Текст книги "Под шепчущей дверью"

Глава 5

Уоллес никогда особенно не любил чай. Если его настойчиво угощали им, он говорил, что не понимает, почему этот напиток пользуется такой популярностью. Это всего лишь сухие листья в кипятке.

Он по-прежнему во все глаза глядел на человека по имени Хьюго Фриман, и оттого ситуация становилась только напряженней. Движения Хьюго были полны изящества, казались продуманными, словно он танцевал. Он не протянул Уоллесу руку, чтобы помочь встать, а предложил подняться самостоятельно. Уоллес послушался, но подходить к Хьюго не стал. Если Бог и существовал, то им был именно этот человек, что бы там ни говорила Мэй. Возможно, это был еще один трюк, проверка с целью выяснить, как поведет себя Уоллес. Ему нужно быть осторожным, особенно если придется настаивать на том, чтобы стоящий перед ним человек воскресил его. И не имело никакого значения, что трос, похоже, осуществлял связь между ними – он то натягивался, то провисал, в зависимости от того, как близко они оказывались друг к другу.

Аполлон сидел рядом со стойкой у ног Хьюго и взирал на него с обожанием, тихо постукивая хвостом по полу. Мэй помогала Нельсону, хотя тот и ворчал, что способен справиться со всем сам.

Уоллес смотрел, как Хьюго берет с подноса заварочный чайник. Он поднес его к лицу и сделал глубокий вдох. Потом кивнул и сказал:

– Он должен был уже настояться. Так что можно пить. – Он посмотрел на Уоллеса почти виноватым взглядом. – Это органический чай, что на первый взгляд вам не очень подходит, но у меня глаз наметанный. Я думаю, вы любите все органическое. И мятное.

– Я не люблю ничего органического, – пробормотал Уоллес.

– Это хороший чай. – Хьюго начал разливать чай. – Думаю, он вам понравится. – На подносе стояли четыре чашки с разным цветочным рисунком. Хьюго попросил Уоллеса взять чашку, рисунок на которой уходил внутрь.

– Я мертв, – сказал Уоллес.

Хьюго широко улыбнулся ему:

– Да. Да. Мертвы.

Уоллес стиснул зубы.

– Я не… забудьте. Разве, черт побери, я могу взять чашку?

Хьюго рассмеялся. Низкий смех зародился у него в груди и выплеснулся изо рта.

– А. Понятно. Где-либо еще так оно и было бы. Но только не здесь. Попробуйте взять ее. Обещаю, вы не будете разочарованы.

Ни у кого не могло быть полной уверенности в этом. Уоллес был способен коснуться лишь Мэй и земли под ногами. Да еще Аполлона, но вот его касаться совсем не хотелось. Происходящее воспринималось им как проверка, и он ни на йоту не доверял этому человеку. Уоллес не знал, что такое йота, но полагал, что она не очень большая.

Он вздохнул и потянулся к чашке, ожидая, что его рука пройдет сквозь нее, готовый посмотреть на Хьюго и спросить: Видите?

Но тут он почувствовал исходящее от чашки тепло и ахнул от изумления, когда пальцы коснулись ее поверхности. Она была твердой.

Она была твердой.

Его рука дернулась вверх, и чай, перелившись через край, попал ему на пальцы. Уоллес зашипел, потому что было горячо, но скоро это ощущение исчезло. Он посмотрел на пальцы. Они имели свой обычный цвет, ожога на них не было.

– Это особые чашки, – объяснил Хьюго. – Для таких, как вы.

– Для людей вроде меня, – глухо повторил за ним Уоллес, по-прежнему глядя на пальцы.

– Да. – Хьюго кончил разливать чай и поставил чайник обратно на поднос. – Для тех, кто расстался с одной жизнью и готовится к другой. Они обернулись бесценным подарком для меня, когда я стал тем, кем являюсь сейчас.

– Перевозчиком.

Хьюго кивнул:

– Да. – Он побарабанил пальцами по вышитым на фартуке буквам. Казалось, он не замечает троса, его пальцы проходили сквозь него.

– Вы знаете, кто такой Харон?

– Нет.

– Он был греческим перевозчиком, сопровождавшим души в Аид через реки Стикс и Ахерон, которые разграничивали мир живых и мир мертвых. – Хьюго издал короткий смешок. – Знаю, я поступил не слишком деликатно, но я был моложе, когда давал название этому месту.

– Моложе, – повторил Уоллес. – Вы по-прежнему молоды. – А затем, испугавшись, что, может, обижает божество, которое, по всей видимости, ответственно за… за что-то там, быстро добавил: – По крайней мере, вы молодо выглядите. То есть я не знаю, как у вас тут все устроено, и…

– Спасибо, – сказал Хьюго, его губы дернулись, словно волнение Уоллеса показалось ему забавным.

– О-хо-хо, – вздохнул Нельсон, беря свою чашку и шумно прихлебывая из нее. – Теперь он старик. Может, не такой древний, как я, но дело к тому идет.

– Мне тридцатник, – коротко проинформировал Хьюго. – Он жестом показал на чашку перед Уоллесом. – Пейте. Чай лучше пить горячим.

Уоллес посмотрел на чай. На его поверхности плавали какие-то темные крошки. Он не был уверен, что ему хочется пить такое, но Хьюго внимательно наблюдал за ним. Похоже, эта бурда никак не навредила Мэй и Нельсону, так что Уоллес осторожно взял чашку и поднес к лицу. Чай сильно пах мятой, и глаза Уоллеса рефлекторно закрылись. Он слышал, что Аполлон зевает, как это обычно делают собаки, и что дом скрипит, и вот пол и стены отвалились, а крыша взлетела в небо, и он оказался, он оказался, он оказался…

Он открыл глаза.

Он был дома.

Не в своем теперешнем доме, не в многоквартирной высотке с заграничной мебелью, где архитектурным акцентом служила красная стена, которую он все думал перекрасить, а также с панорамным окном, выходящим на город из металла и стекла.

Это был дом его детства, со скрипучими ступеньками и нагревателем воды, в котором горячей воды всегда было недостаточно. Он стоял в кухонном дверном проеме, из старого радиоприемника раздавался голос Бинга Кросби, желавшего всем, кто слушал его, отпраздновать свое маленькое веселое Рождество.

– Отныне, – подпевала его мать, кружась по кухне, – нам придется как-то продираться.

За окном шел снег, на шкафах и подоконниках висели гирлянды. Плита дзинькнула, и мать рассмеялась. Она взяла со стойки прихватку со снеговиком, открыла дверцу плиты – раздался пронзительный звук, напоминающий визг, – и вынула из нее противень с домашними леденцами. Это было ее праздничное фирменное блюдо, его рецепт она унаследовала от своей матери, грузной полячки, называвшей Уоллеса pociecha[1]1
  Утешение (польск.) – прим. переводчика


[Закрыть]. Кухню наполнил запах мяты.

Мать смотрела на него, а он стоял в двери, и ему было десять и сорок лет одновременно, и на нем был спортивный костюм и шлепанцы, и в то же самое время фланелевая пижама, его волосы были растрепаны, босые ноги холодил голый пол.

– Посмотри, – сказала она, показывая на леденцы. – Думаю, это лучшая партия. Мамуся гордилась бы мной.

Уоллес сомневался в этом. Его бабушка была наводящей страх, острой на язык грубиянкой. Она умерла в доме для престарелых. И Уоллес ощутил тогда не только печаль, но и облегчение, хотя держал свои чувства при себе.

Он шагнул к матери, и в то же самое время чай потек по его горлу и добрался до желудка. Его вкус был таким же, как запах леденцов, и это было чересчур, это шокировало, потому что такого не могло быть. И все же он явственно чувствовал запах и вкус леденцов и сказал:

– Мама? – Но она ничего ему не ответила, а лишь продолжала подпевать Бингу Кросби, певшему теперь о голубых глазах.

Он медленно моргнул.

Он был в чайной лавке.

Он снова моргнул.

Он был в кухне в доме своего детства.

Он сказал:

– Мама, я… – И почувствовал укол в сердце, резкий удар, заставивший его охнуть. Его мать умерла. Только что она была здесь и вдруг исчезла, и его отец с мрачным видом говорил в телефонную трубку, что все произошло очень быстро, что, когда доктора выявили болезнь, было уже слишком поздно. Речь шла, как потом объяснил ему один из его двоюродных братьев, о метастазе у нее в легких. Она не хотела, чтобы Уоллес знал об этом, тем более что они не общались вживую целый год. И он ужасно сердился на нее за это. И вообще за все.

Вот какой вкус был у чая. Вкус воспоминаний. Дома. Юности. Предательства. Горько-сладкий и теплый.

Уоллес моргнул и обнаружил, что все еще находится в чайной лавке, чашка тряслась у него в руке. Он поставил ее на стойку, чтобы из нее не пролилось еще больше чая.

Хьюго сказал:

– У вас есть вопросы.

Уоллес дрожащим голосом ответил:

– Это, возможно, самое сильное приуменьшение, когда-либо сделанное человеком.

– Он пытается говорить гиперболами, – сказала Мэй Хьюго, словно это что-то объясняло.

Хьюго поднял свою чашку и сделал глоток. Его брови на какой-то момент сошлись на переносице, но потом вернулись на место.

– Я постараюсь ответить на них как можно вразумительнее, но всего я и сам не знаю.

– Не знаете?

Хьюго покачал головой:

– Конечно не знаю. Откуда?

Разочарованный Уоллес выпалил:

– Тогда я задам самые легкие вопросы. Почему я здесь? В чем смысл этого?

Мэй рассмеялась:

– И ты называешь эти вопросы легкими? Классно, чувак! Я тащусь.

– Вы здесь, потому что умерли, – сказал Хьюго. – Что же касается второго вопроса, то не знаю, способен ли я дать на него исчерпывающий ответ, по крайней мере, на том уровне, на котором вы его задаете. Да и вряд ли кто способен на это.

– Тогда я спрошу: а в чем ваш смысл?

Хьюго кивнул:

– Ну, это действительно просто. Я перевозчик.

– Я уже говорила ему об этом, – прошептала Мэй.

– Бывает трудно усвоить полученную информацию сразу же, – в свою очередь прошептал Нельсон. – Дадим ему чуть больше времени.

– А чем занимается перевозчик? – спросил Уоллес. – Вы единственный или есть и другие?

Хьюго покачал головой:

– Нас много. Людей, которые… Ну скажем так: людей, получивших задание помогать таким, как вы, постичь, что вы чувствуете.

– У меня уже есть психотерапевт, – огрызнулся Уоллес. – Я хорошо плачу ему, и у меня нет к нему претензий.

– Неужели? – изумилась Мэй. – Нет претензий. Совершенно никаких претензий.

– Мэй, – снова предостерегающе произнес Хьюго.

– Конечно-конечно, – пробормотала она и сделала глоток чая. А потом со слегка расширившимися глазами выхлебала тремя большими глотками все, что оставалось в чашке. – Черт побери, до чего же хорошо. – Она посмотрела на Уоллеса: – Хм, не ожидала такого от тебя. Поздравляю.

Уоллес не понял, что она имеет в виду, и не озаботился спросить. Крюк у него в груди стал тяжелее, и хотя его потягивание было приятным, все эти ощущения начали раздражать его.

– Я в горах.

– Да, – согласился Хьюго.

– Рядом с городом нет гор.

– Нет.

– Значит, мы проделали долгий путь.

– Проделали.

– Даже если вы не единственный перевозчик, то я все равно не понимаю, как это работает. Люди все время умирают. Сотнями. Тысячами. И здесь должно было бы находиться куда больше народу. Так почему у вашей двери нет очереди?

– Большинство городских жителей поступают к перевозчице в городе, – ответил Хьюго, и Уоллеса удивило, с какой тщательностью он, похоже, подбирает слова. – Но иногда их присылают ко мне.

– Переизбыток клиентов.

– Что-то вроде этого. Честно говоря, я не всегда понимаю, почему людей вроде вас направляют сюда. Но мне не пристало спрашивать почему. Вы здесь, и имеет значение только это.

Уоллес вытаращился на него:

– Вы не спрашиваете почему? Но почему, черт побери? – Вопросы, начинающиеся с «почему», были коньком Уоллеса. Задавая их, можно было докопаться до того, что люди пытаются скрыть. Он посмотрел на Мэй, и она улыбнулась ему. От нее не приходилось ждать помощи. Остается Нельсон, который в той же лодке, что и он. Может, от него и будет какая польза. – Нельсон, вы…

– О нет, – поторопился сказать Нельсон, посмотрев на свою кисть. – Взгляните на часы. Я уже должен сидеть в кресле у огня. – И он, опираясь на трость, зашаркал к камину. Аполлон потрусил за ним, хотя и оглядывался при этом на Хьюго, словно желал удостовериться, что тот остается там, где был.

От всего этого лучше Уоллесу не стало.

– Пусть кто-нибудь ответит на некоторые мои вопросы, пока я не… – Уоллес не смог сообразить, как закончить начатую фразу.

Хьюго потер шею:

– Послушайте, Уоллес… Могу я называть вас Уоллесом? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Уоллес, смерть – это… сложно. Я даже не пытаюсь представить, что сейчас происходит у вас в голове. С разными людьми бывает по-разному. Нет двух одинаковых людей ни в жизни, ни в смерти. Вам хочется возмущаться, и бушевать, и сыпать угрозами. И я вас понимаю. Вам хочется торговаться. Заключить сделку. Мне понятно и это. Скажите все, что хотите сказать, и, может, вам станет хоть немного легче. Никто вас не осудит.

– По крайней мере, вслух, – уточнил устроившийся в кресле Нельсон.

– У вас случился сердечный приступ, – спокойно продолжал Хьюго. – Он был внезапным. Вы никак не могли предотвратить его. И в этом не было вашей вины.

– Знаю, – зло ответил Уоллес. – Я ничего и не делал. – Он помолчал. – Подождите, а откуда вам известно, как я…

– Просто знаю, вот и все. Вернее, мне это показывают. Иногда я вижу все… смутно. Лишь в общих чертах. А в других случаях – предельно ясно, хотя такое бывает редко. В вашем случае как раз все было ясно.

– Да уж, наверное, – холодно отозвался Уоллес. – Куда уж яснее. Отошлите меня обратно.

– Я не могу сделать этого.

– Тогда найдите того, кто сможет.

– Тоже не могу. Это так не работает, Уоллес. Река течет лишь в одном направлении.

Уоллес кивнул, лихорадочно обдумывая, что узнал и понял. Он, несомненно, не был услышан. И помощи здесь ждать нечего.

– Тогда я вынужден откланяться и потребовать, чтобы меня вернули в город. Если вы не способны помочь мне, я устрою это сам. – Он не знал толком, как это можно сделать, но все, что угодно, предпочтительнее того, чтобы сидеть здесь и слушать, как эти три идиота толкут воду в ступе.

Хьюго покачал головой:

– Вы не можете покинуть нас.

Уоллес прищурился:

– Хотите сказать, я угодил в западню? И вы удерживаете меня здесь против моей воли? Что совершено похищение? Я призову вас к ответственности за это. Да, так я и сделаю.

Хьюго сказал:

– Вы стоите.

– Что?

Хьюго кивком показал вниз:

– Вы ощущаете пол под ногами?

Уоллес согнул пальцы ног. Сквозь тонкие шлепанцы он чувствовал, как пол давит на его ступни снизу.

Хьюго взял с подноса ложку и положил на стойку.

– Возьмите эту ложку.

– Зачем?

– Затем, что я попросил вас об этом. Пожалуйста.

Уоллес не хотел брать ложку. Не видел в этом никакого смысла. Но вместо того чтобы вступать в спор, подошел к стойке. И посмотрел на ложку. Такую маленькую. На ручке были выгравированы цветы. Он протянул руку, чтобы взять ее. Руки у него дрожали. Он обхватил ложку пальцами и поднял ее.

– Хорошо, – сказал Хьюго. – А теперь положите ее обратно.

Уоллес с тихим ворчанием сделал, что ему было велено.

– И что теперь?

Хьюго посмотрел на него:

– Вы призрак, Уоллес. Вы мертвы. Возьмите ее снова.

Уоллес, округлив глаза, хотел было сделать это. Но его рука прошла сквозь ложку. И более того, погрузилась в столешницу. По коже прошел какой-то странный зуд, и он, тяжело дыша, отдернул руку, будто прикоснулся к чему-то очень горячему. Все пальцы были на месте, зуд прекратился. Он попытался снова взять ложку. И снова. И снова. И каждый раз рука проходила сквозь нее и погружалась в стойку.

Хьюго вытянул руку, вроде бы намереваясь коснуться руки Уоллеса, но вдруг остановился, и его ладонь нависала теперь над его кистью, не приближаясь к ней.

– В первый раз вы смогли взять ложку, потому что вам это всегда удавалось. Потому что так оно работало всегда. Но затем я напомнил вам, что вы мертвы, и вы разучились делать это. Ваши ожидания стали иными. Вам надо было не ожидать этого. – Он постучал себя по голове. – Все зависит от работы мозга и умения сосредоточиться на чем-либо.

У Уоллеса началась паника – перехватило дыхание, руки задрожали.

– Чепуха какая-то!

– Вы привыкли к одним правилам. А сейчас все вокруг изменилось.

– Еще чего! – Он снова потянулся к ложке, но его рука снова прошла сквозь нее, и он снова ее отдернул. Когда он проделывал это в очередной раз, то задел чашку, и она перевернулась. Чай пролился на столешницу. Уоллес, покачиваясь, отошел от стойки, глаза у него были выпучены. Зубы стиснуты. – Я… я не могу здесь оставаться. Я хочу домой. Отпустите меня.

Хьюго, хмурясь, обогнул стойку:

– Уоллес, вам нужно успокоиться, о'кей? Сделайте глубокий вдох.

– Не надо меня успокаивать! – закричал Уоллес. – И если я мертв, почему вы велите мне дышать? Это невозможно.

– Он наконец-то понял, что к чему, – сказала Мэй, приканчивая вторую чашку чая.

На каждый шаг, сделанный к нему Хьюго, Уоллес отвечал тем, что отступал на шаг назад. Нельсон взирал на это, повернувшись к ним в своем кресле, его рука лежала на голове Аполлона. Собака стучала по полу хвостом, будто отбивал такт метроном.

– Держитесь от меня подальше! – рявкнул Уоллес.

Хьюго успокаивающе поднял руку:

– Я не собираюсь причинять вам вред.

– Я вам не верю. Не подходите ко мне. Я ухожу, и вы не сможете остановить меня.

– О нет, – выдохнула Мэй. Она поставила чашку на стойку и смотрела на Уоллеса. – Это определенно плохая идея. Уоллес, ты не можешь…

– Не смей говорить мне, что я могу, а чего не могу! – взревел он, и лампочка в одном из светильников с шипением погасла, стекло треснуло. Уоллес повернул голову на этот звук.

– О-ох, – прошептал Нельсон.

Уоллес развернулся и побежал.

Глава 6

Первым препятствием оказалась дверь.

Он взялся за ручку.

Его рука прошла сквозь нее.

Сдавленно вскрикнув, он прыгнул на дверь. Сквозь дверь. Открыв глаза, обнаружил, что находится на крыльце чайной лавки. Оглядел себя. Все у него вроде бы было на месте, при этом крюк и трос никуда не делись, последний тянулся обратно в лавку. К двери с шумом метнулось что-то большое, он поспешил спрыгнуть с крыльца и приземлился на гравий. В небе трепетали звезды, деревья казались более зловещими, чем когда он увидел их в первый раз. Они клонились и раскачивались, словно подзывали к себе. Он споткнулся обо что-то, уловив, как ему показалось, некое движение среди деревьев слева – огромное животное с рогами, как у оленя, наблюдало за ним. Но это наверняка была лишь игра теней, потому что, моргнув, он увидел пред собой только ветки.

Он побежал по дороге – той, по которой пришел сюда с Мэй. Если он сможет добраться до деревни, то найдет там кого-нибудь, кто поможет ему. И Уоллес расскажет этому человеку о свихнувшихся людях в чайной лавке посреди леса.

Крюк у него в груди вдруг резко потащил его назад, трос, натянувшись, врезался в бок. Он чуть было не упал на колени, но умудрился выпрямиться. Шлепанцы мешали ему. И с чего он решил, что они – хорошая идея?

Он оглянулся на лавку как раз в тот момент, когда Мэй и Хьюго вылетели на крыльцо, что-то крича ему. Мэй сказала:

– Это самая идиотская затея из тех… – а Хьюго одновременно с этим крикнул:

– Уоллес, Уоллес, не надо, вы не знаете, что вас ждет… – Но Уоллес во всю прыть рванул по дороге.

Бегун из него был аховый. Правда, в кабинете у него стояла беговая дорожка, и он имел обыкновение проходить большие расстояния во время телефонных совещаний. Ни на что другое времени не оставалось, но это было хоть что-то.

Он удивился тому, что сердце в груди не колотится как сумасшедшее и бок не болит. Даже шлепанцы не слишком замедляли бег. Воздух вокруг был странно спертым, тяжелым и душным, но он бежал, бежал быстрее, чем когда-либо в жизни. Он в шоке посмотрел на свои ноги. Они казались ему почти что расплывчатыми пятнами, по очереди касавшимися ведущей к деревне дороги. Он невольно рассмеялся, издав какое-то дикое квохтанье, на которое не был способен прежде. Казалось, он наполовину выжил из ума.

Он снова оглянулся.

И ничего и никого не увидел. Никто не гнался за ним, никто не звал его. Только пустая темная дорога, ведущая неведомо куда.

Ему должно было стать лучше.

Но не стало.

Он изо всех сил бежал к автозаправке впереди, натриевые фонари светили ему словно маяк, вокруг них вилась мошкара. Около одной из колонок стоял видавший виды фургон, и он видел копошащихся в нем людей. Он побежал дальше и остановился только перед автоматическими дверями.

Они не открылись.

Он принялся прыгать и размахивать руками.

Никакого результата.

Он крикнул:

– Откройте дверь!

Человек за прилавком продолжал со скучающим видом нажимать на кнопки телефона.

Женщина в глубине магазина стояла перед холодильником с напитками, зевала и почесывала подбородок.

Он тихо зарычал и хотел было раздвинуть двери. Его руки прошли сквозь них.

– Ах да, – сказал он себе. – Я же мертв. Черт побери.

И прошел сквозь двери.

В тот самый момент, как он вошел в магазин, флуоресцентные лампы на потолке вспыхнули и зажужжали. Человек за прилавком – юнец с невероятными бровями и лицом, усыпанным веснушками, – нахмурился и поднял голову. Но потом пожал плечами и вернулся к телефону.

Уоллес выбил его у него из рук.

По крайней мере, попытался.

Но ничего не получилось.

C ровно таким же успехом он попытался схватить парня за лицо. И с отвращением вздрогнул, когда его большой палец угодил парню в глаз и вошел в него.

– До чего же все это глупо, – пробормотал он. Он повернулся к женщине в черном, все еще взиравшей на холодильник. И ни на что особо не надеясь, подошел к ней. Она не слышала его. Она его не видела. Она просто взяла двухлитровую бутылку «маунтин дью».

– Кошмар, – сказал он ей. – Вам должно быть стыдно. Вы хоть знаете, из чего его делают?

Но его мнение опять же не было услышано.

Автоматические двери раздвинулись, и Уоллес пригнулся, потому что продавец произнес:

– Привет, Хьюго, ты сегодня припозднился.

– Не мог заснуть, – ответил Хьюго. – И надумал кое-чего купить.

Уоллес попытался спрятаться за полкой с картофельными чипсами. И выругался, когда провалился сквозь них и очутился в полке. Он дернулся вперед, готовясь драпануть из магазина, но тут двери опять открылись. И он застыл на месте, потому что парень за прилавком сказал:

– Привет, Мэй. Тебе тоже не спится?

– Сам знаешь, как оно бывает, – отозвалась Мэй. – Босс на ногах, значит, и ты вместе с ним.

Парень мог видеть ее.

А это значило…

Уоллес понятия не имел, что это могло значить.

Но прежде чем он начал перерабатывать новую для себя информацию, случилась странная вещь: вокруг него вихрем взметнулись пылинки.

Он нахмурился, глядя, как они, проплывая мимо его лица, устремляются к потолку. Пылинки были какого-то странного цвета, преимущественно телесного. Он протянул руку, чтобы схватить довольно большую пылинку, но замер, увидев, что является источником пыли.

Его собственная рука.

Кожа на ней постепенно отшелушивалась, верхний ее слой поднимался вверх и улетал прочь.

И он вскрикнул, яростно потирая одной рукой другую.

– Попался, – сказала Мэй, появляясь рядом с ним. А потом: – Вот дерьмо. Уоллес, нам нужно тебя…

Он наклонился к холодильнику.

Сквозь холодильник.

Бессвязно крича, он пролетел сквозь ряды бутылок с газировкой и сквозь бетонную стену. И снова оказался на улице рядом с магазином. Провел ладонями по предплечьям и выяснил, что его кожа продолжает шелушиться. Крюк в груди как-то сердито повернулся, трос шел к стене, через которую он только что продрался. Он забежал за магазин. Там, под бесконечным ночным небом, простиралось пустое поле. По другую его сторону было еще одно селение. Дома там стояли близко друг к другу, в некоторых горели огни, другие были темными и казались зловещими. Он направился к ним, все еще яростно потирая руки.

Он пересек поле и пошел между двумя домами. В доме справа ревела музыка; дом слева был темным и тихим. Он прошел сквозь забор, окружавший правый дом, потом сквозь стену и очутился в спальне, где женщина в комбинезоне из красной кожи, стоя у кровати, постукивала по ладони стеком, все ее внимание было сосредоточено на мужчине в пижаме, произносящем:

– Это будет потрясающе.

– О боже милостивый, – хрипло прошептал Уоллес и попятился к стене.

Почувствовав под ногами дорожное покрытие, он остановился. Он не знал, куда теперь идти. Кожа на ногах по-прежнему расслаивалась и проникала сквозь спортивный костюм. В ушах у него звенело, мир вокруг был подернут дымкой, его цвета смешивались воедино. Трос светился, крюк подрагивал.

Он быстро пошел по тротуару, желая уйти как можно дальше. Но, казалось, его шлепанцы расплавились, и каждый следующий шаг давался труднее, чем предыдущий, словно он шел по воде. Он зарычал от напряжения. Звон в ушах усилился, и он никак не мог ни на чем сосредоточиться. Он стиснул зубы и пошел дальше. Ноготь на мизинце правой руки сполз и рассыпался.

Он, посмотрев вперед, сжал кулаки. Посреди улицы стоял мужчина.

Но что-то в нем было неправильным, и по коже Уоллеса побежали мурашки. Мужчина, наклонившись, стоял спиной к Уоллесу. Его обнаженный торс был обтянут серой, болезненного вида кожей, из спины резко выпирал позвоночник. Плечи ходили ходуном, словно его рвало. Штаны сползали с бедер. Кроссовки были грязными и изношенными. Руки безжизненно висели вдоль тела.

Уоллес сделал шаг к нему, по спине у него по-прежнему бежали мурашки, все в нем кричало, призывая повернуть назад, убежать, и тут мужчина повернулся к нему. Уоллес не хотел видеть его лица, оно наверняка было столь же ужасно, как и все остальное. Все звуки казались ему приглушенными, будто его уши были забиты ватой. Когда он заговорил, ему почудилось, что надтреснутым голосом говорит кто-то другой.

– Привет? Вы… вы меня слышите?

Мужчина дернул головой и поднял ее, его руки тоже задергались. Они были по локти покрыты отвратительными волдырями.

Он медленно повернулся.

Уоллес Прайс всегда был неимоверно внимательным. Он замечал обычно даже самые мелкие детали, которые другие вполне могли упустить, например, пару слов, оброненных во время дачи показаний. И благодаря этой своей черте он обратил самое пристальное внимание на все особенности мужчины перед ним: тусклые мертвые волосы, открытый рот с почерневшими зубами, ужасающе пустой взгляд. Он имел обличье человека, но казался диким и опасным. И Уоллеса охватил страх, какого он никогда прежде не испытывал. Ошибка. Он совершил чудовищную ошибку. Ни в коем случае нельзя было заговаривать с… с этой вещью, чем бы она ни была. И Уоллес попробовал шагнуть назад.

Ноги не послушались его.

Звезды на небе погасли, вокруг Уоллеса сгустилась тьма, со всех сторон, подступая все ближе и ближе, потянулись к нему тени.

Мужчина тоже пошел к нему, но двигался очень неуклюже, словно колени у него не гнулись. При этом он раскачивался из стороны в сторону. Он поднял руку, его пальцы, за исключением того, что был наставлен на Уоллеса, смотрели в землю. Он снова открыл рот, но из него не вырвалось ни слова, одно лишь звериное мычание. Мозг Уоллеса от ужаса переклинило. Он знал, что кожа мужчины тонка, как бумага, и невероятно суха, а прикосновение его окажется смертельным. И хотя ему твердили, что Бога нет, Уоллес впервые за многие годы начал молиться.!!ПОМОГИ МНЕ О ПОЖАЛУЙСТА ПРЕКРАТИ ЭТО!! метеором пронеслось у него в голове. Внезапно между ними спиной к Уоллесу появился Хьюго. И облегчение, какого Уоллес никогда в жизни не испытывал, наполнило его, яростно прорвавшись сквозь грудную клетку. Трос, тянущийся от Уоллеса к груди Хьюго, был теперь не больше двух футов длиной.

Хьюго сказал:

– Нет, Камерон, нет. Нельзя. Он не твой.

Раздался негромкий клацающий звук, и хотя Уоллес не видел мужчину, он понял, что тот стиснул зубы.

– Знаю, – спокойно сказал Хьюго. – Но он не для тебя. И никогда не был.

Тут рядом с Уоллесом появилась Мэй, и он резко повернулся к ней. Она стояла на цыпочках и хмуро смотрела на него поверх плеча Хьюго.

– Вот дерьмо. – Она опустилась на пятки и поднесла руки к груди, обратив левую ладонь к небу. Пальцами правой руки она отрывисто барабанила по ней, и в результате из ладони вырвалась маленькая вспышка света. Мэй взяла Уоллеса за руку.

– Отведи его домой, – сказал Хьюго.

– А ты что будешь делать? – спросила она, уже таща Уоллеса прочь. Его кисть прошла сквозь ее хватку, и ее лицо исказила гримаса.

– Я догоню вас. Мне нужно убедиться, что Камерон останется здесь.

Мэй вздохнула:

– Только не наделай глупостей. На сегодня нам их довольно.

Перед тем как Мэй завела его за угол, Уоллес обернулся. Камерон стоял, обратив лицо к небу, его рот был открыт, белый язык высунут, словно он пытался поймать им снежинки. Позже Уоллес сообразил, что ловил он отнюдь не снег.

* * *

На обратном пути он не произнес ни слова.

Мэй же все время бормотала себе под нос, что, разумеется, ее первое задание должно было стать занозой в заднице, что он действует ей на нервы, но, ей-богу, она обязательно доведет дело до конца, даже если это последнее из всего, что она когда-либо совершила и может еще совершить.

Мозг Уоллеса лихорадочно осмыслял происходящее. Он почему-то с немалым страхом отметил, что чем ближе они подходят к чайной лавке, тем меньше шелушится его кожа. А когда они ступили на грязную дорогу, ведущую к «Переправе Харона», то шелушение и вовсе прекратилось. Он посмотрел на свои руки и обнаружил, что выглядят они как обычно, хотя волоски на них и стояли дыбом. Крюк и трос все еще были на месте, но трос тянулся теперь туда, откуда они только что пришли.

Мэй втащила его на крыльцо и втолкнула в дверь.

– Оставайся здесь, – приказала она и хлопнула дверью перед его носом. Он подошел к окну и выглянул из него. Она стояла на крыльце и заламывала руки, глядя в темноту.

– Что за чертовщина? – прошептал Уоллес.

– Видел одного, да?

Он развернулся. Перед камином сидел в своем кресле Нельсон. В камине остались практически одни угли: красные и оранжевые головешки. Аполлон лежал на спине перед креслом, дрыгая в воздухе ногами. Перевалившись на бок, он издал некое подобие храпа, зевнул, обнажив челюсти, и закрыл глаза.

Уоллес покачал головой:

– Я… не знаю, что это было.

Нельсон хмыкнул и встал, опираясь на трость. Уоллес почему-то только сейчас заметил, что войлочные тапки на нем имеют вид кроликов с потрепанными, обвисшими ушами. Он снова повернулся к окну. Мэй вышагивала по темной, пустынной дороге перед лавкой.

Нельсон, причмокивая, зашаркал к Уоллесу. Оглядев его с головы до ног, он посмотрел в окно.

– Похоже, ты цел и невредим. Благодари свою счастливую звезду.

Уоллес же очень сомневался в собственной целости и невредимости. Казалось, его мозг вкупе с другими частями тела унес ветер. Он не мог ни на чем сосредоточиться, и ему было холодно.

– Что со мной произошло? Тот… человек. Камерон.

Нельсон вздохнул:

– Горемыка. Я подозревал, что он все еще где-то там скитается.

– Что с ним не так?

– Он мертвец. Вот уже два года или около того. У здешнего времени свои закидоны. Иногда оно останавливается. А иногда мчится вперед большими скачками. Такова уж жизнь рядом с перевозчиком. Послушай, мистер Прайс, тебе надо…

– Уоллес.

Нельсон моргнул, как филин. И за этим последовало: