Текст книги "Звёздные Войны. Эпизод 1. Скрытая угроза"

Еще совсем недавно было трудно поверить, что убеленный сединами наставник Оби-Ван Кеноби когда-то был безусым юнцом, а повергающий Галактику в трепет Император Палпатин – лишь амбициозным сенатором. И совершенно невозможно представить зловещего Дарта Вейдера маленьким мальчиком, который живет в рабстве на Татуине, а по ночам мечтает о далеких звездах. Мы попадаем в то самое время, когда рыцари-джедаи еще хранят мир и спокойствие в Галактике. Но темная сила, готовая поглотить планеты и народы, уже пробудилась, и только древнее пророчество джедаев об избранном, который принесет равновесие в Силу, дает надежду в преддверии катастрофы. Скрытая угроза нависла над Республикой, простоявшей не одну тысячу лет, но теперь погрязшей в пучине политических разногласий и интриг. Мастер-джедай Квай-Гон Джинн и его ученик Оби-Ван Кеноби приходят на помощь королеве Амидале, которая стремится спасти планету Набу от блокады алчной Торговой Федерации. Бегство с Набу приводит джедаев на песчаные просторы Татуина, где им суждена встреча с Энакином Скайуокером.

Здесь начинается история, которая впоследствии станет легендой… 

Terry Brooks

STAR WARS™: EPISODE I: THE PHANTOM MENACE

Copyright © & ™ 2015 LUCASFILM LTD

Used Under Authorization.

Перевод с английского Анастасии Бугреевой (главы 1–12, 21–23) и Ольги Самойловой (главы 13–20, 24)

Серийное оформление и оформление обложки Виктории Манацковой

Издательство благодарит за помощь в подготовке издания «Гильдию архивистов JC».

Посвящается Лизе, Джил, Аманде и Алексу – детям, которые выросли на этой истории, и Хантеру, первому из поколения

Терри Брукс
Звёздные Войны. Эпизод 1. Скрытая угроза

Давным-давно в далекой Галактике....

1

Татуин.

В голубом безоблачном небе палили солнца, заливая белым светом обширные необитаемые пустоши планеты. Отраженное сияние поднималось с плоской песчаной поверхности волнами мерцающего жара, который заполнял проемы между массивными скальными разломами и редкими участками обнаженной породы в горах. Эти шероховатые исполины, единственные примечательные объекты в однообразном пейзаже, возвышались в мареве, словно часовые. Когда мимо с ревом проносились болиды – стремительно и неудержимо, – жар и сияние рассеивались, а сами горы, казалось, вздрагивали.

Энакин Скайуокер направил машину под каменную арку, с которой начинался каньон Нищего, и надавил на рычаги, поддав в двигатели горючего. Клинообразные ракеты наполнились мощью – правая чуть сильнее, чем левая, отчего болид накренился, тем более что сам пилот сместился влево, чтобы лучше вписаться в поворот. Энакин без промедления выровнял полет, прибавил газу и промчался сквозь арку.

Взметнувшийся позади песок наполнил воздух зернистым мерцанием, кружа и танцуя в поднимающемся жаре. Болид устремился в каньон. Руки Энакина крепко держали рулевые рычаги, а пальцы перебирали кнопки управления.

Все происходило молниеносно. Одна ошибка, одно неверное решение, и он вылетит с трассы – благо, если не погибнет. В этом и состояла притягательность гонки. Безграничная мощь, запредельная скорость – под кончиками его пальцев, и права на ошибку не предусмотрено. Две огромные турбины несли хлипкий болид над песчаными просторами, в обход зазубренных пиков гор, вдоль затененных оврагов и над воздушными ямами, выписывая стремительные виражи, от которых сердце уходило в пятки. От кабины к двигателям тянулись контрольные кабели, а сами двигатели соединяли энергоцепи. Если хоть одна из трех составных частей заденет что-то твердое, вся конструкция рухнет грудой металла и пламенным выбросом ракетного топлива. Если что-нибудь оторвется – гонке конец.

Лицо юного пилота озарилось улыбкой, и он еще поддал газу.

Каньон впереди сузился, а тени стали гуще. Энакин направил болид к полоске света, за которой вновь открывались песчаные пустоши. Держался он ближе к поверхности, где скальный проем расширялся. Не сбрасывать высоту в этом месте было рискованно – иначе он рисковал задеть стенки проема. В прошлом месяце Регга на этом прокололся, и его останки до сих пор собирали по пустыне.

Но с Энакином такого не случится.

Мальчик передвинул рычаги управления вперед и под завывание двигателей вырвался из каньона на простор.

Сидя в кабине болида, он ощущал, как вибрация двигателей проходит по контрольным кабелям и, словно мелодия, отдается в теле. Облаченный в грубо сшитый комбинезон, шлем гонщика, очки и перчатки, мальчик так крепко держался в своем кресле, что чувствовал все порывы ветра, ударяющие по днищу болида. В разгар гонки он был не просто рулевым, не просто дополнительным элементом конструкции. Он был самой конструкцией – ее двигателями, ее кабиной. Он был связан с ними непостижимым даже для него самого образом. Каждый наклон, мельчайший толчок, каждый рывок и поворот каркаса и сочленений передавались пилоту, и его чувства непрерывно фиксировали все, что происходило с болидом. Машина словно говорила с ним на особом языке – смеси звуков и ощущений, – и, хотя в этом языке не было слов, мальчик понимал все, что сообщал ему болид.

Ему мнилось, что иногда он даже знал, о чем пойдет речь, до того как это было «произнесено».

Справа чиркнула металлическим блеском оранжевая искра, и впереди замаячил узнаваемый силуэт в виде разорванного креста – Себульба вытеснил Энакина с лидирующей позиции, которую тому удалось занять благодаря стремительному старту. Мальчик наморщил лоб, сердясь на себя за секундную невнимательность и неприязнь к сопернику, которая мешала сосредоточиться на гонке. Неуклюжий и кривоногий Себульба обладал премерзкой душонкой; противником он был опасным, выигрывал часто и ради этого не стеснялся подставлять остальных. Только в прошлом году более десятка гонщиков пострадали в авариях из-за этого дага, и всякий раз, когда он травил приятелям на пыльных улицах Мос-Эспа байки о своих «подвигах», его глаза загорались от извращенного удовольствия. Энакин хорошо знал Себульбу и отлично понимал, что с ним лучше не связываться.

Он вдавил рулевые рычаги, и болид, почувствовав приток свежей энергии, устремился в погоню.

То, что Энакин был человеком – а если точнее, единственным человеком, который когда-либо участвовал в этих гонках, – не добавляло ему шансов. Гонки считались на Татуине высшим испытанием мастерства и отваги, да к тому же были любимым зрелищем для обитателей Мос-Эспа. Для человека управлять болидом на таких скоростях было за гранью возможного. Иным расам преимущество давали дополнительные конечности со множеством сочленений и головы, которые крутились на сто восемьдесят градусов, глаза-стебельки и гибкие, словно бескостные, тела – все то, чего человеку изначально не дано. Самые знаменитые гонщики, лучшие представители своей расы, неизменно обладали странной внешностью и сложным строением, а их склонность к риску граничила с безумием.

Не обладая ничем из перечисленного, Энакин Скайуокер, однако, интуитивно чувствовал, каких навыков от него потребует спорт, и не пасовал перед этими требованиями, отчего казалось, будто ни в каких отличительных признаках он и не нуждается. Это придавало ему в глазах окружающих некую загадочность, а Себульбу с каждым днем все больше выводило из себя.

Во время гонки месяцем ранее вероломный даг пытался притереть болид Энакина к скале. Задумка не удалась лишь потому, что Энакин почувствовал приближение Себульбы, который пытался запрещенной пилой-заточкой перерезать его правый стилтоновский кабель. Пилот заблаговременно увел машину вверх и проиграл гонку, зато сохранил жизнь. И до сих пор злился, что его поставили перед подобным выбором.

Соперники пронеслись между древними скульптурными изваяниями и очутились на арене, возведенной на окраине Мос-Эспа. Они нырнули под финишную арку, прошли мимо теснящихся на трибунах зрителей, которые приветствовали их криками, мимо пит-дроидов, станций техобслуживания и роскошных лож, в которых хатты возвышали себя над простонародьем. В центре арены стояла башня с комментаторской кабиной, из которой двухголовый тройг сообщал толпе имена и результаты гонщиков.

Отправляясь на новый круг, Энакин рискнул бросить взгляд на размытые силуэты, которые тут же исчезли из виду, словно мираж. Где-то среди них была и его мама Шми, которая, как всегда, беспокоилась за сына. Они никогда ничего такого не обсуждали, но Энакину казалось, что она верила, будто своим присутствием на трибунах может уберечь его от несчастья. До сих пор эта вера ее не подводила. Мальчик два раза попадал в аварии, а однажды даже не добрался до финиша, но не пострадал ни в одном из более полудесятка заездов. И Энакину нравилось, когда мама рядом. Он испытывал воодушевление, о сути которого не давал себе труда задуматься.

Да и деваться ему было некуда. Он участвовал в гонках, потому что был хорош в этом деле, и Уотто знал, насколько хорош. Уотто приказывал – он выполнял. Такова участь раба, а Энакин Скайуокер был рабом с рождения.

Впереди возвышался широкий и длинный Арочный каньон, скалистый разлом, ведущий к извилистому ущелью Острых скал, которое гонщикам предстояло преодолеть на пути к плоскогорьям. Себульба шел впереди, держался низко, почти вплотную к поверхности, и все пытался оторваться от Энакина. Позади из-за линии горизонта стремительно приближались еще трое. Беглым взглядом мальчик определил, что это Махоник, Газгано и Римкар в своем несуразном болиде-пузыре. Все трое сокращали отставание от лидеров гонки. Энакин было поддал мощности, но потом притормозил. Гонка уже приблизилась к ущелью. Перестараешься – и поминай как звали. В теснине скорость реакции должна быть молниеносной. Лучше переждать.

Махоник и Газгано, похоже, придерживались того же мнения и при подлете к разлому выстроились позади Энакина. А вот Римкар решил не мелочиться, подрезал мальчика за долю секунды до входа в каньон и пропал в темноте.

Энакин выровнял болид и поднял его выше, уводя от усыпанного камнями дна каньона. Прокладывая путь по извилистому каналу, он доверился памяти и инстинктам. Во время гонки для мальчика все вокруг словно замедлялось. Ощущение было ни на что не похожим. Скалы, песок и тени проплывали мимо в непредсказуемом калейдоскопе узоров и оттенков, а он все равно отчетливо их различал. Детали не сливались с окружением, а, напротив, выделялись на его фоне. Энакину казалось, что он смог бы вести болид с закрытыми глазами. Ведь он был на одной волне со всем, что его окружало, и прекрасно чувствовал местность, в которой находился.

Энакин легко скользил по каньону. В тенях впереди мелькнули красные вспышки – выхлопы двигателей Римкара, а высоко над головой проглядывало небо – ярко-голубая полоса посреди скалистого навеса. В разлом попадал лишь тонкий лучик света, с каждым метром терявший свою силу, так что, достигнув Энакина и его соперников, он едва рассеивал тьму. Однако пилот был спокоен, погружен в свои мысли и вел болид, слившись с его двигателями, с вибрацией и гудением механизма и мягкой бархатной темнотой вокруг.

Когда они снова вынырнули на свет, Энакин надавил на рычаги и устремился за Себульбой. Махоник и Газгано не отставали. Римкар впереди поравнялся с Себульбой и попытался проскочить мимо. Жилистый даг приподнял двигатели своего болида, намереваясь зацепить соперника, но Римкар легко увернулся от столкновения. Эти двое бок о бок пронеслись по плоскогорью в направлении уступа Метта. Энакин догнал их, оторвавшись от Махоника и Газгано. Об Уотто говорили всякое – и зачастую заслуженно нелестное, – однако чутья на гонщиков у него было не отнять. Двигатели послушно ускорились, едва Энакин подал горючее, и в секунды его болид поравнялся с машиной Себульбы.

Бок о бок они перевалили через уступ и устремились вниз.

Каждый гонщик знал, что на участках с уступами самое главное – набрать при спуске достаточную скорость, чтобы опередить соперников, но не чрезмерную, иначе был риск не выровнять болид и воткнуться носом в скалы. Поэтому Энакин сильно удивился, когда Себульба вышел из пике значительно раньше срока. Но тут мальчик почувствовал, как по корпусу ударяет поток воздуха от чужих двигателей. Скользкий даг только притворился, что выходит из пике, а сам задержался и умышленно ударил по болидам Энакина и Римкара двумя потоками выхлопов, стремясь вогнать их в обрыв уступа.

Застигнутый врасплох, Римкар машинально двинул рулевые рычаги вперед и влетел прямиком в гору. Металлические обломки кабины и двигателей брызнули огненным фонтаном, оставив на раскрошившейся породе длинную черную борозду.

С Энакином могло случиться то же самое, если бы не его инстинкты. Почувствовав удар по корпусу, мальчик мгновенно прекратил спуск и метнулся прочь от обрыва, едва не столкнувшись с озадаченным таким поворотом событий Себульбой. Тому пришлось резко отворачивать в сторону ради собственного спасения. Лихорадочный рывок руля отправил болид Энакина в неуправляемый штопор за пределы трассы, навстречу палящей пустоте. Мальчик выровнял рулевые рычаги, уменьшил тягу на малых двигателях и отключил подачу топлива на большие. За завихрениями песка и дымкой отраженного света он разглядел стремительно приближающуюся поверхность.

Болид совершил жесткую посадку, во время которой оторвались оба контрольных кабеля и большие двигатели разлетелись в противоположные стороны. Кабина дернулась сначала влево, потом вправо и завертелась. Энакину ничего не оставалось, как сгруппироваться, катясь в клубах жара и взбаламученного песка, и уповать на то, что ему повезет не напороться на выступающий булыжник. Металлическая обшивка болида жалобно скрежетала, внутрь набилась пыль. Где-то поодаль взорвался двигатель, и скалы содрогнулись. Энакин упирался растопыренными руками в стенки кабины, стараясь удержаться в прямом положении, а болид все крутился и вертелся.

Наконец машина замерла, накренившись набок. Переведя дух, пилот отстегнул ремень безопасности и выбрался наружу. Его тут же обдало жаром пустыни, а тонировка очков не спасала от слепящего света. В вышине пронеслись к голубеющему горизонту другие гонщики; двигатели их болидов завывали и гремели. Затем повисла гнетущая тишина.

Энакин оглядел то, что осталось от двигателей, оценивая повреждения и представляя, сколько труда придется вложить, чтобы болид снова заработал. После этого он осмотрел кабину и скривился. Уотто за такое по головке не погладит.

С другой стороны, Уотто такое в принципе неприсуще.

Энакин Скайуокер привалился спиной к искореженной машине, найдя крупицу утешения в ее благодатной тени. Через несколько минут его подберет лендспидер. Его будут ждать: Уотто непременно задаст ему взбучку, а мама просто обнимет и отведет домой. Мальчик не был удовлетворен исходом гонки, но и не разочаровался. Играй Себульба по правилам, Энакин с легкостью выиграл бы заезд.

Мальчик вздохнул и сдвинул шлем на затылок.

Когда-нибудь он будет побеждать во всех заездах. Может, даже в следующем году – ведь ему стукнет уже десять лет.

2

—Ты хоть представляешь, во сколько мне это обойдется? Представляешь? Оба-чи-ка!

Зависнув перед лицом Энакина, Уотто без раздумий перемежал речь хаттскими словечками, поскольку этот язык располагал широким выбором ругательств на все случаи жизни. Мальчик стоял прямо, не сводя глаз с толстого синекожего тойдарианца, и выглядел спокойным. Крылья Уотто были похожи на расплывшуюся кляксу: они двигались так неистово, что казалось, вот-вот оторвутся от грузного тела коротышки. Энакин представил такую сцену в уме и подавил смешок. Не хватало еще рассмеяться Уотто в лицо.

Когда хозяин умолк, чтобы перевести дыхание, мальчик тихо сказал:

– Я не виноват. Себульба обдал меня выхлопом из дюз и чуть не впечатал в уступ Метта. Он сжульничал.

Уотто подвигал челюстями, словно что-то пережевывая. Нос, нависающий над торчащими зубами, сморщился.

– Конечно, он сжульничал, мальчик! Он всегда так делает! Потому и выигрывает! Может, и тебе время от времени надо брать с него пример! Может, так ты перестанешь снова и снова гробить болид и вгонять меня в расходы!

Они находились в лавке Уотто в торговом квартале Мос-Эспа – обшарпанной лачуге из песка и глины, за которой располагался внутренний дворик. Он был завален деталями ракет и двигателей, снятых с бракованных и списанных развалюх. В помещении было прохладно и сумрачно, толстые стены не пропускали жара, но пыль все равно проникала внутрь и клубилась в лучах рассеянного света ламп. Гонка давно завершилась, и солнца-близнецы неторопливо клонились к закату. Покореженную кабину болида вместе с двигателями доставили от плоскогорий к лавке дроиды-механики. Энакина тоже подвезли, но куда с меньшей благожелательностью.

– Расса-дви-куппа, пиидункел! – выкрикнул Уотто, обрушив на мальчика новую порцию хаттских ругательств.

С каждым словом толстяк продвигался на сантиметр вперед, вынуждая Энакина неохотно пятиться. Жесты костлявых рук и ног Уотто подкреплял движениями головы и туловища, отчего выглядел весьма комично. Тойдарианец был зол, однако Энакину уже доводилось видеть, как он злится, и мальчик знал, чего ожидать. Он не раболепствовал и не склонял покорно голову, а держался стойко и мужественно сносил ругань. Энакин был рабом, а Уотто – его хозяином. Ругань была частью их повседневной жизни. К тому же скоро Уотто выплеснет весь гнев и остынет, удовлетворив свою склонность перекладывать вину на кого угодно, кроме себя, и все вернется на круги своя.

Уотто ткнул в Энакина всеми тремя пальцами руки:

– Больше ты у меня в болид не сядешь! Сказано – сделано! Я найду себе другого пилота!

– По-моему, это разумно, – согласилась Шми.

Мать Энакина стояла в сторонке, не проронив ни слова за время тирады Уотто, но, едва услышав предложение, которое могла бы выдвинуть сама – если бы ее спрашивали, – тут же включилась в разговор.

Уотто резко крутанулся, жужжа крыльями, и хотел было налететь на нее. Однако спокойный, прямой взгляд женщины остановил его на полпути, и тойдарианец застыл в воздухе между матерью и сыном.

– Это все равно слишком опасно, – рассудительно сказала Шми. – Он еще мальчик.

Уотто незамедлительно вспылил:

– Он – мой мальчик, моя собственность и сделает то, что я ему прикажу!

– Верно. – На усталом, покрытом морщинами лице Шми горели решимостью темные глаза. – Вот он и не будет больше участвовать в гонках, раз ты ему запретил. Ты сам только что сказал.

Уотто, похоже, озадачился. Он подвигал челюстями и хоботком, словно рыл почву, но не произнес ни слова. Энакин смотрел на маму с благодарностью. Ее гладкие темные волосы уже начали седеть, а былая грациозность сменилась медлительностью. Но Энакин считал, что она прекрасна и отважна – просто идеальная мама.

Уотто приблизился к ней еще на полметра и снова замер. Шми держалась так же стойко, как и ее сын, несмотря на свое положение невольницы. Уотто кисло воззрился на нее, затем развернулся и подплыл к Энакину.

– Ты починишь все, что поломал, малец! – рявкнул тойдарианец, грозя пальцем. – Отремонтируешь мне болид и двигатели – чтоб были как новенькие! Даже лучше, чем новенькие! Принимайся за дело сейчас же! Сию же секунду. Ступай работать!

Он снова развернулся к Шми, словно оправдываясь:

– Солнца еще высоко! А время – деньги! – Он махнул рукой матери и сыну. – Давайте оба, приступайте! За работу, за работу!

Шми ласково улыбнулась Энакину.

– Ступай, Энакин, – мягко сказала она. – Ужин скоро будет.

Она развернулась и вышла из лавки. Уотто последовал за ней, напоследок бросив на мальчика испепеляющий взгляд. Энакин замер в полутени, уставившись в пустоту. Он думал о том, что не должен был проиграть гонку. В следующий раз – а зная Уотто, можно было не сомневаться, что следующий раз будет, – он не проиграет.

Разочарованно вздохнув, Энакин повернулся и вышел из лавки на задний двор. Для девятилетнего он был маленького роста, сложение имел худощавое, курносый, с русыми вихрами и пытливым взглядом голубых глаз. Зато он был не по возрасту силен и быстр и обладал талантами, которыми постоянно удивлял окружающих. Он уже был признанным гонщиком, а ведь иным людям это не давалось и в более зрелом возрасте. У него был талант к компоновке деталей, благодаря чему он мог собрать практически что угодно. Мальчик приносил Уотто пользу и в том и в другом, а тойдарианец был не таков, чтобы позволить талантам раба пропасть впустую.

Но никто, кроме матери Энакина, не знал, как он воспринимает происходящее. Зачастую он предчувствовал события до того, как об их приближении становилось известно. Ощущение возникало подобно завихрению воздуха, шепоту, предостерегающему от того, что никто не мог видеть. Во время гонок оно было очень кстати, но порой возникало и в иных ситуациях. У Энакина был дар прозревать вещи насквозь и распознавать, что с ними не так. Ему было всего девять лет, а он уже видел мир таким, каким большинство взрослых его не увидят никогда.

Вот только ничего хорошего ему это в жизни пока не принесло.

Загребая ногами песок, Энакин прошел через двор к болиду, который дроиды свалили поодаль. Мысленно он уже прикидывал, что понадобится, чтобы все это заработало снова. Правый двигатель почти не пострадал, если не считать царапин на металлической обшивке. А вот левый превратился в месиво. Да и корпус болида был побит и погнут, а приборная панель разнесена вдребезги.

– Ну же, не умирай, – тихо прошептал он. – Подай хоть какой-то признак жизни!

По его жесту дроиды-механики начали снимать с болида поврежденные части. Приступив к сортировке лома, Энакин понял, что в лавке Уотто нет части нужных деталей, в том числе термоверистатов и реле реактивных двигателей. Прежде чем приступить к ремонту, придется выменять детали у конкурентов. Уотто не обрадуется. Он терпеть не мог обращаться за запчастями в другие лавки и настаивал, что в его собственной есть все, что надо иметь, – если, конечно, деталь не инопланетного происхождения. Если он и выменивал что-то у других, его ранкорова любезность в отношениях с местными от этого никак не уменьшалась. Уотто предпочитал выигрывать недостающие детали на гонках.

Или просто-напросто красть.

Энакин бросил взгляд на горизонт, где угасали последние лучи заходящих солнц. Показались звезды, похожие на булавочные проколы в сгущающейся черноте ночного неба. Там его ждали планеты, которых он никогда не видел и о которых мог только мечтать, и однажды он доберется до них. Он не останется здесь навечно. Ни за что.

– Эй! Энакин!

Из густой тени у дальнего угла раздался настороженный шепот, и сквозь прореху в ограде с неработающим кабелем проскользнули две фигуры. Это оказался лучший друг Энакина Китстер со своим приятелем Уолдом. Китстер был маленьким и темненьким, с коротко остриженными волосами, в свободной одежде без вычурных деталей, сшитой так, чтобы удерживать влагу и отталкивать песок и жар. Уолд, тащившийся позади, был родианцем; он попал на Татуин совсем недавно и был на несколько лет моложе своих друзей, но показал себя достаточно храбрым, чтобы они позволили ему крутиться рядом.

– Привет, Эни, что делаешь? – спросил Китстер, подозрительно оглядываясь по сторонам – не появится ли Уотто.

Скайуокер пожал плечами:

– Уотто велел мне починить болид, чтобы был как новенький.

– Да, но не сегодня, – серьезно заметил Китстер. – День почти закончился. Пойдем. Завтра все сделаешь. Айда за рубиновым блиелем.

От упоминания об их любимом напитке рот Энакина наполнился слюной.

– Я не могу. Мне надо работать, пока… – Мальчик запнулся. Он собирался сказать «пока не стемнеет», но темнота уже почти наступила, так что… – А у нас есть чем платить? – с сомнением спросил он.

Китстер указал на Уолда:

– У него есть пять друггатов. Говорит, где-то нашел…

Энакин покосился на родианца:

– Говорит?

– Они при мне, честно.

Уолд наклонил чешуйчатую голову и часто заморгал вытаращенными глазами.

– Вы мне не верите? – спросил он на хаттском.

– Верим, верим.

Китстер подмигнул Энакину:

– Давай смываемся, пока старый жук не вернулся.

Через прореху в заборе они выбрались на дорогу и, завернув за угол, побежали через переполненную площадь к продуктовым лавкам. На улицах было полно народу, но все стремились к жилым кварталам или к хаттским злачным заведениям. Мальчики с легкостью лавировали в скоплении жителей и повозок, мимо парящих над землей спидеров, через торговые развалы. Владельцы уже запирали входные двери лавок и складывали на ночь навесы.

За считаные секунды друзья добежали до лавки, где продавался рубиновый блиель, и устремились к прилавку.

Уолд оказался родианцем слова: он выложил обещанные друггаты и получил за них три наполненных стакана. Мальчики покинули лавку и неспешно пошли обратно, потягивая густую смесь через соломинки под болтовню о болидах, спидерах и больших звездолетах, о крейсерах и истребителях и о пилотах, которые ими управляли. Друзья пообещали друг другу, что когда-нибудь тоже станут пилотами, и закрепили клятву, плюнув на ладони и ударив по рукам. Обсуждение достоинств разных истребителей как раз достигло самого накала, когда неподалеку раздался голос:

– Будь у меня выбор, я бы взял Зед – девяносто пять – «Охотника за головами».

Мальчики как один повернулись на голос. На них смотрел пожилой космолетчик, облокотившийся на фаркоп спидера. Принадлежность к профессии была сразу же видна по его одежде, оружию и маленькой потертой эмблеме истребительного корпуса на мундире. Республиканский знак различия. Для Татуина это было редкостью.

– Видел сегодняшнюю гонку, – сказал незнакомец Энакину. Он был высоким, худым и жилистым, с обветренным загорелым лицом и глазами странного серого оттенка. Волосы его были пострижены так коротко, что торчали над скальпом, как щетка, а улыбка была насмешливо-доброжелательной. – Как тебя зовут?

– Энакин Скайуокер, – неуверенно ответил мальчик. – Это мои друзья, Китстер и Уолд.

Пожилой космолетчик молча кивнул приятелям, не сводя глаз с Энакина.

– Ты идешь по небу, словно оно тебе по колено, Энакин. Ты подаешь большие надежды. – Он выпрямился и перенес вес с ноги на ногу, обводя мальчиков взглядом. – Хотите летать на больших кораблях, когда вырастете?

Все трое кивнули. Мужчина улыбнулся:

– С этим ничто не сравнится. Абсолютно ничто. Когда я был моложе, то пилотировал вот такенные громадины. Летал на всем, что можно поднять в небо, – и в истребительном корпусе, и просто так. Вы узнали эмблему, ребята?

Они снова кивнули, завороженные необычным фактом встречи с пилотом – не каких-то гоночных болидов, а самых настоящих истребителей и крейсеров.

– Давно это было, – сказал незнакомец неожиданно отстраненным голосом. – Я уже шесть лет как ушел из корпуса. Старый стал. Время никого не щадит – вынуждает искать, чем занять остаток жизни. – Он вытянул губы. – А как рубиновый блиель? Все так же хорош? Я столько лет его не пробовал. Может, настал момент взяться за старое. Составите мне компанию? Хотите выпить рубинового блиеля со старым служакой?

Упрашивать приятелей не пришлось. Космолетчик снова повел их в лавку, из которой они только что вышли, и заказал по второму стакану для каждого из мальчиков и один для себя. После этого они вышли на площадь и остановились на тихом пятачке, потягивая блиель и поглядывая на небо. День закончился, и по всей небесной глади горстями серебристых точек рассыпались звезды.

– Я всю жизнь за штурвалом, – серьезным тоном проговорил мужчина, не сводя глаз с небосвода. – Совал свой нос повсюду, куда мог добраться, – и знаете что? Не повидал и сотой части этих просторов. Даже миллионной. Но в разъездах было интересно. Весьма и весьма интересно.

Он опустил взгляд на мальчиков:

– Когда на Мейкем-Те поднялся бунт, я вел туда патрульный крейсер с республиканскими солдатами. Натерпелись мы тогда страху. А один раз подвозил рыцарей-джедаев.

– Джедаев! – ахнул Китстер. – Ого!

– Правда? Вы летали с джедаями? – подхватил Энакин, тараща глаза на незнакомца.

Тот рассмеялся, уловив их восхищение:

– Быть мне кормом для банты, если вру. Давно это было, но я и правда вез их в такое место, которое даже сейчас не имею права называть. Я же сказал, что побывал везде, где можно успеть побывать за одну жизнь. Везде.

– Я тоже хочу летать на больших кораблях, когда вырасту, – тихо промолвил Энакин.

Уолд с сомнением фыркнул:

– Ты раб, Эни. Тебе никуда не улететь.

Пожилой космолетчик воззрился на него. Энакин не смел поднять глаза.

– Что же, – мягко сказал незнакомец, – мы часто рождаемся с одной судьбой, а смерть находим с другой. Не надо мириться с тем, что предназначенную при рождении лямку придется тянуть до конца жизни. – Он неожиданно рассмеялся. – Кстати, вспомнил: когда-то, давным-давно, я прошел дугу Кесселя. Мало кто отваживался на это и выживал впоследствии, чтобы поведать, как все прошло. Мне говорили, что я не потяну, советовали даже не лезть туда: мол, забудь и займись чем-нибудь другим. Но мне хотелось испытать себя, поэтому я сунулся туда и нашел способ утереть им нос. – Космолетчик долго и пристально посмотрел на Энакина. – Может, и тебе стоит поступить так же, юный Скайуокер. Я видел, как ты управляешься с болидом. У тебя в этом деле глаз наметан, есть чутье. Даже когда я был в два раза старше тебя, я не был горазд на такое. – Мужчина с серьезным видом качнул головой. – Если хочешь летать на больших кораблях, полагаю, ты своего добьешься.

Их пристальные взгляды задержались друг на друге. Пожилой космолетчик улыбнулся и кивнул мальчику:

– Да, Энакин Скайуокер, я определенно считаю, что ты своего добьешься.

Энакин опоздал к ужину, за что его второй раз за день отругали. Он мог бы наплести, что его задержал Уотто, но мальчик не врал матери. Ни о чем и ни при каких обстоятельствах. Он честно рассказал, что вместе с Китстером и Уолдом сбежал через брешь в заборе и что они пили рубиновый блиель и слушали байки старого служаки. Шми не впечатлилась. Она не одобряла того, что ее сын водится с теми, кого не знает она сама, хотя прекрасно понимала, что мальчишек не исправить, а Энакин вполне мог за себя постоять.

– Если захотел поотлынивать от работы, которую поручил тебе Уотто, приходи ко мне, и мы посмотрим, что можно сделать по дому, – строго увещевала она.

Энакин не пререкался: ему хватало ума понять, что подобные споры редко приводят к чему-то хорошему. Он молча сидел, склонившись над тарелкой, и в подходящие моменты кивал, всецело понимая, что мама любит его и волнуется за него, поэтому ее сердитый тон и упреки вполне оправданны.

После ужина они по ночной прохладе сидели на табуретках у дверей дома и смотрели на звезды. Энакин любил эти посиделки перед сном на свежем воздухе. Тут не было так тесно и неуютно, как внутри, и можно было вздохнуть свободно. Их домик со стенами из глины и песка был маленьким и ветхим – он словно прилепился к десяткам других таких же. Почти все рабы в этой части Мос-Эспа влачили существование в таких вот лачугах, где была гостиная да одна-две клетушки для сна. Но мама держала домик в чистоте и порядке, а у Энакина была собственная комната, где он хранил всякую всячину, – намного просторнее, чем у большинства соседских детей. Почти все свободное пространство в ней занимали инструменты и широкий верстак. Энакин потихоньку собирал протокольного дроида, чтобы тот помогал маме по дому. Мальчик подсоединял необходимые детали по мере поступления, подбирая их где только возможно, и мало-помалу работа приобретала завершенный вид. Протокольный дроид уже мог говорить, передвигаться и выполнять кое-какие поручения. Очень скоро он будет полностью готов и полноценно включится в работу.