Текст книги "Незримые Академики"

– А, с магией то же самое, – ответил аркканцлер. – Если начнешь колдовать направо и налево, как будто завтра конец света, все шансы за то, что именно он и случится.

– Короче говоря, – сказал Витинари, по-прежнему разговаривая с пустотой, – я намерен официально разрешить футбол, в надежде на то, что его эксцессы удастся должным образом контролировать.

– Ну, с Гильдией воров это сработало, – заметил Чудакулли, удивляясь собственному спокойствию. – Если в городе должна быть преступность, пусть она будет организованной. Если не ошибаюсь, ты выразился именно так.

– Совершенно верно. Я согласен с той точкой зрения, что все физические упражнения, не имеющие целью укрепление здоровья, защиту государства или улучшение пищеварения, являются пережитками варварства.

– А как же сельское хозяйство?

– Это защита государства. От голода. Но в дурацкой беготне я никакого смысла не вижу. Кстати говоря, вы поймали Большенога?

«Каким образом, черт возьми, он это проделывает? – задумался Чудакулли. – Как?» Вслух он произнес:

– Поймали, но, надеюсь, ты не имеешь в виду, что мы занимаемся дурацкой беготней?

– О нет. Все три признака к вам подходят. Традиция ничуть не менее важна, чем правильное пищеварение, а иногда даже полезнее. И, более того, «забава бедняков» и сама по себе имеет примечательные традиции, которые, возможно, стоит исследовать. Позволь мне высказаться напрямую, Наверн. Я не могу противопоставить общественному давлению обыкновенную личную неприязнь. Ну… строго говоря, могу, но для этого придется применить нелепые, воистину тиранические меры. Положить игре конец? Пожалуй… нет. При нынешнем положении вещей мы имеем две команды грубиянов, которые толкаются, обмениваются пинками и кусаются, насколько я понимаю, в слабой надежде отправить некий странный объект к далекой цели. Я не возражаю, пока они убивают только друг друга – это не так уж скверно, если подумать, – но футбол стал настолько популярен, что страдает городское имущество, и я не намерен терпеть очевидное зло. Об этом пишут в «Таймс». То, что мудрец не в силах изменить, он должен направить.

– И как же ты намерен это сделать?

– Поручить тебе. У Незримого Университета всегда были славные спортивные традиции.

– Ключевое слово здесь «были», – Чудакулли вздохнул. – В мое время все мы откровенно гордились физической силой. Но если я теперь предложу устроить бег наперегонки с ложкой и яйцом, мои коллеги, скорее всего, сразу слопают яйца.

– Увы, я и не знал, что твое время прошло, – с улыбкой заметил Витинари.

В комнате, где и так никогда не бывало шумно, воцарилась особая тишина.

– Послушай… – начал Чудакулли.

– Сегодня вечером у меня встреча с издателем «Таймс», – сказал Витинари, с легкостью прирожденного митингового манипулятора чуть заметным нажимом перекрывая голос аркканцлера, – который, как всем нам известно, заботится о благе общества. Я не сомневаюсь, он придет в восторг, когда узнает, что я попросил университет укротить демона по имени Футбол и что вы, по здравом размышлении, приняли мое предложение.

«Мне необязательно соглашаться, – вот что представляло собой здравое размышление Чудакулли. – С другой стороны, поскольку я сам этого хотел, а теперь даже просить не нужно, отказываться было бы неразумно. Черт побери, как типично для Витинари!»

– То есть ты не станешь возражать, если мы соберем свою команду? – наконец уточнил он.

– Более того, я настоятельно рекомендую вам это сделать! Но никакой магии, Наверн. Надеюсь, здесь я предельно ясен. Магия не входит в число славных спортивных традиций. Если только, разумеется, волшебники не играют против волшебников.

– Я играю честно, Хэвлок.

– Прекрасно! Кстати, как там дела в Коксфорде у вашего декана?

«Если бы спросил кто-нибудь другой, – подумал Чудакулли, – это была бы простая вежливость. Но я разговариваю с Витинари, поэтому…»

– Мне некогда было выяснять, – высокомерно ответил он, – но я не сомневаюсь, что все будет в порядке, как только он твердо встанет на ноги.

«Если сумеет увидеть их без помощи зеркала».

– Тебе наверняка приятно наблюдать, как твой старый друг и коллега делает карьеру, – невинно сказал Витинари. – И Псевдополис, конечно, тоже радуется. Честно говоря, я восхищаюсь непреклонными псевдополисскими бюргерами, затеявшими столь смелый эксперимент по части… по части демократии. Всегда приятно видеть, что люди не оставляют попыток. Иногда еще и забавно.

– Кое-что можно сказать и в их оправдание, – проворчал Чудакулли.

– Да, и я не сомневаюсь, что именно это вы говорите в университете, – с тонкой улыбкой заметил патриций. – Так или иначе, насчет футбола мы пришли к соглашению, вот и прекрасно. Я поставлю мистера де Словва в известность о том, что вы задумали. Когда статья выйдет, местные любители футбола весьма заинтересуются, если только кто-нибудь растолкует им трехсложные слова. Пей же херес. Говорят, это очень вкусно.

Витинари встал, намекая, что деловая часть разговора, по крайней мере теоретически, окончена. Он подошел к полированной каменной дощечке, стоявшей на квадратном деревянном столике.

– И кое-что еще, Наверн… Как поживает ваш юный гость?

– Мой го… а, ты имеешь в виду… э-э…

– Именно, – Витинари улыбнулся, глядя на дощечку, как будто хотел поделиться с ней радостью, – как ты выразился, «э-э».

– Спасибо, я заметил сарказм. Как волшебник должен сказать, что слова имеют силу.

– Как политик должен сказать, что я в курсе. Как там он поживает? Кое-какие заинтересованные лица желают это знать.

Чудакулли взглянул на маленькие резные фигурки на доске, как будто они тоже слушали. Некоторым образом так оно и было. Он хорошо знал, что половиной этих самых фигурок управляли руки, обладательница которых находилась сейчас в большом замке в Убервальде и была легендой сама по себе.

– Смимз говорит, общительным его не назовешь. Но, по его мнению, парнишка ловкий.

– А. Хорошо, – отозвался Витинари, который, судя по всему, усмотрел нечто чрезвычайно интересное в расстановке фигурок на доске.

– Хорошо?

– Анк-Морпорку нужны ловкие. У нас даже есть улица Ловкачей, если не ошибаюсь.

– Да, но…

– О-о, это уже целый контекст, который имеет силу, – заметил патриций, полуобернувшись с выражением неприкрытого восторга. – Я, если не ошибаюсь, уже упомянул, что я политик? Ловкий, то есть умелый, смышленый, хитрый, коварный, сообразительный, проницательный, толковый, расторопный и, наконец, лукавый. Слово, которым можно и похвалить и обругать. Ловкий – это… неловкое слово.

– Тебе не кажется, что, возможно, ваш… эксперимент зашел слишком далеко? – поинтересовался Чудакулли.

– О вампирах так тоже говорили, не правда ли? Считается, что у них нет развитого языка, но мне известно, что Натт свободно владеет несколькими…

– Смимз утверждает, что он «говорит как по писаному», – признал Чудакулли.

– Наверн, по сравнению с Натчбуллом Смимзом даже тролли «говорят как по писаному».

– Мне известно, что этого… юношу воспитал какой-то священник, – сказал аркканцлер. – Но что из него получится, когда он вырастет?

– Профессор лингвистики, судя по всему.

– Хэвлок, ты ведь меня понял.

– Возможно. Хотя сомневаюсь, что ты сам себя понимаешь. Я так думаю, вряд ли он один способен превратиться в жадную орду.

Чудакулли вздохнул. Он вновь взглянул на доску, и Витинари проследил его взгляд.

– Посмотри сюда. Шеренги, отряды… – он провел рукой над маленькими каменными фигурками. – Вечная война, которая продолжается по воле игрока. Они сражаются, погибают и не могут повернуть вспять, потому что вперед их гонят бичи, и, кроме бичей, они ничего не знают. Убивай – или будешь убит. Темнота впереди, темнота позади. Темнота и свист бичей. Но что, если извлечь из игры одну фигурку… успеть прежде, чем успеет бич… перенести это существо туда, где бичей нет вообще… Что из него может получиться? Одна-единственная особь. Одно живое существо. Неужели ты лишишь его такого шанса?

– На прошлой неделе ты приговорил к виселице троих, – вдруг ни с того ни с сего сказал Чудакулли.

– У них тоже был шанс. Но они использовали его, чтобы убивать, и даже хуже. Это всего лишь шанс, а не благословение. Он провел семь лет прикованным к наковальне. Он имеет право получить свой шанс, тебе так не кажется?

Вдруг Витинари опять просиял.

– Давай не будем смотреть на вещи так мрачно. Я буду с нетерпением ждать, когда Незримый Университет положит начало новой полезной и увлекательной игре в лучших спортивных традициях. О, традиция здесь на вашей стороне. А теперь, прошу, не позволяй мне более тебя задерживать.

Чудакулли допил херес. По крайней мере, это и впрямь было вкусно.

Незримый Университет располагался неподалеку от дворца; городские власти обычно предпочитают не упускать друг друга из виду.

Чудакулли шел сквозь толпу, время от времени кивая знакомым – а в этой части города знакомыми были почти все.

«Тролли, – думал он. – Мы ладим с троллями, особенно теперь, когда они запомнили, что нужно смотреть, куда идешь. Они служат в Страже, и все такое. В общем, приличные ребята, не считая нескольких паршивых овец, которых, боги свидетели, и у людей хватает. Гномы? Они давным-давно живут в городе. Гномы, конечно, хитрят и жмутся, как сукины дети… – Аркканцлер помедлил и поправил себя: – …здорово торгуются. Но в любом случае ты знаешь, чего от них ожидать, и потом, они такие маленькие – это очень удобно, потому что всегда знаешь, чем они там, внизу, заняты. Вампиры? Ну… Убервальдская Лига Воздержания, кажется, делает свое дело. На улицах – в склепах и так далее – поговаривали, что члены Лиги сами разбираются со своими собратьями. Всякого кровососа, который не желает исправляться и пытается кого-нибудь убить в городе, выслеживают существа, хорошо знакомые с образом его мыслей и местами возможного обитания».

И за всем эти стояла госпожа Марголотта. Именно она при помощи дипломатии и, вероятно, кое-каких прямых мер сдвинула дело с мертвой точки в Убервальде, и у нее была некая… связь с Витинари. Все это знали – но ничего сверх того. Некая, многоточие, связь. Ну, какая-то такая. И соединить точки не мог никто.

Леди Марголотта бывала в Анк-Морпорке с дипломатическими визитами, и даже многоопытным анк-морпоркским вдовицам не удавалось углядеть хотя бы намек на какие-нибудь иные чувства между нею и патрицием Витинари, кроме деловитой доброжелательности и искреннего желания достичь международного сотрудничества.

А еще он разыгрывал с ней длинные сложные партии при помощи кликов, и, не считая этого, больше не было ничего… до сих пор.

Она прислала ему Натта, чтобы уберечь. Кто, кроме них двоих, знал причину? Возможно, здесь тоже замешалась политика.

Чудакулли вздохнул. Чудовище в городе, хоть и одно-одинешенько. Очень неприятная мысль. Такие, как он, приходили тысячами, словно саранча, убивали всех подряд и пожирали убитых, в том числе своих. Темная Империя растила их в огромных подвалах. Серые демоны, у которых не было ада…

Одни лишь боги знали, что случилось с этими существами, когда Империя рухнула. Но существовали убедительные свидетельства того, что некоторое количество тварей выжило и поселилось где-то в дальних холмах. Чем они занимались? Например, один из них, прямо в эту минуту, делал свечи в университетском подвале.

Что из него вырастет?

– Изрядная заноза в заднице? – вслух предположил Чудакулли.

– Эй, ты кого, типа, назвал занозой в заднице, мистер? Ты эту улицу не купил, хочу и стою!

Волшебник посмотрел сверху вниз на молодого человека, который, судя по всему, воровал одежду только с лучших бельевых веревок, за исключением потрепанного черно-красного шарфа. Парень нервно подергивался, как будто постоянно переносил вес с ноги на ногу, готовясь в любую секунду сорваться с места и броситься наутек в непредсказуемом направлении. А еще он подкидывал в воздух и ловил пустую жестянку. В памяти Чудакулли ожили воспоминания – такие яркие, что глаза заслезились.

Аркканцлер встряхнулся.

– Я Наверн Чудакулли, аркканцлер и магистр Незримого Университета, молодой человек, а ты, кажется, проветриваешь свои командные цвета? Куда собрался? Случайно не на футбол?

– Мож, и на футбол, ну и че? – поинтересовался парень и вдруг понял, что рука у него пуста, хотя, согласно всем законам притяжения, в ней должна была лежать жестянка. Но вместо того чтобы вернуться на место после последнего броска, она слегка поворачивалась в воздухе в двадцати футах над мостовой.

– С моей стороны, конечно, это ребячество, – сказал Чудакулли, – но я требую твоего внимания. Я хочу стать свидетелем…

– Свидетелем? Ниче не знаю, первый раз слы…

Чудакулли вздохнул.

– Я хочу посмотреть игру. Ясно? Если можно, сегодня же.

– Ты? Уверен? Да тебя ж там похоронят, дедуля. Есть шиллинг?

Высоко над головой что-то звякнуло.

– Когда банка упадет, ты найдешь в ней шесть пенсов. А теперь, будь добр, назови время и место.

– А откуда мне знать, что ты не соврал? – поинтересовался парень.

– Понятия не имею, – ответил Чудакулли. – Тонкие мозговые процессы даже для меня загадка. Но можешь просто поверить.

– Че?

Парень пожал плечами и решил рискнуть. В конце концов, на кону стоял завтрак.

– Петельная улица, возле Мойки, типа, полвторого, и я тебя никогда в жизни раньше не видел, усек?

– Вполне вероятно, – подтвердил Чудакулли и щелкнул пальцами.

Жестянка свалилась в подставленную руку. Парень вытряс серебряную монетку и ухмыльнулся.

– Удачи, папаша.

– А… на этих состязаниях чем-нибудь кормят? – поинтересовался Чудакулли, для которого ленч был священен.

– Там продают пироги. Ну, типа, гороховые пироги, пироги с угрями, с картошкой и с омарами тоже… пироги, но в основном, типа, просто пироги. Пироги и всё, шеф. Пироги из теста.

– Какие именно?

Собеседник, казалось, очень удивился.

– Просто пироги, папаша. Чего ты допытываешься, дери тебя за ногу?

Чудакулли кивнул.

– В знак завершения сделки получишь пенни, если разрешишь пнуть твою жестянку.

– Гони два, – немедленно потребовал парень.

– Ах ты, плут… ладно, договорились.

Чудакулли поддел жестянку мыском ботинка, нашел удобное положение, подбросил ее в воздух и на спуске отправил в полет таким мощным ударом, что она со свистом пронеслась над толпой.

– Неплохо, дедуля, – с ухмылкой одобрил парень. Вдалеке кто-то завопил и потребовал немедленной кары.

Чудакулли сунул руку в карман и посмотрел на юнца.

– Два доллара, если удерешь сию секунду, приятель. Больше не получишь.

Тот рассмеялся, схватил деньги и убежал. Чудакулли степенно пошел своей дорогой, старея с каждой минутой.

Думминг Тупс вешал объявление на доску на стене Главного зала. Он часто это проделывал. Чудакулли полагал, что Думмингу от этого становилось легче.

Он похлопал магистра традиций по спине, так что тот уронил на каменный пол коридора все булавки.

– Это бюллетень анк-морпоркского Комитета безопасности, аркканцлер, – объяснил Думминг, собирая разлетевшиеся булавки.

– Мы тут занимаемся волшебством, Тупс. Какая безопасность? Быть волшебником само по себе небезопасно, так было и так будет.

– Да, аркканцлер.

– Но на твоем месте я бы все же подобрал булавки. Просто на всякий случай. Кстати, скажи… у нас ведь был магистр спорта?

– Да, сэр. Эванс Полосатый. Он исчез примерно сорок лет назад, если не ошибаюсь.

– То есть его убили? В те времена эту должность занимали только по смерти предшественника.

– Представить не могу, чтобы кто-нибудь ему позавидовал. Насколько мне известно, он… испарился, когда делал отжимания в Главном зале.

– Испарился? Что за смерть для волшебника? Любой волшебник умер бы со стыда, если бы просто взял и испарился. Мы всегда оставляем после себя хоть что-нибудь, хотя бы облачко дыма. Впрочем, ладно. Было бы место, а… кто-нибудь найдется. Кто-нибудь всегда находится. Как там твоя мыслительная машина?

Думминг засиял.

– Кстати говоря, аркканцлер, Гекс только что обнаружил новую частицу! Она движется быстрее света, притом в двух направлениях одновременно!

– И какой в ней интерес?

– О, огромный! Она разносит в пух и прах трансконгруэктную теорию Сполуитла!

– Прекрасно, – бодро отозвался Чудакулли. – Нам лишь бы что-нибудь разнести. Когда Гекс закончит, пусть найдет либо Эванса, либо достойного заместителя. Магистр спорта – частица элементарная, так что Гекс, полагаю, справится без особых затруднений. И объяви сбор Совета через десять минут. Мы будем играть в футбол!

Истина – существо женского пола, поскольку она скорее красива, чем приятна. Пока члены Совета с ворчанием вваливались в зал, Чудакулли думал: «Понятно, отчего говорят, что ложь успеет обежать вокруг Земли, прежде чем истина натянет башмаки. Точнее, туфли. Потому что сначала ей придется выбрать, какую пару надеть». С трудом верится, что у женщины, имеющей возможность выбирать, может быть лишь одна пара туфель. Поскольку Истина – богиня, у нее наверняка большой ассортимент обуви. Удобные сандалии для простых истин, сабо для универсальных, подкованные гвоздями сапоги для неприятных и, возможно, шлепанцы для самоочевидных. И прямо сейчас нужно было понять, какого рода истиной он собирался поделиться с коллегами. Чудакулли решил, что его вариант – это не «вся правда и только правда», а «ничего, кроме правды», в каковом случае истина обходится без излишней честности.

– Ну, ну, и что же он сказал?

– Патриций откликнулся на мои разумные аргументы.

– Да? И в чем засада?

– Ни в чем. Но он хочет, чтобы правила были более традиционными.

– Каким образом? Они и так… доисторические!

– А еще он хочет, чтобы университет все это возглавил, притом как можно скорее. Господа, в городе примерно через три часа состоится матч. Я предлагаю пойти и посмотреть. И по такому случаю советую вам надеть… штаны.

Спустя некоторое время Чудакулли вытащил часы – старомодные, с бесенком внутри и, разумеется, неточные. Он поднял золотую крышечку и принялся терпеливо наблюдать за маленьким созданием, которое передвигало стрелки. После того как бурные протесты не прекратились спустя полторы минуты, он захлопнул крышечку, и негромкий щелчок произвел эффект, который было бы невозможно достигнуть никаким криком.

– Господа, – внушительно произнес аркканцлер. – Мы должны принять участие в народной игре, поскольку, смею заметить, вышли мы все из народа. Кто-нибудь из нас в последние двадцать-тридцать лет хотя бы видел, как играют в футбол? Полагаю, что нет. Нам нужно чаще бывать за стенами университета. Я не прошу вас сделать это ради меня или даже ради сотен людей, которые работают, чтобы гарантировать, что в пределах университета голод не поднимет свою уродливую голову. Да, есть много других уродливых голов, что правда, то правда, но кушать хочется всегда. Мы, собратья-волшебники, – последняя линия обороны против всех ужасов, которые могут обрушиться на Анк-Морпорк. И ни один из этих ужасов далеко не так ужасен, как мы сами. О да. Даже не знаю, что случится, если волшебники по-настоящему проголодаются. Поэтому давайте сыграем. Я прошу вашей помощи во имя сырного ассорти.

Чудакулли первым бы признал, что бывали в истории и куда более благородные призывы к оружию, но аркканцлер хорошо знал свою аудиторию. Ответом ему было ворчание – впрочем, волшебники склонны ворчать, даже если им скажут, что небо синее.

– Как насчет ленча? – подозрительно спросил профессор самых современных рун.

– Мы поедим пораньше, – сказал Чудакулли. – И мне сказали, что на матче продают просто… восхитительные пироги.

Истина, стоя перед своим огромным гардеробом, выбрала черные кожаные сапоги на шпильках, чтобы преподнести такую бесстыдную… правду.

Натт уже ждал – с гордым, хоть и встревоженным видом, – когда Гленда вошла в Ночную Кухню. Она заметила его, только когда повесила пальто на крючок и повернулась. Он стоял прямо перед ней, выставив две миски, как щиты.

Гленде буквально пришлось заслонить глаза, так ярко они сияли.

– Надеюсь, все в порядке? – нервно спросил Натт.

– Что ты с ними сделал?

– Покрыл серебром, мисс.

– Но как?

– О, в подвалах много всякой старой рухляди, ну и… я просто знаю, как это делается. Ни у кого ведь не будет из-за меня неприятностей? – добавил Натт, внезапно обеспокоившись.

Гленда задумалась. Пожалуй, нет, хотя с миссис Уитлоу никогда не угадаешь. Впрочем, она наверняка решит проблему, подержав миски где-нибудь в шкафу, пока они не потемнеют.

– Очень мило с твоей стороны. Обычно приходится за всеми бегать, чтобы забрать посуду. Ты настоящий джентльмен, – сказала Гленда, и некрасивое лицо осветилось, словно озаренное восходящим солнцем.

– Вы очень добры. – Натт просиял. – И очень красивы. У вас такая большая грудь, которая наводит на мысли о множестве плодов и обильном чадородии…

В воздухе как будто повисла огромная глыба льда. Натт понял, что сказал что-то не то, но понятия не имел, что именно.

Гленда оглянулась, чтобы посмотреть, не слышал ли это кто-нибудь еще, но в огромном мрачном помещении было пусто. Она всегда приходила на кухню первой и уходила последней.

Она сказала:

– Стой здесь. И не сходи с места. Ни на шаг! – А потом, подумав, добавила: – И не вздумай воровать цыплят!

Гленда выскочила за дверь с такой скоростью, что буквально дым заклубился. Стук башмаков по каменным плитам отзывался эхом. Ничего себе словечки! Да кем он себя возомнил? Более того, кем он возомнил ее? И… кем она возомнила его?

Подвалы и подземные переходы Незримого Университета сами по себе составляли целый город, и мясники и пекари оборачивались, когда Гленда пробегала мимо. Она не смела остановиться, ей было слишком стыдно.

Человек, изучивший все лестницы и коридоры – при условии, что они хотя бы пять минут оставались на месте, – мог добраться в любой уголок университета, не поднимаясь выше подвала. Возможно, университетских лабиринтов не знали и сами волшебники. Немногие из них, впрочем, удосуживались поинтересоваться скучными подробностями ведения домашнего хозяйства. Ха! Они думали, что обед появляется на столе по волшебству.

Небольшой каменный пролет вел к маленькой дверце. Мало кто ею пользовался. Другие девушки ни за что бы сюда не пошли. Но Гленда ходила – с того самого дня, когда, повинуясь звону колокольчика, принесла сюда банан в качестве полуночного перекуса или, точнее, не принесла, потому что убежала с воплем… после чего поняла, что придется предпринять еще одну попытку. В конце концов, никто не виноват в том, каким его создали. Так говорила ее мать. И тем более никто не виноват, если обрел странное обличье по волшебному стечению обстоятельств, а отнюдь не по собственной воле. Так сказала миссис Уитлоу, когда Гленда перестала визжать от ужаса. Поэтому она взяла банан и пошла обратно.

Теперь-то, разумеется, она удивлялась, что кому-то может казаться странным хранитель университетского знания, покрытый рыжевато-коричневой шерстью и висящий в воздухе в паре метров над столом. Гленда не сомневалась, что знает как минимум четырнадцать значений слова «уук».

Поскольку был день, в огромном помещении кипела суета, насколько это слово применимо к библиотеке. Гленда зашагала к ближайшему помощнику библиотекаря, который не успел вовремя отвести взгляд, и сказала:

– Мне нужен словарь странных слов на букву «Ч»!

Его высокомерный взгляд слегка смягчился, когда он понял, что перед ним стоит кухарка. Волшебники всегда питают слабость к кухаркам, потому что сердце у них расположено очень близко к желудку.

– Так. Думаю, нам поможет словарь Птицелова «Неприятные зловоупотребления», – добродушно ответил он и повел ее к нужному столику, где Гленда провела несколько познавательных минут, прежде чем отправиться обратно, став капельку мудрее и намного сконфуженней.

Натт стоял там, где ему было велено. Он с ужасом воззрился на нее.

– Прошу прощения, я не знала, что значит это слово, – сказала Гленда и подумала: «Деторождение, материнство, произведение потомства. Что ж, теперь я понимаю, как он сюда попал, бывало и хуже, но я-то тут ни при чем. Надеюсь».

– Э… спасибо, ты очень любезен, – произнесла она, – но впредь выражайся уместнее.

– Ах да, прошу прощения, – ответил Натт. – Мистер Трев меня уже предупредил, чтобы я не «выпендривался». Я должен был сказать, что у вас огромные си…

– Довольно, слышишь! Тревор Навроде обучает тебя куртуазии?

– Не объясняйте, я знаю… в смысле… как вежливо себя вести? – уточнил Натт. – Да. А еще он обещал сводить меня на футбол, – гордо добавил он.

Потребовались некоторые объяснения, и в результате Гленда помрачнела еще больше. Трев, разумеется, был прав. Люди, которые не знают длинных слов, склонны обижаться на тех, кто знает. Поэтому ее соседи мужеского пола, например мистер О’Столлоп и иже с ним, не доверяли буквально никому. Их жены, напротив, обладали куда более обширным, хотя и специфическим лексиконом, почерпнутым из дешевых любовных романов, которые на каждой улице контрабандой передавали из буфетной в прачечную. Именно оттуда Гленда узнала такие слова, как «куртуазия», «пылкий», «будуар» и «ридикюль». Она не была на все сто уверена, что означают последние два, а потому избегала их использовать, что, впрочем, при ее образе жизни не представляло особых трудностей. Она питала глубочайшие подозрения касательно того, что такое «дамский будуар», но не собиралась ни у кого спрашивать, даже в библиотеке. Вдруг бы они посмеялись над ней?

– И он собирается сводить вас на футбол? Мистер Натт, да вы же будете светить в толпе, как бриллиант в ухе трубочиста!

Не выделяйся из толпы. Так много всего нужно запомнить…

– Мистер Трев сказал, что присмотрит за мной, – Натт повесил голову. – Э… я тут подумал… а как зовут ту красивую молодую особу, которая заходила сюда вчера вечером? – отчаянно спросил он.

Гленда читала его, как открытую книгу.

– Это ведь он велел спросить, да?

Лги. Тогда будешь в безопасности.

Но ее светлости здесь не было! А эта любезная госпожа с яблочным пирогом стояла прямо перед ним! Он совсем запутался!

– Да, – кротко ответил Натт.

И тут Гленда совершила нечто неожиданное для себя самой.

– Ее зовут Джульетта, и она живет по соседству со мной, так что пускай даже не думает нанести визит, ясно? Передай, что ее зовут Джульетта О’Столлоп, и посмотри, как ему это понравится.

– Вы боитесь, что он будет, как говорится, гнуть свое?

– Джульеттин папаша сам загнет ему салазки, если узнает, что он болеет за «Колиглазов»!

Натт, судя по лицу, не понял, и тогда Гленда объяснила:

– Ты что, ничего не знаешь? «Пацаны с Колиглазной улицы». Футбольная команда. А «Долли» – это футбольный клуб Сестричек Долли! «Долли» ненавидят «Колиглазов», а «Колиглазы» ненавидят «Долли», и так было всегда!

– И в чем же заключается существенная разница?

– Что? Между ними нет вообще никакой разницы, не считая цветов! Это – две команды, одинаково жестокие! «Сестрички Долли» носят черное и белое, а «Колиглазы» – розовое и зеленое. Все дело в футболе! Мерзкой, кровавой, дурацкой игре, где люди лупят, пинают и душат друг друга! – в голосе Гленды было столько яда, что хватило бы на несколько гадюк.

– Но вы сами носите шарф «Сестричек Долли»!

– Если ты там живешь, так безопаснее. И потом, нужно поддерживать своих.

– Эта игра ведь совсем не похожа на бирюльки, нарды или «Шмяк»?

– Нет, она больше похожа на войну, только милосердия и взаимопонимания в ней ни на грош.

– О… но ведь на войне очень мало милосердия, – озадаченно произнес Натт.

– Вот именно!

– А. Я понял. Это была ирония.

Гленда искоса взглянула на него.

– Да, наверное, – согласилась она. – Вы какой-то странный, мистер Натт. Откуда вы вообще взялись?

Старый страх ожил. Никого не пугай. Будь полезен. Заводи друзей. Лги. Но разве можно лгать друзьям?

– Мне пора, – сказал Натт, поспешно сбегая по лестнице. – Мистер Трев, наверное, заждался.

«Милый, но странный, – подумала Гленда, глядя, как он прыгает по ступенькам. – И умный. А еще он заметил висящий на крючке шарф на расстоянии в десять метров».

Бренчание жестянки предупредило Натта о присутствии шефа, прежде чем он успел миновать старую арку, ведущую в свечной подвал. Остальные обитатели подвала оторвались от работы, хотя, учитывая их обычную черепашью скорость, ничего особо не изменилось. Они вяло наблюдали за ним. Но, по крайней мере, наблюдали. Даже Бетон как будто слегка оживился, но Натт заметил в уголке губ тролля коричневое пятнышко слюны – значит, кто-то снова дал Бетону железных опилок.

Трев наподдал банку башмаком, и та пролетела над головой Натта, после чего описала параболу и вернулась, словно катясь по невидимому склону, в протянутую руку. Наблюдатели издали восхищенное бормотание, а Бетон треснул кулаком по столу, что, как правило, означало одобрение.

– Ты где застрял, Гобби? Трепался с Глендой? Ну, у тебя шансов нет, можешь мне поверить. Был, пробовал… да-а. Обломись, старик.

Он сунул Натту какой-то грязный сверток.

– Живей переодевайся, иначе будешь светить в толпе, как бриллиант…

– …в ухе у трубочиста? – подсказал Натт.

– Ага. Ты, типа, въезжаешь. Давай, не копайся, иначе опоздаем.

Натт с сомнением посмотрел на длиннющий шарф в зеленую и розовую полоску и на огромную желтую шерстяную шапку с розовым помпоном.

– Натяни поглубже, чтобы уши прикрыть, – велел Трев. – Ну, шевелись!

– Э… он розовый? – нерешительно произнес Натт, держа шарф в руках.

– А в чем проблема?

– Если не ошибаюсь, в футбол играют грубые мужчины. Тогда как розовый, прошу прощения, это… женский цвет.

Трев ухмыльнулся.

– Да, это ты, типа, в точку. Ловко подметил. Ты ваще умный. Прям настоящий ученый, вот что я тебе скажу. Здесь, на наших улицах, тебя, типа, обязательно оценят.

– А, кажется, я понял. Розовый цвет в данном случае символизирует воинственную маскулинность. Его носитель как будто заявляет: я такой мужественный, что могу позволить себе заронить в вашу душу сомнения, и тогда у меня появится возможность подтвердить свои лучшие качества, применив в ответ силу. Не знаю, читали ли вы сочинение Офлебергера, которое называется «Die Wesentlichen Ungewissheiten Zugehorig der Offenkundigen Mannlichkeit»…

Трев схватил его за плечо и развернул к себе.

– Блин, Гобби, ты о чем ваще думаешь? – поинтересовался он, придвигая свое раскрасневшееся лицо почти вплотную. – В чем у тебя проблема? Че ты здесь забыл? Ты, типа, знаешь столько длиннющих слов, и язык у тебя в них не путается, так какого черта ты делаешь в свечном подвале, где… э… приходится вкалывать на таких, как…? Я че-то не понимаю, правда. Ты че, слинял из Старого Сэма? Не, я не возражаю, если только, типа, ты не пришил какую-нибудь старушку, но, елки-палки, отвечай!

«Слишком опасно, – в отчаянии подумал Натт. – Надо сменить тему».