Текст книги "Опочтарение"

– А эта штука для чего? – поспешно спросил Мокрист, взяв в руки горшочек с чем-то зеленым.

– Это, сэр? Это лекарство. Чудесная штука. Очень натуральное, не то, что доктора вам подсовывают.

Мокрист понюхал горшочек.

– Из чего оно сделано?

– Мышьяк, сэр, – хладнокровно ответил Грош.

– Мышьяк?

– Очень натуральный, сэр, – сказал Грош. – И зеленый.

«Итак, – подумал Мокрист, очень осторожно поставив горшочек обратно на стол, – внутри Почтамта нормальность явно не то, что нормальность во внешнем мире. Я могу пропустить какие-то важные знаки». Он решил, что роль старательного, но смущенного менеджера будет единственно подходящей в подобных обстоятельствах. Кроме того, если не считать «старательности», сыграть все остальное не составляло труда.

– Не могли бы вы помочь мне, мистер Грош? – сказал он. – Я совсем ничего не знаю о почте!

– Ну, сэр… а чем вы раньше занимались?

Воровство. Обман. Подделка. Присвоение. Но никогда – это важно – никакого насилия. Никогда. Мокрист всегда очень заботился об этом. А еще старался никуда не забираться тайком, если этого можно было избежать. Быть застигнутым в час ночи в банковском хранилище, одетым в черный костюм с массой кармашков может показаться подозрительным, так что зачем устраивать такое? Если все аккуратно спланировать, одеть подходящий костюм, подготовить надежные бумаги и, что важнее всего, вести себя при этом правильно, можно зайти хоть во дворец посреди белого дня, а на выходе менеджер еще и дверь предупредительно распахнет. Подменой колец и обманом жадной тупой деревенщины он занимался просто чтобы не терять навыка.

Все дело в лице, вот что. У него было честное лицо. И ему нравились люди, которые смотрели ему прямо в глаза, пытаясь понять его внутреннюю сущность, потому что у него была целая куча этих сущностей, на все случаи жизни. А что касается крепких рукопожатий, то, благодаря постоянной практике, его рукопожатие стало таким крепким, что к нему корабли можно было швартовать. Навыки общения, вот в чем дело. Специальные навыки общения. Прежде чем продать стекляшку вместо бриллианта, нужно заставить человека очень сильно захотеть увидеть именно бриллиант. Вот это был трюк, трюк всех трюков. Ты меняешь взгляд людей на мир. Ты позволяешь им видеть его именно таким, каким они хотят его видеть…

Как, черт возьми, Ветинари узнал его настоящее имя? Он расколол фон Губвига, как яйцо! А местная Стража была просто… демонической! Что касается того, чтобы напустить на человека голема…

– Я был служащим, – сказал Мокрист.

– Что, бумажная работа, да? – спросил Грош, внимательно глядя на него.

– Да, очень много бумажной работы.

Вполне честный ответ, если включить сюда игральные карты, чеки, гарантийные письма, банковские счета и проводки.

– О, еще один, – заметил Грош. – Ну что же, работы здесь немного. Мы можем потесниться и освободить для вас немного места, нет проблем.

– От меня ожидают, что я снова налажу работу почты, как в прежние времена.

– Ага, верно, – сказал старик. – Ну тогда пойдемте со мной, Почтмейстер. Подозреваю, есть еще кое-что, что вам следовало бы увидеть.

Оставляя за собой след из желтого порошка, он повел их обратно, в грязный центральный зал.

– Отец частенько приводил меня сюда, когда я был мальчишкой, – сказал он. – Многие семьи были настоящими Почтовыми династиями в те дни. Тут на потолке висели такие стеклянные звенящие штуки, как водопад, как же их? Ну, для света?

– Люстры? – предположил Мокрист.

– Ага, п'хоже, – согласился Грош. – Две таких. Повсюду были бронза и медь, отполированные и сверкающие, как золото. Главный зал был окружен балконами, на каждом этаже, сэр, железными, фигурными, как кружева! А все прилавки были сделаны из редких сортов дерева, мне отец рассказывал. А люди? Здесь постоянно толпился народ! Двери никогда не прекращали открываться и закрываться! Даже ночью… о, а ночью, сэр, на большом заднем дворе, вам надо было бы побывать там! Огни! Кареты прибывают и отбывают, лошади исходят паром… о, сэр, если бы вы только видели это, сэр! А те, кто отправлял почтовые кареты… у них была такая штука, сэр, ну, такое приспособление, они умудрялись вывести карету со двора или завести на двор буквально за минуту, сэр, за одну минуту! Суета, сэр, суматоха и спешка! Говорят, в те времена можно было придти на Почтамт с улицы Сестричек Долли, а то и от Боен, отправить письмо самому себе, а потом нужно было бежать домой как молния, сэр, как настоящая молния, сэр, чтобы оказаться у собственных дверей раньше почтальона! А униформа, сэр, ярко-синяя с медными пуговицами! Ах, если бы видели это! А…

Мокрист через плечо заболтавшегося старика бросил взгляд на ближайшую гору голубиного гуано и заметил, что мистер Помпа приостановил свои раскопки. Пока Мокрист смотрел на него, голем прекратил ковырять огромную вонючую кучу, выпрямился и направился к ним, сжимая что-то в руке.

– …и тогда прибывали большие кареты, сэр, прямо с гор, а их рожки было слышно на целые мили вокруг! Вы бы только слышали их, сэр! А если какие-нибудь бандиты пытались напасть на них, из них выходили специально обученные люди и…

– Да, мистер Помпа? – спросил Мокрист, прерывая Гроша посередине рассказа.

– Неожиданное Открытие, Почтмейстер. Как Я И Подозревал, Эти Завалы Не Состоят Полностью Из Голубиных Экскрементов. Голуби Не Смогли Бы Произвести Столько Помета И За Тысячи Лет, Сэр.

– Ну, а из чего же они тогда?

– Письма, Сэр, – ответил голем.

Мокрист перевел взгляд на Гроша, который смущенно переминался с ноги на ногу.

– А, да, – сказал старик. – Я как раз собирался вам рассказать.

Письма…

…им не было конца и края. Они заполняли каждую комнату здания и выплескивались в коридоры. Формально говоря, это была чистая правда, что кабинетом почтмейстера нельзя пользоваться из-за пола: он был скрыт под двенадцатифутовыми наслоениями писем. Некоторые коридоры были просто заблокированы ими. Чуланы были забиты ими доверху; стоило только неосторожно открыть дверь, и вы рисковали быть похороненным под лавиной желтоватых конвертов. Паркет кое-где подозрительно вспучился. Сквозь трещины в провисшей штукатурке потолков тоже пробивалась бумага.

В сортировочной комнате, почти такой же большой, как главный зал, некоторые курганы возвышались на двадцать футов. Там и тут из моря бумаги, как айсберги, торчали картотечные шкафы.

Через полчаса исследований Мокристу очень захотелось принять ванну. Это было все равно, что бродить по древней гробнице где-нибудь в пустыне. Он чувствовал, что задыхается от запаха старой бумаги, как будто горло ему забили желтой пылью.

– Мне сказали, что здесь есть квартира, – прокаркал он.

– Да, сэр, – подтвердил Грош. – Мы с парнишкой на днях пытались ее найти. Я слыхал, что вход в нее на другом конце вашего кабинета. Так что парень пополз внутрь, обвязавшись веревкой, сэр. Он говорит, что нащупал дверь, сэр, но к тому моменту он уже ушел под почту на шесть футов, и ему было плохо, сэр, очень плохо… так что я вытащил его оттуда.

– Все здание забито недоставленной почтой?

Они вернулись в раздевалку. Грош долил воды из большого бака в черный чайник, который теперь закипал. В дальнем конце комнаты, сидя за своим аккуратным маленьким столиком, Стэнли считал булавки.

– Большая часть, сэр, за исключением цоколя и конюшен, – ответил старик, споласкивая пару оловянных кружек в лохани с не очень чистой водой.

– Вы имеете в виду, что даже кабинет Почт… мой кабинет забит до потолка, но на цокольном этаже старую почту никогда не складывали? Какой в этом смысл?

– Ох, нельзя же использовать цокольный этаж, сэр, о нет, только не цоколь! – воскликнул потрясенный Грош. – Здесь слишком сыро. Письма пропадут очень быстро.

– Пропадут, – сказал Мокрист скучным голосом.

– Влажность разрушительна, как ничто другое, сэр, – сказал Грош, глубокомысленно кивая.

– И что с того, если она разрушит письма от мертвых людей к другим мертвым людям? – сказал Мокрист тем же ровным голосом.

– Мы не знаем, сэр, – сказал старик. – Я хочу сказать, у нас доказательств нет.

– Ну да. В конце концов, некоторым из этих конвертов всего какая-то сотня лет! – сказал Мокрист. У него болела голова от пыли, горло воспалилось от сухости, а в старике было что-то такое, что действовало ему на нервы. Грош что-то скрывал. – Для некоторых это вообще не срок. Готов поспорить, что городские зомби и вампиры все еще стоят каждый день у своих почтовых ящиков, ожидая почтальона, да?

– Не надо со мной так, сэр, – сказал Грош спокойным голосом, – не надо так. Нельзя уничтожать почту. Просто нельзя, сэр. Это Порча Почты, сэр. Это не просто преступление, сэр. Это, это…

– Грех? – подсказал Мокрист.

– О, хуже, чем грех, – последнее слово Грош произнес почти презрительно. – За грехи вам всего лишь придется отвечать перед богом, а вот за проблемы с почтой в мои времена вас ждала бы встреча с Главным Почтовым Инспектором Чудакоу{24}24
  Chief Postal Inspector Rumbelow.


[Закрыть]. Ха! Между ним и богом большая разница. Боги иногда прощают.

Мокрист пытался найти признаки здравого ума в морщинистом лице напротив. Неухоженная борода была раскрашена в разные оттенки – грязи, чая и какого-то чудесного целебного пигмента. «Он как отшельник какой-то, – подумал Мокрист. – Только отшельник может носить такой парик».

– Извините? – сказал он вслух. – Вы имеете в виду, что сунуть чье-нибудь письмо под половицу на сотню лет – это не порча почты?

Неожиданно Грош принял совершенно несчастный вид. Его борода затряслась. Потом он начал кашлять, жутким сухим трескучим кашлем, от которого затряслись банки на столе, а от нижней части его брюк начал подниматься желтый серный туман.

– 'звините, сэр, секундочку, – выдавил он между приступами кашля и нашарил в кармане мятую поцарапанную металлическую коробочку.

– Не желаете, сэр? – предложил он, а слезы катились по его щекам.

Он протянул коробочку Мокристу.

– Это таблетки Номер Три, сэр. Очень мягкий вкус. Я их сам сделал, сэр. Нат'ральные лекарства из нат'ральных ингредиентов, это мой стиль, сэр. Надо поддерживать трубы чистыми, сэр, иначе они доставят вам немало проблем.

Мокрист взял из коробочки большую фиолетовую таблетку и понюхал ее. Она слабо пахла анисом.

– Спасибо, мистер Грош, – сказал он, но на случай, если это было попыткой подкупа, снова резко спросил: – Так что насчет почты, мистер Грош? Засовывать ее повсюду, где есть свободное место – это разве не порча почты?

– Ну это скорее… задержка почты, сэр. Просто, э… замедление. Небольшое. У нас никогда не было намерения совсем ее не доставлять, сэр.

Мокрист разглядывал обеспокоенное лицо Гроша. Он испытывал странное чувство, как будто почва уходит из-под ног, такое испытываешь, когда общаешься с человеком, чей мир соприкасается с твоим только кончиками пальцев. «Не отшельник, – подумал он, – скорее потерпевший крушение моряк, который жил на этом песчаном островке старого здания, пока весь остальной мир шел вперед, а здравый ум постепенно испарялся».

– Мистер Грош, я не хотел бы, понимаете, расстраивать вас и все такое, но вон там под толстым слоем голубиного гуано лежат тысячи писем, – медленно сказал он.

– Ну, на самом-то деле в этом случае все не так плохо, как кажется, – сказал Грош и сделал паузу, чтобы пососать свою натуральную таблетку от кашля. – Это очень сухое вещество, голубиные какашки, и они формируют твердую защитную корку на поверхности конвертов…

– Но почему они все здесь, мистер Грош? – спросил Мокрист.

«Навыки общения, – напомнил он себе, – нельзя трясти его за грудки».

Младший Почтальон избегал его взгляда.

– Ну, вы знаете, как это бывает, – попытался объяснить он.

– Нет, мистер Грош, не думаю, что знаю.

– Ну… почтальон может быть очень занят, у него полный мешок почты, может, это канун Страшедства, куча открыток, понимаете, а инспектор давит на него насчет соблюдения сроков доставки, ну и может так случиться, что он просто сунет полмешка куда-нибудь в безопасное место… но ведь он доставит их, так? Я имею в виду, это не его вина, что на него давят, сэр, давят на него все время. Ну вот, а на следующий день у него мешок еще больше, потому что они давят все время, так что он думает, сброшу-ка я еще кое-что и сегодня тоже, потому что у меня во вторник выходной и вот тогда-то я все наверстаю, но так получается, что во вторник у него еще больше работы, потому что они продолжают давить, и он очень устал, устал как собака, и он говорит себе, ну ладно, у меня скоро отпуск, и он получает отпуск и тогда… ну, кончается все очень мерзко. Тогда были… неприятности. Мы зашли слишком далеко, сэр, вот в чем дело, мы слишком сильно старались. Иногда что-то разбивается вдребезги, да так, что лучше оставить все как есть, чем пытаться склеить кусочки. Я имею в виду, никто не знает, с чего же начинать?

– Думаю, я уловил вашу мысль, – сказал Мокрист.

Вы лжете, мистер Грош. Вы лжете умолчанием. Вы чего-то недоговариваете. И это что-то очень важное, так? Я превратил ложь в искусство, мистер Грош, а вы всего лишь талантливый любитель.

Лицо Гроша, не осведомленного об этом внутреннем монологе, расплылось в улыбке.

– Но проблема в том… как ваше имя, мистер Грош? – спросил Мокрист.

– Толливер, сэр.

– Красивое имя… так вот, проблема в том, Толливер, что картинка, которую я вижу в твоем рассказе, это для целей моей аналогии не более чем маленький этюд, в то время как все это, – Мокрист взмахнул рукой, обозначая здание Почтамта и все что в нем содержится, – полноразмерный триптих, изображающий сцены из истории, сотворение мира и всех богов, плюс к нему расписной купол с небесным сводом, да еще и набросок портрета женщины со странной улыбкой{25}25
  Ну, вы поняли, на что намек, да?


[Закрыть], добавленный просто до кучи! Толливер, я думаю, ты не был честен со мной.

– Сожалею, сэр, – сказал Грош, глядя на него со странным выражением нервозного вызова.

– Я ведь могу уволить тебя, знаешь ли, – сказал Мокрист, уже заранее зная, что сказал глупость.

– Можете, сэр, можете попытаться уволить, – медленно и тихо сказал Грош. – Но ведь я – это все, что у вас есть, не считая парнишки. И вы ничего не знаете о Почтамте, сэр. О Правилах вы тоже ничего не знаете. Только я знаю, что нужно здесь делать. Да вы и пяти минут без меня не продержитесь, сэр. Вы даже не проследи́те, чтобы чернильницы каждый день заполнялись чернилами!

– Чернильницы? Заливать чернила в чернильницы? – удивился Мокрист. – Да это ведь всего лишь старое здание, полное… полное… забитое старой бумагой! У нас нет покупателей!

– Я должен поддерживать чернильницы полными, сэр. Правила Почтамта. Заполнять чернильницы, полировать медь…

– Вы даже не убрали голубиное дерьмо!

– Странная штука, но про него нет ни слова в Правилах, сэр, – сказал старик. – А правда в том, сэр, что мы больше никому не нужны. Теперь повсюду семафоры, проклятые семафоры, щелк, щелк, щелк. У всех теперь есть семафорные башни, сэр. Это модно. Передают со скоростью света, так говорят. Ха! В них нет души, сэр, нет сердца. Я их ненавижу. Но мы наготове, сэр. Если появится почта, мы доставим ее, сэр. Мы просто мгновенно заработаем, мгновенно! Только вот почты нет.

– Конечно, нет! До горожан давно дошло, что отнести письмо на Почтамт – это то же самое, что просто выбросить его!

– Нет, сэр, вы снова неправы. Мы все сохранили, сэр. Вот что мы делаем. Мы сохраняем все как есть. Стараемся никого не беспокоить, сэр, – добавил Грош тихо. – Мы стараемся не беспокоить ничего!

То, как это было сказано, заставило Мокриста призадуматься.

– Чего – «ничего»? – спросил он наконец.

– О, ничего, сэр. Мы просто… осторожны.

Мокрист оглядел комнату. Кажется, она как будто стала меньше? Действительно ли удлинились и стали еще темнее тени? Правда ли вдруг повеяло холодом?

Нет, конечно, нет. Но Мокрист чувствовал, что все это совершенно определенно могло случиться. Волоски у него на шее встали дыбом. Мы произошли от обезьян, и это значит, что тигр у тебя за спиной, так Мокрист слышал.

На самом-то деле у него за спиной был мистер Помпа, просто стоял там, с глазами, горящими ярче, чем удавалось изобразить любому тигру. И это было гораздо хуже. Тигры не могут преследовать тебя по дну морскому, и кроме того, иногда спят.

Он сдался. Мистер Грош явно жил в каком-то своем странном заплесневелом мирке.

– И вы называете это жизнью? – спросил Мокрист.

Впервые с начала их диалога, Грош посмотрел ему прямо в глаза.

– Это гораздо лучше, чем смерть, сэр, – сказал он.

Мистер Помпа последовал за Мокристом через главный зал, они вышли через центральные двери и тут Мокрист повернулся к голему.

– Ну хорошо, так каковы же правила? – требовательно спросил он. – Вы собираетесь ходить за мной повсюду? Вы же знаете, я не могу сбежать!

– Вам Дозволено Самостоятельное Перемещение Внутри Города И В Ближайших Окрестностях, – прогрохотал голем. – Но Пока Вы Не Освоитесь, Мне Также Предписано Сопровождать Вас Для Вашей Защиты.

– Защиты от кого? От человека, разозленного тем, что письмо его прапрадедушки не дошло до адресата?

– Не Могу Сказать, Сэр.

– Мне нужно подышать свежим воздухом. Что там происходит внутри? Почему от этого здания у меня… мурашки по телу? Что случилось с Почтамтом?

– Не Могу Сказать, Сэр, – безмятежно ответил мистер Помпа.

– Ты не знаешь? Но ведь это твой город, – саркастически заметил Мокрист. – Ты что, последнюю сотню лет проторчал в какой-нибудь дыре?

– Нет, Мистер Губфиг, – ответил голем.

– Ну и почему тогда… – начал Мокрист.

– Это Были Двести Сорок Лет, Мистер Губфиг.

– Что было?

– Время, Которое Я Проторчал В Дыре, Мистер Губфиг.

– Ты о чем вообще толкуешь?

– Ну Как Же, О Времени, Что Я Проторчал В Дыре, Мистер Губфиг. Помпа – Это Не Имя, Мистер Губфиг. Это Описание. Помпа. Помпа Номер 19, Точнее Говоря. Я Стоял На Дне Дыры В Сотню Футов Глубиной И Качал Воду. Двести Сорок Лет, Мистер Губфиг. А Теперь Я Брожу Под Солнцем. Это Лучше, Мистер Губфиг. Это Лучше!

Этой ночью Мокрист лежал без сна, глядя в потолок. До потолка было три фута. С него невдалеке свисал небольшой фонарь со свечкой внутри, разумеется, безопасный. Стэнли настоял на этом, что и не удивительно. Все это здание могло вспыхнуть, как порох. Именно Стэнли показал ему это место; Грош не пришел – где-то дулся. А ведь он был прав, черт его забери. Мокристу был нужен Грош. Практически, Грош это и был Почтамт.

Минувший день был непростым, да и предыдущей ночью Мокристу не довелось как следует поспать, что было затруднительно, свисая вниз головой с плеча мистера Помпы да еще и получая время от времени удар копытом от впавшей в истерику лошади.

Небеса знают, здесь ему тоже не очень-то хотелось ночевать, но другого жилья у него не было, и даже эта каморка по меркам забитого под завязку города была просто роскошью. О том, чтобы поселиться в раздевалке, и речи быть не могло. Так что он просто забрался на огромную кучу мертвых писем, заполнявших помещение, которое, теоретически, было его кабинетом. В общем, тут было совсем неплохо. Человек его профессии быстро привыкает спать в самых разных обстоятельствах, даже когда буквально за ближайшей стеной рыщет разъяренная толпа. По крайней мере, кучи писем были сухими, теплыми и не таскали с собой всякие острые штуки.

Старая бумага похрустывала под ним, пока он пытался улечься поудобнее. Лениво потянувшись, он взял наугад одно из писем; оно было адресовано кому-то по имени Сурьма Паркер{26}26
  Antimony Parker.


[Закрыть], Лоббистская{27}27
  Lobbin Clout.


[Закрыть], 1, а на обратной стороне конверта заглавными буквами было написано: «З.Л.П.О.Д.» Он открыл конверт ногтем, бумага внутри крошилась от прикосновений.

Мой Наидражайший Сурик,

Да! Женщина, Осознающая Великую Честь, какую Оказал Ей Мужчина, не должна разыгрывать из себя Скромницу-Кокетку. Я знаю, ты уже поговорил с Папочкой, и, конечно же, я согласна стать Женой Самого Доброго, Самого Удиви…

Мокрист взглянул на дату письма. Оно было написано сорок один год назад. Мокрист не был склонен к самокопаниям, это послужило бы помехой в работе, но в этом случае он не мог не задуматься, вышла ли – он взглянул на письмо – «твоя любящая Бесчелюстия» за Сурьму, или их романтическая связь умерла здесь, в этой гробнице для бумаги.

Он поежился и сунул письмо за пазуху. Надо будет спросить Гроша, что значит З.Л.П.О.Д.

– Мистер Помпа! – крикнул он.

Из угла комнаты, в котором по колено в почте стоял голем, раздался тихий грохот.

– Да, Мистер Губфиг?

– Вы не могли бы закрыть глаза? Я не могу спать, когда на меня смотрят красные горящие глаза. Это… ну, это с детства.

– Извините, Мистер Губфиг. Могу Повернуться Спиной.

– Это не поможет. Я же все равно знаю, что они открыты. Да и свет от стены отражается. Да послушайте, ну куда я сбегу?

Голем задумался.

– Я Пойду И Встану В Коридоре, Мистер Губфиг, – решил он наконец и побрел к двери.

– Да уж, пожалуйста, – сказал Мокрист. – А утром займись поисками моей спальни, о'кей? Проведи расчистку в кабинете, в некоторых кабинетах есть свободное место под потолком, ты можешь запихать письма туда.

– Мистеру Грошу Не Нравится, Когда Почту Перекладывают С Места На Место, Мистер Губфиг, – прогрохотал голем.

– Мистер Грош не почтмейстер, мистер Помпа. Я – почтмейстер.

«Боже мой, безумие заразительно, – подумал Мокрист, когда голем исчез в темноте за пределами кабинета. – Я не почтмейстер, я несчастный ублюдок, ставший жертвой какого-то глупого… эксперимента. Что за место! Что за ситуация! Что же надо быть за человеком, чтобы поставить осужденного преступника во главе целого отдела городского правительства? Не говоря уже о, скажем, рядовом избирателе».

Он попытался найти точку зрения, найти способ… но в голове у него продолжал звучать последний диалог с мистером Помпой, фразы, казалось, отскакивали от стенок черепа и возвращались снова и снова.

Представь себе колодец, колодец глубиной сто футов и полный воды.

Представь тьму. Представь себе на дне колодца человекоподобную фигуру, которая в этой крутящейся тьме каждые восемь секунд нажимает на рычаг помпы.

Скрип… Скрип… Скрип…

Двести сорок лет.

– И ты терпел? – спросил Мокрист.

– Вы Имеете В Виду, Не Скрывал Ли Я Негодование, Мистер Губфиг? Но Ведь Я Делал Нужную И Полезную Работу! Да И Кроме Того, У Меня Было Достаточно Пищи Для Размышлений.

– На дне колодца, полного грязной воды? Да о чем же ты там размышлял, черт тебя побери?

– О Перекачке Воды, Мистер Губфиг.

А потом, рассказал голем, случилась остановка, затем был слабый свет, понижение уровня воды, обхват цепей, медленное движение вверх, появление в мире света и цвета… и других големов.

Мокрист кое-что знал о големах. Их изготовили из глины тысячи лет назад и оживили, поместив в голову свиток с волшебными письменами, они никогда не устают и работают, всегда. Их можно увидеть подметающими улицы, или работающими на лесопилках и в кузницах. Но большинство из них вообще никто не видит. Они крутят невидимые колеса там, внизу, во тьме. Вот, собственно, и все, что он знал о них. А, и еще: они были, практически по определению, честными.

Но в последнее время големы стали освобождать сами себя. Это была самая тихая, самая социально ответственная революция в истории. Они были собственностью, поэтому они стали делать накопления и покупать сами себя.

Мистер Помпа купил свою свободу ценой серьезного ограничения свободы Мокриста. Человека такое определенно может вывести из себя. Ведь не так же должна выглядеть настоящая свобода?

«О боги, – подумал Мокрист, возвращаясь к реальности, – не удивительно, что Грош постоянно сосет конфетки от кашля, эта пыль просто удушает!»

Он порылся в кармане и достал ромбовидную таблетку, которую дал ему старик. Выглядела она вполне безобидно.

Минутой позже мистер Помпа зашел в комнату и сильно хлопал Мокриста по спине, а дымящаяся таблетка полетела через всю комнату и прилипла к противоположной стене, где к утру растворила приличный кусок штукатурки.

Чтобы содержать свои трубы в порядке, мистер Грош принял аккуратно отмеренную порцию настойки из ревеня и жгучего перца, потом проверил, висит ли на шее талисман из мертвого крота, чтобы отражать внезапные атаки докторов. Все знают, что именно доктора вызывают болезнь, это же просто разумное логическое заключение. Другое дело – натуральные лекарства, они всегда помогают, не то что эти адские снадобья, изготовленные бог знает из чего. Он с удовольствием почмокал губами. Прошлым вечером он не забыл также положить свежую серу в носки, и теперь ощущал ее благотворное влияние.

Два фонарика со свечами внутри мерцали в тонкой бархатной темноте главной сортировочной комнаты. Свет пробивался сквозь двойные стекла, между которыми была залита вода, эта предосторожность гарантировала, что свеча погаснет, если фонарь нечаянно уронят; это делало свет фонарей похожим на сияние какой-то глубоководной рыбы из страшных, заполненных гигантскими кальмарами бездн.

Из темноты раздавался тихий звук, как будто с перебоями работал какой-то механизм. Грош заткнул пробкой бутылку со своим эликсиром и занялся делами.

– Заполнены ли чернильницы, Ученик Почтальона Стэнли? – нараспев провозгласил он.

– Да, Младший Почтальон Грош, на одну треть дюйма чернила не доходят до горлышка, как предписано Правилами Работы Почтового Прилавка, Ежедневные Процедуры, Правило Ц18, – ответил Стэнли.

Роздался шорох, когда Грош снова начал листать большую книгу, лежавшую перед ним на пюпитре.

– Можно, я посмотрю на картинку, мистер Грош? – с жадным интересом спросил Стэнли.

Грош улыбнулся. Это стало частью их маленькой церемонии, поэтому он ответил точно так же, как и всегда отвечал.

– Ну ладно, только это в последний раз. Нельзя слишком часто смотреть в лицо бога, – сказал он, – да и на любую другую часть тела.

– Но вы ведь рассказывали, мистер Грош, что в главном зале стояла его золоченая статуя. Люди, наверное, все время смотрели на него.

Грош задумался. Но Стэнли уже подрос. Он все равно узнает, рано или поздно.

– Знаешь, я подозреваю, что люди нечасто смотрели ему в лицо, – сказал он наконец. – Они все больше смотрели на… крылышки.

– Те, что у него на шляпе и на коленях, – сказал Стэнли, – так что он мог разносить послания со скоростью… посланий.

Маленькая капля пота скатилась по лбу Гроша.

– В основном на его шляпе и коленях, да, – сказал он. – Но… э… не только там.

Стэнли уставился на картинку.

– Ух ты, точно. А я раньше и не замечал их. У него крылышки на…

– Фиговом листке, – быстро сказал Грош, – так это называется.

– А зачем у него там листок? – удивился Стэнли.

– О, да они у всех были в старые времена, эт' считалось Классическим, – сказал Грош, с облегчением уклоняясь от сути вопроса. – Это фиговый листок. С фигового дерева.

– Ха-ха, ну и подшутили над ними! Здесь в округе нет фиговых деревьев! – сказал Стэнли тоном человека, обнаружившего изъян в древнем догмате.

– Да, парень, это ты верно подметил, но этот листок все равно был сделан из жести, – терпеливо сказал Грош.

– А крылья-то зачем? – настаивал Стэнли.

– Ну-у-у, я д'маю, они считали так: чем больше крыльев, тем лучше, – выкрутился Грош.

– Да, но, предположим, его крылышки на шляпе и на коленях вдруг перестали работать, тогда он останется в воздухе, подвешенный за…

– Стэнли! Это всего лишь статуя! Не горячись! Остынь! Ты ведь не хочешь растревожить… их.

Стэнли повесил голову.

– Они… опять шептали мне, мистер Грош, – признался он тихим голосом.

– Да, Стэнли. Мне они тоже шепчут.

– Я помню, как они в последний раз говорили со мной ночью, мистер Грош, – сказал Стэнли дрожащим голосом. – Я закрыл глаза, но продолжал видеть буквы…

– Да, Стэнли. Не беспокойся из-за этого. Это все из-за мистера Губрика{28}28
  Грош говорит Lipstick – букв. «губная помада».


[Закрыть], это его вина, нельзя беспокоить их. Не тронь лихо, пока оно тихо, я всегда так говорю. А они никогда не слушают, и что же происходит? Они познают истину на собственном горьком опыте.

– Кажется, только вчера стражники обводили мелом труп мистера Переменля{29}29
  Mutable.


[Закрыть], – сказал Стэнли и начал мелко дрожать. – Он познал все на собственном опыте!

– Успокойся, успокойся, – сказал Грош, легонько похлопывая его по плечу, – ты опять их разбудишь. Лучше думай о булавках.

– Но это ведь страшный позор, мистер Грош, что никто из них не прожил достаточно долго, чтобы произвести вас в Старшие Почтальоны!

Грош фыркнул.

– О, хватит уже. Это неважно, Стэнли, – сказал он и нахмурился.

– Да, мистер Грош, но вы ведь старый, очень старый человек, и вы все еще Младший Почт… – упорствовал Стэнли.

– Я сказал хватит, Стэнли! А теперь приподними лампу повыше, ладно? Хорошо. Так-то лучше. Я прочту страницу из Правил, которая всегда успокаивает их.

Грош прочистил горло.

– Сейчас я прочту из Книги Правил, главу Время Доставки (Столица) (Исключая Воскресенья и Восьмесенья{30}30
  Octeday – восьмой день восьмидневной недели Диска.


[Закрыть]), – провозгласил он. – Там говорится следующее: «Часы, до истечения которых письма должны быть доставлены адресатам в течение каждой доставки в пределах городских стен Анк-Морпорка таковы: вечерняя почта до восьми часов вечера, для первой доставки. Утро, до восьми часов, для второй доставки. Утро до десяти часов, для третьей доставки. Утро до двенадцати часов, для четвертой доставки. Два часа пополудни, для пятой доставки. Четыре часа пополудни, для шестой доставки. Шесть часов вечера, для седьмой доставки». Вот таковы часы, и я прочел о них.

Грош на секунду склонил голову, а потом громко захлопнул книгу.

– Зачем мы делаем это, мистер Грош? – смиренно спросил Стэнли.

– С-пессь, вот почему, – ответил Грош. – С-пессь убила Почту. С-пессь, и жадность, и Чертовски Тупой Джонсон{31}31
  Bloody Stupid Johnson – печально знаменитый анк-морпоркский архитектор, который проделывал совершенно невероятные вещи с геометрией, притом случайно.


[Закрыть], и Новый Пир.

– Пир, мистер Грош? Как может пир…

– Не спрашивай, Стэнли. Это все очень сложно и к булавкам не имеет отношения.

Они погасили свечи и ушли.

В комнате начался тихий шепот.