Текст книги "Она так долго снилась мне…"

Лиор

Лука работал анестезиологом. Он был на десять лет старше меня, не красавец, не особенно обаятельный, ничего интересного. Сначала казалось – типичный коллега, такой как все: вскользь поздороваться, перекинуться парой слов о пациентах, выпить чашечку кофе в комнате отдыха. Но что‐то в его поведении меня заинтересовало. Он работал методично, не выказывая больным никакой особенной привязанности – лишь профессиональное уважение. Он мало говорил, редко примыкал к каким‐либо компаниям, собирающимся на работе в редкие моменты затишья. Казалось, он наблюдает за миром и особенно за мной. Его глаза не выпускали меня из виду, я часто чувствовала на себе его спокойный, но настойчивый взгляд. Он ласково мне улыбался, с любопытством прислушивался к моим разговорам с пациентами. Удивлялся моей самоотверженности и пытался понять ее мотивы.

– Не принимай ты все так близко к сердцу, – как‐то сказал он мне, забыв о своей обычной сдержанности и отстраненности.

– Не могу иначе, – тем не менее ответила я с вызовом.

– Сама себя сожрешь, – предупредил он.

– Не получается быть такой же равнодушной, как ты.

– Я не равнодушный. Я профессионал. Я знаю свои пределы и за них никогда не захожу.

– Может, за твоим суровым взглядом прячется нежная, ранимая душа? – пошутила я.

– Без души здесь вообще делать нечего. Но она долго не выдержит, если ее не беречь.

– Это точно, я чувствую, что черствею, привыкаю, и это мне вовсе не нравится.

– Это нормальная реакция организма, попытка сохранить душевное здоровье. Она не зависит от тебя, потому что твои естественные стремления ведут к гибели.

– Я не хочу превращаться в холодную, отстраненную профессионалку.

– Если ты будешь профессионалкой, то всегда будешь правильно выполнять свою работу, ту самую, за которую тебе платят.

– Безо всякой страсти?

– А страсть тебе следует поискать в другом месте, – парировал он невозмутимо, словно радуясь, что нашел мое слабое место.

Может, он был и прав. Я всю душу, все чувства вкладывала в работу, потому что не знала, куда их еще девать. Взгляд Луки безмолвно предлагал наконец применить их по назначению. Ни любви, ни нежности не было в этом взгляде, но он был честным и открытым, и я видела в нем себя как на ладони: уязвимая, измотанная и все же весьма привлекательная девушка.

После этого разговора мы как‐то сами собой стали часто оказываться вместе возле кофемашины. Говорили сперва о пациентах, а потом и о собственной жизни, о наших пристрастиях и вкусах. Он рассказывал мне о спектаклях и фильмах, о ресторанах и кафе, и я постепенно осознала, что упускаю множество простых человеческих радостей, что жизнь проходит мимо. Лука переживал в этот момент развод с женой. Разводились они по обоюдному согласию, как взрослые люди, продумав и обсудив свое решение. Дети, по его словам, тоже уже смирились с неизбежным.

Мне было с ним спокойно и легко; его внутренняя зрелость вселяла в меня чувство уверенности, а внимание волновало и льстило. Он пригласил меня на ужин, потом еще раз… Он приближался ко мне тихо и осторожно, как к раненому воробышку: лишь бы не спугнуть, а то ведь вспорхнет и улетит.

Мы стали любовниками. Не возлюбленными, нет, всего лишь любовниками, парой… Попутчиками? Не знаю, как определить эти отношения, связывающие наши тела и наши мысли, в то время как сердца оставались в покое. Мне было хорошо с ним. Мне нравились наши походы в кино, театры и музеи, нравилось, как он рассуждал о фильмах, картинах или скульптурах. Медленно, но верно я привязывалась к нему все сильнее.

Потом однажды, спустя восемь месяцев после нашей встречи, он предложил: давай жить вместе. Он собирался съехать из дома и снять квартиру и предложил мне переехать к нему со всеми вещами, планами и надеждами.

Возможна ли совместная жизнь без любви? Возможно ли превратить жизнь в уравнение без единого неизвестного?

– Да ты с ума сошла! – немедленно возмутилась Эльза. – Разве можно жить вместе с… приятелем?

– Мы же спим с ним.

– Ох, избавь меня от таких замечаний, у меня слишком богатое воображение: как представлю, что вы с ним это самое… фууу! Да он же некрасивый, этот хрен! И мне он кажется подозрительным, пресыщенный вид, жесткий взгляд… Похож на доктора Хауса, только не смешной и совсем не обаятельный.

– Я себя хорошо с ним чувствую, – попыталась объяснить я. – Он спокойный, уважает меня, лечит мои душевные раны.

– Вот точно так же я бы описала своего массажиста. Тем не менее я не собираюсь за него замуж.

– Речь ведь не идет о браке. Просто будем жить в одной квартире.

– Но ведь именно это мы с тобой и делаем! И я уж точно больше и лучше тебя люблю, чем он. Ну, если не считать секса…

Вдруг она порывисто обняла меня за плечи.

– Жить с человеком, которого не любишь… да это немыслимо, Лиор! – торжественно и серьезно изрекла она. – Это как покупать одежду, на которую скидка, зная, что в жизни ее не наденешь. Это как смотреть телепередачу, которую терпеть не можешь, потому что лень встать и найти, куда же запропастился этот долбаный пульт. Подумай обо всем, что мы пережили вместе, о наших надеждах, о наших мечтах… Подумай о том, что для нас обеих всегда значило слово «любовь».

За ее неуклюжими предостережениями и плоскими шуточками пряталась правда, которую я не хотела признавать. Сама идея жить с мужчиной наполняла меня восторгом, этого было достаточно. Мне казалось, что речь идет о решающем моменте, от которого зависит вся моя дальнейшая судьба. Зависит, какой я буду женой и матерью. Я была счастлива представить себя в роли спутницы чьей‐то жизни. Я даже предполагала, что в один прекрасный день он захочет от меня ребенка.

Мы подыскали квартиру, обошли кучу магазинов, чтобы обставить ее и украсить. Я уже начала подготовку к переезду, как вдруг он зашел ко мне – без звонка, без предупреждения. Я радостно устремилась ему навстречу, лавируя между коробками, возбужденная, слегка растерянная. На его суровом, грубоватом лице проступала озабоченность. Я хотела обнять его, но он отодвинул меня.

– Она беременна.

Я застыла в молчании, ожидая еще каких‐то слов, чтобы убедиться, что правильно расслышала.

– Она ждет ребенка… от меня.

На меня словно небо обрушилось – и при этом я испытывала странное смирение. Словно бы длинная череда моих любовных неудач предполагала именно такой исход.

– Да, я понимаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – Да, мы занимались любовью. Она все‐таки моя жена, в конце‐то концов.

Я села на коробку, потому что ноги меня не держали.

– Я не могу бросить ее, Лиор. Не сейчас.

Кажется, потом он извинился или что‐то такое. Я не уверена, потому что я больше не слышала, что он говорил. И не видела, как он уходил. Не слышала, как вошла Эльза. Я плакала, вся сотрясаясь от рыданий. Эльза отвела меня в постель, легла рядом, обняла.

– Не плачь, родная моя. Справимся. Ты отойдешь, успокоишься и когда‐нибудь получишь право на свою любовь. Я точно знаю, я в этом убеждена. Появится парень, красивый, честный и добрый. И если у него будет брат‐близнец, я выйду за него замуж.

-3-
Любовь – это выход

Иона
Второй сон

Кошмар. Меня преследует один и тот же кошмар. Он снится мне каждую ночь с того дня, как погибли родители. Безмолвную темноту пронзает визг тормозов, родители держатся за руки, улыбаются друг другу, с нежностью смотрят на меня. Потом удар, крутятся мигалки, назойливо воют сирены.

Обычно на этом месте я просыпался в холодном поту, но на сей раз звуки стали глуше, краски более смазанными, а потом и вовсе растаяли струйками белого пара.

И передо мной появилась комната.

Я оказался на том же самом месте, что и в первом сне, и смотрел на ту же девушку. Она по‐прежнему лежала на кровати. В комнате царили спокойствие и безмятежность, но я никакого покоя не ощутил. Наша первая встреча, помнил я во сне, не только вызвала у меня чувство влюбленности, но и предрекла драму, совершенно уничтожившую меня.

Что она еще собирается мне предсказать? Я пытался выйти из комнаты, выскользнуть из сна, но помимо своей воли как вкопанный стоял, не в состоянии сдвинуться с места, и ждал, когда же она меня заметит.

Она, не глядя на меня, протянула руку и взяла книгу. Открыла ее и шепотом прочитала несколько строк, так тихо, что я не сумел ничего расслышать.

Потом я увидел ее улыбку. Радостную, лучезарную, счастливую улыбку.

От этой удивительной улыбки мне захотелось броситься к девушке, обнять ее, радоваться вместе с ней.

Она тогда, по‐прежнему не глядя в мою сторону, протянула мне книгу и прошептала одно слово: «пиши». Я хотел взять ее – и проснулся, пальцы схватили только воздух в темной комнате.

На сей раз идея была ясна. «Она хочет, чтобы я начал писать!» – подумал я, проснувшись. Она посоветовала мне с помощью слов снять с души тяжкий груз несчастья. Нет, я ошибался: она всего лишь пробудила мое собственное подспудное желание. Писательство как способ разрядки, как отдушина, как единственный способ выразить свои чувства – как в детстве. Внезапно эта идея захватила меня. Но о чем писать? Нужно просто обратиться к родителям, решил я. Выплеснуть всю свою любовь, всю боль и одиночество. Открыть чистую тетрадь и надеяться, что они появятся, что они прочтут мои слова, заглядывая мне через плечо. Но ручка застыла над белым листом. Рука дрожала, потоки слез смывали строчки. Слезы лились ручьем. Я понял, что мне нужно отстраниться от себя, от собственной жизни, от своих привычек: лишь тогда удастся что‐то написать. Роман будет, конечно, обо мне, но не я буду его героем. Нужно суметь, черпая из источника собственных чувств, высказать их через вымышленных персонажей, оживить чужую придуманную историю.

И никаких тетрадок. Тетрадки – наследие прошлого, эта традиция уже утрачена. И тогда я включил компьютер и вгляделся в светящийся экран, надеясь увидеть своих персонажей. Они появились тотчас же, точно только и ждали, прячась в недрах подсознания, что я приду и позову их. И тут же они соткали мне основу той истории, которую я должен был рассказать. Историю женщины, изнывающей от одиночества, которая постепенно сходит с ума, начинает жить в вымышленном мире, беседует с невидимыми существами. Мужчина, которого она растрогала своей красотой и необычностью, постепенно входит в ее жизнь, открывает двери ее дома, сопровождает ее в прогулках, пьет с ней чай, слушает ее странные истории, надеясь пробиться сквозь завесу ее безумия.

Я был просто‐таки опьянен ощущениями, которые давал мне этот новый способ писательства. Когда я писал в тетради, каждое слово было как бросок в будущее. Я не имел права вымарать строчку или вырвать лист, каждую фразу следовало продумать и взвесить, прежде чем доверять ее бумаге. Я хотел, чтобы написанное мною было прекрасно как по содержанию, так и по форме, хотел двигаться вперед без терзаний и сомнений. А теперь с помощью клавиатуры и экрана я мог начинать вновь и вновь, мог возвращаться назад, стирать, менять местами фразы, рождая на виртуальных страницах такую историю, какую хотел. Не было ни прошлого, ни будущего. Только сам момент писательства, наслаждение творчеством, упоение возможностью укротить время, отказавшись от него. Я очутился в пространстве, где чувствовать означало творить, где боль становилась инструментом, а любовь превращалась в иллюзию, и ни в одной точке этого пространства машины не попадали в аварии, заскользив на льду.

Они решительным шагом вошли в квартиру, требовательно взглянули мне в глаза, внимательно оглядели комнату в поисках улик.

– Что тут за бардак? – воскликнула Хлоя с привычной иронией в голосе.

Я окинул помещение беглым взглядом.

– Давно не убирал, вот и все.

– Я вовсе не об этом. Ну, вернее, не только об этом, – уточнила она, сморщившись при виде царящих вокруг грязи и беспорядка. – Почему ты закрылся и ото всех спрятался? Почему не открываешь Жошу, когда он звонит?

– Как это? – Я изобразил удивление.

– А так! Жош ломился к тебе несколько раз.

– Почти каждый день, – лаконично подтвердил Жош, устраиваясь в своем любимом кресле.

– Я не слышал.

– А я звонила десятки раз! – добавила Хлоя.

– Мне не хотелось подходить к телефону, – признался я.

– Что с тобой творится, Иона? – обеспокоенно спросила Хлоя.

– Что со мной… – повторил я, пытаясь протянуть время, чтобы обдумать ответ. – Я пишу.

– Пишешь?

– Да. Целыми днями пишу, – ответил я, показывая на компьютер, стоящий на столе в столовой.

Она помолчала, пытаясь понять, насколько правдоподобно мое объяснение и как обстоят дела с моим душевным здоровьем.

– И что же ты пишешь?

Я вдруг ужасно застеснялся. Сказать ей, что пишу роман, – глядишь, решит, что я принимаю себя за писателя.

– Ну так, одну штуку, – выкрутился я. – Просто историю. Ничего интересного, но зато я хоть чем‐то занят.

– Что за фигня! Мы же за тебя волнуемся, Иона! Уже предполагали самое худшее!

– Ну например?

– Ладно, проехали. Худшее, значит, худшее. И давно ты стал писать?

– Я всю жизнь писал.

– Ты всю жизнь писал, а я об этом даже не подозревала? Гениально! Да, дружба так дружба, можно сказать, высокие отношения…

– Ну, на самом деле я писал в основном в детстве. Но когда опять за это взялся, почувствовал, что вроде никогда и не переставал.

– Ясно как день! – усмехнулась она. – Ну ладно, ни с того ни с сего тебя охватило желание писать, и ты занимаешься этим с утра до вечера? До такой степени, что не открываешь дверь, не отвечаешь на телефон и разводишь вокруг себя невероятный срач?

– Вот мне так захотелось, – пробормотал я уже почти виновато.

– Ты что‐то от нас скрываешь, Иона.

Мне не хотелось им рассказывать, каким образом я решился на подобную авантюру. Если вновь заговорить с ними о сне, Хлоя меня со свету сживет насмешками. Но я чувствовал, что ужасно устал. Что одиночество и долгие часы в мире иллюзий измучили меня. Мне необходимо было вновь укорениться в реальности. Даже если придется подставиться под град насмешек и вопросов по поводу моего психического здоровья.

– Она опять мне снилась.

– Кто она?

– Та, что появилась накануне… катастрофы, – ответил за меня Жош.

Кивком я подтвердил, что он прав.

И заметил, как Хлоя сморщилась.

– Ну и?

– Она попросила меня начать писать, – небрежно бросил я.

– Она попросила тебя начать писать? – повторила она изумленно.

– Ну не совсем так.

Я рассказал свой сон и мысли, посетившие меня поутру.

– Ну, в итоге получается, что она не просила тебя писать, Иона. Ты сам решил начать писать. Послушай, Иона, мне не слишком‐то нравится, как ты реагируешь на смерть родителей. Давай рассмотрим всю ситуацию беспристрастно. Прежде всего вещих снов не бывает. Девушка, которую ты видел во сне, не предсказала смерть твоих родителей. Тебе же сначала показалось, что она сказала «любить», так ведь? Только потом ты переписал в голове всю историю. Согласен?

– Я согласен. Но в любом случае это меня взволновало.

– Это тебя взволновало, потому что ты сам так захотел. Такая же история со вторым сном. Можно предположить, что у тебя возникло желание писать, которое она подтвердила во сне. Так уж устроен мозг, Иона! Он по‐своему интерпретирует наши желания. Он не предсказывает будущее, он просто пытается обезвредить наши самые неприятные тревоги и заботы.

– Ладно, ладно. Не кипятись. Я все это знаю. И я не сумасшедший! Ну, может, слегка тронулся… но не сошел с ума, это точно.

– По‐моему, ты в пограничном состоянии.

Она встала, явно слегка успокоившись:

– Ну что, сварим кофейку?

Мы послушно пошли за ней на кухню.

– Ну так что? Когда ты собираешься выйти на работу?

– Я взял еще неделю отпуска и по идее должен появиться там через три дня. Но я собираюсь уволиться.

Она резко обернулась ко мне:

– Ты что, шутишь?

– Нисколько. Я думаю, сейчас самый подходящий момент, чтобы с этим покончить и заняться чем‐то другим.

– И чем же, например?

– Пока не знаю. Но я точно не чувствую в себе смелости вернуться в контору. Хочется очень много вещей поменять в жизни. И для начала очень неплохо будет сменить работу.

За последние дни я много об этом думал. Чувствовал, что не смогу вновь безболезненно войти в прежнюю реальность, когда родителей уже нет, не смогу возобновить прежние привычки, не смогу торчать за тем же рабочим столом в редакции, отсиживая положенные часы, и ходить обедать с коллегами. Я хотел писать, хотел жить в своей истории и чувствовать себя собственным персонажем. Но говорить об этом с друзьями было пока рано.

– Но ведь не так же все делается, Иона! Никто не бросает работу прежде, чем найдет другую.

– Хватит, Хлоя. Хватит изрекать мне прописные истины таким тоном, каким мать отчитывает придурковатого подростка.

Мое замечание ее задело, но она не собиралась признавать свое поражение.

– И на что ты будешь жить? – поинтересовалась она.

– Родители оставили мне немного денег. Вполне можно продержаться несколько месяцев, даже год, если не особенно шиковать. Да я и не особый транжира.

Она обернулась к Жошу, ища у него поддержки, но он ответил ей холодным взглядом, означавшим, что довольно уже донимать меня нотациями.

Лиор

Я осталась одна.

Больше ни один мужчина не сделает из меня дуру. Не нужны они мне, я сыта по горло их любовью и нежностью. Умеют только врать, брать и бросать.

Таково было мое решение, твердое и бесповоротное. Я тут же почувствовала себя сильной и гордой, сработал инстинкт самосохранения.

Бесконечные фиаско на любовном фронте измучили меня, истерзали. Механизмы защиты ослабли, и сопротивляемость организма упала почти до нуля. Душа была как открытая рана. Как будто я годы напролет бросалась на стены, упорно стараясь пройти насквозь, и вдруг поняла, что следующая попытка может оказаться роковой. История с Лукой забрала мои последние силы. Он сумел обогнуть баррикады, которые я водрузила, потому что никогда не говорил о любви и усыпил мою бдительность честным, открытым взглядом. Я уже не знала, как себя обезопасить. Значит, я больше не стану попадаться в расставленные мужчинами ловушки. Для этого нужно совсем немного: не слушать слабенького внутреннего голоска, того, что дает, как оказалось, дурные советы. Голоска девочки, мечтающей стать принцессой.

Я приняла к тому же и другое решение: начать новую жизнь. Многие женщины так делают, когда судьба летит под откос, когда они начинают понимать, что ни над чем более не властны. Некоторые просто делают новую стрижку, другие рожают ребенка, самые отважные меняют профессию или расходятся с мужчиной. Необходимо стать другой женщиной. Но какой? Принцессе конец, она лежит на смертном одре по вине прекрасного принца. Юная девушка с каждым годом становится все менее юной. Свободная женщина, хозяйка своей судьбы – не мое амплуа. А профессионалка тихо увязает в рутине однообразной работы.

Моим первым побуждением было уйти с работы, начать жить совсем по‐другому. Стать беззаботной, самой выдумывать себе проблемы, следить за здоровьем, лететь вперед. Я представляла, что буду работать в бутике, продавать какие‐нибудь ненужные красивые штучки или модную одежду. Стану жить легко и беззаботно, веселиться по любому поводу, ценить вкусную еду и хороший кофе, проводить время в болтовне с подружками, забуду все трагедии и катастрофы прежней жизни и саму себя прежнюю тоже забуду.

Но я понимала, что у меня ничего не выйдет. Легкомыслие было моим худшим врагом.

Мое место – рядом с теми, кто страдает. Я могла обрести себя лишь в отношениях, исполненных тревожного ожидания. Значит, мне нужно не бежать, а сделать еще один шаг к границе, отделяющей жизнь от смерти. Как некоторые люди испытывают себя болью, чтобы лучше почувствовать свое тело, так и я хотела вплотную приблизиться к трагедии, чтобы разбудить чувственность. В больнице должно было освободиться место в отделении паллиативной медицинской помощи, и очереди из претендентов не предвиделось. Я подала туда заявление, надеясь, что близость к умирающим поможет мне пробудиться к жизни.

Но это решение, как оказалось, привело к пагубным последствиям. Несомненно, я всей душой отдалась делу, однако при этом еще сильнее отдалилась от внешнего мира. Ежедневное общение со смертью и необходимость облегчить пациентам их последние часы пробудили во мне лавину сочувствия, но с каждым днем реальность казалась мне все менее желанной и любимой, я перестала верить в жизнь и почувствовала, как умирает надежда.

Я ничего больше не хотела, ни о чем не мечтала. Я стала рукой, которую они пожимают перед тем, как отправиться в последний путь, ласковым взглядом, который их провожает. Я была их семьей в это тяжелое время. Иногда я даже ходила на похороны. Родные и близкие пациентов всегда тепло встречали меня, благодарили. Но потом мне нужно было исчезнуть, чтобы они могли спокойно предаться горю и забыть больницу с ее запахами, криками, стонами и оглушительной ночной тишиной.

Я сама выбрала такую жизнь. Одинокую жизнь, которую оживляли всплески тепла и нежности, перемешанных с отчаянием. Эти короткие моменты я выискивала в череде трагедий, они и составляли мое счастье. Такова была моя роль в жизни – нечто вроде религиозного самоотречения, мистического служения. Я постепенно превращалась в странное существо, способное жить только для других.

Но сочувствие постепенно убивало во мне последние капли здравого смысла. Я поняла это, когда ушла Анжела Дютур.