Текст книги "Угонщики"

Терри Пратчетт
Угонщики

Новая книжка для Райенны

Номы и время

………………

Номы – совсем маленькие существа. И как все маленькие создания, живут они очень недолго. Но может быть, они просто живут очень быстро?

Я бы объяснил это так.

Среди всех существ, населяющих планету Земля, самая короткая жизнь у взрослой мухи-поденки. Ей отпущен всего один день. Самая долгая жизнь у дерева кандори – оно продолжает расти, когда ему уже исполнилось четыре тысячи семьсот лет.

Кажется, что мухе-поденке выпала очень жестокая участь. Но ведь важно вовсе не то, сколь долгая жизнь нам дана, а то, сколь долгой она при этом кажется.

Может, для поденки час длится не меньше, чем для нас – столетие. И пожилые поденки собираются вместе и жалуются друг другу, что жизнь в последние минуты не идет ни в какое сравнение со старыми добрыми мгновениями, когда мир был гораздо моложе, солнце ярче и молодые личинки куда уважительнее относились к старикам. И может быть, деревьям, которые известны своей медлительностью, отпущено ровно столько времени, чтобы они могли увидеть сияние звезд прежде, чем корни их иссохнут, а ствол разрушит жук-древоточец.

Все относительно, все зависит от того, как на это смотреть. Чем быстрее вы живете, тем больше растягивается время. И для нома год тянется столько же, сколько для человека – десятилетие. Помните об этом. И не переживайте за номов. Они не нуждаются в сочувствии. Они даже не ведают о том, что им можно посочувствовать.

Вначале…

………………

I. …была Пустошь.

II. И Арнольд Лимитед (осн. 1905) носился по Пустоши и увидел, что она хороша.

III. Ибо была она на Хай-стрит.

IV. И ходили мимо автобусы.

V. И сказал Арнольд Лимитед (осн. 1905): Да будет там Универсальный Магазин, и да будет это Универсальный Магазин, какого еще не видывал Мир.

VI. Да будет простираться он от Палмер-стрит до Рыбного рынка и от Хай-стрит до самой Дизраэли-роуд.

VII. И да будет он высотою в пять этажей, и будет в нем цокольный этаж. И да украсится он лифтами, и да возгорится Вечное Пламя бойлерной во чреве его, и да будет в нем Бухгалтерия, дабы управлять Всем.

VIII. И да прославится через то Арнольд Лимитед (осн. 1905), ибо собрано у него Все Под Одной Крышей. И да зовется это отныне и во веки веков «Универсальный Магазин Братьев Арнольд, Лимитед (осн. 1905)».

IX. И стало так.

X. И разделил Арнольд Лимитед (осн. 1905) Универсальный Магазин на Отделы: Отдел Слесарных Инструментов и Электротоваров, и Отдел Модного Платья, и Отдел Дамского Белья, и прочие по роду их, и сотворил Людей, и наполнил ими Универсальный Магазин, сказав: «Вот – все здесь». И сказал Арнольд Лимитед (осн. 1905): Да будут грузовики, и да будут они выкрашены в цвета красный и золотой, и да поедут они благовестить, что Арнольд Лимитед (осн. 1905) предоставляет Все.

XI. И да будут по череде их Рождественские Ярмарки и Зимние Распродажи, Сезонные Скидки и Школьные Базары.

XII. И явились тогда в Универсальный Магазин номы, чтобы стал он их обиталищем во веки веков.

Книга Номов, Основание, ст. I–XII

Глава 1

………………

Это история Возвращения Домой.

Это история Трудного Пути.

Это история Грузовика, что несется с рычанием через спящий город, вихляет из стороны в сторону, задевая уличные фонари, разбивая стекла витрин, выезжает на проселочную дорогу, преследуемый полицейской машиной, – и резко тормозит. А когда сбитые с толку полицейские возвращаются к своему автомобилю, чтобы доложить по рации: «Вы слышите, там? В кабине никого нет!» – тогда начинается история Грузовика, срывающегося с места, объезжающего растерянных служителей порядка и исчезающего в ночи.

Но здесь эта история не кончается.

Как не здесь берет она и свое начало.

Небо было скрыто пеленой дождя. Дождь шел и шел, наводя тоску, наводя уныние. Это был не милый привычный дождик, а промозглый дождище, срывающийся с неба крупными каплями. Они сливались в сплошной поток, образуя настоящее море, которое кто-то поставил дыбом и лишь слегка проредил.

Дождь барабанил по старым ящикам из-под гамбургеров, по промасленной оберточной бумаге из-под жареной рыбы с картошкой – всему этому хламу, сваленному в проволочный контейнер для мусора, где нашел себе временное убежище Масклин.

Вот он, посмотрите на него. Вымокший до нитки. Продрогший. Страшно обеспокоенный. А ростом – четыре дюйма[1]1
  Приблизительно десять сантиметров. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. Вообще-то мусорные баки были славными охотничьими угодьями, даже зимой. В оберточной бумаге часто оставалось немного остывшего картофеля, а порой – и целая куриная косточка. Раз или два попадались крысы. Последний раз это была настоящая удача: крысы хватило на целую неделю. Жаль только, что на третий день крысятина уже совершенно не лезет в горло. А если честно – то не на третий день, а с третьего укуса.

Притаившись в мусорном баке, Масклин следил за стоянкой грузовиков. И – вот оно! Грузовик пришел минута в минуту. Поднимая тучу брызг из-под колес, машина пересекла лужу и остановилась, скрипнув тормозами. За появлениями этого грузовика Масклин наблюдал уже четыре недели. Машина приезжала каждый вторник и четверг, и всегда – утром. Теперь Масклин точно знал, сколько времени стоит грузовик.

Ровно три минуты. Для существа ростом с нома это более получаса.

Он выскользнул из-под кучи промасленной бумаги, перевалился через край мусорного контейнера и опрометью бросился к кустам на краю парка, где его ждали Гримма и старики.

– Грузовик приехал! – выпалил Масклин, задыхаясь. – Идем!

Со стоном и ворчанием старики поднялись на ноги. Сколько раз он уже проводил их через это и прекрасно знал, что радостных возгласов не будет. Они лишь помрачнели и насупились, а потом принялись ворчать пуще прежнего. Они ворчали всегда: они ворчали, что картошка холодная, хотя Гримма и подогревала ее, ворчали, что крысятина им надоела. Масклин всерьез подумывал о том, чтобы бросить их и начать жить одному, но так и не смог на это решиться. Они ведь нуждались в нем. Им был нужен кто-то, на кого можно ворчать.

Но они же еле шевелятся! Масклин чувствовал: еще немного – и он разрыдается.

Но вместо этого он обернулся к Гримме.

– Да поторопи же их, слышишь! – Голос его срывался от напряжения. – Сделай что-нибудь, а то они вовек не сдвинутся с места.

Она успокаивающе похлопала его по руке.

– Они же боятся. Иди. Я приведу их.

Спорить было некогда. Масклин бросился обратно через парк, увязая в раскисшей от дождя грязи. На ходу он разматывал веревку, к концу которой был привязан разлапистый крюк. (Он потратил целую неделю, чтобы сделать этот крюк из куска проволоки, выломанной из изгороди; еще несколько дней у него ушло на тренировки.) Подбегая к колесам грузовика, Масклин лихо раскручивал над головой свой метательный снаряд.

Со второй попытки крюк впился в брезентовый верх кузова. Масклин раз-другой подергал веревку, чтобы убедиться, что она не подведет, и вот уже его ноги нащупывают опору на скользкой поверхности шины, и он карабкается вверх – выше и выше.

Он уже проделывал это прежде. О, целых три или четыре раза. Вот он протиснулся под тяжелый брезентовый полог, за которым притаилась темнота, вытащил еще один шнур и крепко-накрепко привязал его к какой-то веревке в кузове – последняя была толщиной с его руку.

Затем он скользнул обратно, к борту грузовика. Слава богу, старики под предводительством Гриммы уже пересекали гравийную дорожку. До него доносились их жалобы: они ворчали, что приходится ступать прямо по лужам.

Масклин приплясывал от нетерпения.

Казалось, этому не будет конца. Миллионы раз он повторял им, что и как нужно делать, но в детстве они никогда не забирались в кузов грузовика и сейчас не могли взять в толк, чего же от них хотят. Так, старая матушка Морки требовала, чтобы все мужчины отвернулись, пока она будет карабкаться на машину: а то они еще, чего доброго, увидят ее нижние юбки. А папаша Торрит так распричитался, когда его тянули наверх, что пришлось спустить старика обратно, и Гримма завязала ему глаза. После того как Масклин втащил в кузов несколько соплеменников, стало полегче: теперь веревку тянули все вместе, но время, время… Сколько они его уже потеряли!

Последней он поднял Гримму. Она была легкой как пушинка. Они все были легкими, если на то пошло. Крысы ведь попадаются не каждый день.

Поразительно. Они все были в кузове. Масклин настороженно прислушался. Сейчас раздадутся шаги водителя по гравийной дорожке, хлопнет дверца кабины. Однако ничего не происходило.

– Прекрасно, – сказал он, облегченно вздохнув. – Такие вот дела, только мы тронемся…

– Я уронил Талисман, – вдруг пробормотал папаша Торрит. – Талисман… Я выронил его, слышишь? Там, у колеса, когда Гримма завязывала мне глаза. Поди принеси мне Талисман, мальчик.

Масклин в ужасе уставился на старика. Потом высунул голову из-под брезента – и точно: он лежал там, далеко внизу. Крошечный черный кубик на земле.

Талисман.

Он лежал в луже, хотя что ему сделается? Ему все нипочем. Он даже в огне не горит.

И тут Масклин услышал неторопливые шаги по гравийной дорожке.

– Некогда, – прошептал он. – На это сейчас уже нет времени.

– Но мы не можем уехать без него, – возразила Гримма.

– Да? И почему же? Это же просто… просто безделушка. И когда мы поедем, она нам уже не понадобится.

Едва эти слова сорвались с его губ, как он почувствовал, что сказал что-то не то. «Как это меня угораздило?!» – в удивлении подумал он. Гримма от возмущения потеряла дар речи. И тут во весь свой старческий рост поднялась трясущаяся от слабости матушка Морки.

– Да простятся тебе… – Старуха закашлялась. – Да простятся тебе эти ужасные слова! А ну, скажи ему, Торрит! – И матушка Морки пихнула старика локтем под ребро.

– Без Талисмана я никуда не поеду, – угрюмо объявил Торрит. – Это не…

– Слышал, что предводитель говорит? – оборвала Торрита матушка Морки. – Делай, что сказано! Только подумать: бросить Талисман! Позор. Святотатство, вот оно что! А значит, иди и принеси его. Живо!

Возразить на это было нечего, и Масклин безмолвно уставился на хлюпающую грязь внизу. Потом обреченно перебросил шнур через борт и соскользнул вниз.

Дождь усилился. Теперь с неба падала не только вода, но и хлопья снега. Масклина хлестнуло по лицу порывом ветра; выпустив из рук шнур, он сорвался и тяжело шлепнулся в лужу. Ему удалось доползти до маленького черного кубика, вот он накрыл его рукой… И тут грузовик тронулся с места. Сперва послышалось рычание, которое тут же переросло в сплошную дрожащую стену шума. Потом последовал вонючий выхлоп – и грузовик завибрировал, да так, что у Масклина земля затряслась под ногами.

Он резко схватился за веревку и закричал, чтобы остальные тянули, и тут вдруг понял, что даже сам не слышит собственного голоса, тонущего в этом шуме. Однако Гримма или кто-то другой догадались обо всем и без его подсказок – едва громадное колесо начало вращаться, веревка натянулась и Масклин почувствовал, как его ноги отрываются от земли.

Он висел между небом и землей, раскачиваясь взад-вперед. С тошнотворной медлительностью веревка ползла вверх, вверх… А рядом поворачивалось огромное колесо, и только несколько дюймов отделяло его от этого черного, холодного пятна, несущего в себе смерть. Кровь бешено стучала в висках.

«Я не боюсь, не боюсь, – твердил себе Масклин. – Это самое страшное, что мне пришлось пережить, а я не боюсь. Потому что это слишком ужасно, чтобы просто бояться».

Масклину казалось, что его завернули в какой-то легкий, теплый кокон. И вот уже этот ветер, этот шум остались где-то далеко-далеко. «Я умираю, – мелькнуло в сознании. – Умираю – из-за Талисмана, от которого нам никогда не было никакого проку, умираю ради дурацкой безделушки. Сейчас меня не станет – я отправлюсь на небо. Хотел бы я знать, правда ли то, что рассказывает Торрит о смерти? Почему нужно умереть, чтобы получить ответ на этот вопрос, это же жестоко и несправедливо. А небо… Я смотрел на него каждую ночь, много-много лет, но так и не увидел на нем ни одного нома…»

Однако все это его не трогало: казалось, это происходит не с ним и будто не взаправду.

Чьи-то руки подхватили его и втащили в кузов, под брезентовый навес. Масклин слышал вокруг голоса, кто-то забрал у него Талисман, с трудом разжав судорожно вцепившиеся в черную поверхность пальцы.

Грузовик несся по проселку, оставляя позади себя серую завесу дождя, нависшую над опустевшими осенними полями.

И на всей этой земле не было больше ни одного нома.

А ведь когда-то – в те дни, когда еще не разверзлись хляби небесные, – их было множество. По крайней мере, Масклин помнил не меньше сорока. Но потом провели автостраду, ручей убрали в трубы под землю, живые изгороди выкорчевали. И номы, всегда ютившиеся на задворках мира, где-нибудь в укромном уголке, подальше от людей, вдруг обнаружили, что укромных уголков почти не осталось.

Маленький народец стал таять на глазах. Тому было множество естественных причин: когда ты четыре дюйма ростом, естественной причиной может оказаться любое создание с зубами, костями и желудком, урчащим от голода. Видя все это, Пирринс – ном, отличавшийся редким безрассудством, – возглавил отчаянную экспедицию через дорогу. Путешественники хотели выяснить, пригодны ли леса на той стороне шоссе для обитания номов. Однажды ночью они отправились в путь и никогда больше не вернулись. Кто говорил, что их съели ястребы, кто утверждал, что путешественники попали под грузовик. А некоторые были убеждены, что отряд прошел половину пути и умер с голоду, оказавшись отрезанным от мира на островке посередине шоссе, зажатом с двух сторон бесконечным потоком машин.

Но вот у дороги выстроили кафе, и это было своего рода спасением. Конечно, все зависит от того, как к этому относиться. Если холодные отбросы, состоящие из объедков жареной картошки и обгрызенных куриных косточек, можно назвать едой, то еды теперь хватало на всех.

А потом наступила весна. Масклин оглянулся вокруг и обнаружил, что в живых осталось всего десять номов. При этом восемь из них слишком стары и едва волокут ноги. Папаше Торриту было без малого десять лет!

То было ужасное лето. Те, кто еще мог хоть как-то передвигаться, под предводительством Гриммы устраивали ночные вылазки к мусорным бакам. Масклин пытался охотиться.

Но охотиться в одиночку – только искушать смерть. Твоя дичь сама не прочь поохотиться за тобой. А если тебе все же повезло и ты кого-то убил, добычу еще надо дотащить домой. Перетаскивание крысы заняло у Масклина два дня, да еще ночью он не сомкнул глаз, отгоняя всяких охочих до мертвечины тварей. Десять сильных охотников на что-нибудь годятся: они могут красть шмелиные гнезда, ставить капканы на мышей, травить кротов. Но что может сделать охотник-одиночка, пробирающийся в высокой траве и всей шкурой чувствующий, что никто не прикрывает ему спину? Да он просто-напросто ходячий дармовой завтрак для любой твари, у которой есть когти и зубы!

Чтобы иметь достаточно пищи, нужно много сильных, здоровых охотников. Но чтобы в племени было много сильных охотников, нужно иметь изобилие пищи.

– К осени все образуется, – говорила Гримма, перевязывая Масклину руку, оцарапанную горностаем. – Пойдут грибы, ягоды, орехи, и мы забудем все беды.

Но вместо грибов пошли дожди, и все ягоды сгнили на корню. Орехи, правда, в тот год уродились на славу. Но до ближайшего орехового дерева было полдня пути. Если очистить орехи от скорлупы, сложить их в бумажный пакет, найденный на свалке, и тащить волоком, то за один раз можно было принести целую дюжину орехов. На это уходил весь день, и всю дорогу туда и обратно Масклин трясся от страха, что на него нападет ястреб. А принесенного запаса хватало ровно на то, чтобы прожить один день, не чувствуя голода.

В довершение всех бед из-за проливных дождей осел свод норы, служившей номам убежищем. Масклин поймал себя на том, что даже рад этому. Все лучше, чем слышать беспрерывное брюзжание, почему он еще не занялся ремонтом жилища. А потом случилась эта история с костром. У входа в нору обязательно должен гореть костер. На нем готовят еду, он отпугивает ночных мародеров. Однажды матушка Морки заснула, и костер догорел дотла. Даже сама старуха поняла, что наделала, и вела себя в тот день тише воды ниже травы.

Когда в ту ночь Масклин вернулся домой, он долго смотрел на кучку мертвой золы у входа, потом воткнул копье в землю и расхохотался. Он хохотал, покуда смех не перешел в рыдания. В тот момент ему никого не хотелось видеть. Он вошел в нору и уселся в углу. Гримма тотчас принесла ему ореховую скорлупку с крапивным чаем. Холодным крапивным чаем.

– Они страшно переживают, что так получилось, – пробормотала она извиняющимся тоном.

Масклин лишь горестно рассмеялся в ответ:

– Ну да. Могу себе представить. Я только и слышу от них: «Парень, у меня вышел весь табак, принеси-ка мне новый окурок». Или: «Что-то в последнее время у нас не было рыбы, выкроил бы ты время сходить на речку». Или: «Вы, молодежь, только о себе и думаете. Вот в мое время…»

Гримма тяжело вздохнула:

– Что ты хочешь от стариков? Они и так делают все, что могут. Просто у них не укладывается в голове, что во времена их молодости нас были сотни, а теперь…

– На то, чтобы добыть огонь, уйдет несколько дней, – угрюмо пробурчал Масклин.

У них было увеличительное стекло, но что толку – ведь нужен еще и солнечный день. Очень солнечный день.

Он бесцельно пнул ногой кучку грязи на полу.

– Все, хватит с меня, – произнес он, не повышая голоса. – Я ухожу отсюда.

– А… а мы как же без тебя?

– А как же я? Обо мне кто-нибудь подумал? Разве это жизнь?

– Но если ты уйдешь, они умрут!

– Они и так умрут! – огрызнулся Масклин.

– Замолчи, это жестоко!

– Но это правда. Рано или поздно умирают все. Мы умрем, с этим ничего не поделаешь. Ты посмотри на себя. У тебя и минуты нет, ты только и знаешь, что убираешь за ними, ходишь за ними, стираешь за ними, готовишь им еду. А тебе уже скоро три! Не пора ли подумать о своей собственной жизни?

– Когда я была ребенком, матушка Морки была ко мне очень добра. И ты тоже когда-нибудь состаришься… – не сдавалась Гримма.

– Думаешь? Я лично в этом очень сомневаюсь. И кто же, интересно, будет тогда обдирать себе пальцы до кости, стирая мое белье?

Масклин чувствовал, как заводится все больше и больше. Он знал, что правда на его стороне, и все же его не покидало отвратительное ощущение собственной неправоты. Это было хуже всего.

Снова и снова думал он о том, чтобы уйти, и всегда после этих мыслей на душе оставался горький, злой осадок. А ведь все, кто был умен, все, у кого хватило решимости, кто был достаточно храбр, ушли давным-давно. Кто куда. «Старина Масклин, – говорили они, – мы знаем, на тебя можно положиться. Присмотри пока за стариками, а там мы вернемся, вот только найдем местечко получше – и придем за вами». И каждый раз старина Масклин соглашался, а потом, вспоминая, как все произошло, возмущался и негодовал. Он был зол на ушедших за то, что они ушли, он был зол на себя за то, что остался. В этом заключалась его беда – он слишком легко давал себя уговорить. Он и сам это знал. Что бы ни обещал он себе, берясь за какое-нибудь дело, рано или поздно он все равно выбирал путь наименьшего сопротивления.

Гримма подняла голову и посмотрела ему в глаза.

Он только пожал плечами.

– Ладно, в конце концов, они могут пойти с нами, – решил он.

– Ты же знаешь, они не хотят сниматься с места. Они слишком стары. И они здесь родились, здесь выросли. Им здесь нравится.

– Им здесь нравится, пока мы за ними ходим, – пробурчал Масклин.

Продолжать разговор дальше не имело смысла. На ужин опять были орехи. Масклину достался червивый. После ужина он выбрался наружу, дошел до насыпи и вскарабкался наверх. Он сидел, положив подбородок на руки, и смотрел на автостраду.

Внизу перед ним плыл поток красных и желтых огней. Там, внутри этих коробок, сидели люди, спешившие по каким-то своим загадочным человеческим делам. Они вечно куда-то торопятся. Неведомо куда.

Он готов был поклясться, что они не едят крыс. Людям вообще просто. Пусть они большие и неповоротливые, зато им не приходится жить в сырой норе. И у них нет выживших из ума старух, которых оставляют поддерживать огонь. В чае у них никогда не бывает червяков. Они могут идти, куда хотят, и делать, что им заблагорассудится. Весь мир принадлежит им.

И они всю ночь напролет носятся туда-сюда в этих маленьких грузовичках. Неужели они никогда не спят? Их, должно быть, сотни.

Сколько раз он мечтал о том, чтобы забраться в какой-нибудь грузовик и уехать отсюда прочь. Грузовики часто останавливались у кафе, и было так просто – фантастически просто – залезть в один из них. Они такие чистые, такие блестящие, и уж наверняка они едут туда, где лучше, чем здесь. И разве был другой выход? Номы не переживут зимы, если останутся здесь. Мысль о том, что они оказались без крова накануне наступления холодов, приводила Масклина в отчаяние.

Конечно, никуда он отсюда не уедет. «Ты никогда этого не сделаешь, – говорил он себе. – Ты так и будешь сидеть здесь и мечтать, провожая взглядом эти огни, со свистом уносящиеся во тьму».

Над ним покачивались звезды… Торрит говорил, звезды – это очень, очень важно. Но именно сейчас Масклин был с ним не согласен. Звезды ведь нельзя съесть. И смотреть на них не очень-то интересно. Если подумать, звезды совершенно бесполезны…

Издалека донесся чей-то крик.

Разум Масклина еще ничего не успел осознать, но тело его выпрямилось, словно подброшенное пружиной, и вот он уже бесшумно несся вниз с насыпи, через низкорослый кустарник, ко входу в нору.

Первое, что он увидел, – торчащий вертикально вверх и возбужденно подрагивающий рыжий хвост. Морда хищника была под землей, но Масклин сразу понял, с кем имеет дело. В прошлом он несколько раз сталкивался с лисами и чудом оставался в живых.

Все происходившее дальше Масклин видел как бы со стороны. Какая-то частица его «я», настоящее, подлинное «я» Масклина – Торрит любил поговорить об этом настоящем «я», – с ужасом наблюдала, как руки его тянутся к копью, выдергивают копье из земли… В этот удар Масклин вложил все свои силы. Копье вонзилось в заднюю лапу…

Раздался приглушенный визг, зверь дернулся, и прямо перед собой Масклин увидел страшный оскал взбешенного хищника. Желтые, горящие глаза лиса сфокусировались на маленькой фигурке нома. Тяжело дыша, Масклин рванул копье на себя. Это было одно из тех мгновений, когда время замирает и все вокруг видится с необычайной отчетливостью. Возможно, на пороге смерти чувства обостряются, жадно пытаясь схватить последние детали, пока еще есть хоть какой-то шанс.

Морда лиса была перепачкана кровью.

И вдруг Масклина охватил неистовый гнев. Он нарастал, словно огромный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Что у него было в этой жизни? А сейчас перед ним стояла ухмыляющаяся тварь, готовая отнять и это немногое.

Лис высунул красный шершавый язык и облизнулся. Масклин знал, что выбор у него невелик: бежать или умереть.

Вместо этого он бросился в атаку. Копье взвилось, словно птица, и задрожало, вонзившись лису в губу. Взвизгнув, зверь принялся царапать лапами морду, и тогда Масклин рванулся вперед, через грязь, не разбирая дороги; подгоняемый собственной злостью, он подпрыгнул и, уцепившись за рыжий мех, принялся карабкаться вверх, туда, где была лисья шея. В руке его оказался костяной нож, и он бил, бил, бил изо всех сил, пытаясь раз и навсегда свести счеты со всем, что есть несправедливого в этом мире…

Лис тявкнул, взвился в воздух и тяжелыми скачками понесся прочь. Если бы Масклин мог тогда осознавать, что делает, он бы понял, что удары ножа не причиняют зверю ни малейшего вреда, а только раздражают его, но лис еще ни разу в жизни не сталкивался с пищей, которая бы так яростно сражалась, и сейчас единственным желанием зверя было убраться отсюда подальше.

Лис с разбегу ударился грудью о дорожное ограждение, взвизгнул, пригнулся и, протиснувшись под бетонной балкой, бросился навстречу огням шоссе.

И тут к Масклину вернулась способность думать. В уши ему ударил гул машин, двигающихся по автостраде. Он резко разжал руки и упал в высокую траву, в то время как животное на всем скаку выскочило на асфальт.

Несколько раз перекувырнувшись, Масклин тяжело плюхнулся на землю. От удара у него перехватило дыхание.

То, что произошло дальше, он не забудет до самой смерти. Это воспоминание не изгладилось из его сознания даже после того, как он повидал столько необычного, что оно просто не умещалось в голове.

Пойманный светом фар, лис замер, словно статуя, оскалив зубы и угрожающе рыча, будто пытаясь взглядом отогнать десять тонн металла, надвигающихся на него со скоростью семьдесят миль в час. Потом был удар, пронесшийся мимо тугой порыв ветра – и темнота.

Масклин долго лежал, зарывшись лицом в холодный мох. Наконец он заставил себя встать. Его била дрожь. Он старался не думать, что могло бы произойти с ним самим, если бы… Шатаясь из стороны в сторону, он побрел по направлению к дому. К тому, что осталось от его дома…

Гримма ждала у входа в нору, расхаживая взад-вперед и размахивая прутиком, словно дубинкой. Она едва не размозжила Масклину голову, когда он неожиданно вынырнул из темноты. Узнав его, она отбросила палку прочь и протянула навстречу дрожащие руки.

– А мы тут не знаем, что с тобой! Где тебя только носит! – По голосу ее было слышно, что она на грани истерики. – Мы услышали шум, а тебя не было, и эта тварь, она… она… унесла мистера Мерта и миссис Куум, разворотила весь вход и… – Она умолкла на полуслове: казалось, силы вдруг оставили ее.

– Спасибо за беспокойство, – холодно произнес Масклин. – Со мной все в порядке, так что большое спасибо.

– Что… Что случилось?

Не обращая на нее внимания, он прошел в темноту норы и лег. Все глубже погружаясь в холодное сонное оцепенение, он слышал бормотание стариков, их шамкающий, свистящий шепот.

«А ведь могло сложиться так, что я тоже был бы в норе, – думал он. – Они зависят от меня. Мы уедем. Все вместе».

Тогда это казалось хорошей идеей.

А сейчас все выглядело несколько иначе. Сейчас номы сбились в кучу в углу огромного темного пространства в кузове грузовика. Никто не произносил ни слова. Здесь было просто негде расшуметься. Рычание двигателя заполняло все вокруг, порой смолкало на мгновение и начиналось вновь. На слишком крутых поворотах грузовик бросало из стороны в сторону.

Гримма подползла поближе к Масклину и устроилась рядом.

– Сколько времени мы будем туда добираться? – прокричала она, перекрывая шум мотора.

– Куда? – не понял Масклин.

– Ну, туда, куда едем.

– Просто не знаю. – Он пожал плечами.

– Старики хотят есть. Слышишь?

Они вечно чего-нибудь хотели. Масклин с отчаянием поглядел на стариков. Нахохлившись, они сидели на грязном полу грузовика… Они явно чего-то ждали от него…

– Я ничем не могу им помочь. Грузовик пуст. Тут нет никакой еды. Я ведь тоже голоден, но с этим ничего не поделаешь.

– Матушка Морки, проголодавшись, начинает брюзжать, – напомнила Гримма.

Масклин посмотрел на старуху долгим, ничего не выражающим взглядом. Потом подполз поближе и сел между ней и Торритом.

«А ведь я никогда толком с ними не говорил», – вдруг осознал Масклин. В детстве они казались ему гигантами, не обращавшими на него никакого внимания, а потом он стал охотником среди других охотников, а потом… Весь этот год он только и делал, что пытался найти им хоть какую-нибудь пищу, а в промежутках, вымотавшись до предела, проваливался в глубокий, тяжелый сон. Но все же он знал, почему предводителем племени был папаша Торрит. Само собой разумеется, вождем должен быть самый старый. Такова традиция, а она обсуждению не подлежала. Самый старый ном обязательно становился предводителем. Разумеется, самый старший из мужчин-номов. Женщина во главе племени – это же немыслимо! Даже матушка Морки всегда на этом настаивала, что было несколько странно, потому что она всегда выставляла Торрита идиотом, а он… он не принимал ни одного важного решения, не взглянув перед этим украдкой в сторону матушки Морки.

Масклин вздохнул и опустил глаза, делая вид, что увлеченно рассматривает свои колени.

– Видите ли, я не знаю, сколько…

– Не беспокойся обо мне, мальчик, – прервала его матушка Морки. Казалось, она уже почти оправилась от недавнего потрясения. – Знаешь, во всем этом что-то есть…

– Но… но путешествие… оно может растянуться на годы, – пролепетал Масклин. – Я не знал, что это будет так долго. Это была безумная идея…

Морки направила на него свой костлявый палец.

– Молодой человек, – произнесла старуха, – я пережила Великую Зиму тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. То было ужасное время. Так что не говори мне о голоде: я знаю, что это такое, получше вас всех. Гримма хорошая девочка, но слишком уж трясется над нами.

– Но я даже не представляю, куда нас везут! – выпалил Масклин. – Простите меня, мне правда жаль, что я вас втянул в это.

Торрит поудобнее устроил Талисман у себя на коленях и близоруко уставился на Масклина.

– У нас есть Талисман, – объявил он. – И Талисман укажет нам Путь, вот оно как.

Масклин уныло кивнул. Интересно, откуда Торрит всегда знает, чего хочет Талисман? Ведь это черная безделушка, и только, а послушать Торрита – у Талисмана на все есть ответ: и как важно регулярно питаться, и почему ты всегда должен слушаться старших…

– И куда же выведет нас этот Путь? – не удержался Масклин.

– Будто ты не знаешь! На Небеса.

– Да-да, – буркнул Масклин, сердито уставившись на Талисман.

Он был абсолютно уверен, что тот вовсе ничего не говорил папаше Торриту. Масклин мог поклясться, что Талисман ни разу не издал ни звука. Ни разу не двинулся с места, ни разу вообще ничего не сделал. Единственное, что он умел, – это быть черным и квадратным. Но зато уж это у него получалось на славу.

– Только покуда мы слушаем Талисман, остается надежда попасть на Небеса, – объявил Торрит. Но в голосе его звучала какая-то неуверенность – казалось, старик просто произносил давным-давно заученную фразу, значения которой он так и не понял.

– О, конечно, – кивнул Масклин.

Он поднялся – хотя пол под ногами ходил ходуном – и, пошатываясь, направился к брезентовой занавеске в конце кузова. Секунду он медлил, собираясь с духом, потом отодвинул край брезента и высунул голову наружу. Там не было ничего, кроме смазанных пятен и огней. И странного запаха.

Все шло не так, как надо. Той ночью, неделю назад, эта идея казалась такой разумной: хуже, чем здесь, уже не будет, а значит, надо уходить. Но он ошибся. Он слишком часто ошибался. Взять тех же стариков – они всю жизнь стенали по любому поводу, их раздражал каждый пустяк, а сейчас, когда даже у Масклина опустились руки, они сохраняют присутствие духа.