– Я любила ходить в горы?

– Как и бегать. Ты никогда минуты спокойно не сидела.

– Нет, я имела в виду по горам, по вершинам? На высокогорье?

Стелла колеблется:

– Мне всегда казалось, что ты родилась наполовину горной козой. Ты обожала это.

Читаю у нее на лице.

– А ты нет.

– Нет. – Она вздыхает. – Меня никогда не тянуло наверх. И я всегда боялась, что ты упадешь и повредишь что-нибудь.

– Если ты не любила высоту, с кем же я ходила? Со своим папой?

Она кивает, наконец, признавая, что он существовал.

– Еще одна причина, по которой мне это не нравилось.

– Что ты хочешь сказать? – Она снова не находит слов, и я вскакиваю. – У меня такое чувство, что вы не ладили. Но он – часть моего прошлого, часть той жизни, откуда я пришла. Мне нужно знать и о нем тоже.

Стелла отводит взгляд, с трудом кивает.

– Конечно. Прости. Да, твой папа брал тебя на прогулки в горы. – Она медлит, и я молчу, смотрю на нее и умоляю взглядом: «расскажи мне больше» – и вижу отклик в ее глазах. Она берет меня за руку. – Хорошо. Итак, твой папа. Что я могу тебе о нем сказать? Он всегда был мечтателем, мыслями уносился в какие-то дали. Имел обыкновение и тебя увлекать сказками о вымышленных странах, где возможно все, что угодно. И меня он этим привлекал, но мне этого было недостаточно. Несколько раз ты возвращалась с этих прогулок одна. Дэнни оказался не самым надежным человеком в этом мире, скорым и на гнев, и на улыбку, и очень легко раскаивался. Я всегда боялась, что он забудет тебя где-нибудь или потеряет по пути.

– Но этого не случилось, значит, ты ошибалась.

Лицо ее напрягается. Взгляд становится неприступным, и я жалею, что не могу забрать свои слова назад. Отпускает мою руку.

– На сегодня достаточно разговоров.

Встает, идет к двери. У выхода оборачивается, ее лицо снова смягчается:

– Пожалуйста, просто подумай о КОСе: ты действительно хочешь вычеркнуть пять лет из своей жизни? Закончится тем, что ты будешь заниматься чем угодно, только не любимым делом. Может, лучше работать здесь, чем оказаться в санитарии? Ты всегда можешь оставить работу в пансионате и через шесть месяцев подписать документы о приеме на обучение, если не передумаешь.

– Хорошо, я об этом подумаю.

– Спокойной ночи, Люси. Я хотела сказать, Райли.

Уже засыпая, размышляю. О пребывании в этом здании двадцать четыре часа в сутки, с единственной возможностью покинуть его при наличии серьезного дела, о котором придется написать в соответствующей колонке журнала. И о необходимости вернуться, как только с делом будет покончено.

А потом думаю о горах: гуляю по высокогорью, лазаю по склонам, карабкаюсь до небес. Вместе со своим папой, Дэнни-Мечтателем. Теперь у меня есть папино имя, и я повторяю его.

В ту ночь я вижу расплывчатые и неясные, но восхитительные сны.

Глава 11

Следующую нотацию получаю рано утром в автобусе с самой неожиданной стороны – от Мэдисон.

– Ты уверена, что хочешь подписать контракт с КОС?

Я удивленно смотрю на нее.

– Все-таки на пять лет, и они почти ничего не платят все эти годы. И неизвестно, куда тебя занесет. Вдруг все закончится тем, что ты пойдешь туда же, куда и Финли. – Она делает страшное лицо.

Тот поворачивается к нам со своего места перед нами и подмигивает.

– Если повезет, – говорит он.

– Что скажешь? Насчет контракта? – интересуюсь я у него.

– Это лучшее, чем я когда-нибудь занимался, – серьезно отвечает он. – Мне нравится.

– Но… – вмешивается Мэдисон.

– Никаких «но». Только если рассчитываешь на работу в парках, не надейся. Подумай о запасном плане.

Чуть позже сижу в том же помещении, где накануне утром проходил семинар, и изучаю контракт.

Последний раз я подписывала контракт после Зачистки, когда меня выпускали из больницы. Кажется, так давно. Тогда у меня не было выбора – представляю, что случилось бы, откажись я его подписать. Тот контракт целиком состоял из обязательств соблюдать правила: в новой семье, в школе, в обществе, делать все возможное, чтобы не причинять неприятностей себе и окружающим. Я понимала взятые на себя обязательства, когда ставила подпись, но долго ли их выполняла? Если лордеры найдут меня сейчас, то схватят, как нарушительницу контракта. В перечне запретов попытка Зачищенного узнать о своем прошлом стоит на одном из первых мест. А использование ТСО для изменения внешности, присвоение чужого имени и поддельное удостоверение личности усугубят мои прегрешения.

Но этот контракт могу и не подписывать. Выбор за мной. Грызу ручку, стараюсь сосредоточиться и внимательно изучить его.

Вокруг передвигаются стулья. Никто не задает вопросов; все садятся, ставят подпись не читая и сдают документы. Я не тороплюсь; вскоре замечаю любопытные взгляды в мою сторону.

Что это значит – пять лет обучения? Подготовка к карьере, какой бы она ни была, и кто бы ее ни выбрал, я или они.

Это жизнь, моя собственная. Как Зачищенная, я не могла бы принимать подобные решения до двадцати одного года.

Если бы семь лет назад меня не украли АПТ, если б я не стала сначала террористкой, а потом Зачищенной, как бы я сейчас жила? Сидела бы именно здесь, в это самое время, пытаясь принять верное решение? Возможно, Люси была бы счастлива, взволнована. Подписала бы контракт и отправилась праздновать событие на уик-энд с друзьями. Наверное, она была бы уверена, что сделала правильный выбор, оставшись в родном городе, где все ее знают.

Возражала бы Стелла против решения Люси? Стала бы спорить с ней, просить остаться дома, в безопасности?

Я ставлю подпись: Райли Кейн.

На следующем листе я должна пометить названия секций в приоритетном для себя порядке. Номером первым помечаю «национальные парки», номером вторым, подумав, «образование». Смотрю на остальные, а сама думаю, что осталась последней, склонившейся в зале над документами, и помечаю остальные, как придется, но «санитарию» и «исполнительные ведомства» ставлю на последние места. Сдаю бумаги.

Потом несколько часов идет сдача тестов на пригодность: понятливость, математика, неформальная логика и последовательности. Когда все закончилось и наступает время уходить, нам говорят, что результаты тестов сообщат в понедельник в восемь часов утра, и тогда же мы узнаем, какие четыре испытания нам предстоят в течение четырех недель. В этот же день начнем проходить первое испытание.

Выхожу на улицу; от вчерашнего солнца осталось одно воспоминание – небо серое, горы спрятались за тучи. Тем лучше. Сразу сажусь на автобус и еду назад в пансионат. Надо встретиться со Стеллой и сообщить ей, что я подписала контракт.

Добираюсь до дома и обнаруживаю, что боковая дверь, которой мы обычно пользуемся, заперта. Хорошо, что я прочитала правила вчера вечером – знаю код замка. Набираю комбинацию цифр, захожу. Внутри тихо.

Открываю журнал, чтобы сделать запись, и вижу строчку: «Стелла Коннор» в первой колонке, «покупки» в следующей, время возвращения – четыре часа дня. Она тоже следует правилам? Еще одно имя, «Стеф», и тоже за покупками; наверное, девушка, работающая у нее. Просматриваю сегодняшнюю страницу: похоже, никого нет дома и в ближайшие несколько часов никто не вернется.

Время идти на разведку.

Меня охватывает необычное чувство возбуждения. Сначала я иду крадучись, тихо, словно жду, что на меня выскочит кто-то из-за угла и грозно спросит, что я тут делаю.

Начинаю с общих помещений, соединительных коридоров, лестничных пролетов; брожу, стараясь увидеть хоть что-нибудь знакомое, и ничего не вижу. В одном из холлов Паунс спрыгивает со стола как раз в тот момент, когда появляюсь из-за угла; чуть не вскрикиваю.

Дом огромный. Паунс следует за мной, когда я захожу в большую сверкающую кухню, потом в подсобки, хозяйственные помещения с посудными шкафами. Ничего не кажется знакомым, ничто не притягивает взгляда. Хотя кухня новая, возможно, ее изменили с тех пор, как я тут проживала. Потом пробую дверь в кабинет Стеллы – заперта.

Стелла сказала, что комната в башне, куда я заселилась, никогда не была моей. Где же я жила? Стараюсь отбросить себя во времени, перестать думать, дать волю ногам, но ничего не срабатывает. Я видела сны со своей комнатой, но если закрываю глаза и пытаюсь представить ее, все очень неопределенно. Есть какие-то представления о размерах, видятся белые платяные шкафы, вычурная кровать. Может, в альбомах найдутся фотографии моей комнаты?

Иду к себе, закрываю дверь, достаю заколку из волос и открываю замок в шкафу. Тащу альбомы на кровать, раскладываю по порядку, от первого до одиннадцатого.

Открываю один альбом, другой. Просматриваю их, ищу фото со своей комнатой, расстраиваюсь, поняв, что в отличие от первого альбома, где я представлена маленьким ребенком, все остальные посвящены дням рождения. Начиная с первого, где меня запечатлели с размазанным по лицу тортом, и далее, где я все старше. Похоже, к дням рождения относились серьезно. Каждый год – тематический праздник и украшенный торт: феи, пони, пикси.

«Мамочка делала их для меня».

По спине пробегает озноб. Мамочка? Стелла. Много снимков, на которых она смеется, обнимает меня, я обнимаю ее. Мне было всего несколько лет, когда ее темные волосы начали светлеть и становиться блондинистыми, как у меня. Я подрастала, и мои волосы чуть темнели. Удивительно, но она словно старалась, чтобы мы походили друг на друга как можно сильнее.

И опять нигде нет папы. В альбомах пустые места, будто снимки вынули, но таких мест немного, и они встречаются далеко друг от друга; очевидно, с самого начала папа редко фотографировался.

Он сам делал большинство снимков.

В моем мозгу всплывает образ отца, держащего перед глазами фотокамеру. Но тут же исчезает. Надо спросить у Стеллы, что стало со снимками, вынутыми из альбомов. Она их убрала куда-нибудь или уничтожила?

Что-то заставляет меня отложить в сторонку все альбомы кроме последнего, одиннадцатого.

Первая страница: улыбающаяся Люси. Это я. Руки и спина вдруг покрываются гусиной кожей: я одета в розовое платье. То самое, из шкафа и моего сна. Паунс прыгает на кровать, подходит, наблюдает, как я переворачиваю листы.

– Смотри, это ты, – шепчу я и сама не знаю, почему говорю шепотом. На нескольких снимках подряд – Паунс, тогда еще котенок, бегает за веревочкой, сидит у меня на коленях, спит на руках. Подарок мне на десятый день рождения. Потом фотографии большого розового торта из мороженого, приготовленного на день рождения; на этот раз в нем использована тема маленькой принцессы. Десять свечек, так что я имею право так называться.

Еще несколько листов, и все меняется.

Я продолжаю улыбаться, но что-то не так. Это написано у меня на лице. Я держу нечто в себе. В какой-то момент мне кажется, что начинаю понимать, но тут ощущение ускользает.

Что произошло?

Переворачиваю следующий лист. Здесь меня снимали на открытом воздухе, в солнечный день, на фоне вершины Кэтбеллз. В руках держу Паунс и на этот раз радостно улыбаюсь щербатым ртом.

Листаю дальше – ничего. Просматриваю альбом до конца. Пусто. У меня холодеет внутри.

Я захлопываю альбом. Сердце колотится в груди. Эта последняя фотография попала в ПБВ. Ее сделали незадолго до моего исчезновения. Стелла послала ее на веб-сайт в слабой надежде, что меня найдут, и наступит день, когда она вновь обретет дочь.

Долго сижу на кровати, уставившись в стенку, и думаю. Не знаю, почему стараюсь держаться подальше от Стеллы. Может быть, меня отталкивает неистовый призыв ее глаз? Все эти снимки показывают, кем мы были друг для друга в ту пору. Для нее наша связь – самая естественная, близкая и крепкая на свете, а для меня – далекий отзвук, как однажды услышанный отрывок песенки, из которой я не помню ни одного слова.

А теперь, вместо того чтобы остаться с ней здесь, я подписала контракт с КОС.

До меня доносится отдаленный шум – автомобиль? Смотрю на часы. Уже почти четыре; они должны возвращаться. Вскакиваю, быстро убираю альбомы в шкаф в том же порядке, в каком лежали. Запираю его и спускаюсь по лестнице.

Стелла в кухне распаковывает коробки с бакалеей. Я останавливаюсь в дверях; она поднимает взгляд и улыбается мне.

– Помочь? – спрашиваю я.

– Конечно. – Мы укладываем продукты в два массивных холодильника, и она показывает мне, в какой из шкафов разместить остальные покупки.

– Теперь по чашке чая и поболтаем, – говорит она и ставит чайник на плиту. – Стеф осталась в городе, поэтому мы можем некоторое время побыть наедине. – Она разливает чай, и мы усаживаемся рядышком на табуретки.

– Мне надо кое-что тебе сказать, – начинаю я и смущаюсь.

– Что такое, Райли?

– Прости, но я подписала контракт с КОС.

Я приготовилась к ответной реакции, но она прихлебывает чай и смотрит на меня спокойным взглядом.

– Я знала, что подпишешь. Хотя тебе известно, что я не в восторге от национальных парков. То, чем они там занимаются, бывает опасным. А если ты попадешь в исполнительные органы, где сотрудники проходят усиленную проверку, будет вообще катастрофа. Но мы выждем и посмотрим, куда тебя распределят: пока нет смысла волноваться, правда?

Мое удивление перерастает в шок. Это так не похоже на ту реакцию, которую я ожидала.

– Спасибо, мама, – шепчу я.

И ее лицо расцветает улыбкой. Она протягивает руку, но вместо того, чтобы обнять меня, как вчера, касается моей щеки. Моргая изо всех сил, встает, идет к стойке позади нас и достает коробку.

– У меня есть кое-что для тебя. – Открывает ее и достает маленькую черную прямоугольную штуку.

– Что это?

– Смотри, это камера. Эти новые такие умные. – Она нажимает маленькую кнопку, и объектив со щелчком открывается; видны линзы и несколько контрольных индикаторов. Камера совсем маленькая, всего несколько пальцев в ширину. Стелла показывает мне, как она работает. – Я вот что подумала: если тебе придется бегать каждый день, ты сможешь делать фотографии и потом показывать мне, чем вы занимаетесь. Можем вместе начать новый альбом. Правильно?

– Спасибо, – говорю я и делаю несколько снимков Паунс, сидящей у наших ног, фотографирую Стеллу и разные участки кухни. Потом встаю рядом со Стеллой, вытягиваю руку и делаю совместный снимок. Она объясняет, как демонстрировать фотографии, нажимая на кнопку и проецируя их на поверхность, и после нескольких щелчков – вот они мы, стоим рядом и улыбаемся на кухонной стене.

– Ах да, я еще кое-что для тебя принесла. – Она лезет в карман. – Сделала копию ключа от шкафа с альбомами, чтобы ты могла их посмотреть, когда захочешь. Только запирай шкаф, а ключ убирай подальше. Не хочу, чтобы кто-нибудь забрался туда, понимаешь?

Она протягивает ключ, я сжимаю его в руке, потом кладу в карман. Чувствую себя виноватой: ведь она не знает, что я уже открывала шкаф. Вспоминаю, что собиралась спросить про убранные из альбомов фотографии папы, но не могу заставить себя. Не сегодня. Не сейчас, когда мы так ладим друг с другом.

– Что ж, пока достаточно, у меня еще дела, – говорит Стелла. – Сегодня у Элли день рождения. Хочешь помочь мне украсить торт?

Торт на день рождения Элли не такой замысловатый, как во времени моего детства: трехслойный шоколадный торт с шоколадной глазурью, с затейливыми глазурованными цветочками, украшающими верхнюю часть, и двадцатью свечками. Он очень вкусный, и у всех хорошее настроение, даже Мэдисон воздерживается от ненужных замечаний. Она объявила, что причина ее доброго настроения заключается в следующем: у нее единственный свободный уик-энд в этом месяце, и поэтому завтра мы с ней отправляемся на групповую прогулку на Кэтбеллз вместе с Финли.

Позже я узнаю, что Элли – страстный садовод и очень польщена тем, что цветы на торте были скопированы с тех, которые она вырастила в саду прошлым летом. И я даже чувствую в душе легкую зависть.

Глава 12

Когда на следующее утро мы с Мэдисон идем к автобусу до Кезика, это наконец-то происходит: начинается снег.

Подняв руки к небу, я танцую на ходу.

– Сумасшедшая, – говорит она.

– Просто я на самом деле люблю снег. Сама не знаю, почему.

Она пожимает плечами:

– Я в основном терплю его. Но было бы прекрасно, если бы сегодня он пошел посильнее, чтобы эту глупую прогулку отменили.

– Мне казалось, ты хочешь идти.

Мэдисон не отвечает; смотрю на нее.

– Ага. Понятно, увлечена не столько прогулкой, сколько Финли.

Ухмыляется. Потом смеется:

– Может быть.

– Как у вас дела?

Мэдисон морщит лоб:

– Трудно сказать. Это же Финли. – Как будто этим все сказано.

– И?..

– Он известен тем, что меняет подружек каждые пять минут. Он – Финли-кокетка.

Мы доходим до шоссе и останавливаемся в ожидании автобуса.

– Ты ошибаешься, – говорю я. – Может, он был таким раньше, но ты ему действительно нравишься. Когда он на тебя смотрит, это видно по глазам.

Румянец на ее щеках становится гуще, но она не отвечает, поднимает руку и сигналит показавшемуся автобусу.

Мы приезжаем в город и идем к Дискуссионному залу. Здесь образовалось небольшое скопление людей, одетых, как мы, в теплые костюмы для прогулок. Здесь же Финли и человек с планшеткой, представляющийся Джоном; он записывает всех прибывающих.

Финли видит нас и машет. Он диктует Джону наши имена, потом подходит.

– Ну-ну, глядите-ка: Коротышка и Суперкоротышка. Вам лучше держаться поближе ко мне.

– Почему это? – спрашивает Мэдисон.

– Если снег не прекратится, вы можете утонуть в сугробе. Мы не хотим потерять вас там, наверху.

Снег падает большими тяжелыми хлопьями, начинается маленькая дискуссия по поводу снегопада и прогноза погоды. Они решают выждать и посоветоваться с горным инспектором, который должен подойти с минуты на минуту.

– Кто такой горный инспектор? – спрашиваю я у Финли.

Он поворачивается ко мне, поднимает бровь.

– Ты должна знать такие вещи, если хочешь работать в парках. Он именно тот, кем называется.

– Дай угадаю: он проверяет горы? – спрашивает Мэдисон.

– Правильно, Эйнштейн. Каждый день Лен идет к Хелвеллину и проверяет состояние Страйденского кряжа. Делает наверху несколько фотографий. Они иллюстрируют его сообщение, так что собравшиеся в поход сами могут решить, идти туда или нет, – объясняет Финли и показывает на небольшой ящик, висящий на передней стене Дискуссионного зала. Я иду посмотреть. Внутри ящика – вчерашний доклад о состоянии трассы и погоде на Хелвеллине. Скользко; только опытные туристы со снаряжением для выживания в зимних условиях. Кошки необходимы. И фото: узенькая обледеневшая тропа по верхней грани хребта, круто обрывающаяся с обеих сторон.

– Не для слабонервных, – говорит Финли.

– Не для меня! – добавляет Мэдисон.

– Точно, – соглашается Финли, и она бьет его по руке. Но я не обращаю на них внимания – смотрю и не могу оторваться от снимка в ящике. Я много раз бывала на этом кряже. Уверена в этом! С Дэнни-Мечтателем.

– Судя по твоей улыбке, ты не из слабонервных, – произносит неизвестный голос, и я оборачиваюсь. Это Джон. Должно быть, подошел и слушал наш разговор, а я не заметила.

– Нет. Мы сможем пойти туда сегодня?

Джон смеется:

– Вряд ли. Слишком много новичков.

– Не понимаю, – говорит Мэдисон. – Зачем каждый день посылать наверх парня для проверки? Почему бы просто не установить камеры и несколько погодных сенсоров?

Финли смотрит на Мэдисон и качает головой. Опережая всех, я вклиниваюсь в разговор:

– Это заповедник. В национальном парке нельзя размещать оборудование, это не по правилам.

Джон кивает.

Появляется Лен, горный инспектор, обходчик. Он старше, чем я думала, с длинными седыми волосами, собранными на затылке, буйной седой бородой и сумасшедшими искрами в глазах. Разговаривают с Джоном и решают, что нам можно отправиться к горе Кэтбеллз. Лен шагает прочь, а я жадно смотрю ему в спину; так и хочется броситься за ним и попросить, чтобы он взял меня к Хелвеллину.

– Ты идешь? – окликает Финли, и я вижу, что наша группа уже выходит. Впереди Джон, Финли замыкающий – будет присматривать за отстающими.

Двигаемся из Кезика к реке, потом вдоль нее – по пешеходной дорожке мимо полей, в леса, и начинаем подниматься к повороту на Кэтбеллз. Снега на земле становится больше; мы уже взбираемся на крутой холм. Мэдисон тяжело дышит, замедляет шаг, а Финли смеется и подталкивает ее сзади. Потом берет за руку. Я смотрю на них, и внутри просыпается боль, с которой я не расстаюсь никогда.

Если бы Бен оказался сейчас рядом. Держал меня за руку, и мы поднимались бы по холму. Я представляю себе, что мы одни, не в этой растянувшейся веренице путешественников.

Ускоряю шаг и оставляю Финли и Мэдисон позади. Пусть побудут наедине, говорю себе. Или просто не хочу их больше видеть? Шевелю ногами, напрягаю мышцы и одного за другим обгоняю всех, кто сбавил темп из-за крутизны подъема. Вскоре догоняю Джона, идущего впереди.

– Сбрось обороты, – весело говорит он. – Я не могу разрешить тебе убежать вперед и не имею права идти быстрее, чтобы остальные не отстали.

– А если я пойду вперед, но останусь в пределах видимости? – спрашиваю я, горя желанием оторваться и видеть перед собою только тропу.

– Тогда иди. Но не уходи слишком далеко вперед, – разрешает он. – Время от времени останавливайся и поджидай, чтобы мы тебя нагнали.

Я устремляюсь вперед. Снегопад ослабел, как и обещано прогнозом, и небо светлеет, открывая вид на округу.

Тропинка под ногами манит все дальше; я чувствую, что с каждым шагом приближаюсь к чему-то, но не знаю к чему. Временами останавливаюсь, приказываю себе подождать остальных, как обещала, потом снова спешу вперед. Облака постепенно поднимаются, и одна за другой появляются окружающие нас вершины. Внутри меня отпускает, словно что-то потихоньку распрямляется. Вот оно, то знакомое, родное место.

Добираюсь до каких-то камней. Ветер сдул снег с открытой площадки, оставив только тускло блестящую ледяную корку. Снова приходится карабкаться. Стелла права: я наполовину горная коза. Легко забираюсь на утес и наверху по знаку Джона жду остальных. Почти все двигаются уверенно, только Мэдисон, кажется, приходится туго, и непохоже, что она просто привлекает к себе внимание Финли. Я спускаюсь с утеса и помогаю ей, пока он не видит.

Переходим по первому хребту, за ним еще подъем – и вот я одна на макушке мира. Внизу расстилается озеро, за ним Кезик. С другой стороны меня зовут еще более высокие пики и крутые склоны, и я обещаю себе: в следующий раз.

«Здесь, наверху, можно поверить во что угодно и быть кем угодно». Это Дэнни-Мечтатель шепчет мне на ухо. И я повторяю его слова вслух.

Сзади кто-то подходит; возле меня останавливается Джон. Он слышал?

– Правильно. Эти горы появились здесь давным-давно, задолго до прихода людей. И останутся здесь, когда мы уйдем.

Подтягиваются остальные, и вскоре нам приходится возвращаться, чтобы завершить спуск при свете дня. Назад, к реальности.

В тот вечер за ужином Стелла сообщает нам, что завтра к обеду приедет инспектор по контролю над несовершеннолетними, ИКН. Все без исключения обязаны присутствовать и примерно себя вести. Имени она не называет; наверное, это моя бабушка, о которой рассказывала Мэдисон? Та самая, чье фото спрятано в коробке в запертом шкафу? Больше Стелла ничего не говорит; мы переглядываемся, молчим, настроение у всех падает, словно она окатила нас холодной водой из ведра.

После ужина Мэдисон в самом мрачном расположении духа идет за мной в комнату.

Валится на мою кровать.

– Поверить не могу.

– Во что?

– Что эта ведьма выбрала именно завтрашнее воскресенье, мое единственное выходное воскресенье за целый месяц, чтобы приехать на какой-то дурацкий обед. И все должны присутствовать. Может, у некоторых есть собственная жизнь. Есть дела, которыми нужно заниматься.

– Например?

Она сердито скалится, но по лицу видно, что готова рассмеяться.

– Финли?

Она кивает:

– Да. Сегодня днем он наконец-то назначил мне свидание; мы собирались встретиться в городе, пообедать и все такое. А теперь…

– Все такое? Что значит «все такое»?

– Какое теперь это имеет значение? Я пытаюсь до него дозвониться, но никто не отвечает. Финли решит, что я под каким-то предлогом собираюсь отказаться от встречи. Он никогда не поверит, что нам не позволили пропустить какой-то глупый обед. Все этот дурацкий дом. Нигде такого нет.

– Это мать Стеллы приезжает? Инспектор по контролю над несовершеннолетними всей Англии, о которой ты мне говорила?

Она кивает.

– И так каждые несколько месяцев. Стелла никогда не называет ее матерью, но это она – Астрид Коннор, улыбающаяся убийца.

– О чем ты?

– О, скоро узнаешь. – Она трагически вздыхает. – Не могу поверить, что такое случилось именно со мной.

– Я же тебе говорила.

– О чем?

– Что ты действительно нравишься Финли.

– Возможно. – Она улыбается, потом сникает. – Послезавтра это уже не будет иметь значения.

– Позвони завтра еще раз, скажи, что встретишься с ним позже. Все будет прекрасно.

– Уверена, что будет: держу пари, что он просто встретится с другой девчонкой.

– Сомневаюсь!

– Послушай, откуда ты столько знаешь о парнях?

Я не отвечаю.

– Ладно, я тебе про себя рассказала; теперь твоя очередь. У тебя есть кто-нибудь? Ведь есть, не так ли? Расскажи мне!

Прямо чувствую, как на мое лицо ложится тень.

– Был.

– Что случилось? Ты ему отказала, он ушел и…

– Нет. – Я швыряю в нее подушку. – Нет. Потому что он действительно заботился обо мне и не стал бы делать глупостей. Вот как Финли заботится о тебе.

– Тогда почему же вы не вместе? Если настоящая любовь на самом деле все прощает, где же он? Почему ты с ним рассталась? Почему он не поехал за тобой в Кезик?

– Не смог, вот и все, – говорю я и отказываюсь продолжать разговор. Наконец Мэдисон видит, что я действительно расстроилась, извиняется и уходит.

Я вздыхаю, выключаю свет, забираюсь в постель и закутываюсь в одеяло. Если бы Бен на самом деле любил меня… разве это чувство не вынесло бы все что угодно? Разве он не сохранил бы его глубоко в сердце, даже если лордеры стерли память обо мне из его мозга?

Эти мысли – просто романтический бред. Меня накрывает волна печали, и я погружаюсь в нее так глубоко, что ее вес давит, обездвиживает, и я лежу, как парализованная. Чуть позже слышу легкий стук в дверь. Стелла? Дверь приоткрывается, но мои глаза остаются закрытыми, я не двигаюсь, дышу глубоко и спокойно и не хочу ни подниматься, ни говорить что-то. Спустя несколько секунд дверь закрывается, и шаги удаляются.

Кроме печали меня терзает тревожное предчувствие. Завтра я увижу свою бабушку.

Что она сделает, если узнает, что я здесь? Обрадуется, увидев свою давно пропавшую внучку, или она лордер до мозга костей?