Текст книги "Она так долго снилась мне…"

Мне хотелось понять ее, утешить, полюбить. Она не оставила меня равнодушным, в душе я страстно надеялся увидеть ее еще. Но надежда, которую я разглядел в ее взоре, пугала меня. Слишком большой, слишком сильной была эта надежда. А девушка была такая красивая, такая чистая, такая загадочная – но не та, которой я ждал. Поэтому я счел своим долгом уберечь ее от грядущего разочарования. Перед тем как проститься, Донателла протянула мне свой экземпляр «В тиши ее молчания». В обычной подписи на память я попытался зашифровать послание к ней:

«Донателле. Мне дороги те слова, что нашептало ваше молчание. Моменты, проведенные рядом с вами, незабываемы. Спасибо!»

И я ушел, не предложив ей снова встретиться. Она поняла, что я очертил границы наших взаимоотношений, и, когда написала мне в следующий раз, речь шла о достоинствах моего романа, о ее страсти к чтению – и вдобавок о том, что она думает о мужчинах. Мне нравилось, как и о чем она пишет: слова, чувства, настроения. Мы были похожи, мне в голову приходили те же мысли, я обладал столь же ранимой и чувствительной душой. Словно какая‐то невидимая нить нас связывала. Но отвечал я ей сдержанно и суховато, без лишних эмоций, потому что боялся слишком с ней сближаться: вдруг в ней вновь возродится надежда, а я окажусь несостоятельным… Она стала мне необходима, я нуждался в ее дружбе, в ее письмах издалека, в ее незримом присутствии в моей жизни. Я мечтал, что в один прекрасный день мы станем настоящими друзьями. Но внезапно она перестала писать, я расстроился и заволновался. Мало ли на что способна такая тонкая натура? Я забросал ее имейлами, но она не отвечала. Я уже готов был предположить самое худшее, как вдруг от нее пришло короткое и загадочное послание: «Не волнуйтесь, я слишком люблю жизнь, чтобы с ней расстаться. Только вот она меня не любит». На этом наша переписка прекратилась.

Но, словно ангел‐хранитель, она сумела разбудить во мне лучшие чувства. Ее слова, все ее существование были чудом, вернувшим меня к жизни. Я вновь обрел себя, повернулся лицом к собственной реальности.

Я понял, чем обязан этой девушке.

А сейчас понимаю еще лучше.

Лиор

Только я свернулась клубочком в уютном бархате кресла с йогуртом в руке и романом на коленях, как из душа вылетела Эльза. Швырнула полотенце на кровать, открыла шкаф и испустила жалобный стон:

– Вот черт, опять нечего надеть!

Я давно привыкла к ее стенаниям и поэтому не обратила на них никакого внимания: таков был обряд, некий церемониал, нагнетающий напряженность перед каждой из ее вылазок на люди, чтобы в результате появиться там в полном блеске.

Эльза тем временем яростно рылась в груде шмоток. Наконец, издав радостный вопль, она извлекла оттуда топик с юбкой и мигом натянула на себя.

– Опля! Ну как, что скажешь?

Она встала передо мной, скрестив руки на груди, в типичной для моделей шестидесятых годов позе.

– Прямо‐таки Барби.

– Не смей приравнивать меня к этой дурехе с нечеловечески длинными ногами, пожалуйста. Я же серьезно спрашиваю.

– Ты великолепна.

– Я бы даже сказала, величественна. Так ты уверена, что не хочешь пойти со мной?

Старая песня! Каждый раз мне приходится ее слушать.

– Послушай, тебе вовсе не обязательно с кем‐нибудь кадриться! Ты можешь просто там посидеть, выпить стаканчик, поболтать с кем‐нибудь, развеяться, в конце концов!

– Спасибо, дорогая, но, пожалуй, не стоит, – ответила я, вновь погрузившись в чтение: авось уговоры прекратятся.

Но не такова была Эльза, чтобы отступить без боя.

– Слушай, ты живешь какой‐то неправильной жизнью! Это, в конце концов, вредно для здоровья.

Я приподняла одну бровь, вяло выражая удивление.

– Да, согласна, моя жизнь тоже не особо правильная. Но я хотя бы развлекаюсь! А ты тут прозябаешь во мраке, хотя завтра у тебя, как всегда, трудный день и опять на твоих глазах будут умирать люди, к которым ты успела привязаться.

Я застыла неподвижно с ложкой йогурта во рту.

– Говорила я тебе, не надо было соглашаться на эту работу! Ты слишком хрупкая, слишком чувствительная. Не можешь воспринимать эту жуткую реальность со стороны. Берешь на себя чужое горе.

– Я перестала куда‐либо ходить, потому что…

– Знаю, знаю! Потому что не ждешь больше любви, не веришь в нее.

Она метнула в меня мрачный взгляд.

– Что читаешь‐то? – вдруг спросила она, явно желая меня подловить.

Я не ответила, уже зная, к чему она клонит.

– Про любовь небось книжка, угадала?

В самую точку. Романы были последней территорией, на которой я была готова примириться с любовью в самой ее сентиментальной ипостаси.

– Сама видишь, что не все с тобой понятно! Твои слова противоречат поступкам. «Я больше не верю в любовь, – передразнила она меня. – Отказалась от мужчин». Чушь какая‐то!

– Я так не говорю, – возмутилась я, целясь ложкой ей в лицо.

– Нет, но могла бы. Такой тон очень сочетается с околесицей, которую ты несешь, – заявила она, поправляя перед зеркалом топик.

– Ты поправилась. Задница стала просто огромная, – сказала я, оглядывая ее с головы до ног.

Она так и подпрыгнула, резко обернулась и изогнулась, пытаясь увидеть свой тыл.

– Что, правда? – в панике вопросила она.

– Нет, но могла бы. Очень сочетается с образом шлюхи, в который ты пытаешься вжиться.

Она недобро взглянула на меня.

– Ненавижу тебя!

– А я тебя обожаю. Давай дуй, а не то опоздаешь.

Когда она ушла, я положила книгу на край стола. Я ценила моменты одиночества в нашей квартире, дарящие возможность беспрепятственно предаваться моим экзистенциальным терзаниям. Наполнив бокал белым вином, я уселась у окна. Огни большого города за окном, казалось, вступали в схватку с множеством маленьких одиночеств, манили их, уговаривая объединиться, сплотиться, потереться друг о друга боками. Это был час надежды, час, когда полны рестораны, когда в барах кипит жизнь. Мне нравилось вот так сидеть, представляя себе разных мужчин и женщин, которые выходят из дома, наряженные и накрашенные для вечера, полного соблазнов, готовые обольщать и обольщаться. Некоторые возвращались домой в расстроенных чувствах – столько усилий потрачено напрасно, а в некоторых все еще трепетали отзвуки нарождающейся страсти.

Я решила, что больше в эти игры не играю. Мой удел – мирно стареть в одиночестве, приклеившись носом к окну, с бокалом вина в руке.

На мгновение я отвернулась, слишком уж от этих огней становилось грустно. И тут же заметила на столе конверт. Эльза, видимо, принесла почту и прислонила письмо к вазе – так я догадаюсь, что оно адресовано мне. Я схватила конверт: меня сразу заинтриговал красивый элегантный почерк, которым был написан адрес. Непривычно видеть свое имя, представленное подобным образом…

На секунду в глубине души забрезжила надежда: вдруг письмо от мужчины, но я тут же справилась с предательским тоненьким голоском.

Медленно открыла конверт и вынула листок красивой дорогой бумаги.

Там было всего несколько слов.

Но эти слова изменили всю мою жизнь.

– Ну как?

Эльза восстала от недолгого сна: волосы взлохмачены, ноги заплетаются.

Мой вопрос был совершенно излишним: с первого взгляда я могла угадать, что́ именно она расскажет мне про свою вечеринку.

Она пожала плечами, налила себе кофе и устремила взгляд в окно, на крыши Парижа, давая мне тем самым понять, что ей неохота рассказывать.

Я оставила ее наедине с ее размышлениями и вновь принялась за завтрак. Поела, накинула куртку, торопливо причесалась. Бросила последний взгляд на подругу – и насторожилась. Она выглядела какой‐то более грустной, чем обычно, и перспектива оставить ее одну в это дождливое воскресенье и отправиться на работу меня не вдохновляла.

Я села рядом с ней, погладила по голове.

– Все было так плохо?

– Я полное ничтожество. И жизнь моя ничтожна.

– Ну, ты так сразу, сплеча…

– Я думаю, что стану теперь жить, как ты: никуда не ходить, не растрачивать впустую последние годы моей уходящей молодости.

– Что на этот раз стряслось?

– Да, в сущности, ничего.

– Что‐то с Эймериком?

– Он весь вечер почти не обращал на меня внимания, зато не отходил от другой такой же идиотки.

– Кто она?

– Эмма. Я тебе рассказывала.

Я кивнула, хотя понятия не имела, о ком идет речь. Она рассказывала мне столько всяких историй, что я или не слушала ее вовсе, или сразу забывала все ее рассказы.

– Я выглядела как полная дура, сидела рядом и ждала, когда он удостоит меня взглядом, ловила его улыбку. Пришлось делать вид, что мне невероятно весело. Я смеялась всем тупейшим шуточкам этого толстого недотепы Мартина. Аж скулы сводит до сих пор.

– Не хочется вот так оставлять тебя одну в таком состоянии.

– Нет, не страшно, иди себе спокойно. Всплакну маленько, закинусь снотворным, запью виски, поставлю Азнавура, вытянусь на кроватке и протяну ножки. Как Мэрилин Монро.

– Мэрилин умирала не под Азнавура.

– Да, все‐то у нее как‐то неправильно, фальшиво получалось…

– Я освобожусь в восемь. Можем сходить в ресторанчик, если хочешь.

– Ты будешь первым человеком, который отвел труп в ресторан.

Чувство юмора ее не покинуло. Это меня успокоило, и я уже собралась идти, как вдруг она спросила меня:

– А ты‐то? Как ты провела вечер?

– Да ничего особенного… Ах да! Письмо. Очень странное…

Эльза тут же протянула руку за письмом, пробежала его глазами и нахмурилась.

– Это еще что? Предложение работы?

– Да похоже на то.

– А тебе известно, что за тип?

– Нет. Ни разу о нем не слышала.

Она зачитала вслух:

– «Я хотел бы предложить вам работу. Мое предложение, вероятно, вас заинтересует. Позвоните мне».

Адрес свидетельствовал о том, что автор письма живет в одном из лучших районов Парижа. Подпись ничего нам не говорила: Р. Лучиани.

– Как‐то странно, тебе не кажется?

– Почему вдруг письмо? Предложение работы, которое приходит по почте… в наше время! Есть же телефон! Или Интернет.

– Вот и я то же самое подумала. История в манере этих… вербовщиков. Их еще называют охотниками за головами.

– Если бы у тебя был какой‐нибудь супердиплом или ты занимала руководящий пост, это еще можно было бы понять. Но какая контора вербовщиков заинтересуется медсестрой? Я вот боюсь, что это ловушка, в которую тебя хочет заманить какой‐то извращенец!

– Спасибо, успокоила. Я думаю, это просто кто‐то ошибся адресом.

– Ты позвонишь ему?

– Нет, с какой стати?

– Я бы позвонила. Чисто из любопытства. Интересно ведь.

– Я не любопытная.

– Знаю. У тебя вообще куча достоинств. Ладно, вали. Ты мне настроение портишь.

Три дня спустя раздался звонок.

– Мадемуазель Видаль?

– Да, это я.

– Мы прислали вам письмо с предложением работы, вы его получили? – спросил голос.

– А, то письмо… Да, но кто вы такой? – удивленно спросила я. – И откуда вы меня знаете?

Мой собеседник проигнорировал мои вопросы и продолжал:

– Мсье Лучиани хотел бы встретиться с вами.

– Кто такой мсье Лучиани? И что ему от меня нужно?

– Мсье Лучиани – крупный бизнесмен. А я его управляющий. Как вам сказать, что ему надо… Он предпочел бы объяснить это при встрече.

Самоуверенный тон мужчины мне очень не понравился, но, прежде чем я могла что‐то возразить, он вновь заговорил.

– Завтра, в восемнадцать часов ровно? – предложил он.

– Вы что, смеетесь? – взвилась я. – Что вы себе позволяете?! Сначала вы мне отправляете письмо безо всяких объяснений, потом звоните и ни слова не говорите о работе, которую предлагаете, а теперь еще вызываете меня, словно я уже у вас служу!

Человек явно растерялся.

– Мне очень жаль, мадемуазель. Мсье Лучиани не сумел облечь все дело в правильную форму, а я оказался не лучше… Но дело в том, что он впервые поручает мне нанимать сотрудников… Если мы чем‐то вас обидели, пожалуйста, простите нас. Но в любом случае наше предложение остается в силе. Мне позволено было сказать лишь вот что: мсье Лучиани слышал о вас от общих друзей и после этого захотел предложить вам работу.

Его торопливые извинения меня как‐то усмирили.

– Я не знаю… Все так странно…

– Совершенно с вами согласен. Но могу вас уверить, что предложение в высшей степени достойное и серьезное. Давайте все же договоримся о встрече, если вы не против. Кроме всего прочего, вы можете навести справки о мсье Лучиани. Если вас не устроит полученная информация, вы всегда можете отказаться. Но я уверен в обратном.

Он говорил уверенно и доброжелательно. Я окончательно успокоилась.

– Но я завтра работаю…

– В таком случае сами назначьте время и дату.

– Четверг, шесть часов вечера? – предположила я.

– Превосходно, – ответил он. – Запишите адрес.

Едва попрощавшись, я ринулась к компьютеру в поисках информации про таинственного мсье Лучиани. Выяснила, что он возглавляет солидную финансовую компанию. Пресса превозносила его ум, прозорливость, опыт руководителя и знание рынка. Отмечали его честность, энциклопедическую образованность, благородную сдержанность манер. Враги его опасались, друзья им восхищались, у него были обширные знакомства в экономических и политических кругах. Выходец из семьи итальянских эмигрантов, он сумел подняться над своей средой, благодаря настойчивости и трудолюбию открыл небольшое агентство по управлению имуществом, которое за двадцать лет превратилось в одну из самых крупных финансовых компаний столицы.

Чем больше я читала, тем более подозрительной мне казалась история с работой. С одной стороны, личность этого человека и его жизненный путь вызвали у меня искреннее восхищение. С другой стороны, я не понимала, с какой стати скромная медсестричка могла заинтересовать такого человека. Что за работу мог предложить мне финансист: ведь между нашими профессиями нет ничего общего. И какие у меня с ним могут быть общие друзья? Я увеличила фото и всмотрелась в его лицо. Точно где‐то его видела. В газете? У пресловутых общих знакомых?

В результате мне ничего не оставалось, как с нетерпением ждать встречи, воображая себе разнообразные повороты событий, один другого фантастичнее.

-5-
Любовь – это свет

Иона

Долгими месяцами я бродил в туманных окрестностях своей жизни, покамест передо мной не предстала суровая реальность: тяжесть навалившихся на меня материальных проблем была прямо пропорциональна моей всегдашней беспечности и презрению к этой стороне жизни. Банк заблокировал мой чековый счет и кредитную карту. Поскольку денег не хватало ни на текущие расходы, ни тем более на запросы кредиторов, Жош и Хлоя в очередной раз решили мне помочь. Но, поскольку они не одобряли моей лени и праздности, они решили просто обеспечивать меня пищей. Жош часто звонил мне в дверь, приносил поднос или приглашал к себе пообедать. Хлоя забивала холодильник и полки продуктами. Домовладелец грозился выкинуть меня из квартиры к концу зимнего сезона за неуплату. Я впал в панику: слишком много воспоминаний связывало меня с этой квартирой.

– Послушай, Иона, так дальше жить нельзя! – воскликнула Хлоя, выкладывая свои покупки в холодильник. – Почему бы тебе не написать новый роман?

– Нет никакого желания.

– Тут уже речь не о твоих желаниях, а о насущной необходимости. Нам с Жошем нетрудно покупать тебе необходимое, но это же не выход! Твои долги достигли угрожающего уровня.

– Но ведь писательство не работа! Люди не пишут, чтобы заработать на еду и квартплату! Не пишут по заказу!

– Ну, вообще‐то я так поняла, что второй роман потому и был написан!

– И что из этого вышло? Глупая, пустая, скучная книжка.

Она опустила воздетые к небу руки, подошла ко мне поближе и заглянула в лицо.

– Иона, нужно что‐то делать! Тебя собираются согнать с квартиры, а тебе, кажется, вовсе наплевать.

– Ты ошибаешься. Меня это весьма заботит. Я пытался найти работу, но никого не интересует тридцатилетний мужчина без особых профессиональных навыков.

– А если ты воспользуешься своими литературными способностями и устроишься редактором или рецензентом в какое‐нибудь издательство?

– Сотни писателей мечтают о редких вакансиях, которые там освобождаются. А потом мне это дело не нравится. Читать чужие романы и потом высказывать о них свое мнение, которое будет как‐то влиять на судьбу автора… нет, это не для меня.

Она раздраженно смяла пакет и ткнула в меня указующий перст:

– Ты несносен, Иона Ланкри! Никто не имеет права зарывать свой талант в землю. Никто не имеет права упорствовать в убеждении, что можно прожить жизнь, не соглашаясь ни на какие уступки, упираясь рогом в свои принципы и высокоморальные ценности, не принимая в расчет реальную действительность. Некоторое время это еще прокатит, но потом жизнь все равно оказывается сильнее.

Хлоя покачала головой – видно, устала от моих капризов.

– Вот, у тебя здесь теперь есть всего понемножку, – сказала она, указывая на холодильник и кухонный шкаф. – Если чего‐то будет не хватать, пошли эсэмэску: может, я по глупости и помчусь за этим.

Я схватил ее за плечи и крепко обнял.

– Я тебя обожаю.

– Есть за что, честно говоря, – ответила она. – Ладно, все, мне надо бежать, я опаздываю. Я‐то, между прочим, вкалываю, на работу хожу!

После того как она ушла, я сел, подумал и решил прислушаться к ее совету и поискать работу. Непыльную такую работенку, с помощью которой можно будет зарабатывать на текущие расходы и вернуться к давно покинутой реальности. Не постоянную серьезную работу, которая бы навязала мне какую‐то социальную роль, нет, минимум присутствия, чтобы занять время, минимум усилий, чтобы расплатиться с долгами, минимум нормальных взаимоотношений, чтобы не выпадать из круга современников.

С тоскливой покорностью я взялся за поиски.

Три дня кряду я кружил по улицам Парижа и предлагал свои услуги в разнообразных магазинчиках, барах и пивных. Но отсутствие опыта работы и неспособность предъявить работодателю улыбчивую, приветливую физиономию лишали меня каких бы то ни было шансов на успех. Меня окидывали с ног до головы быстрым взглядом, задавали пару‐тройку вопросов, предлагали записать мои координаты – и на этом разговор заканчивался.

После недели таких странствий, когда я возвращался домой, расстроенный и почти потерявший надежду, взгляд мой остановился на витрине маленького книжного магазина. Часть фасада, облицованная деревом, смотрелась достойно и элегантно. Бежевая краска кое‐где красиво облупилась, на стройных резных колоннах, поддерживающих вывеску, выступила благородная патина времени. Магазинчик, хоть и старый, сохранял независимый и самоуверенный вид, явно гордился своим возрастом и своей оригинальностью, так что обычный каменный дом эпохи Османа был облагорожен таким украшением и смотрелся как простая оправа для редкой драгоценности. Надпись, сделанная старомодным шрифтом, сообщала, что это место называется «Книжный дом», а его хозяин – мсье Гилель Эдинберг, книготорговец. На витрине была представлена только художественная литература, ни критики, ни публицистики. Книги были расставлены аккуратно, как будто некто невидимый старался соблюсти между ними равенство. Среди них было несколько современных романов, несколько более старых, но никакой хронологии и логики в подборе книг я не сумел определить. Я не торопясь оглядывал их, останавливаясь на каждой детали, как ребенок перед витриной большого магазина накануне Рождества. Я заметил еще небольшое объявление, написанное от руки на пожелтевшей от времени бумаге.

Широко известный «Книжный дом» приглашает на работу просвещенного и сведущего продавца с безупречной репутацией.

Спросить мсье Гилеля.

Старомодный каллиграфический почерк и несовременные обороты удивили меня. Я подумал, что это давнишнее объявление, которое оставлено на витрине для того, чтобы подчеркнуть дух старины, присущий этому букинистическому магазину. Раньше мне в голову не приходило исследовать книжные: для меня это были источники знания, пить из которых я не решался, боясь захлебнуться. Но это место окружала какая‐то удивительная аура, и мне захотелось окунуться в таинственную атмосферу старых книг и забытых слов.

Я толкнул дверь и оказался в прошлом. На темных от времени дубовых полках громоздились книги, они явно были тщательно подобраны в соответствии с определенной логикой, но она ускользала от меня. Хлипкая стремянка преграждала проход между рядами, старинные лампы, покрытые многолетней пылью, тщетно пытались осветить шеренги толстых томов. Несколько посетителей с видимым удовольствием бродили по магазинчику, пробегали быстрыми пальцами по обложкам, доставали некоторые книги, чтобы выудить из них несколько слов, несколько фраз – то, что хотели. Это место дышало благородством, которое осеняло каждого посетителя. Движения и жесты становились медленными, взвешенными, почти царственными. В глубине лавки пожилой человек в серой блузе, с сидящими на лбу очками, стоял перед массивным деревянным столом, склоняясь над каким‐то изданием: судя по всему, определял его подлинную ценность. Он, должно быть, почувствовал на себе мой взгляд, поднял голову и с вежливой улыбкой на губах стал ждать, когда я подойду к нему. Я сделал вид, что не замечаю его, и пошел дальше вдоль прилавков. Но не успел я углубиться в предисловие к роману, как услышал, что кто‐то тактично покашливает у меня под ухом. Пожилой господин незаметно подошел ко мне и явно вознамерился начать разговор, сохраняя на лице то же доброжелательное выражение.

– Мсье… – только и сказал он.

– Я… ну, я осматриваюсь… то есть я хотел сказать, я смотрю.

Он не тронулся с места, словно не расслышал моих слов или просто ждал другого ответа. Я бы вынужден слегка раскрыться.

– На самом деле… Я видел объявление и хоть знаю, что это глупо, но мне стало интересно, насколько давно оно написано.

Он и бровью не повел. Я почувствовал, как меня охватывает растерянность, и обернулся вокруг, убежденный, что хоть все посетители и не отводят глаз от книг, но в действительности внимательно прислушиваются к нашему разговору.

– Я ищу работу и увидел ваше объявление… – пролепетал я, когда ко мне вернулся голос. – Ну, хотя вообще‐то я сразу решил, что объявление давно устарело, но мне захотелось зайти в ваш замечательный магазин.

Выражение его лица не изменилось, и я на секунду усомнился, что старик в своем уме.

– Рафаэль Скали, – в конце концов произнес он.

Я потерял дар речи, услышав свой псевдоним из уст совершенно незнакомого человека.

– Ведь я прав? – спросил он уверенным тоном, в его взгляде промелькнуло лукавство игрока в лотерею, знающего правильный ответ.

– Да, – вновь пролепетал я.

Его лицо озарилось радостью.

– Но как вы узнали?

Он не ответил: явно старался сосредоточиться.

– Рафаэль Скали, в издательстве «Жанвье» вышло два романа, – начал излагать он, точно перед его глазами всплыла невидимая каталожная карточка. – Первый роман «В тиши ее молчания», второй «Я сын своего отца». А потом ничего… По крайней мере, насколько мне известно.

Я был поражен до глубины души. Если мои романы в свое время и снискали какую‐то популярность, она была явно не из тех, что переживет пятилетнее молчание. К тому же, даже если человеку и запомнилась моя работа, откуда ему знакомо мое лицо: я ведь старался не показываться читателям?

– Разве я ошибся? – спросил он, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Нет, нисколько.

– Хе‐хе, – довольно хмыкнул он. – Мне очень понравился ваш первый роман. Очень сильно написано, и такой необычный стиль!

Короткая пауза, последовавшая за этими словами, без слов сказала мне, что второй роман вызвал у него много вопросов. Я почувствовал благодарность за его безмолвную искренность.

– Но как вам удалось узнать меня?

– У меня совершенно феноменальная память, – ответил он, гордо подняв голову.

– Да, но мое лицо… На книгах не было фотографий… И в прессе тоже…

– Зато фотография была на сопроводительном документе, который ваше издательство рассылало в книжные магазины! – торжествующе парировал он, словно ждал этого вопроса.

Старик явно наслаждался моим недоумением и даже хрипло хохотнул от избытка чувств.

– Я никогда не забываю лиц. Помню всех тех, кого хоть раз в жизни встречал. А также все имена и фамилии. Значит, вы пришли по поводу объявления?

– Да… Но оно, должно быть…

– Я повесил его неделю назад. Я больше не справляюсь в одиночку. Мне нужна небольшая помощь, особенно во второй половине дня. Я старею, силы уже не те. Не хватает проворства. Согласны на такую работу?

– Ну как… конечно, согласен! Но я не знаю, справлюсь ли я. Я не слишком‐то большой знаток литературы. Читать, конечно, люблю, но у меня разрозненные и несистематизированные знания…

– Я вас принимаю, – прервал он мою сбивчивую речь. Вид у него был радостный, он довольно потирал руки. – Какое счастье: в моем магазине будет работать настоящий писатель! Если в вашем образовании есть какие‐то пробелы, я здесь для того, чтобы их восполнить! Писатель – продавец в моем магазине! Я и мечтать о таком не мог!

Он сиял и подскакивал на месте, как ребенок.

– Меня зовут Гилель Эдинберг, – сказал он, протягивая мне руку.

– А меня…

– Рафаэль Скали, я знаю, – смеясь, перебил он.

– Нет. Рафаэль Скали – мой псевдоним. А настоящее имя Иона Ланкри.

– Псевдоним? – задумчиво повторил он. – Я тоже в свое время пытался сменить имя. Ну, значит, Иона. Иона, кстати, означает голубь. Но вы это наверняка знаете. Символ свободы, символ мира. Добро пожаловать, Иона. И пойдемте, осмотрим мои владения.

Его костлявая хрупкая кисть опустилась на мое плечо, чтобы дружелюбно подтолкнуть меня вперед, и я увидел на его предплечье татуировку.

Это был номер.